Нашего начальника аэродрома мы стыдили особенно часто. Но поздно. Груз увязан, на подводе, замаскирован, попробуй его найти. Когда приезжали представители Сабурова, я с полной откровенностью говорил, что ничего не видел, не слышал, не знаю.
*
Что говорить! Конечно, каждый командир, как и каждый директор предприятия, руководитель учреждения, старается заполучить, пусть в ущерб другим, в первую очередь "для себя" и припасы, и транспортные средства, и оборудование, то бишь вооружение, и прежде всего людей - нужных ему работников высокой квалификации.
На партизанской нашей земле появился удивительный человек. Мне сперва даже показалось, что их несколько и что все они похожи, как близнецы. Все небольшого роста, все в фуражках флотского образца, все размахивают руками, кричат, что-то требуют и крутят ручки трескучих аппаратов. На самом деле это был один Михаил Глидер - кинооператор "Союзкинохроники". Он прилетел к Ковпаку, но сейчас бродил по всем соединениям и отрядам. Да и не бродил он, конечно, а носился с предельной скоростью, так что даже двоился и троился в глазах.
Полчаса назад он снимал совещание командиров, а сейчас уже сидит на дереве и, рискуя свалиться, целится объективом в стирающих белье девушек. (Для меня до сих пор остается тайной - почему, чтобы снять женщину у корыта, сапожников за их верстаками или марширующих партизан, надо повиснуть на ветке дерева, лечь на живот, забраться в яму. Во всяком случае именно эти сложные телодвижения кинооператора вызывали у всех чувство удивления, восторга, а у многих и преклонения перед его профессией.) Несомненно было, что Глидер любит свое дело, никогда не упустит сколько-нибудь интересного эпизода из жизни партизан.
Летит парашютист - Глидер тут как тут. Подрывники глушат рыбу на Уборти - из гущи кустарника торчит его объектив. Разведчики собираются в поход, Глидер просит: "Возьмите меня с собой". Это производило особенно сильное впечатление: значит, парень не трусливого десятка. Значит, зритель увидит и бой, и подорванный вражеский эшелон, и бомбежку партизанского лагеря.
Зритель увидит... В этом-то и состояло главное. Мы скоро уходим, расстаемся с Ковпаком. Значит, зритель увидит ковпаковских партизан, а наши действия не будут запечатлены! Зритель - это ведь наш советский народ. Миллионы наших братьев и сестер. Как хочется показать им смотрите, мы действуем. В своем глубоком тылу враг ни минуты не чувствует себя спокойным. Кроме того, ведь это история, живая история. Через год-два в спокойной, мирной обстановке мы сами увидим себя. Через десять лет дети, внуки увидят нас живыми, не подкрашенными гримом, не придуманными драматургом или романистом. Такими, какими мы были.
Однажды Глидер подошел ко мне.
- А ведь я вас давно знаю, товарищ Федоров.
- Ну а как же, конечно!..
- Помните, мы вместе в пятьдесят восьмой стрелковой дивизии в 1919 году выступали против Деникина. Вы тогда командовали под Николаевом пятьсот двадцатым полком.
Тут только, приглядевшись, я увидел, что Глидер не так уж молод. Он, пожалуй, даже старше меня лет на пять. Профессиональная подвижность, живость речи, лихо задранная на затылок "капитанка" - вот что его молодило. Да, признаться, лица-то его раньше я не видел. Оно почти всегда было скрыто наполовину или полностью киноаппаратом.
- Вы в бою под Варваровкой, как сейчас вижу, - продолжал Глидер, выхватили саблю и на всем скаку ворвались в гущу бандитов!
- Помню, товарищ Глидер. Конечно, помню. Вы в это время...
- Я был у вас коноводом...
- Так это ты?!
- Конечно я, Миша...
- Мишенька, дорогой, как же я тебя сразу не узнал?
Мы обнялись будто старые друзья. Одного только я боялся: как бы новообретенный мой соратник по гражданской войне не стал касаться подробностей и спрашивать, сколько мне лет. Я в те дни, которые он вспоминал, работал санитаром в госпитале, о воинских подвигах не помышлял.
Но все обошлось хорошо. "Старый мой друг" Миша сам заговорил о том, что надо бы нам и теперь вместе воевать. А так как он не надеялся перетащить меня к Ковпаку, то речь зашла о том, как бы перетащить его от Ковпака.
Мы вместе, чуть ли не в обнимку, пошли к Строкачу. Миша рассказывал, как мы двадцать три года назад, бок о бок проливали кровь. Я поддакивал. Потом Глидер поведал трогательную историю нашей дружбы Демьяну Сергеевичу Коротченко.
В результате решение было принято: Михаил Глидер переведен из соединения Ковпака в соединение Федорова. А что касается дружбы, то ошибка Глидера, о которой я ему впоследствии сказал, не помешала. Мы дружим и до сих пор. Потому что Глидер оказался хорошим боевым товарищем и великолепным кинооператором. Он был с нами, работал не покладая рук до самого расформирования нашего соединения.
*
Итак, мы готовы к выходу в дальний, быть может последний, рейд.
Все необычайно празднично, торжественно. Отряды-батальоны выстраиваются в каре на большой лесной поляне.
- Смиррно! - командует Рванов.
И репродукторы с ветвей деревьев повторяют, как эхо, его команду.
Рванов в полной армейской форме капитана, с погонами на плечах, идет навстречу начальнику штаба партизанского движения Украины. Рапортует:
- Товарищ генерал-майор, воинская часть номер ноль-ноль пятнадцать выстроена для выхода в рейд!..
Генерал-майор Строкач тоже в полной форме, он принимает рапорт, потом приветствует партизан, обходит их ряды вместе с Демьяном Сергеевичем Коротченко.
Скажи нам, ну хотя бы полгода назад, что в глубоком тылу врага, под небом, контролируемым его авиацией, на земле, которую он считает завоеванной, мы будем чувствовать себя так свободно, будем так хорошо организованы - пожалуй, и не поверили бы.
Демьян Сергеевич перед строем партизан выступил с напутственным словом. Потом генерал Строкач от имени Правительства СССР вручал партизанам ордена и медали.
Когда колонна двинулась по дороге, наш новый товарищ, Михаил Глидер, встал со своей трещеткой на небольшом холмике. Он грозил партизанам кулаком и кричал: "Не смотрите в объектив, вы мне портите пленку!" На привале Глидер ходил по ротам и всем говорил: "Если вы видите, что я кручу ручку аппарата, не смотрите в мою сторону, отворачивайтесь, занимайтесь своим делом!" Но хлопцы его не слушали, перебивали. Каждый старался узнать - попал ли он в будущую кинокартину.
- Я попал?
- А я?..
...12 июня во второй половине дня трехтысячная наша колонна вступила в село Тонеж и, равняясь направо, прошла мимо братской могилы, в которой похоронен прах расстрелянных и сожженных жителей этого села.
Могила была вырыта на месте сгоревшей деревянной церкви. На могиле водружен большой крест. Мы возложили на нее венки из полевых цветов.
Когда колонна проходила мимо могилы, возле нее в почетном карауле стояло командование нашего соединения, старшие из оставшихся в живых крестьян села и та единственная женщина, которой удалось спастись от расстрела в церкви.
Село осталось далеко позади, а партизаны все еще шагают молча - не слышно ни песен, ни разговоров.
Вскоре мы пересекли старую польскую границу. Пошли хутора один другого бедней.
Кругом прекрасный строевой лес, а хаты - из тонких, кривых бревен, все крыты соломой. Окошки маленькие. В некоторых вместо стекол натянуты воловьи пузыри. За полтора предвоенных года, освободив украинские и белорусские районы от польского гнета, Советская власть начала переустройство крестьянской жизни: провела земельную реформу, стала организовывать бедноту и середняков для борьбы с кулачеством, начала ликвидацию почти стопроцентной неграмотности, внедрение культурного земледелия. Сразу же после захвата этой территории немцы уничтожили все завоевания трудового народа. Вот уже два года оккупанты беззастенчиво грабят население.
Одеты здесь очень бедно. Лапти, залатанные домотканные свитки, подпоясанные веревкой, а то и лозой. Питаются в селах тоже очень плохо, а многие так просто голодают. У детишек кожа бледная, хотя и бегают они весь день голенькие по солнцу. Некоторые опухли: голодная водянка. Нажмешь пальцем - и долго на коже остается ямка.
- Советы, - говорят крестьяне, - привозили гас (керосин), серники (спички). При панах цього не було. Советы коров бесплатно раздавали. А зараз ничего нема - усе нимцы позабиралы.
В хатах пахнет терунами - это оладьи из сырой картошки, которые жарят прямо на плите без масла.
В селах с населением в тысячу с лишним человек коров осталось два-три десятка. Да и те сохранились потому, что пасутся в лесу и там же ночуют. Домой их не приводят и зимой, устроили им шалаши в лесу. Поросят, кур, гусей тоже держат в лесу. Многие крестьяне и сами переселились из своих хат в лесные землянки.
С нашим появлением в этих местах разнесся слух, что прорвалась армия Буденного - вероятно, старики вспомнили прорыв Буденного 1920 года - и народ начал готовиться к встрече с нами, как к большому празднику.
В некоторых селах, опасаясь, что мы пройдем мимо, не остановимся, крестьяне загораживали улицу от плетня до плетня столами. На столы выставлялось все, что было: творог, молоко, яички, масло, картошка в разных видах, свежие огурчики, самогон.
Во время нашей стоянки в селе Бухча мы увидели возле одной хаты толпу старушек. Оказалось, что в этот день поп должен был служить обедню, старушки сошлись из соседних сел.
- А почему же обедни нет?
- Да вот партизаны пришли - батюшка обедню отменил. Говорит, что большевики против бога.
Пришлось разъяснить, что церковной службе партизаны не препятствуют. Узнав об этом, поп собрал верующих и, так как немцы церковь сожгли, отслужил обедню на поляне. В проповеди он призывал к борьбе против немцев, к поддержке освободителей и защитников народа партизан. Он называл нас православным воинством. Две старушки подошли к нам и стали допытываться долго ли мы простоим в селе.
- А зачем вам знать? Такие сведения партизаны никому не дают.
- Ну до завтра-то хоть постоите?
- Постоим, постоим, бабуся!
На другой день эти две старушки и еще много других пришли к нам с большими корзинами, полными лесной земляники и черники.
- Угощайтесь, деточки. Вы наши защитники. Мы подарок хотели сделать, а больше нам дарить нечего...
...Проходили через хутор Вишневый. Восемь полуразрушенных хат. Две из них заколочены, окна выломаны вместе с рамами. Все население - несколько стариков и старух да стайка маленьких опухших от голода ребятишек.
- А где же, - спрашиваем, - молодежь?
- Кто спасся, - отвечают, - все в лесу. Весной приезжали солдаты на автобусах, молодых хлопцев та девчат будто курей ловили. Пятнадцать, шестнадцать лет девчине чи хлопцу - берут всех в ниметчину. Руки, ноги вяжут и, як мешки, в машины кидают...
Вдруг из одной хаты выбегает пожилая женщина, плачет, кричит:
- Рятуйте!
За ней выбегает старик, старается ее успокоить:
- Тихше, Семеновна. Це ж наши, це ж партизаны. Идемо до командиру, вин розберется.
Из той же хаты выходят два наших хлопца. Они тоже шумят:
- Идемте, идемте к командиру. Посмотрим, что вы за птицы! Смотрите, что у них в хате на стене висит!
Хлопцы развертывают большой красочный плакат. На фоне цветущей сирени изображены два молодых украинца - парень и девушка. Они в новых костюмах, радостно улыбаются. А внизу призыв: "Молодежь Украины! В Германии тебя ждет работа на самых лучших заводах мира. Каждый, кто приезжает в Германию, получает хороший паек и одежду, прочную и красивую. Вы получите специальности механиков, слесарей, ткачих. Вы увидите европейские города, вам покажут кинокартины с участием знаменитых актеров. Вы будете жить в уютных, чистых комнатах...
Записывайтесь добровольно в трудовые бригады, отправляемые в Германию!"
Женщина яростно кидается на Мишу Нестеренко:
- Отдай картину! Товарищу командир - прикажите, чтобы вин отдал!
Со слезами на глазах говорит, что ее дочку угнали немцы, что муж в Красной Армии, а брата убили во время допроса в гестапо.
- Вот она - моя дочка! - тычет пальцем женщина в плакат.
Она долго объясняет, что у нее нет карточки дочери и этот плакат единственная память о ней.
- А вы читали этот призыв? Знаете, что тут написано?
- Да ни, - говорит старик. - Видкиля вона може знаты? У нас на хуторе одного даже грамотного нема.
Балицкий читает вслух подпись под плакатом. Женщина плачет.
- Моя Дуся не добровольно пошла. Ей солдаты руки повязали, товчками до машины гнали... Отдайте мени цю картынку, а надпись срежьте, соби визмите.
На шум собралось много крестьян. Пришлось всем разъяснять, что такие плакаты оккупанты выпускают для обмана народа.
- А не може пан командир почитать листа*, який мени Дуся из ниметчини прислала? - спросила вдруг женщина, у которой наши хлопцы нашли плакат.
_______________
* Письмо.
Она побежала в хату и принесла открытку с изображением ангела, благословляющего златокудрую девочку в длинной рубашке.
"Мамо, ридна! - писала Дуся. - Живу я в ниметчине, в городе, що Мюнхен прозывается, як в раю. Одета я зовсим як дивчинка на цьей открытке, тилько кружево и по спине, и по грудям. Це шоб жарко не було. А хлибом нас кормлять с такой билой-билой муки, якой у дяди Степана много".
Старик пояснил:
- Дядя Степан - це я. Опилок у меня много, да стружек, плотник я.
"Сплю я на такий перинке, що у Василя с кольцом да с цепью була..."
- Василь - бык наш колхозный, - догадался старик.
Много таких иносказательных, замаскированных от немецкой цензуры писем приходилось нам читать в Селах на своем пути в район Ковеля.
...Ночью перешли реку Горынь по мосту своего партизанского производства. Сюда была выслана на сутки раньше группа наших саперов и подрывников во главе с новым заместителем командира соединения по диверсиям товарищем Егоровым. Эта группа навела за одни сутки такой мост, что по нему можно было пропустить даже тяжелые танки. Помогли жители села Велюнь - они Возили к реке сваленный немцами вдоль дороги лес. Оккупанты, чтобы затруднить партизанам подход к железнодорожной линии, вырубали лес по обе стороны насыпи на 50 - 80 метров. Знали бы немцы, что срубленные ими деревья пригодятся партизанам! Кстати, гитлеровцы от нашего моста были всего в трех километрах - на станции Бяла. Там стоял большой гарнизон, но он не осмелился помещать нашей переправе.
...Подходя к хутору Дрынь, мы услышали музыку: гармошка, кларнет и бубен. Это хуторяне справляли свадьбу. Но странное дело - на свадьбе одни старики.
- Где же молодые? - спрашивают партизаны.
Оказывается, кто-то принес слух о том, что Немцы приближаются к хутору, и молодые спрятались в лесу.
Узнав, что в хутор пришли партизаны, они вернулись из лесу: жениху лет девятнадцать и семнадцатилетняя невеста.
Наш начхоз выделил в подарок новобрачным несколько тарелок, вилки, ножи, две подушки, одеяло и в добавок к этому килограмма полтора соли, соль здесь большая ценность, - плитку шоколада из госпитального запаса и несколько литров спирта.
Поздравили молодых, понемножку выпили, началось веселье.
Но долго веселиться мы не могли. Через час двинулись дальше.
*
На пути в район Ковеля мы сменили несколько проводников. Одним из них был благообразный Старичок Фома Довжик. Старичок этот запомнился мне тем, что ходил он очень быстро и при этом совершенно бесшумно. Запомнились и его белая бородка, бесцветная домотканная рубашка, плетеный из лыка светлый поясок, светлые, чистые лапти и две пары запасных, висевшие на пояске. Лицо у него было румяное, глазки маленькие, веселые. Казалось, он все знает, все понимает. И когда слушает тебя, по-птичьи наклонив голову, ждешь - сейчас подмигнет и скажет: "Я, дорогой мой, все це давно пройшов!"
Случилось как-то, усомнился Фома, правильно ли ведет отряд, и мигом забрался на высоченную сосну. Было ветрено, верхушка сосны раскачивалась, а Фома держался одной рукой, другую прижал ребром ладони ко лбу, всматриваясь вдаль. Спустился он еще быстрей - будто съехал по стволу, отряхнулся и пошел своей мягкой походкой.
- Ну что сапог? - говаривал он. - Тяжко и ногу трет. А скилько на сапоги грошей надо. Я, колы молодым був, сам мечтал - обуюсь в сапоги. А як стал розум во мне появляться, понял - нема ничего в тех сапогах доброго. Лаптя да валеночки - от то обувка! Я б и солдат усих в лапти обул: легко и дешево! - потом добавлял громким шепотом, прикрывая ладонью рот: - Правду сказаты - не було у мене николы грошей на чеботы...
- Где семья твоя, Фома? - спрашивали партизаны.
Он отвечал спокойно, с улыбкой:
- Маты вмерла, батьку в революцию гайдамаки вбыли. Потим польски паны прийшли. Я робыл, робыл, а грошей все нема, хатыны своей нема, подушки нема. Наволочку сшил, а пера за двадцать пять рокив на подушку не накопил. Яка девка на соломе спать со мной пойдет? Нема в мене семьи, бобылем живу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
*
Что говорить! Конечно, каждый командир, как и каждый директор предприятия, руководитель учреждения, старается заполучить, пусть в ущерб другим, в первую очередь "для себя" и припасы, и транспортные средства, и оборудование, то бишь вооружение, и прежде всего людей - нужных ему работников высокой квалификации.
На партизанской нашей земле появился удивительный человек. Мне сперва даже показалось, что их несколько и что все они похожи, как близнецы. Все небольшого роста, все в фуражках флотского образца, все размахивают руками, кричат, что-то требуют и крутят ручки трескучих аппаратов. На самом деле это был один Михаил Глидер - кинооператор "Союзкинохроники". Он прилетел к Ковпаку, но сейчас бродил по всем соединениям и отрядам. Да и не бродил он, конечно, а носился с предельной скоростью, так что даже двоился и троился в глазах.
Полчаса назад он снимал совещание командиров, а сейчас уже сидит на дереве и, рискуя свалиться, целится объективом в стирающих белье девушек. (Для меня до сих пор остается тайной - почему, чтобы снять женщину у корыта, сапожников за их верстаками или марширующих партизан, надо повиснуть на ветке дерева, лечь на живот, забраться в яму. Во всяком случае именно эти сложные телодвижения кинооператора вызывали у всех чувство удивления, восторга, а у многих и преклонения перед его профессией.) Несомненно было, что Глидер любит свое дело, никогда не упустит сколько-нибудь интересного эпизода из жизни партизан.
Летит парашютист - Глидер тут как тут. Подрывники глушат рыбу на Уборти - из гущи кустарника торчит его объектив. Разведчики собираются в поход, Глидер просит: "Возьмите меня с собой". Это производило особенно сильное впечатление: значит, парень не трусливого десятка. Значит, зритель увидит и бой, и подорванный вражеский эшелон, и бомбежку партизанского лагеря.
Зритель увидит... В этом-то и состояло главное. Мы скоро уходим, расстаемся с Ковпаком. Значит, зритель увидит ковпаковских партизан, а наши действия не будут запечатлены! Зритель - это ведь наш советский народ. Миллионы наших братьев и сестер. Как хочется показать им смотрите, мы действуем. В своем глубоком тылу враг ни минуты не чувствует себя спокойным. Кроме того, ведь это история, живая история. Через год-два в спокойной, мирной обстановке мы сами увидим себя. Через десять лет дети, внуки увидят нас живыми, не подкрашенными гримом, не придуманными драматургом или романистом. Такими, какими мы были.
Однажды Глидер подошел ко мне.
- А ведь я вас давно знаю, товарищ Федоров.
- Ну а как же, конечно!..
- Помните, мы вместе в пятьдесят восьмой стрелковой дивизии в 1919 году выступали против Деникина. Вы тогда командовали под Николаевом пятьсот двадцатым полком.
Тут только, приглядевшись, я увидел, что Глидер не так уж молод. Он, пожалуй, даже старше меня лет на пять. Профессиональная подвижность, живость речи, лихо задранная на затылок "капитанка" - вот что его молодило. Да, признаться, лица-то его раньше я не видел. Оно почти всегда было скрыто наполовину или полностью киноаппаратом.
- Вы в бою под Варваровкой, как сейчас вижу, - продолжал Глидер, выхватили саблю и на всем скаку ворвались в гущу бандитов!
- Помню, товарищ Глидер. Конечно, помню. Вы в это время...
- Я был у вас коноводом...
- Так это ты?!
- Конечно я, Миша...
- Мишенька, дорогой, как же я тебя сразу не узнал?
Мы обнялись будто старые друзья. Одного только я боялся: как бы новообретенный мой соратник по гражданской войне не стал касаться подробностей и спрашивать, сколько мне лет. Я в те дни, которые он вспоминал, работал санитаром в госпитале, о воинских подвигах не помышлял.
Но все обошлось хорошо. "Старый мой друг" Миша сам заговорил о том, что надо бы нам и теперь вместе воевать. А так как он не надеялся перетащить меня к Ковпаку, то речь зашла о том, как бы перетащить его от Ковпака.
Мы вместе, чуть ли не в обнимку, пошли к Строкачу. Миша рассказывал, как мы двадцать три года назад, бок о бок проливали кровь. Я поддакивал. Потом Глидер поведал трогательную историю нашей дружбы Демьяну Сергеевичу Коротченко.
В результате решение было принято: Михаил Глидер переведен из соединения Ковпака в соединение Федорова. А что касается дружбы, то ошибка Глидера, о которой я ему впоследствии сказал, не помешала. Мы дружим и до сих пор. Потому что Глидер оказался хорошим боевым товарищем и великолепным кинооператором. Он был с нами, работал не покладая рук до самого расформирования нашего соединения.
*
Итак, мы готовы к выходу в дальний, быть может последний, рейд.
Все необычайно празднично, торжественно. Отряды-батальоны выстраиваются в каре на большой лесной поляне.
- Смиррно! - командует Рванов.
И репродукторы с ветвей деревьев повторяют, как эхо, его команду.
Рванов в полной армейской форме капитана, с погонами на плечах, идет навстречу начальнику штаба партизанского движения Украины. Рапортует:
- Товарищ генерал-майор, воинская часть номер ноль-ноль пятнадцать выстроена для выхода в рейд!..
Генерал-майор Строкач тоже в полной форме, он принимает рапорт, потом приветствует партизан, обходит их ряды вместе с Демьяном Сергеевичем Коротченко.
Скажи нам, ну хотя бы полгода назад, что в глубоком тылу врага, под небом, контролируемым его авиацией, на земле, которую он считает завоеванной, мы будем чувствовать себя так свободно, будем так хорошо организованы - пожалуй, и не поверили бы.
Демьян Сергеевич перед строем партизан выступил с напутственным словом. Потом генерал Строкач от имени Правительства СССР вручал партизанам ордена и медали.
Когда колонна двинулась по дороге, наш новый товарищ, Михаил Глидер, встал со своей трещеткой на небольшом холмике. Он грозил партизанам кулаком и кричал: "Не смотрите в объектив, вы мне портите пленку!" На привале Глидер ходил по ротам и всем говорил: "Если вы видите, что я кручу ручку аппарата, не смотрите в мою сторону, отворачивайтесь, занимайтесь своим делом!" Но хлопцы его не слушали, перебивали. Каждый старался узнать - попал ли он в будущую кинокартину.
- Я попал?
- А я?..
...12 июня во второй половине дня трехтысячная наша колонна вступила в село Тонеж и, равняясь направо, прошла мимо братской могилы, в которой похоронен прах расстрелянных и сожженных жителей этого села.
Могила была вырыта на месте сгоревшей деревянной церкви. На могиле водружен большой крест. Мы возложили на нее венки из полевых цветов.
Когда колонна проходила мимо могилы, возле нее в почетном карауле стояло командование нашего соединения, старшие из оставшихся в живых крестьян села и та единственная женщина, которой удалось спастись от расстрела в церкви.
Село осталось далеко позади, а партизаны все еще шагают молча - не слышно ни песен, ни разговоров.
Вскоре мы пересекли старую польскую границу. Пошли хутора один другого бедней.
Кругом прекрасный строевой лес, а хаты - из тонких, кривых бревен, все крыты соломой. Окошки маленькие. В некоторых вместо стекол натянуты воловьи пузыри. За полтора предвоенных года, освободив украинские и белорусские районы от польского гнета, Советская власть начала переустройство крестьянской жизни: провела земельную реформу, стала организовывать бедноту и середняков для борьбы с кулачеством, начала ликвидацию почти стопроцентной неграмотности, внедрение культурного земледелия. Сразу же после захвата этой территории немцы уничтожили все завоевания трудового народа. Вот уже два года оккупанты беззастенчиво грабят население.
Одеты здесь очень бедно. Лапти, залатанные домотканные свитки, подпоясанные веревкой, а то и лозой. Питаются в селах тоже очень плохо, а многие так просто голодают. У детишек кожа бледная, хотя и бегают они весь день голенькие по солнцу. Некоторые опухли: голодная водянка. Нажмешь пальцем - и долго на коже остается ямка.
- Советы, - говорят крестьяне, - привозили гас (керосин), серники (спички). При панах цього не було. Советы коров бесплатно раздавали. А зараз ничего нема - усе нимцы позабиралы.
В хатах пахнет терунами - это оладьи из сырой картошки, которые жарят прямо на плите без масла.
В селах с населением в тысячу с лишним человек коров осталось два-три десятка. Да и те сохранились потому, что пасутся в лесу и там же ночуют. Домой их не приводят и зимой, устроили им шалаши в лесу. Поросят, кур, гусей тоже держат в лесу. Многие крестьяне и сами переселились из своих хат в лесные землянки.
С нашим появлением в этих местах разнесся слух, что прорвалась армия Буденного - вероятно, старики вспомнили прорыв Буденного 1920 года - и народ начал готовиться к встрече с нами, как к большому празднику.
В некоторых селах, опасаясь, что мы пройдем мимо, не остановимся, крестьяне загораживали улицу от плетня до плетня столами. На столы выставлялось все, что было: творог, молоко, яички, масло, картошка в разных видах, свежие огурчики, самогон.
Во время нашей стоянки в селе Бухча мы увидели возле одной хаты толпу старушек. Оказалось, что в этот день поп должен был служить обедню, старушки сошлись из соседних сел.
- А почему же обедни нет?
- Да вот партизаны пришли - батюшка обедню отменил. Говорит, что большевики против бога.
Пришлось разъяснить, что церковной службе партизаны не препятствуют. Узнав об этом, поп собрал верующих и, так как немцы церковь сожгли, отслужил обедню на поляне. В проповеди он призывал к борьбе против немцев, к поддержке освободителей и защитников народа партизан. Он называл нас православным воинством. Две старушки подошли к нам и стали допытываться долго ли мы простоим в селе.
- А зачем вам знать? Такие сведения партизаны никому не дают.
- Ну до завтра-то хоть постоите?
- Постоим, постоим, бабуся!
На другой день эти две старушки и еще много других пришли к нам с большими корзинами, полными лесной земляники и черники.
- Угощайтесь, деточки. Вы наши защитники. Мы подарок хотели сделать, а больше нам дарить нечего...
...Проходили через хутор Вишневый. Восемь полуразрушенных хат. Две из них заколочены, окна выломаны вместе с рамами. Все население - несколько стариков и старух да стайка маленьких опухших от голода ребятишек.
- А где же, - спрашиваем, - молодежь?
- Кто спасся, - отвечают, - все в лесу. Весной приезжали солдаты на автобусах, молодых хлопцев та девчат будто курей ловили. Пятнадцать, шестнадцать лет девчине чи хлопцу - берут всех в ниметчину. Руки, ноги вяжут и, як мешки, в машины кидают...
Вдруг из одной хаты выбегает пожилая женщина, плачет, кричит:
- Рятуйте!
За ней выбегает старик, старается ее успокоить:
- Тихше, Семеновна. Це ж наши, це ж партизаны. Идемо до командиру, вин розберется.
Из той же хаты выходят два наших хлопца. Они тоже шумят:
- Идемте, идемте к командиру. Посмотрим, что вы за птицы! Смотрите, что у них в хате на стене висит!
Хлопцы развертывают большой красочный плакат. На фоне цветущей сирени изображены два молодых украинца - парень и девушка. Они в новых костюмах, радостно улыбаются. А внизу призыв: "Молодежь Украины! В Германии тебя ждет работа на самых лучших заводах мира. Каждый, кто приезжает в Германию, получает хороший паек и одежду, прочную и красивую. Вы получите специальности механиков, слесарей, ткачих. Вы увидите европейские города, вам покажут кинокартины с участием знаменитых актеров. Вы будете жить в уютных, чистых комнатах...
Записывайтесь добровольно в трудовые бригады, отправляемые в Германию!"
Женщина яростно кидается на Мишу Нестеренко:
- Отдай картину! Товарищу командир - прикажите, чтобы вин отдал!
Со слезами на глазах говорит, что ее дочку угнали немцы, что муж в Красной Армии, а брата убили во время допроса в гестапо.
- Вот она - моя дочка! - тычет пальцем женщина в плакат.
Она долго объясняет, что у нее нет карточки дочери и этот плакат единственная память о ней.
- А вы читали этот призыв? Знаете, что тут написано?
- Да ни, - говорит старик. - Видкиля вона може знаты? У нас на хуторе одного даже грамотного нема.
Балицкий читает вслух подпись под плакатом. Женщина плачет.
- Моя Дуся не добровольно пошла. Ей солдаты руки повязали, товчками до машины гнали... Отдайте мени цю картынку, а надпись срежьте, соби визмите.
На шум собралось много крестьян. Пришлось всем разъяснять, что такие плакаты оккупанты выпускают для обмана народа.
- А не може пан командир почитать листа*, який мени Дуся из ниметчини прислала? - спросила вдруг женщина, у которой наши хлопцы нашли плакат.
_______________
* Письмо.
Она побежала в хату и принесла открытку с изображением ангела, благословляющего златокудрую девочку в длинной рубашке.
"Мамо, ридна! - писала Дуся. - Живу я в ниметчине, в городе, що Мюнхен прозывается, як в раю. Одета я зовсим як дивчинка на цьей открытке, тилько кружево и по спине, и по грудям. Це шоб жарко не було. А хлибом нас кормлять с такой билой-билой муки, якой у дяди Степана много".
Старик пояснил:
- Дядя Степан - це я. Опилок у меня много, да стружек, плотник я.
"Сплю я на такий перинке, що у Василя с кольцом да с цепью була..."
- Василь - бык наш колхозный, - догадался старик.
Много таких иносказательных, замаскированных от немецкой цензуры писем приходилось нам читать в Селах на своем пути в район Ковеля.
...Ночью перешли реку Горынь по мосту своего партизанского производства. Сюда была выслана на сутки раньше группа наших саперов и подрывников во главе с новым заместителем командира соединения по диверсиям товарищем Егоровым. Эта группа навела за одни сутки такой мост, что по нему можно было пропустить даже тяжелые танки. Помогли жители села Велюнь - они Возили к реке сваленный немцами вдоль дороги лес. Оккупанты, чтобы затруднить партизанам подход к железнодорожной линии, вырубали лес по обе стороны насыпи на 50 - 80 метров. Знали бы немцы, что срубленные ими деревья пригодятся партизанам! Кстати, гитлеровцы от нашего моста были всего в трех километрах - на станции Бяла. Там стоял большой гарнизон, но он не осмелился помещать нашей переправе.
...Подходя к хутору Дрынь, мы услышали музыку: гармошка, кларнет и бубен. Это хуторяне справляли свадьбу. Но странное дело - на свадьбе одни старики.
- Где же молодые? - спрашивают партизаны.
Оказывается, кто-то принес слух о том, что Немцы приближаются к хутору, и молодые спрятались в лесу.
Узнав, что в хутор пришли партизаны, они вернулись из лесу: жениху лет девятнадцать и семнадцатилетняя невеста.
Наш начхоз выделил в подарок новобрачным несколько тарелок, вилки, ножи, две подушки, одеяло и в добавок к этому килограмма полтора соли, соль здесь большая ценность, - плитку шоколада из госпитального запаса и несколько литров спирта.
Поздравили молодых, понемножку выпили, началось веселье.
Но долго веселиться мы не могли. Через час двинулись дальше.
*
На пути в район Ковеля мы сменили несколько проводников. Одним из них был благообразный Старичок Фома Довжик. Старичок этот запомнился мне тем, что ходил он очень быстро и при этом совершенно бесшумно. Запомнились и его белая бородка, бесцветная домотканная рубашка, плетеный из лыка светлый поясок, светлые, чистые лапти и две пары запасных, висевшие на пояске. Лицо у него было румяное, глазки маленькие, веселые. Казалось, он все знает, все понимает. И когда слушает тебя, по-птичьи наклонив голову, ждешь - сейчас подмигнет и скажет: "Я, дорогой мой, все це давно пройшов!"
Случилось как-то, усомнился Фома, правильно ли ведет отряд, и мигом забрался на высоченную сосну. Было ветрено, верхушка сосны раскачивалась, а Фома держался одной рукой, другую прижал ребром ладони ко лбу, всматриваясь вдаль. Спустился он еще быстрей - будто съехал по стволу, отряхнулся и пошел своей мягкой походкой.
- Ну что сапог? - говаривал он. - Тяжко и ногу трет. А скилько на сапоги грошей надо. Я, колы молодым був, сам мечтал - обуюсь в сапоги. А як стал розум во мне появляться, понял - нема ничего в тех сапогах доброго. Лаптя да валеночки - от то обувка! Я б и солдат усих в лапти обул: легко и дешево! - потом добавлял громким шепотом, прикрывая ладонью рот: - Правду сказаты - не було у мене николы грошей на чеботы...
- Где семья твоя, Фома? - спрашивали партизаны.
Он отвечал спокойно, с улыбкой:
- Маты вмерла, батьку в революцию гайдамаки вбыли. Потим польски паны прийшли. Я робыл, робыл, а грошей все нема, хатыны своей нема, подушки нема. Наволочку сшил, а пера за двадцать пять рокив на подушку не накопил. Яка девка на соломе спать со мной пойдет? Нема в мене семьи, бобылем живу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26