Получилось вроде тугого барабанчика. Харр все еще недоумевал, к чему бы это, а она уже достала тонкую костяную палочку и принялась что-то царапать вдоль ободка. Харр вытянул шею, приглядываясь: сок, выступавший на месте царапин, застывал причудливой коричневой вязью, вроде узоров на клинке его меча.— Не пойму я, — признался Харр, — как чудно это ты рукодельничаешь?— Это не рукоделье, господин мой. Я записываю словеса твои, изумляющие меня безмерно.Безмерно изумился на этот раз он сам. Вот уж не думал, не гадал, что кто-нибудь его байки записывать будет! На Тихри мастерство такое доступно было лишь солнцезаконникам да князьям — и то не каждому. А тут — девка простая…— Ну и что ты сейчас записала? — поинтересовался он.— Я записала: не убивай.— Хм-м-м!.. — озадаченно протянул он. — И всего-то?— Но ты ведь только начал рассказывать, господин мой. Мы вечор остановились на том, что в земле твоей родной было много богов, а потом стал один. А в чужих землях как?Ну, положим, вчера они остановились не на этом, но она разумно поступила, что не припомнила при Махиде, что он чуть было не отдал ей чужеземные стекляшки.— Широка вода на последней земле, где мне быть довелось, — напевным речитативом завел он, чтобы не дать возможность Мади вернуться к воспоминаниям о злосчастном ожерелье, — и плавает в той воде остров великий, на котором уместились и горы, и болота, и замки-дворцы высоты невиданной, и король там правит могучий и сыновьями богатый, да еще и в придачу у него дочь непокорная…Махида насыпала перед ним горку сушеных ягод и пристроилась на краешке постели, вполуха прислушиваясь к неутихающему шороху дождя; Мади же, опустив на колени ободок с натянутым листом, так и замерла, приоткрыв по-детски еще припухлые губы. Нецелованные, поди. А его понесло по всегдашнему обычаю, и он, поплевывая мелкие косточки в кулак, принялся красочно описывать (впрочем, не очень и привирая) и Величайший-Из-Островов, и затерянные в морской дали, тянущиеся друг за другом, как утята, мелкие островки с разрисованным корольком-колдуном, и о древних пяти богах, на великом острове уже позабытых ради единого, страшного бога, имя которому было Крэг. Странный это был бог, иначе почему же королевская дочь Сэниа ненавидела его люто и беспощадно; эта ненависть и мешала ему расспросить о злом боге поподробнее. По обрывкам разговоров он только понял, что бог-Крэг летуч, всеведущ и мстителен.Между тем незаметно подкрался вечер, дождевые сумерки заползли в хижину, и только красноватые пятна углей рдели во дворе под навесом.— И что за дурни на том острову обитали, — проговорила Махида, подымаясь и похрустывая косточками. — Были у них боги как боги, так нет же — променяли на одного злыдня. И зачем?— То мне неведомо, — нахмурился Харр, не любивший, чтобы его припирали к стенке. — Может, это судьба любой земли — чтобы рано или поздно всех своих богов оптом на одного-единого поменять.И снова острая косточка заскользила по натянутому листу, но теперь Харр безошибочно мог бы сказать, что там записала малышка Мади. Впрочем, это его, нисколько не волновало — он твердо знал, что: ни единой бабе, ни в какой земле, и ми в коем разе ни на малую толику не изменить существующего мира.— Кончала бы ты писульки разводить да топала домой, — проворчала Махида, — а то скоро и лихая звезда взойдет.— Ой, и вправду…Но Харру такая бесцеремонность пришлась не по душе.— Брось, посиди еще! Или ты вправду звезды далекой боишься? А еще разумница. Плюнь ты на нее!Мади поглядела на него совершенно серьезно:— Так ведь не долетит…Он прыснул в кулак — поверила, дуреха.— А вот гляди! — он привстал на постели (во сладкая жизнь — так и провалялся весь день без порток!) и, почти не целясь, смачно плюнул в дверной проем. В хорошую погоду посовестился бы, а сейчас все равно было дождь смоет.Но Мади уже захлопотала, складывая письменные принадлежности в мешочек, благодарно поклонилась и выпорхнула под дождь, зябко вздрогнув на пороге.— Что там в кувшине? — спросил Харр, чутко прислушиваясь к себе: рад или нет, что теперь они с Махидой только вдвоем?— Половина! — отозвалась Махида, встряхивая кувшин.Тогда ничего. Жить можно.И все-таки ночью, промеж утех, спросил как бы невзначай:— Ну а что там, куда ручей ваш течет?— А то же самое, — сонно отозвалась разомлевшая лапушка. — Низовой стан там, совсем как у нас, только стены лиловые да трава вокруг в человечий рост.— А подале?— Трава там сухая. Да холмы. Зверь там падальник водится. М'сэймы обитают. Тоскливо там.— А еще дальше?— Чего ж еще? Новое многоступенье, вверх. Станы малые, как у нас. Спать давай, притомил ты меня, жаркий мой.Вот обратного сказать было нельзя, и Харр маялся бессонно, глядя вверх, в ночную темень. Дождь не утихал, но и не убаюкивал. Он поднял руку с растопыренными пальцами и ни с того ни с сего загадал, что ежели усядется на палец пирль, то будет ему удача нежданная. И тут же ощутил мизинцем легкое, щекотливое прикосновение.— Посветила бы, — шепнул он более в шутку, чем всерьез.Голубой огонек затеплился и, попыхивая, стал разгораться все сильнее, как всегда, одеваясь туманным мерцающим облачком. Он даже испугался — увидит Махида, еще невесть что подумает. Но лапушка, всласть ублаженная, только всхрапывала, как добрый рогат в упряжке.— А ну, еще трое сюда, и всем святить, — шепнул он, и тут же все четыре пальца его поднятой руки оказались увенчанными разноцветными светляками.— Ну, будет вам, отдыхайте, — велел он так, словно это были и не муракиши летучие, а послушные смерды. А они и послушались, угасли и неощутимо исчезли в темноте.Утром, еще не открывая глаз и впадая в тоску от неугомонного дождичка, он твердо решил, что это ему только приснилось.Полдня он точил меч, придирчиво оглядывал сапоги и одежу — не случилось ли порухи. Нет, к сапогам вообще не липло ни грязинки (и где это Мади пятнышко зелени приметила?), а точило у Махиды было хуже некуда, так что затею с мечом пришлось бросить. Ему не давали покоя слова стенового аманта, велевшего приходить на другой день. Он, естественно, не пошел, и вовсе не из-за дождя, а чтобы не получилось, что ему свистнули — он и побежал. Чай, не смерд. И не этот… как тут у них… в ошейничке. Надо было переждать день-другой, а потом заявиться гуляючи, с сытым форсом. Но в дождь гулять это уж точно иметь глупый вид.Не складывалось.Так что когда прибежала Мадинька, как всегда, босичком — дед, видно, крепко приучил обувку беречь, — то даже не обрадовался, а скривился:— Что, опять будешь тянуть из меня жилы или сама что-нибудь веселенькое расскажешь?Она уселась на привычное место на порожке и, обтирая розовые ступни ветошкой, торопливо заговорила:— А казни-то не было! Под дождем ничто нельзя зеленить, вода смоет. Вот и порешили аманты наши его в Двоеручный стан сплавить.— Зачем? — уныло поинтересовался Харр, хотя ему, в общем-то, было все равно.— То есть как — зачем? — поразилась Мади. — В прорву его сбросят.— Обратно же — зачем?— Затем, что он убивец! — рассвирепела Махида, не уловившая, что он над ними потешается. — Или твой бог такой жалостливый, что и выродка-насильника казнить не разрешает?— Ох, девки, девки! Я же просил — расскажите веселенькое. И так этот дождь тоску навел, дальше некуда.Сам же про себя решил, что в байке про доброго бога у него что-то не свелось, концы с концами не сошлись. Додумать надо будет в дороге; когда отсюда тронется: когда шагаешь, мысли так друг за дружкою и текут, иногда сам удивляешься, мудрее, чем у сибиллы.— Прости, господин мой. — Мади искренне опечалилась. — Неуместны были слова мои. Только что в такой ливень-дождь может быть веселого?— Это еще не ливень… — задумчиво протянул Харр, припоминая дикие бури, какие, бывало, заставали его вдали от жилья. — Так себе дождичек, морось слякотная.— Это по нашу сторону от верхнего леса, — возразила Мади. — А вот над озером, говорят, третий день льет как из ведра, все берега затопило. В заозерном лесу, что Лишайным прозывается, корни деревьев подмывает, они валятся и люд лесной давят. Зверье из нор повылезало, опять же людей задирает.— А что, в лесах тоже люди живут?— Да не люди это, — опять вмешалась Махида, — сволочь-беглая. Так им и надо. От работы бегут, ленятся.— От податей, — робко поправила ее Мади.— Все едино! Мы, значит, вертись целый день, исходи седьмым потом, а они грибочки да ягодки собирают!— Ладно тебе, труженица, — примирительно проговорил Харр. — Ты-то тоже не днями вертишься…— Днем-то все легше, — со знанием дела возразила Махида.Он хотел было легонечко дать ей по шее, чтобы не очень распространялась при маленьких, но было лень. К тому же ему вдруг пришла на ум странная мысль: ведь он сам — тот же беглый. Только умело притворяющийся знатным рыцарем. Впрочем, на этой земле с его притворства мало проку, потому как здесь о рыцарях слыхом не слыхали. И добро еще, что эти девчонки от него не шарахаются.— А что, эти людишки лесные не шастают в город, не озоруют?— Бывало и такое, что подкоряжные в орду собьются и какой-нибудь стан дочиста разграбят, — вздохнула Махида, вспомнившая, что ее хибара расположена не внутри городских стен. — Только вряд ли они к нам пожалуют и поближе к ним становища имеются, и дорога с верхнего уступа длинна стражи заметят. Да и стеновой амант уже успел лихолетцев набрать в помощь страже своей. Выдал им щиты да деньги кормовые, а ежели до дела дойдет каждый по храбрости еще и ножевые получит.— А из кого их набирают-то?— Да из тех же подкоряжных, кому в лесу сидеть уж невмоготу. Из соседних становищ бегут, особливо перед Белопушьем. А чаще те из м'сэймов, кому постная жизнь поперек горла.— А это еще что за звери?— Да просто с нашей верой несогласные. А так люди как люди. Только мяса не едят, на огню не готовят и баб к себе не допускают.Вот это уже было интересно — несогласные с верой. Выходит, не просто так Мадинька-разумница выспрашивала его про разных богов. Но оказалось, что, кроме сказанного, ничего подробнее о м'сэймах подружки не знали, о холодном же дне с ласковым прозвищем Белопушье поведали охотно: перед ним запасают еды, топлива для очагов и запираются в домах наглухо, потому как летит с неба холодный прозрачный пух, в стылую воду обращающийся, и последние желтые листья вместе с ним опадают на землю, согревая ее; но на верхних ветвях уже распускаются первые клейкие листочки, доспевают орехи, которым мороз нипочем, сохнут-вялятся сладкие скрученные рогуши. А вот в ночь на Белопушье аманты собираются за уставленным яствами треугольным столом и говорят о своих заботах, а более всего — о недоимках. Ведь ежели подать скудная, то и телесы, живущие при амантовых дворах, на руку не проворны, силой обделены, мору-болезни подвержены. А стало быть, и стена защитная не подправлена, и лес-кормилец от валежника не прочищен, и мостки над ручьем того и гляди падут, течение запрудят. А уж о том, какова некормленая стража, и говорить нечего.Так что скупо подать платить — стану не стоять.И чтоб не было это пустыми словами, выбирают аманты из всех подных самого нерадивого, объявляют его неуправным неслухом — а дальше уже, как говорят солнцезаконники, «по протоколу». Здесь-то, конечно, людишки умом поскуднее, чем на Тихри, так что никто ничего не записывает, а просто на другой день после Белопушья является стража к обреченному несчастливцу, и — по златоблестким ступеням да прямо в Двоеручье.— Там что, два ручья? — поинтересовался Харр.— Там две руки, под которыми проводят тех, кто обречен на прорву ненасытную, — пояснила Мади. — Мертвый это город — Двоеручье, его разорили подкоряжные, когда Иофф еще мальцом несмышленым был. С тех пор и стоят только те столбы да стены, что златоблестищем покрыты. Тогда еще не было обычая лихолетцев загодя набирать, вот стража одна и не справилась, и никакие стены не спасли…— Ну вот, — вздохнул Харр, — опять мы про веселенькое. Ох и тягомотно у вас тут в дождь, спасу нет. Вот принесла бы ты мне, Мадинька, от деда твоего какой-нибудь рокотанчик захудалый, я бы вмиг к нему приловчился, песенок бы вам напел потешных…У Мади глаза снова стали круглыми, ну прямо как у той птицы белоперой, с тремя хохлами на голове, что обитала в Бирюзовом Доле. Опять что-то не так брякнул.— У нас петь одним амантам дозволяется, — прошептала девушка. — А услышат — неуправным нарекут, и тогда…Понятно. По протоколу. Белая птица между тем о чем-то напомнила. Бирюзовый Дол… А ведь гостить-то он там гостил, а хозяев не отблагодарил, ни разу не спел за праздничным столом. Хотя — были ли там праздники? Нет, не мирно, не весело жилось королевской дочери Сэниа, недаром его потянуло ее утешить…— Что ты пригорюнился, господин мой Гарпогар? — услышал он нежный голосок Мади. — Али припомнилось, как ты певал в дальних странах, где побывать пришлось?— Если честно сказать, то совсем наоборот. Вспомнилось мне, что я, невежа побродяжный, не уважил своих хозяев гостеприимных, не повеселил их песней разудалой…— Ты еще вернешься туда, ты еще порадуешь…— А, много вы, девки, смыслите в чужедальних обычаях! А что ежели там не ногами по земле ходят, а на крылатых чудищах под облаками реют, в мгновенье ока с одного места на другое перескакивают, да и других перекидывают…Одним словом, понесло. И про прожорливых жавров поведал, и про шкуры их послушные, коими двери затягивают, и про пеструю говорящую птицу, в принцессином доме живущую… Но все-таки пуще всего поразил его слушательниц не ласковый гладкобрюхий Шоео, не слуги-коротконожки железные, не талисман-оберег, струйным огнем плюющийся, — самым невероятным показался рассказ о дивном умении перепрыгивать через загадочное НИЧТО, после чего можно было оказаться за семью горами, за пятью лесами… Хоть и не любил он себя на посмешище выставлять, а все-таки поведал честно, как сам пробовал научиться колдовству, на его родимой Тихри незнаемому, как представлял себе это самое НИЧТО чародейное — уж кому-кому, а ему-то было ведомо, что это такое. Когда князь джасперянский Юрг, командором прозываемый, по началу знакомства взял его проводником в Железные Горы, над ними уже распростерлась мертвая ночь. И ежели бы не столб огня, вздымающийся над Адом, — не найти бы ему дороги в проклятое место. И не умер он от страха только потому, что не пришлось ему выходить из летающего дома, а глядел он сквозь пол прозрачный и видел жуткую, цепенящую черноту, в которой не может быть и не бывает никакой жизни. И когда много погодя сказали ему про заветное НИЧТО, он сразу понял, что это такое: чернота ночи, одновременно прозрачная и непроницаемая, чуждая всему живому. И когда потом он под хохот дружинников пытался прыгнуть через этот воображаемый колдовской рубеж, он все делал правильно, только, видно, не дано было тихрианским мужам овладеть волшебством иноземным. Может, у сибиллы какого помудренее и получилось бы, а вот у простого странника — нет.Впрочем, у всего люда, на островах королька Алэла обитающего, тоже ничего не получалось. А ведь пробовали, поди. И никакой за собой обиды не держали, что бесталанны. Жили дружно, весело, родителей чтили, а те за то были щедры и ласковы…Тут уж пришлось все семейство Алэлово описать. И дом его, на дворец не похожий, но чудно расписанный цветами да узорами радостными. И сад с разноцветными чашечками, из которых высовывались тугие ножки тычинок, увенчанные пушистыми шариками пыльцовой красочки.А вот мона Сэниа, хоть и могла слетать хоть прямо на солнышко жаркое, хоть на луну блескучую, счастья не ведала, похоже. Хоть и с лица была краше утра росистого, не в пример дочкам алэловым, жабкам губастеньким.— Отчего ж несправедливость такая? — задумчиво проговорила Мади, поглаживая пухлую нижнюю губку костяной палочкой, с которой она теперь не расставалась во все время Харровых рассказов. — Может, это злыдень-бог на нее такую напасть наслал по окаянству своему?Харр угрюмо уставился в земляной пол. Ощущение несправедливости не покидало его каждый раз, когда он вспоминал о строптивой дочери короля, имени которого он даже и не знал. Только несправедливость эта относилась к нему самому. А уж королевна — та злосчастна была исключительно по нраву своему дурному, строптивому.— А поделом ей, — в сердцах проговорил он, поматывая головой, словно отгоняя от себя видение прекрасной и своенравной девы джасперянской. — Жила бы во дворце отцовском в послушании и радушии, как дочки алэловы живут, вот и была бы бедами непомрачима. Кто без матери да отца вырос, тот только и знает, сколь дорога родительская ласка. Грех от нее убегать, грех за нее добром не платить…И опять заскользила по зеленому листу костяная палочка. IV. Охота пуще неволи А назавтра Мади совсем не пришла. Махида, принявшаяся за дело — решила гостю своему кольчужку лыковую сплесть, чтобы потом прикупить зеленища и сделать ее неуязвимой, — только пожала плечами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53