Мурашов, имея в виду совсем иное, добавил:
- Все получат, кому что положено. Никого не обнесем.
Мурашов встал с корточек, хлопнул Пахомова по дюжей спине и распорядился:
- Ноговицина ко мне в землянку,- повернулся к Пятницкому, шевельнул подбритыми франтоватыми усиками.- А вы, лейтенант, откуда? Из поддерживающей? От Будиловского? Новенький? Как фамилия?- И, не дожидаясь ответа на серию своих вопросов, закруглил: - Снюхались уже.
Непонятно было - в осуждение или с одобрением сказал.
О том, что Пахомов и артиллерийский лейтенант ушли на нейтральную полосу за телом младшего лейтенанта Ноговицина, командир батальона узнал от пулеметчика Баймурадова во время ночного обхода огневых точек. Застигнутый врасплох за приготовлением к ночной стрельбе, Акы Баймурадов не мог скрыть того, чего так и так не скроешь, и прикрытие самовольной вылазки велось уже под непосредственным руководством майора Мурашова. Командир батальона поднял на ноги не только своих людей, но и поддерживающую батарею капитана Будиловского.
Вернувшись к себе, Пятницкий застал Будиловского прилипшего к стереотрубе. Тот мрачно посмотрел на виновато понуренного Пятницкого и поднялся с футляра стереотрубы.
- Вернулся, лейтенант? - спросил Будиловский бесцельно.- Садись, занимайся своим делом.- Повернулся и заскрипел ступенями вниз.
Командир дивизиона капитан Сальников пришел на НП седьмой батареи перед обедом. В присутствии Будиловского строго сказал Роману:
- Вас следует примерно наказать, товарищ лейтенант. За самоуправство. Но так и быть - воздержусь.- Нахмурился еще больше и потряс пальцем перед носом Романа: - Смотри у меня!
Когда Пятницкий вышел, Сальников повернулся к Будиловскому - кислому, непроспавшемуся,- сказал:
- Это я для острастки лейтенанту, а вообще... Командир батальона через головы всех прямых и непосредственных дозвонился до генерала Кольчикова. Сегодня будет подписан приказ. Лейтенанту твоему и сержанту из пехоты кое-что светит.
Глава пятая
Было по всему видно, что долгому, муторному, изрядно поднадоевшему и расслабляющему сидению в обороне приходит конец. Со страниц "дивизионки" повеяло по-боевому бодрящим, в солдатских котлах помимо концентратов забулькало что-то еще более существенное, исчез, пропал, испарился, будто и не было его, филичевый табак, и славяне породнились с "эх, махорочкой-махоркой", исправней и бойчее закрутились шестеренки полевой почты, обозначились и другие вестники наступающих перемен - солидные и внушительные: разборы скопившихся заявлений о приеме в партию и в комсомол, ночные вылазки дивизионных разведчиков, загадочные визиты на передок представителей сверху и какое-то невидное, лишь угадываемое обостренным солдатским чутьем сгущение живых и механических сил там, далеко за спиной. Одним из таких признаков можно, было считать и вызов Романа Пятницкого в штаб полка.
Для Романа это известие - что гром среди ясного неба, многоопытный же командир батареи без колебаний отнес его к примете грядущего. Нелюдимо замкнутый последнее время, подавленный чем-то своим, капитан Будиловский лишь один в батарее знал, что своевольная вылазка Пятницкого к немецким позициям не только прощена, но и оценена должным образом, но ничего не сказал ему.
По пути к штабу Роман мучился догадками.
Может, перед наступлением новое назначение? Вот уж это ни к чему, только-только успел обвыкнуть, узнать людей... А если то, из штрафного?
Приземистый особняк с обрушенной до скелета кровлей совсем не изменился за минувшие два месяца, но все окружающее его приобрело обжитой вид, суровую военную подтянутость. За чахлым по зиме садом, там, где еще недавно громоздились останки изодранных в бою немецких машин, теперь задами вверх торчали из своих укрытий "додж" и "виллис", а вдоль кирпичного сарая в такой же неактивной позе - несколько "студебеккеров". В расчищенные руины соседнего сарая впячен крытый "газик" с антенной, метрах в трехстах - горбы землянок с многослойными накатами. И у машины, и у землянок топчутся часовые. На крыльце особняка, где расположился непосредственно штаб, часового почему-то не было. Там, прислонившись к бетонным балясинам, утомленно курила женщина-сержант.
Пятницкий попереминался, тяжело вздохнул и шагнул на крыльцо. Сержант притоптала недокурок, вяло улыбнулась:
- Поздравляю, лейтенант.
- С-с чем,- смешался Пятницкий, козыряя усталому представителю штаба.
- Будто не знаешь. Первый раз получаешь? - не ответила она на приветствие и неожиданно повысила голос: - Виталька! Вот еще один герой, принимай.
Пятницкий обернулся туда, куда посмотрела и крикнула женщина. От землянок бежал молодой, его возраста офицер. Он был без шинели, в щегольски растопыренных, как крылья махаона, бриджах, из-под меховой безрукавки выставлялись редкие на фронте парчовые погоны. Офицер с ходу сунул Роману свою руку.
- Из третьего дивизиона? Это ты за Ноговициным ходил? Пятницкий фамилия?
- Пятницкий, товарищ лейтенант.
Офицер хмуро оглядел Пятницкого с ног до головы, не выдержал и поправил:
- Капитан. Капитан Седунин, адъютант командира полка. Идем, идем,подтолкнул он Романа к двери.- Повезло сегодняшним, сам Кольчиков прикатил.- И упрекнул: - Нет, что ли, гимнастерки получше? Чего в застиранную вырядился?
Намек женщины-сержанта и суетливые вопросы адъютанта Седунина сделали свое дело: через кровяной шум в голове к сознанию Пятницкого пробилось то, о чем уже подумал чуть раньше: "Может, и правда?"
- Раздевайся,- с приглушенной сердитостью распорядился адъютант.
Роман отступил к порогу, постучал сапогом о сапог, стряхивая остатки снега, и тогда уже бросил шинель на ящик рядом с безрукавкой капитана Седунина.
В довольно просторном покое с тремя разномастными столами находилось несколько человек, вид у них был послеобеденный. Генерал, которого Роман раньше не видел, сидел сбочь квадратного стола. Широко расставленные крепкие ноги генерала плотно обтянуты хромом голенищ и вбиты в паркет, на мускулистом прогретом лице с клочковатыми бровями - серые, внимательные глаза, под черным треугольником усов - толстые, в добродушном извиве губы. Рядом с ним пристроился сухощавый, с недоступной и свирепой внешностью двадцатипятилетний командир полка Варламов в кителе с жестким, дудкой, воротником, со слепящим блеском орденов. На узкой груди подполковника орденов казалось больше, чем у генерала, хотя это было не так.
Роман, успевший привести нервы в норму, с добротной уставной выучкой доложил генералу, что "прибыл по вашему приказанию", хотя и понятия не имел - чье было приказание.
Генерал легко поднялся и протянул руку к столу, где на тусклом, согнутом створками картоне лежала медаль с изображением танка. Сухота в горле Романа сделалась нестерпимой. Голос генерала дошел до него сквозь войлочный завал:
- Поздравляю... правительственной...
Генерал подал ухватистую ладонь, почувствовал в ней такую же по-мужски цепкую и левой рукой сверху пришлепнул это рукопожатие - печать наложил, заверил подлинность происходящего.
- Ну, лейтенант, дай бог, не последняя.
Что скажешь на это? Служу?.. Нелепо. Роман шевельнул закляпанным горлом, сглотнул.
- Спасибо, товарищ генерал.
- Комсомолец? - желая что-то добавить к уже сказанному, спросил Кольчиков.
Роман споткнулся было в ответе, но встретил немигающий взгляд, не отвел своего и тихо, но внятно, слышно для всех, произнес:
- Никак нет, исключен.
Надглазные мышцы генерала дрогнули, прянула вверх, сломалась углом клочковатая бровь.
Из-за стола поднялся начальник штаба полка Торопов - высокий, седой, с мудрым лицом майор и, продвигая по столешнице другую картонку, похожую на офицерское удостоверение, но уже с орденом Красной Звезды, сказал:
- Глеб Николаевич, вот... Из пятьсот семнадцатой, по девятому штрафбату.
- Это о нем шла речь, Сергей Павлович? Он и есть тот самый Пятницкий? - с раздражением спросил генерал.
Взгляды присутствующих скрестились на Романе - взгляды бывалых, мужественных, битых и ломанных войной солдат. Они умели оценивать всех и вся своею высокой меркой.
- Дайте его личное дело! - тем же тоном распорядился генерал.
Кольчиков сел, с треском полистал содержимое папки, поданной начальником штаба. Насупленно и долго читал убористый машинописный текст двух листков папиросной бумаги. Откинул папку, зло пошевелил губамизажевал грязные слова. В своей свите, занимавшей круглый стол, разыскал глазами человека с погонами майора юстиции, спросил:
- Что тут можно сделать?
- Сразу должны были сделать, товарищ генерал,- не вставая, ответил майор. Он заполнял какой-то бланк, взятый из полевой сумки.- Наградить ума хватило, а справку сразу...
Крыласто раскинув руки по столу, генерал Кольчиков остро посмотрел на Романа:
- Такие дела, Пятницкий. Война, она, стерва,- всякая... Будь настоящим воином, не держи на страну сердца.
Он знал об ордене. Сказали еще тогда, после боя Но мало ли - сказали, могли и... Губы Романа дернулись.
Стронув стол, генерал подошел, сильными, ловкими пальцами, едва не оторвав пуговицу, расстегнул Роману гимнастерку и безжалостно прорвал материю длинным нарезным штырем ордена, подал винт.
- Привинти.
Майор юстиции подождал, пока Пятницкий освободит руки, протянул листок со слепым от копирки текстом и чернильными вставками вместо пропусков.
- Приберите, Пятницкий, пригодится.
Генерал Кольчиков прошелся по комнате туда-сюда, пригасил гнев, сказал начальнику штаба Торопову - высокому и седому майору:
- Выдери обвинительное к чертовой бабушке, Сергей Павлович. Ему завтра в бой идти, его убить могут, а тут... Вырви с кишками, чтобы не пахло.
Посмотрел на майора юстиции, сел и стал растеребливать пачку с папиросами. Юрист понимающе поморщинил губы, поднес Кольчикову зажженную спичку. Поглотав дыму, генерал с невеселой улыбкой приободрил Пятницкого:
- Ничего, теперь ты кованый, будешь рубить до седла Иди, дорогой, воюй.
От долгого стояния навытяжку, от волнения у Романа не получился поворот - качнуло. Качнулся, сделал шаг, но тут же был остановлен командиром полка Варламовым:
- Погоди, командир-то полка должен поздравить или нет?
Подполковнику Варламову, видно, приятно было произносить слова "командир полка", и он сказал их рокочуще, с удовольствием. А может быть, потому сказал с удовольствием, что с лейтенантом все вот так получилось не тогда где-то, а сейчас, в его присутствии хорошо получилось. Варламов подошел легко, спортивно, потряс руку.
- А насчет этого,- чиркнул большим пальцем где-то под скулой.Седунин, распорядись там...
У крыльца Романа Пятницкого дожидался ординарец Будиловского Степан Торчмя.
- Вы чего здесь, Степан Данилович? - удивился Пятницкий.
- Севостьяныч встретить велел,- косясь на адъютанта и козыряя ему, ответил ординарец.- Его командир дивизиона вызвал, оттуда мы в Варшлеген причапали. Они со старшиной закусь соображают, а меня сюда разжиться турнули.
Адъютант хохотнул:
- Не дремлют пушкари. Фляжка-то есть, солдат? По сему большому поводу наполнить велено.
- Что? - переспросил далеко не глухой Степан Торчмя.- Фляжка? Нету фляжки, товарищ командир. Вот жалость, может, вы что приищите?
- Ладно, ждите,- адъютант помчался по известному ему адресу.
- О, Степан Данилович, вы еще и бестия ко всему прочему. Фляга-то вон, зачем соврали?- упрекнул Пятницкий.
- Как вы все видите, какие у вас глазки вострые,- скособочил голову Степан Торчмя.- Она, поди, не порожняя. Водчонку я вон в той землянке у военных женщин выцыганил.
На дворе заметно и быстро смеркалось. Степан Данилович недовольно повертел головой:
- Куда это расхороший командир запропастился? Пораспустили их тут...
- Пойдемте, хватит нам и того, что есть,- притронулся Пятницкий к плечу солдата.
- Владимирыч, не грешите, ради бога. От водки отказаться! Страсти какие!- неподдельно изумился ординарец комбата.
Подбежал рассерженный капитан Седунин.
- Кладовщик, скотина... Пока нашел. Держи пять, лейтенант, поздравляю и так далее...
Степан Торчмя, освобождая адъютантские "пять", поспешно перехватил взбулькнувшую флягу.
Из разбитой деревушки выбрались на дорогу к Варшлегену. Трехкилометровая отдаленность от передовой глушила звуки дремлющей позиционной войны. Здесь не было шумнее, но в сгущающихся сумерках солдатское ухо распознавало разделенные и настороженные работы. В низинке за буковой рощей урчали моторы тягачей, чуть поодаль позвякивали лопаты готовили площадки для тяжелых орудий, за вековыми липами дорожной посадки вольно и россыпью, судя по голосам, шла колонна воинской части. Справа торопливо, опережая друг друга, злясь и сатанея, застучали зенитки, отгоняя припозднившуюся, принюхивающуюся немецкую "раму".
Степан Торчмя задал навеянный всем этим вопрос:
- Про наступление не выспросили, Владимирыч?
- Нет, не спросил.
- А скоро, поди, кожей чую. Нонче бы и кончить ее, войну проклятую. До сенокоса. Пропасть как надоела. Прямо изболелся весь. Вчерась приснилось, будто иду по утренней траве, роса холодит босые ноги, а моя литовка - вжик, вжик, вжик... Ах, мать моя родная... Даже сердце захолонуло... Да что это я! Владимирыч, медаль, медаль-то покажите!
- Медаль медалью, Степан Данилович, еще и Крас-ню Звезду получил,погордился Пятницкий.
- И Звезду еще! - восхитился Степан Торчмя.- Чинно! За что, Владимирыч?
- Это...- замешкался Пятницкий,- из прежней части, там награжден.
- Чинно, чинно. Рассказали бы.
- А, чего там... Мне вот, пока совсем не стемнело, бумажку бы одну прочитать, Степан Данилович.
Пятницкий, царапая тело штырьком ордена, извлек из нагрудного кармана документ, врученный майором юстиции, затаив дыхание, пробежал по нему глазами:
"Настоящая справка выдана (вписано от руки: Пятницкому Роману Владимировичу) в том, что он определением военного трибунала... дивизии от... за проявленные отличия в боях против немецких захватчиков освобожден от отбытия назначенного ему по ст. 193-17 п. "а" наказания - лишения свободы сроком на (вписано от руки: пять лет) и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 26 февраля 1943 г. признан не имеющим судимость. Председатель военного трибунала..."
Заметя, как посуровело лицо Пятницкого, Степан Торчмя спросил:
- Важная бумага, Владимирыч?
- Очень важная, Степан Данилович, очень.
Глава шестая
В ту предгрозовую пору редкий мальчишка не переболел мечтой стать если не Чапаевым, то, на худой конец, моряком или летчиком. Чтобы артиллеристом, такого Роман не знает. Во всяком случае, лично ему подобное в голову не приходило. Оборонных значков, отличавших активиста от обычного смертного, к восьмому классу на пиджаке Романа было не меньше, чем спортивных медалей у знаменитого борца Ивана Поддубного,- "Ворошиловский стрелок", БГТО, ПВХО, БГСО, ОСВОД и даже "Юный пожарник", но в военкомате, когда подошел срок, нашли, что это военно-прикладное богатство, скорее всего, нужно артиллеристу. Так сказали. На самом же деле, не без оснований думалось Пятницкому, получил он назначение в артиллерийское училище потому, что оно, перебазированное на Урал с берегов Черного моря, находилось неподалеку от Свердловска
Пятницкому повезло на преподавателей. Почти все они прошли Хасан, Халхин-Гол или финскую. Даже командиры курсантских отделений в их батарее были не из желторотых однокашников, а сержанты, только-только подлечившиеся после ранений. Пятницкий охотно и довольно успешно впитывал военные премудрости, радовался этому и не подозревал, что похвальные знания явятся в скором времени источником глубочайших душевных мук.
По прошествии одиннадцатимесячной, едва не круглосуточной учебы Роман Пятницкий в числе нескольких преуспевающих курсантов был досрочно выпущен из училища с наивысшей аттестацией - на должность начальника разведки дивизиона с правом выхода в гвардейскую часть.
И тут-то вступила в силу справедливая (с точки зрения начальства), но и абсурдная, противоречащая их помыслам (с точки зрения таких, как Пятницкий) кадровая политика той поры: умеешь - учи других. Пятницкого направили в Горьковскую область, где дислоцировался артиллерийский запасной учебный полк, готовить для фронта солдат-пушкарей.
Военкоматы присылали сюда дождавшихся своего часа парнишек-новобранцев - худых, заморенных, изробившихся, но переполненных решимости в пух и прах расколошматить фашистскую Германию; возмужалых, знающих, что почем, фронтовиков из госпиталей; бодрых участников первой империалистической и гражданской и не участников, но тоже рождения конца прошлого века; рабочих, наконец-то освободившихся от брони, и каких-то сытых личностей, неожиданно лишившихся этой брони; сереньких хамов, отбывших срок за уголовные преступления; лобастых от стрижки, без вины виноватых парней из районов, освобожденных от оккупантов, и всякий другой люд, способный и обязанный носить оружие,- так называемый переменный состав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23