Красиво.
Сидеть на руле «Явы» было больно, я уже говорил. Слезать еще больнее. Но я слез. Скатился, сжимая зубы и стараясь не закричать. Перевернулся на спину, замер. И стал ждать.
Минуты через три на крышу мягко приземлилась моя знакомая. Двухсоткилограммовая горелая кошка.
Из-под шифера посыпался мусор. В основном старые дохлые мухи, высохшие до состояния полной невесомости. Мухи кружились в солнечном луче, наслаждаясь своим последним полетом, я лежал между набором лысых «явовских» покрышек и пузатым газовым баллоном с облупившейся краской.
Лежал, глядя в маленький кусочек неба, мечтая, может быть, о горячей ванне с липовым отваром, о специально дрессированной змее, которая обвивается вокруг головы и вытягивает дурные мысли. Лежал, слушая удары сердца. Слушая, как разгораются окружающие меня сараи.
По шиферу прошлепали тяжелые шаги. Я не двигался. Вернее, двигался одними курковыми пальцами, правым и левым. Тварь на крыше замерла, только дышала. Втягивала воздух, пытаясь понять, жив ли я. Вынюхать меня.
Я не стал ждать, пока она это вынюхает. Я поднял Дырокол. Выстрелил.
В рубероиде образовалась дырка размером с яйцо, но свет в нее не проник, в нее потекла какая-то дрянь.
Красная.
Это меня слегка успокоило. Красная кровь – это хорошо. У всех нормальных тварей на земле кровь красная. Вроде бы.
Тварь на крыше не зарычала и вообще никак не прореагировала на ранение. Даже не сдвинулась. Не шелохнулась.
Я выстрелил еще. Не попал – в дырку потек свет.
Потом сарай дрогнул, шифер принялся расслаиваться, и я понял, что сейчас на меня свалится эта шустрая штука. Я перевернулся на бок и пополз к выходу. Быстро так. Так быстро, как только можно ползать на четвереньках. О достойном отступлении стоило забыть, где ты, шевалье д’Артаньян?
За спиной железно грохнуло, зверь провалился в сарай. И в этот раз он заревел. Еще бы: напороться на «Яву» – мало приятного, я вам это уже докладывал. «Ява» эту тварь пробрала. Рев был хорош. Голодный лев, сытый крокодил, заупокойные голоса из древних английских замков, последний выдох Говарда Филипса Лафкрафта [5].
Мощно и страшно.
Существо заревело, вокруг густо запахло бензином.
Я воткнулся лбом в дверь. Толкнул. Дверь держалась крепко. Я, не глядя, поднял Берту и выстрелил два раза, наугад. Замок со звоном отскочил, дверь открылась.
За спиной загремело. Я вывалился на улицу, быстро перекатился на спину. В полумраке блестел никель «Явы», я выстрелил несколько раз, стараясь не попасть в газовый баллон.
Проскочила искра.
И почти сразу раздался взрыв. Бах – огненный шар ударил прямо мне в морду, еле глаза успел закрыть. Это бензин.
Я перекатился на спину. Из сарая вылетела похожая на громадную пантеру тварь. Она рявкнула и принялась кататься по земле, пытаясь сбить огонь со шкуры. Рыча, распространяя вокруг запах горелого мяса и шерсти. Я поднял Дырокол, но тварь обладала хорошей реакцией – не дотушившись до конца, она одним прыжком заскочила на гараж и исчезла.
Сарай пылал. Весело, злобно. Азартно, как пишется в книжках. Я пополз в сторону. Потом вскочил и побежал. Вовремя. Второй взрыв был гораздо мощнее первого.
Это газ. Газовый баллон рванул. В спину ударил воздушный кулак, я в очередной раз упал. Бзынк! Перед носом воткнулся в землю развороченный «явовский» бак, мне удалось даже разглядеть свое отражение в никелированной накладке.
Я дымился.
Хороший денек получился. Вертолет, стрельба, немного чудовищ. Сирень чуть не убили, Дрюпина чуть не убили. Наверное…
Дрюпин!
Я совсем забыл про Дрюпина!
Пришлось подниматься. Хотя особо в бой я не рвался, мне бы сейчас гоголь-моголя…
Я встал на ноги, отряхнулся. Перезарядил револьверы, ругнулся от души – и вперед. Постройки вокруг разгорались. Огонь, огонь, гром. Пингвина жалко. У птиц такое слабое сердце, от всего этого с ним мог легко сделаться сердечный удар.
Хорошо поработали…
С другой стороны, кто не делает ошибок?
Ничего, Ван Холл не обеднеет. А если даже обеднеет, я от этого не заплачу, не наложу на себя руки.
– Дрюпин! – крикнул я.
Вряд ли он услышит. Слишком много кругом шуму. Но все может быть.
– Дрюпин! – крикнул я погромче.
Справа от меня из-за крыш сараев в небо ушел разряд бластера.
Дрюпин. Дрюпин цел. Вряд ли это стрелял наш четвероногий недруг. И вряд ли это стрелял пингвин.
Значит, Дрюпин. Перезарядился. Опять палит.
В очередном повороте я свернул направо.
Выстрел повторился. Только теперь стреляли не в воздух, а под углом. Разлетелся еще один сарай. Я побежал.
Впереди стреляли уже беспрерывно. И беспорядочно. Разряды разлетались по сторонам, что-то взрывалось, разваливалось, полыхало огнем. Война, не меньше. Взрыв на фабрике китайской пиротехники. Всегда говорил, что бластер – грубое оружие. Особенно если оно попадает в руки к таким истерикам, как Дрюпин. У Дрюпина там пять батарей, с ними можно разнести все вокруг. Дрюпин – это обезьяна с пулеметом.
– Дрюпин! – заорал я. – Дрюпин, прекрати палить! Ты тут…
Стрельба оборвалась. Закончился заряд во второй батарее.
Или этот придурок застрелился.
Я побежал. Надо было спешить. Если этот баран застрелился, то действовать надо было быстро. Можно было попытаться его еще реанимировать. Если он башку себе не отстрелил, конечно.
Я пролетел мимо нескольких покосившихся гаражей и выскочил на свободное пространство. Огляделся. И увидел стрелка.
Это был не Дрюпин. И не эта тварь. И уж тем более не пингвин.
Между двумя сараями на коленях стоял мужик в перемазанном зеленым травяным соком комбинезоне. В руках он держал бластер. Лицо у него было абсолютно дурное, даже как-то съехавшее набок.
Увидев меня, этот тип поднял оружие, нажал на курок. Бластер щелкнул, выстрела не последовало.
– Батарея разрядилась, – сказал я. – Не бабахает больше.
Тип уставился на оружие.
– Положи лучше, – посоветовал я. – Это опасная вещь…
Мужик осторожно опустил бластер на землю.
– Ты кто? – спросил я. – Тебя же не должно тут быть…
Мужик истерически засмеялся. Потом лег на землю, обхватил голову руками и заплакал.
– Где он? – спросил я. – Где чудовище?
Мужик не отвечал, только рыдал, вздрагивая лопатками.
– Все в порядке. – Я наклонился к нему. – Скоро все кончится. Только скажи…
– Я сижу, – всхлипнул мужик. – Сижу, а оно заглядывает…
Он вскочил на четвереньки и быстро забрался в щель под сараем.
– Ты бы вылез оттуда, – сказал я. – А то тут скоро пожар начнется. Запечешься.
Я протянул руку, чтобы попытаться вытащить этого дурака, но он шарахнулся от меня, забился глубже в щель.
– Вылезай, придурок! Сгоришь!
Потери среди гражданского населения были мне совершенно ни к чему, я подхватил подвернувшиеся грабли и принялся тыкать ими в этого чудлана.
– Вылезай! – приговаривал я. – Вылезай, лунатик чертов…
Он даже не сопротивлялся. Лежал, свернувшись калачиком, вздрагивал, смотрел на меня глазом испуганной белки. Еще бы. Ему, простому колхозному алконавту, явился во всей своей чудовищной мощи…
И вдруг я увидел, как изменяется лицо этого додика. И понял.
Я ушел в сторону. Упал на бок, выхватил револьверы.
Оно пролетело мимо. Врубилось в сарай. Я выстрелил.
Левая пуля попала в ухо и вышла из затылка. Зверь развернулся. Правая пуля попала в пасть. Брызгами разлетелись зубы.
Зверь упал.
На всякий случай я выстрелил еще два раза.
И разглядел его получше. Вблизи он был совсем не похож на пантеру. Вблизи он был похож на… Не знаю. Варан. Гигантский красный варан. И еще что-то от волка.
– Ты убил его, – прошептал мужик. – Убил…
Я хотел сказать что-нибудь. Что-нибудь из арсенала героического юмора, но в голову ничего, кроме «Но пасаран», не пришло.
– Но пасаран, – сказал я и наклонился над зверем.
Мужик подполз.
– Кто… кто это? – спросил он.
– Разве не видно? Это василиск. «Анаболиков» слушаешь?
– Не-а…
– То-то и оно. Сидите тут как на Луне… Поздравь меня.
– С чем?
– Сегодня я убил василиска.

Глава 2. Глаза утконоса

Фауна Австралии небогата, но весьма причудлива. Сумчатые волки (на настоящих волков не похожи совершенно, какие-то худые дворняги, честное слово), сумчатые крысы (эти на настоящих похожи), кенгуру, тоже, кстати, сумчатые. Вомбат. Ехидна и утконос, они откладывают яйца в теплый донный ил, в глину и, кроме Австралии, нигде больше не водятся, такие вот привереды.
Динго, одичавшая собака австралийских каторжников.
Я долго думал и пришел к выводу, что это все-таки динго. Динго меня воспитали, они. А кто еще? Кто еще мог это сделать? Кенгуру, вомбат и уж тем более утконос этого сделать никак не могли, они себя-то толком воспитать не могут. Достаточно взглянуть на утконоса – это же готовый персонаж из фильма про то, как люди с отставаниями в умственном развитии решили построить лимонадный завод.
Погляди в глаза утконоса, тебе все станет ясно. Даун, настоящий даун.
Так вот.
Меня воспитали динго, строгие псы австралийских пустынь.
А началось все давно, еще в две тысячи первом.
Две тысячи первый год запомнился неконтролируемым ростом цен на нефть, эскалацией конфликта на Ближнем Востоке, массовым самоубийством гренландских китов, затоплением космической станции «Мир» и загадочной катастрофой трансконтинентального суперсоника «Дельта 57».
Китов жалко, станцию «Мир» не вернуть, о «Дельте-57» поговорим подробнее.
Лайнер, выполнявший рейс Сиэтл – Канберра, исчез с экранов радаров в двадцать шестнадцать по времени Сиднея. Через час спасательный вертолет обнаружил обломки в семидесяти милях севернее Элис-Спрингс. Двести двадцать три человека, пассажиры и члены экипажа, погибли. Двести двадцать четвертый пассажир, трехмесячный ребенок мужеского пола, исчез. Его останков не было найдено, комиссия посчитала ребенка пропавшим без вести, его файлу присвоили статус «временно закрытого». Шансов, что мальчик остался в живых, практически не было.
Редкие оптимисты говорили, что организм младенца пластичен, что зафиксированы случаи выживания при падении с десяти и даже с одиннадцати километров, что, вполне может быть, ему удалось спланировать, зацепившись за кусок обшивки…
Пессимисты улыбались и говорили, что тело не нашли только потому, что его унесли динго, их в том районе много.
Официальной причиной катастрофы был назван отказ гидравлических систем самолета.
На месте крушения поставили мемориальный комплекс.
Через месяц история получила неожиданное продолжение. На одном из уфологических сайтов были опубликованы материалы расшифровки черных ящиков суперсоника. Из которых становилось ясно, что в двадцать двенадцать по австралийскому времени пилоты лайнера заметили идущий параллельным курсом объект, по форме напоминавший тороид. Штурман остроумно заметил, что за долгие годы практики летающие тарелки ему видеть приходилось, летающий бублик же он видит впервые…
В двадцать пятнадцать бублик резко взял на сближение. Пилоты, пытаясь избежать столкновения, произвели маневр уклонения. Однако, судя по тому, что в двадцать шестнадцать приборы зарегистрировали разгерметизацию салона, можно предположить, что столкновения избежать не удалось.
Произошло это на высоте приблизительно восьми тысяч метров.
Тот факт, что среди обломков не было обнаружено останков младенца, позволил предполагать, что имело место так называемое Изъятие. То есть похищение человека с борта самолета посредством инопланетного вторжения.
Прошли годы, и в одно из почтовых отделений Мельбурна вошел мальчик в странной, отливающей металлом одежде…
Красиво.
Но неправда.
Это не моя история, эту историю я прочитал в журнале «Intruder».
Прочитал, вырезал и спрятал в папку с буквой «Я» на обложке. В этой папке у меня хранилось уже изрядное количество историй, достойных моего прошлого. Про похищенных в детстве английских лордов, воспитанных простыми албанскими пастухами. Про детей миллионеров, забытых родителями в торговых центрах, а потом ставших компьютерными гениями. Про ребят, от которых отказались родители, а потом у этих ребят прорезались сверхъестественные способности, они стали лечить наложением рук и вылечили своих раскаявшихся родителей от гепатита.
Много еще чего можно выбрать. Когда придет время, я открою свою папку и выберу себе прошлое, которое мне понравится. То, где я вхожу в почтовое отделение Мельбурна в блестящей одежде, отливающей металлом, мне нравится. Конечно, я предпочел бы войти в почтовое отделение где-нибудь в районе Лимы или на крайний случай Арекипы, но в тех районах в две тысячи первом году не разбивался ни один суперсоник, там даже автобусы и те не переворачивались. Баржа какая-то затонула, с углем, но это, согласитесь, не то. Спастись после катастрофы угольной баржи – уныло, низкий стиль. Случай с австралийским лайнером – единственный подходящий.
Как раз для меня.
Потому, что я не знаю, кто я. Откуда я. Кем были мои родители. В том, что они не были простыми бродягами, я ничуть не сомневался. Билеты на суперсоник стоят немало – это раз. И когда я гляжу в зеркало, я вижу в нем не круглую морду уроженца Сольвычегодска, я вижу подбородок с ямочкой и благородную бледность, что свидетельствует в пользу моего непростого происхождения. Это два. А три…
Три. Мой IQ 180. Это говорит о хорошем генетическом наборе, это говорит о редком генетическом наборе, такие наборы на дороге не валяются.
Да, безусловно, это я тогда вошел в почтовое отделение Мельбурна в отливающей металлом одежде.
Типичная история. Мистер Ха, граф Монте Кристо N-ского уезда. Хорошее имя.
У меня тоже есть имя, и оно тоже ненастоящее. Его мне дали в спецприюте «Гнездышко Бурылина», где я прожил два года. Имя дали, список фамилий предложили.
Велосипедов.
Шпренглер.
Неизвестный.
Быстраков.
Зав. отделом регистраций у нас был человек с фантазией, хотя несколько и нездоровой. Я спросил у него, а можно взять двойную фамилию. Быстраков-Неизвестный, к примеру? Или Шпренглер-Быстраков, тоже неплохо. Зав сказал, что мы не в Кот-д’Ивуаре, фамилию принято выбирать одинарную, к тому же почерк у него крупный, так что в строку только одинарные входят.
Я сказал, что мне все равно, ткнул в список пальцем, расписался в нужной графе.
То, что было до спецприюта, и фамилию в том числе, я не помню. Амнезия. Седой говорит, что скорее всего это последствия травмы головы – от затылка до правого уха у меня идет глубокий заросший шрам. Борозда. Но мне кажется, что не помню я совсем не из-за шрама, шрам-то старый. Я не помню по какой-то другой причине.
Когда я жил в детском доме, моих родителей пытались отыскать, таковы правила. А вдруг где-нибудь там, на далекой Канзасчине тоскует пожилая пара с хорошим достатком, потерявшая свое любимое чадо? Но не отыскали. Ни на Канзасчине, ни в Тамбовской губернии, ни где-либо еще. Почему-то не отыскали.
Я не очень расстроился, я привык. Когда ты всю жизнь один, то привыкаешь. И не надеешься на встречу.
Так я думал. Но потом понял, что совсем я не привык. Не привык.
Потому что не было никакой пожилой пары, забывшей своего позднего талантливого ребенка в супермаркете. Не было. И Канзасчины тоже не было. Были скоты, вышвырнувшие своего сына на помойку! Они меня вышвырнули, я в этом ничуть не сомневался! Вышвырнули. К тому, что тебя вышвырнули, привыкнуть нельзя!
И на встречу я тоже надеялся. Очень. Надо же плюнуть в глаза этим тварям!
Смотришь телик, кино про какого-нибудь там сироту казанского. Мать его кинула в трехлетнем возрасте, потому что дрянь была, собой занималась, а он вырос, стал миллионером и родительницу свою облагодетельствовал с ног до головы. И слезы лил еще на ее могиле: прощай, мама, ты навсегда останешься в моем сердце…
Не могу! Такие фильмы меня просто бесят! Я в экран плюю! Долой всепрощение, не надо никому ничего прощать! Я никому ничего не прощаю! Никому! Ненавижу. Ненавижу их! Они меня бросили. Как старый башмак. Как тряпку. Некоторые котят утопить не могут, объявления в газете помещают – «отдам котят в хорошие руки», а они меня бросили, не захотели даже в хорошие руки!
Я жду встречи. Я бы прекрасно с ними встретился. Они бы вздрогнули. Они попробовали бы побежать, тараканы поганые! Они попробовали бы объяснить…
Не стал бы слушать.
Я не стал бы их слушать, я сделал бы им больно. Чтобы почувствовали. Чтобы поняли.
А потом, перед тем как уйти, я спросил бы их. Спросил бы.
Имя.
Хочу знать, как меня зовут. По-настоящему.
Каждый имеет право на имя.
Вот так. Вот такой беспощад.
А вообще-то два года, проведенные в детском доме «Гнездышко Бурылина», были лучшими годами в моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8