Тот в эвакуации, другой в армии, третий задержался на оккупированной земле, четвертый погиб. Узнать, скорее узнать...
Десятки партизан толпились у штабной землянки. Командиры отрядов, политруки - те уже давно вошли. Поздороваются и отойдут в сторонку, сядут или стоя слушают - только бы не пропустить слова.
- Алексей Федорович, Владимир Николаевич, не томите!
Я прежде всего потребовал, чтобы доложили о главных происшествиях в соединении.
За время нашего отсутствия соединение ушло с Орловской земли, вернулось на Черниговщину, в Елинские леса. Много событий произошло за это время.
Попудренко начал:
- Во-первых, - встретились с Лысенко...
- То есть как это встретились? Я чего-то не понимаю. Можно подумать, что у Лысенко целый отряд...
- Так оно, Алексей Федорович, и есть. Он тут, на Черниговщине, пока мы уходили в Орловскую область, тоже не зевал. Когда разведчики доложили, что в Елинских лесах действует отряд имени Щорса под командованием какого-то Лысенко, я, конечно, догадался, что это наш Федор Ильич. Думал, придется его из партии исключить. А некоторые товарищи требовали даже расстрела...
Лысенко был у нас командиром роты. В августе прошлого года, когда нас окружили крупные силы карателей, его рота оказалась отрезанной от наших главных сил. Позднее части его людей удалось пробиться к нам. По их рассказам, получалось так, что Лысенко растерялся, запаниковал и распустил свою роту мелкими группами. У нас считали его чуть ли не предателем.
- Представьте, Алексей Федорович, - продолжал Попудренко, - Лысенко без нас так развернулся, что его не то что наказывать - награждать надо. С ним отбилась тогда от нас группа в пятьдесят с чем-то человек. А мы встретили отряд в триста двадцать бойцов с пулеметами, пушками. Они тут за это время провели десятки операций. Как теперь быть с ним? Окончательного решения у нас нет. Но я так считаю, что отряд его следует принять обратно...
Я переглянулся с Дружининым. Он меня понял. Если бы Попудренко знал, о чем мы думаем!
В Москве, как только мне стало известно, что наше соединение будет разделено, что на Черниговщине останется меньшая его часть, я усомнился выдержат ли? С приближением фронта, естественно, увеличивается и насыщенность всего прифронтового района войсками. В глубоком тылу противника действуют против партизан специальные карательные части и авиация. А здесь и отступающие немецкие части, и прибывающее пополнение... Разве потерпят они соседство партизан?
То, что произошло с группой Лысенко, успокоило и обрадовало меня.
- Да вот он и сам - Лысенко, - сказал Попудренко.
Действительно у двери нерешительно топтался наш старый товарищ. Я пошел к нему навстречу. Мы расцеловались, как принято у партизан после долгой разлуки. Он, конечно, понял, что это хороший знак. Так же сердечно поздоровался с ним и Дружинин.
- Сколько уже у вас бойцов, говорят, больше трехсот? Верно это?
- Теперь уже триста семьдесят два, Алексей Федорович. - Будет нужно еще найдем. Многие просятся в отряд. Валом идут.
В этом-то и дело. Наступление Красной Армии воодушевляло народ, активизировало. В легенду о непобедимости немцев теперь никто уже не верил.
И те, что прятались по углам, переживали да раздумывали, обрели мужество, искали оружие, шли к партизанам.
- Полицаи целыми табунами перебегают к нам, - сообщил Рванов.
- И без полицаев обойдемся!
- Надо принимать, - оказал Дружинин. - Ведь в листовках-то мы призываем их переходить на нашу сторону...
Было ясно, что, если оставим мы здесь с Попудренко человек пятьсот, отряд быстро вырастет.
Рассказали товарищи и о наиболее значительных боевых операциях, проведенных в наше отсутствие. Самым интересным и удачным был налет на Корюковский гарнизон. Не забывали наши партизаны этот городок!
- Разрешите, товарищ Федоров, - перебил рассказчиков Попудренко. Это надо подробно, а время уже шестой час утра. Мое мнение - рассказы отложить, а сейчас начать заседание обкома.
Так и сделали.
*
И вот, ранним мартовским утром в старой партизанской землянке осталось несколько человек - члены Черниговского подпольного обкома, начальник штаба, два или три командира. Как было шумно только что! А стоило мне вытащить из кармана, положить у лампы, разгладить ладонью листки приказа, воцарилась мертвая тишина.
Припомнился мне июльский вечер 1941 года, когда члены бюро обкома собрались в моем кабинете, чтобы ознакомиться с директивами, которые я только что привез из ЦК КП(б)У о создании подполья, об организации партизанских отрядов. Двадцать месяцев отделяли нас от того заседания обкома. Двадцать месяцев самой тяжелой войны, какую пришлось когда-либо вести нашим народам, двадцать месяцев борьбы в тылу врага.
Вот сидит против меня Николай Никитич Попудренко. В тот далекий вечер он первым поднял руку, когда я задал вопрос - кто изъявляет согласие остаться во вражеском тылу. Семен Михайлович Новиков - он тоже был тогда среди нас, - и Василий Логвинович Капранов, и Василий Емельянович Еременко, и Петрик. Директива, которую дала нам тогда партия, - выполнена. Отряды партизан, созданные обкомом, подпольные организации городов и сел действуют...
- Что это ты медлишь, Алексей Федорович? - спросил Попудренко. - А то давай, я почитаю! - И он потянулся за приказом.
- Подожди, Николай Никитич... Раньше, чем начать, хочу предупредить и тебя, и Семена Михайловича, и товарища Короткова - всех, кто остается...
- Как это "остается"?.. Кто остается? Где? - посыпались со всех сторон вопросы.
- Спокойно, товарищи!.. Так вот, раньше, чем читать приказ, должен предупредить, что Центральный Комитет партии назначил новый состав Черниговского обкома. Все. Теперь читаю.
И я прочитал приказ.
В нем говорилось, что Федоров, Дружинин и Рванов должны сформировать из лучшей части соединения группу отрядов и повести их на Правобережную Украину;
что в данный момент главная задача командования отрядов, выходящих в рейд, - вывести их на правый берег до разлива Днепра;
что после выхода на Правобережье отряды должны двинуться на территорию Волынской области и путем организации систематических крушений поездов блокировать Ковельский железнодорожный узел;
что командиром остающихся на Черниговщине отрядов и секретарем подпольного обкома назначается Попудренко...
Попудренко до сих пор слушал спокойно, а тут вскочил, взмахнул рукой, опять сел. Лицо его покраснело. Конечно же, при его темпераменте, заманчиво было пойти в рейд. Но, с другой стороны, и тут, на Черниговщине, люди остаются не для отдыха. К тому же такое доверие Центрального Комитета партии... В общем причина волнения Николая Никитича всем была понятна.
- Николай Никитич, - начал Дружинин, - ЦК, как видишь, оставляет коренных черниговцев. Как только подойдет Красная Армия, область будет освобождена - кому поручить восстановление народного хозяйства? Кто лучше тебя, Новикова, Капранова, Короткова знает людей, здешние места, обстановку?..
- Ты что, никак, взялся меня агитировать? - прервал Дружинина Николай Никитич. - Что такое приказ, мне известно. Не захотел меня брать... Молчу, молчу... Терять время не приходится. Будем делиться... Товарищ Рванов! Ах, да, Рванов с тобой идет. Кто ж у меня теперь будет начальником штаба?.. Давайте так, товарищи, рассядемся по разным сторонам стола и начнем спор.
- Какие могут быть споры? - рассмеялся я.
- Как это какие? Нет, спорить я буду! Я с тобой, товарищ Федоров, за каждого человека, за каждый пулемет буду драться. Я тебе ни одного автомата без спору не отдам. Ты что на приказ киваешь? Никто его нарушать не собирается. Но мои немцы не хуже твоих. Твоих, ты считаешь, надо бить из автоматического оружия, а моих можно из одних винтовок? Да мой прифронтовой немец, если хочешь знать, требует утроенной плотности огня!
Зная его отходчивый характер, я подумал - пусть немного побушует, и сейчас же, вместе с Дружининым и Рвановым, сел за составление приказа по соединению. Выходить в рейд надо было никак не позднее, чем через три дня. А работы предстояло пропасть. Споры и дележка имущества, распределение людей - это хоть и займет время, но главное сейчас в другом. Надо перековывать лошадей, запасать фураж, готовить сани, чтобы можно было посадить на них всех бойцов. Решено было: пока не форсируем Днепр, - ни одного пешего. И Попудренко, пошумев немного, подсел к нам.
- Эх, Алексей Федорович, значит, навсегда расстаемся!
- Брось каркать! Почему навсегда, до победы!
- Я так и говорю - до конца войны, воевать то есть вместе больше не будем... Ладно, - прервал он сам себя, - хватит, приказ нам нужно писать вместе. Учесть каждого человека и остальное. Лошадей, черт с вами, берите самых лучших...
Приказ мы писали до вечера. Как ни сдерживался Николай Никитич, как ни старался быть великодушным, но то и дело вскакивал, хватался за голову:
- По живому мясу режете. Не отдам Авксентьева! И Балицкий пусть остается... Мало ли, что он упомянут в приказе. Там сказано, чтобы он с вами вместе вылетал из Москвы, а насчет рейда нет ничего. Вы думаете, мы тут поезда не будем взрывать? Вы его спросите, он и сам, я уверен, захочет остаться. Остаешься, Гриша? - Балицкий отрицательно покачал головой. - Ах, так, значит, дружба врозь?!
В том, что такие люди, как Балицкий, будут рваться в рейд, нельзя было сомневаться. А вот как отнесется к рейду основная масса партизан, рядовые бойцы?
Я побаивался, что многие из них не захотят покидать родные края. Приказу подчинятся, но в душе будут против. Оказалось, что опасения мои напрасны.
Общий приказ я зачитал на митинге, где собралось все соединение, более двух с половиной тысяч человек.
Сперва выстроились в несколько рядов на большой заснеженной поляне. В торжественной обстановке я вручил Николаю Никитичу от имени ЦК КП(б)У знамя Черниговского обкома. Принимая его, он опустился на колено, поцеловал его край. После этой церемонии я вручил награжденным ордена от имени Верховного Совета СССР. Ряды на некоторое время расстроились. Товарищи поздравляли друг друга, обнимали, целовали. Потом снова воцарилась строгая тишина. Дружинин прочитал приказ о разделе соединения и о выходе в рейд таких-то и таких-то подразделений. После команды "Вольно" шум поднялся невообразимый. Еще бы! Ведь многие товарищи, стоявшие рядом, узнали, что через несколько дней им придется расстаться.
- Возьмите меня, - просит Горелый, - Сергей Мазепов идет, а мы же с ним друзья.
- Ну, если уж вы такие неразрывные друзья, пусть он останется с тобой, Николай Никитич не будет возражать.
Нет, Мазепов не соглашается оставаться, он пойдет в рейд.
Осаждали меня даже женщины, старики, подростки: они тоже хотели в рейд. От желающих не было отбоя. Пришлось сказать, что никаких заявлений разбирать не будем.
Однако некоторые просьбы нельзя было не удовлетворить. Вот, например, была у нас медицинская сестра и разведчица Нонна Погуляйло. Она должна была остаться у Попудренко вместе со своей ротой. Приходит ко мне:
- Найдите время, хоть две минуты, для секретного разговора.
- Знаем мы эти секреты! Приказ слышала?
- Алексей Федорович, отойдем на минуточку. Я вам объясню, и вы согласитесь.
- Так уж и соглашусь... - Но я все-таки отошел в сторонку. Смотрю, приближается к нам Авксентьев. - Подожди, - говорю, - у меня тут с Нонной сердечный разговор.
- Ему, Алексей Федорович, можно, - говорит вдруг Нонна и вся заливается краской.
- Знаете, друзья, секрет мне ваш понятен. Только это что у вас между прочим или всерьез?
Клянутся, что любят друг друга уже давно.
- Как до первого загса дойдем, товарищ командир, просим вместе с нами - как это - посаженным отцом?..
В песне поется "...ей в другую сторону", однако мы, если это не вредило делу, старались не разлучать любящих. Составляя приказ, мы назначали членов семьи в один отряд. А семей у нас было немало: Ковтун отец с сыновьями. Глазок с сыновьями и дочерью, Пастушенко с женой, Олейники - муж, жена, дочь и сын...
Олейников всех четверых мы предполагали оставить в отряде Попудренко, но сын стал горячо проситься в рейд, и мы его взяли с согласия родителей, не выражавших желание идти с нами.
Каково же было мое удивление, когда уже в походе мне сообщают:
- И Мария Андреевна Олейник с нами.
- Как так? Ведь ей был приказ остаться у Попудренко!
Оказывается, она бегом пустилась за последними санями, вскочила в них на ходу.
Мария Андреевна работала при штабе кухаркой, кормила вкусно и была не труслива - хоть и бой близко, сидит у котла, чистит картошку.
В походе мне сообщили о Марии Андреевне, когда уже было поздно отправлять ее обратно. Что делать? Подумали и решили закатить ей выговор, но к котлу допустить.
Так семья Олейников разделилась: сын и мать пошли в рейд, а отец с дочерью остались на Черниговщине с Попудренко.
*
Не только люди, но и кони нашлись упрямые - не пожелали подчиниться приказу начальства.
Мой верховой конь Адам будет памятен мне на всю жизнь.
Случалось мне видеть умных, преданных своему хозяину, терпеливых, выносливых лошадей. Читал я также немало об этих друзьях человека. Но такой экземпляр, как Адам, попался мне впервые.
Наши хозяйственники получили его в колхозе имени Кирова Мало-Девицкого района, Черниговской области. Там делал он обычную работу таскал плуг, борону, возил лес, навоз, словом, ничем не выделялся, а у нас вдруг проявил удивительные качества. Казалось, его долгое время дрессировали специально для службы в партизанском отряде.
В болотах, где лошади проваливались, тонули, один Адам умел выбирать крепкие кочки. Раньше чем прыгнуть, он вытягивал шею, обнюхивал кочку, разглядывал ее внимательнейшим образом. И никогда не ошибался. Поэтому, когда шли через болото, на Адама навьючивали самый ценный груз - штабные документы, соль, спички, медикаменты.
Возвращаясь на нем из любой поездки, я мог опустить поводья и спокойно спать - Адам найдет дорогу. Сперва я думал, что ориентируется он при помощи обоняния. Но были случаи, когда мы уходили по сухой земле, а возвращались по только что выпавшему снегу. Все равно Адам безошибочно шел домой.
Каждое утро в час завтрака Адам подходил к штабной палатке, вызывал меня характерным тихим ржанием: требовал угощения. Я выносил ему кусок хлеба или сахара. Он съедал и с достоинством удалялся.
Адам любил угощения, но к пище был не требовательным, мог переносить долгие голодовки. Зимой он откапывал себе траву из-под снега. Когда не было ни травы, ни овса, ни сена, Адам ел березовые веточки. А бывало, что и этого нельзя было достать, - тогда обгрызал кору осин.
Нрав у него был спокойный, но не без странностей. Зимой, когда подходили к реке и пробивали лунку во льду, - лошади бывало терпеливо ждут, пока люди сами напьются, а потом достанут ведрами воду и принесут им. А Адам не ждет: просунет меж столпившихся у лунки партизан свою морду, встанет на колени и пьет. Сперва его отталкивали. Потом привыкли. Знали, что Адама все равно не отгонишь. Бойцы жаловались мне на Адама - озорной конь.
Не дай бог оставить на костре котелок с похлебкой, а самому уйти. Адам - тут как тут. Ударом копыта собьет котелок с костра или с рогатины, обнюхает вылившееся содержимое, а если найдет картошку, - покатает ее по траве или по снегу и с удовольствием слопает. Если же увидит, что приближаются хозяева, - отбежит в сторону, будто он тут не при чем.
Адам был силен и очень вынослив. На рыси ни одна лошадь не могла его обогнать. Но что было в нем особенно ценного, - никогда он не паниковал в бою. Адам мгновенно определял - с какой стороны стреляют. Если был без седока, сразу же ложился, норовил спрятаться за деревом или бугорком.
Как-то наскочили немцы на хвост колонны. Партизаны спрыгнули с саней - и в лес, спрятались за деревьями, отстреливаются. Адам был запряжен в сани. Лошади переминались с ноги на ногу, мотали головами, потом помчались по дороге - прямо под пули. Адам же сразу свернул в лес, протиснулся между соснами. Сани не пролезали - он так рванул, что они поломались.
За несколько дней до выхода в рейд Адам поранил ногу и стал слегка прихрамывать. Я решил, что брать его с собой в рейд нельзя. Адам будто почуял недоброе. Чаще чем обычно он подходил ко мне, ласкался, казалось, хотел сказать, что оставаться здесь не желает. Когда его привязывали, он перегрызал привязь и мчался ко мне. Мне стало жаль его, и я решил - пусть идет с нами. И об этом не пожалел. Прошло несколько дней, Адам поправился и по-прежнему верно служил мне.
*
Я забежал немного вперед. Перед выходом в рейд произошло еще кое-что, о чем следует рассказать.
Привезли мы с Большой Земли, между прочими новостями, и весть о введении в Красной Армии погонов. В штабе партизанского движения нам сказали, что многим нашим командирам присвоят воинские звания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26