А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Я слышала, твой народ умеет убивать молнией из разума. Но где ты будешь потом? К тому же мой камень черен, госпожа.
— Люди Равнин используют черный камень.
— И сжигают своих мертвых.
— Здесь я живу не по своим законам. Я уважаю обычаи стран, которые посещаю. Они влияют на меня.
— Ты чего-то не договариваешь, — произнесла Пандав. Ее блестящие глаза, словно сделанные из такого же агата, какой украшал ее воротник, сощурились.
— А что ты хочешь услышать?
— Почему именно моя?
— Это суть равновесия, закорианка, которую ты не в силах понять. Кроме того, твоя — одна из лучших, гордость каменщика. Самая крепкая.
— Ты боишься, что саардсинцы взломают ее и осквернят?
По движению вуали танцовщица угадала, что эманакир усмехнулась.
— Перед Застис ты пришла ко мне и спрашивала о Лидийце, — продолжила Пандав.
— Если угодно, это была прелюдия к сегодняшнему разговору.
— Но ты уже встретилась с ним. Об этом знают все на стадионе и в Женском доме — то, что вы вместе зажгли Звезду. Ты околдовала его и едва не искалечила на тренировочном дворе, чтобы он провел с тобой всю пору Застис. Почему бы тебе не попросить его помощи и в этом вопросе?
— Он никогда ни о чем не заботится впрок. А это важно, Пандав. Женщины, которые менее защищены от любой опасности, думают о ней в первую очередь, — эманакир умолкла. Затем она подошла к закорианке и откинула вуаль с лица. Она глядела на Пандав снизу вверх, ибо жители Равнин уступали Висам в росте. Но эта хрупкость и невообразимая юность белой девушки взволновали танцовщицу, плотски и эмоционально, и поэтому заставили ее беспокоиться.
— Прости меня, Пандав, — тихо произнесла она. — Моя раса заносчива и жестока. Я умею только требовать. Разреши мне вымолить твое прощение и просить снова. Пожалуйста, Пандав эм Ханассор, я умоляю тебя — позволь мне выкупить твою черную гробницу на холме. На те деньги, которые я тебе дам, ты выстроишь еще лучше. Хотя я обещаю, что она тебе не понадобится. Твои дни будут долгими.
— Но не твои? — Пандав охватила дрожь. — Да, я вижу. Потому ты и торопишься.
— Скоро ты услышишь, что я умерла. Тогда радуйся, если захочешь. Продай мне гробницу. И прими мое благословение в ответ на твои проклятья.
Велва вошла в Соляной квартал, переплетение узких улочек и развалин, расположенное между торговой частью города и восточными трущобами. Хозяину таверны она сказала, что ее снова хочет Лидиец. Он не возразил и не потребовал денег вперед, не подозревая, что это ложь.
Она шла по кривой грязной улице, извивающейся сквозь весь квартал. Не ведущий ни к какому важному месту и отвратительный на вид, этот путь тем не менее пользовался в городе прекрасной — точнее, дурной — известностью. Иногда из каких-то темных щелей к девушке тянулись руки, пытаясь достать ее плащ или коснуться лица. Но это были слабые, неуверенные попытки. Обычная похоть уже не ускоряла течение ночи.
Не оглядываясь, Велва оставляла позади дверные проемы и разверстые пасти переулков, похожие на пещеры открытые витрины, полные того, что когда-то было живым, а теперь стало смертельным. На этой улице, подобной следу червя, продавались все виды снадобий — настойки, эссенции и эликсиры, зелья, дарующие сон или смерть, по рецептам многих земель. Здесь можно было купить даже «Поцелуй Эарла», который теперь был известен всему Вису — сок желтых плодов с таинственного острова, лежащего в море вдали от берегов Элисаара и в стороне от обычных торговых путей. Говорили, что его открыл Ральднор, светловолосый Повелитель Гроз, во время своего плавания, закончившегося на Континенте-Побратиме. Если съесть такой плод, то опьянеешь. Очищенный от кожуры и протертый, он делает все вокруг прекрасным, открывая врата в царство богов — а затем убивает, быстро, но в немыслимых мучениях. Однако, отжав и разбавив сок, любой мог умеренно потреблять его в течение многих лет и получать столь же умеренное наслаждение — или, если будет угодно, познать куда больший экстаз, но сгореть за несколько месяцев. Те, кто пьет этот сок десятки лет, отрицают, что он убийца. Они любят его, как друга, цепляются за него, как за возлюбленных, и в конце концов соединяются с ним. Те же, кто желает познать удовольствие во всей полноте, не страшатся смерти — разве жизнь может предложить им что-то более впечатляющее?
В темном дверном проеме Велва дернула за шнур. Она не услышала звонка, однако дверь приоткрылась на ширину двух пальцев.
— Чего тебе? — спросил хриплый голос.
— «Поцелуй Эарла».
— Будешь платить или принесла вещи на обмен?
— У меня есть деньги.
— Дай-ка взглянуть на них.
Воспитанная улицами Саардсинмеи, Велва позволила ему увидеть лишь отблеск ярких дрэков. Она сохранила деньги Лидийца, думая вернуть их ему. Но он больше не приходил к ней. Его околдовала ведьма.
— Заходи, — произнес кто-то невидимый. Он схватил ее за руку, но она оттолкнула его.
Из темноты тянуло морской сыростью и грязью. Лампа еле горела — ни продавец, ни клиент не стремились быть увиденными. Велва почти не боялась, что ее изнасилуют и ограбят, поскольку живая она была куда полезнее для них. Они знали, что та придет снова — раз попробовав это зелье, все возвращаются к нему.
— Какой именно? — спросил человек, которого она не могла разглядеть.
— Не обычную смесь. Неразбавленную. Из мякоти.
Вот теперь она не в безопасности. Такой особый состав пьют только один раз — и обычно не сами.
— Это не так просто, — произнес человек. — Зачем тебе именно она?
— Мой любовник, — Велва чуть отвернулась, ибо он придвинул лампу, желая разглядеть посетительницу. — Он стар и болен. Обычный сок уже не действует на него.
— Хочешь, чтобы он загнулся, да?
— Мне нужны его деньги, — спрятав лицо под капюшоном, она вытащила флакон. — И наполни еще одну склянку разбавленной — для меня.
Торговец хмыкнул, готовый услужить. Теперь, явно приученная к зелью старшим партнером, она полностью в его власти. Молодая и здоровая, она будет ходить к нему еще долгий десяток лет.
Стояло зимнее утро, когда работорговцы пришли в рыбачью деревню в миле от Ханассора. Темный конус утеса, содержащий в себе город, закрывал солнце, но море так и сверкало. В Закорисе никогда не бывает настоящих холодов.
Тетка, заменявшая Пандав давно умершую мать, чистила рыбу и вывешивала ее сушиться на шестах. Она была пышногрудая и с большим животом, вечно ждущая ребенка, как в старину, когда мужчины деревни считали всех своих женщин общими. Прочие женщины в поте лица работали на каменистом берегу, выгружая из сетей рыбу, которую мужчины наловили еще до восхода солнца. Над хижинами вился дымок.
Пандав, чье имя в те дни произносили как что-то вроде «Пенгду», каталась кувырком, не желая мыть горшки в бадье с водой. Тетка-мать проклинала ее, называя Ненавидимой Зардуком. Трехлетняя Пенгду, утирая слезы, поскольку теткины удары были весьма чувствительными, отчищала грязь. Она еще не знала, что уже совсем скоро, в ином мире, синяки от побоев исчезнут навсегда.
Уже век, с самой войны Равнин, Закорис был вардийским и звался Вар-Закорис. Мощь Ханассора ушла в прошлое, теперь у страны имелась новая столица — в глубине материка, с иным названием. Иногда близ деревни появлялись светлокожие люди с желтыми волосами. Они никого не радовали, но и не раздражали. Боги сказали слово, Зардук покарал свое древнее царство, а душа земли ушла в Вольный Закорис, за горы.
Увидев приближающихся всадников, тетка-мать Пенгду позвала остальных женщин. Речь всадников была похожа на вардийскую или тарабинскую, но они не принадлежали к светлой расе. Тогда, наверное, дорфарианцы, любимые вардийцами и тарабинцами.
Однако они не были и дорфарианцами.
Они пробирались среди камней. Женщины стояли, готовые драться, если понадобится. Их мужчин, отдыхающих после ночной ловли, нельзя было беспокоить.
Затем пара всадников объяснила, что им нужно. Дети. Достаточно маленькие. Разумеется, девочки — мальчиков в Ханассоре не продают. Мальчики все еще считаются там воинами и продолжателями рода. Но девочки были вполне ходовым товаром. Особенно такие, как Пенгду, чья мать умерла родами и могла передать эту нестойкость дочери.
Пенгду слышала торг над своей головой и поняла, что ее продают, как рабыню. Когда они подошли, чтобы осмотреть ее, она отчаянно отбивалась. Но никто не заступился за нее. Никто не знал, кто ее отец, и она никогда не представляла ценности для деревни.
Вскоре ее увезли в Элисаар. Она думала, что все это случилось с ней потому, что она плохая. Потому что она кувыркалась. Это ее наказание. Только на стадионе, в зале для девочек, в нее постепенно, мучительно и бесповоротно вколотили, что ее взяли за красоту и силу, теперь ее имя Пандав, и она станет танцовщицей и принцессой славы. В то время как в деревне ее участью было бы чистить горшки, разделывать рыбу и раздвигать ноги, впуская мужчину в себя или выпуская наружу новорожденного — и так до конца дней.
Сейчас Пандав стояла на верхней ступени перед сценой, размышляя обо всем этом. Неужели это воспоминание о том, как она начинала, является знамением? Не солгала ли белая женщина, заявив, что гробница не понадобится Пандав, ибо она будет жить долго? Значит ли это, что над танцовщицей висит рок, и смерть ее окажется столь неожиданной, что хоронить будет нечего?
Уничтожение в пламени или в воде было постоянным жутким страхом для Пандав. Для жителей Равнин с их верой в вечное обновление — чуждой танцовщице, как и все прочее в них — смерть тела была ничем. Может быть, потому она и была так спокойна? Но для закорианцев имело силу только правильное захоронение или принесение в жертву — обо всех жертвах боги заботятся так же, как о воинах, павших в бою. В смертном покое тень умершего, лишенная привязки к телу, потеряет форму и память. А если тело не похоронено, где найдет прибежище тень? Смерть — темная мрачная страна, и там пригодится любая помощь.
Театр почти опустел, репетиции закончились. Под алой крышей одна за другой гасли лампы, которые тушили мальчишки, влезая по колоннам, как обезьянки. Декорации разбирали на части и катили по желобкам за кулисы. Колеса под ними скрипели всю репетицию, вызывая у актеров смех и замечания, что управляющий совсем безнадежен. Рядом с Пандав осталось лишь огромное полудерево-полуколонна, оставленное на сцене до утра — выдолбленный срез высокого и крепкого древесного ствола, стянутый кольцами из позолоченной бронзы и раскрашенный. Он одиноко стоял, скрепленный шарнирами. Пьеса включала в себя хитрый трюк — явление богини любви Ясмат. Магическое дерево, вырезанное на колонне, озарялось божественной молнией, а потом появлялась сама богиня, окруженная ласкающимися к ней леопардами и птицами, и своим танцем показывала могущество плотской любви. Богиня ни разу не говорит — это было бы богохульством, она лишь воплощает собой совершенную красоту и исключительный талант. Пандав согласилась исполнить эту роль за безумную плату. Уважая ее достоинства, колонну укрепили особенно тщательно и продумали все оформление. Однако кран, поднимающий колонну, неожиданно сломался. У всех случилась очень беспокойная ночь.
И эта ночь все еще не кончилась.
На авансцене появился ведущий актер элисаарской труппы. Он быстро поднялся на верхнюю площадку к Пандав и тут же обнял ее.
— Ясмат, — простонал он ей в ухо.
— Подожди чуть-чуть, — сказала она. — Мы можем пройти в раздевалку.
— Нет. Давай сделаем это здесь. Да, прямо в колонне. Вполне удобно. Черное на черном, моя Ясмат. О, не дли мое ожидание…
Стояла пора Застис, и нервы у обоих были натянуты. Пандав позволила затолкать себя в темную полость колонны, прислонить к стене и закрыть створки…
Однако, пока они тонули, бешено сцепляясь друг с другом в тесноте и тьме, ей пришло в голову, что они занимаются любовью в могиле. Когда кончатся все дела этой ночи, ей надо будет умилостивить Ясмат за то, что ее легкомысленно назвали именем богини.
Ночь шла своим ходом — с несчастными случаями и удовольствиями, с любовью и свадьбами. С тайными посланцами, несущими вести из публичных домов и таверн, с уличными драками близ доков. С роскошным ужином во дворце наместника, где можно было увидеть и местных принцев-купцов, и пару аристократов из Ша’лиса, и колесничих, и философов…
К рассвету усталая ночь бросила все это на берегу, как ненужный хлам, и ушла на запад вместе со Звездой.
Ранним утром по улице Драгоценных Камней шла цветочница. Вокруг не было почти никого, только несколько рабов. Женщины брали воду из фонтана. В одной-двух винных лавках подметали пол. Высоко в небе кружили ястребы, голуби чистили крылья на крышах домов. Из открытых окон доносились голоса:
— Торговец рыбой сказал, что море снова откатилось, и еще дальше, чем в прошлый раз.
— Как откатилось, так и вернется. Просто приливы стали выше.
— А ночью оно поет. От Высоких врат это хорошо слышно.
— Да ладно тебе. Пусть море делает, что ему угодно.
— Эй, девушка, продай мне цветов! Сколько возьмешь за эти лилии?
— Они не продаются, — девушка покачала головой, скрытой капюшоном. — Я сама только что купила их.
Ее лилии в самом деле были прекрасны — свежие, сорванные с росой на рассветных холмах, очевидно, за Могильной улицей, где многие собирают цветы.
Почему никому не придет в голову, что цветочница не сорвала сама ни единого бутона, а заплатила за корзину лилий, роз и белого алоэ однорукой женщине, живущей у шалианского храма?
Велва проявила расточительность, расставшись со всеми до единого дрэками.
Свернув на аллею у дома кружевниц, она подошла к воротам в стене и уселась перед ними. Вскоре она услышала перестук копыт зееба и голос торговца, предлагающего товар. Он остановился, видимо, встретив покупателей, а потом, как и Велва, свернул на аллею. Терпеливый зееб нес на спине бочонок из циббового дерева, а рядом шел мужчина с подвешенным к поясу медным ковшом, с которого в пыль падали белые капли. Это был продавец молока. С тех пор, как Велва занялась изучением привычек хозяйки этого дома, она интересовалась всем, что видела. Было несложно выяснить, что раз в три дня ей доставляют молоко.
— Чистое молоко, сладкое молоко, — продавец подмигнул Велве, сидящей в обнимку со своими цветами.
Сегодня оно будет сладкое, изумительно сладкое, так что никто ничего не заподозрит. В жаркую погоду в молоко часто добавляют сахар или соль, чтобы оно не скисало.
— Здешняя госпожа любит цветы? — спросила Велва у молочника.
— Очень может быть.
— Могу ли я пройти с тобой и спросить служанку? Смотри, цветы такие свежие, их можно поставить в вазу или сплести из них венок.
— О, ты тоже слышала, что здесь бывает Лидиец, — молочник встал рядом с нею и надавил пальцами ей на живот. — А что я получу взамен, если представлю тебя служанке, и ты продашь свои цветы?
— То, что обычно получает в Застис достойный мужчина, — ответила Велва, глядя на него прищуренными глазами.
Когда они вошли во двор, мужчина выкрикнул приветствие. Зееб начал жевать сухую траву сада, и Велва, сжалившись, потихоньку от молочника скормила ему два своих драгоценных цветка.
Что-то необходимо уничтожить, чтобы жило другое. Это закон богов.
На атласной спине черного жеребца, в объятиях Лидийца, она была счастлива и цеплялась за это счастье, зная, что это еще не конец. Она надеялась, что он вполне может желать ее и дальше, хотя бы время от времени. Но ему поклонялся весь город. А она всего лишь разносчица вина в таверне, и, может быть, за всю жизнь ей не выпадет ничего, кроме этой ночи.
Ее отвергли, но она любила.
Она слышала, что он оказался в постели у ведьмы. Слухи носились из конца в конец города, обрастая подробностями и деталями — Лидиец испорчен степнячкой, потому что надменная Равнинная кобыла истомилась по нему. Но это значит, что она сошлась с ним в Застис еще до того, как он взял Велву. Да, он спрашивал дорогу к дому ведьмы… но той не оказалось на месте, и Лидиец решил заменить ее кем-нибудь менее важным. Следующим звеном стала история о ране на тренировочном дворе, наполнившая Велву ужасом. Женщина Равнин — сама Смерть. Так огромная змея способна убить крохотной капелькой яда — вот какова ее сущность. Она высосет и уничтожит его, и он умрет до срока, в полном ничтожестве, осмеянный людьми и покинутый богами.
Но этого не будет, если сегодня Велва сделает то, что намерена.
На лестнице послышался тихий стук сандалий — девушка-служанка спускалась с кувшином в руках.
— Ты не увидишь его , если думаешь об этом, — с усмешкой сказал Велве молочник. — Этой ночью он был не с ней. Наместник давал ужин в его честь, и он не мог отказаться.
Велва знала об этом ужине — как и о том, что Клинки не пьют молока.
Девушка-полукровка спустилась во дворик, и молочник принялся наполнять ее кувшин. Велва отошла чуть вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42