Потом, когда он убивал, заносил свой топор и опускал его на головы спящих – эти минуты были для него уже не так трудны, он действовал, действовал по-решенному, а вот в эти секунды, когда он стоял у дверного выреза, хотя он и вошел уже с решением, готовый на все, ему нужно было решиться еще раз, перейти роковую черту и для этого собрать в себе всю свою волю, всю свою дерзость, всю свою жадность, все черное, что только было у него в душе. Неизвестно, сколько он простоял здесь – минуту? Две? Известно только последующее: он решился, вошел на веранду, поднял топор – и рука у него не дрогнула, он не промахнулся, не ослабил силу ударов…
Потом, наверное, он отступил от кровати, покрытый липкой испариной, оглушенный гулом собственной крови. Не мог же он сделать это совсем хладнокровно – если даже такое было ему не впервой и сердце у него было насквозь тупым и бесчувственным.
Костя отступил от кровати, застеленной цветным домотканым покрывалом, с подушкой в пестренькой ситцевой наволочке в головах. Ноги едва держали его, во рту было тошнотно. Он уже не чувствовал духоты, все тело его было в ознобе, руки холодными, обескровленными и какими-то чужими. Сейчас он не удержал бы и карандаша…
Что сделал он с топором? Ведь теперь ему идти в дом, в комнаты. Нести его с собой, на случай – вдруг в доме окажется кто-нибудь еще?
Он не понес его в комнаты – там не нашли следов крови. Если бы он взял топор с собою, наверняка хоть капелька, но сорвалась бы с окровавленного лезвия. Он опустил топор на пол в сенях, слева от двери на веранду, опустил стоймя, прислонив топорище к низу дощатой переборки: так определила экспертиза, изучив обнаруженное в этом месте пола густое кровавое пятно.
Значит, пойдя в дом без оружия, убийца не боялся встречи с кем-либо, не боялся сопротивления, борьбы, того, что его схватят. Он совершенно точно знал, что дом пуст, в комнатах больше никого нет и там ему ничто не угрожает. Он был хорошо осведомлен – этот вывод работников следствия верен и не подлежит никакому сомнению.
Но вот тут-то, как ни странно, для Кости и начиналось не совсем понятное. Он, Костя, став им, таинственным ночным человеком, переместившись в его плоть, приняв в себя его душу и пройдя в образе и с душою этого ночного человека его страшный путь по изваловскому дому, только до дверного проема на веранду шел с ощущением полной естественности поведения, а дальше начинал испытывать чувство какого-то несоответствия. Первоначальная естественность пропадала, он шел и повторял действия ночного человека как-то внутренне упираясь, в каком-то разладе между тем, как вел себя этот человек, и тем, как подсказывало, требовало Костино чувство естественности и логики.
Почему каждый раз, когда он мысленно или наяву повторял путь убийцы по изваловскому дому, в нем возникали эти его недоумения, непонимание чужих поступков? Что порождало в нем чувство разлада – неизбежно, упорно, всегда в одной и той же мере?
Костя прервал свои размышления, вышел на время из «образа» и усмехнулся. Видел бы его сейчас Максим Петрович! Поделиться бы с ним своими чувствованиями в образе ночного человека и всякими догадками и чувствованиями по поводу этих чувствований! Что бы сказал Максим Петрович? Костя опять усмехнулся. О, это представить нетрудно. «Брось ты за ради бога умствовать, – сказал бы Максим Петрович. – Целый океан психологии развел! Это все тень Федора Михайловича Достоевского над тобой! Будь я деканом юридического факультета, я бы запретил студентам читать его сочинения… Категорически бы запретил! Начитаетесь, а потом вам в каждом преступнике Раскольников видится, а сами стараетесь Порфириями быть. Раскольников – это не типично. Раскольников – это феномен, уникум. Один на миллион. Практического значения сей образ не имеет. И сыщиков таких в природе не существовало и не существует. Ишь ты – сидя в конторе, на шестом этаже, путем одного только умствования такое убийство раскрыл! Враки-с! Все это господина Достоевского выдумки. Ищи-ка ты лучше факты. Факты, брат, это, как кто-то сказал, воздух ученого. А для следователя факты – даже больше, чем воздух. Факты – это все. В них начала и концы. Нет фактов – и ничего нет, одна пустота в руках…»
Максим Петрович, дорогой мой старик! – чуть не сказал вслух Костя, как будто Максим Петрович своей персоною был с ним рядом и мог его слышать. – Я ж тоже факты ищу! Именно факты! Я ж понимаю, что факты – все. Только их разными путями можно искать. Можно с лупой в руке и с разными приспособлениями, улавливающими отпечатки пальцев, а можно и в нематериальной среде, через психологию… Вот, например, разве это не факт, что убийце, явившемуся за спрятанными в доме деньгами, убивать двоих мужчин на веранде было не обязательно?!
Костя возвратился к входной двери, в начальное положение. Он снова был им, ночным человеком, убийцей, снова чувствовал в своей опущенной правой руке тяжесть топора…
Повторим еще раз, теперь так, чтобы не возникало ощущения какой-то необязательности в поведении убийцы, так, чтобы в его действиях были полная естественность и логика, диктуемые обстановкой в доме.
Итак, он пришел за деньгами. Его цель – деньги. Не убийство. Он далее не знает еще, совершит его или нет, возникнут ли такие обстоятельства, которые потребуют его совершить. Психологически, морально он готов, настроен и на это, но главная цель, что привела его сюда – это деньги. Деньги.
Сердце Кости вновь гулко застучало в груди, напряженность томительного вслушивания и вглядывания в темноту, словно обручем, сковала голову у висков. Он чувствовал себя полным мрачной, жестокой, холодной, безжалостной решимости, от которой в теле затронут возбуждением каждый нерв, каждый мускул. Он чувствовал страх перед неизвестностью, в которую вступает, обычный страх преступника, что замысел сорвется, а он будет схвачен, изобличен…
С напружиненным телом, готовый к прыжку, нападению, обороне, ко всему, что встретится в следующий миг, и словно бы еще не зная, что будет дальше, по-звериному мягко, упруго ступая, Костя сделал от двери несколько шагов и поравнялся с входом на веранду. Нос его почуял спиртной запах, уши услыхали ровное, мерное посапывание спящих. Скосив сощуренные глаза, Костя различил вправо от входа узкий столик с неубранной посудой, слабо поблескивающие на нем в темноте бутылки и толстые граненые стаканы… Это видение было таким реальным, что Костя, удивившись, даже приоткрыл глаза. Столик действительно стоял, но был пуст. Просто Костя слишком хорошо запомнил фотографию, иллюстрирующую дело. Он сощурил веки – и снова произошло преображение: на плоскости пустого стола проступили очертания бутылок, тарелок, стаканов, в том порядке, в каком они стояли здесь утром девятого мая и запечатлены на фотографическом снимке.
Костя приостановился у дверного проема, на том же, что и в первый раз, месте, как приостанавливался, наверно, как должен был хоть на секунду приостановиться тот ночной человек… Мужчины спят крепко. Это ясно по их дыханию, по всей обстановке на веранде. Они распили бутылку «столичной» и еще пару бутылок с чем-то, кажется, с домашней наливкой, долго говорили друг с другом, вспоминали прошлое и, понятно, здорово устали ото всего, что пережили и перечувствовали в этот день их встречи. Их можно не опасаться. Их не пробудит осторожный скрип половиц или дверной створки, в таком сне никто из них не почувствует присутствия в доме постороннего, не очнется, не откроет глаз, не встанет с кровати. Они не помеха на пути ночного грабителя. Если бы еще предстояло искать деньги на веранде, но ведь они не здесь, они в спальне…
Вот то или примерно то, что должен был подумать, мысленно сказать себе грабитель, приостановившийся у входа на веранду. И он подумал все это, мысленно себе все это сказал и проследовал дальше.
Так же беззвучно переставляя напружиненные ноги, Костя, не входя на веранду, отошел от дверного проема и стал перед дверью в комнаты. Нет, топор он не будет оставлять в коридоре. Предусмотрительность и страх не позволяют ему сделать это: а вдруг все же проснутся те, что на веранде, когда он будет занят поисками денег, и бросятся в комнаты, на него, а у него даже не окажется в руках оружия, чтобы оборониться?
По-прежнему держа в правой руке топор, Костя левой потянул на себя массивную, сбитую из досок-сороковок, с двумя поперечными железными полосами – вверху и внизу – дверь. Она подалась, только когда он удвоил усилие, но подалась мягко, без скрипа, лишь чуть слышно скребнув низом по планке порога. Костя притворил дверь и открыл ее снова, повторив звук. Несомненно, такой звук не пробудил бы спящих на веранде, он слишком слаб. Приоткрыв дверь, ночной человек постоял бы минуту, прислушался, убедился, что Извалов и Артамонов продолжают спокойно спать, дыхание их по-прежнему доносится ровно и мерно, и направился бы внутрь дома.
Костя переступил порог, пригнувшись под притолокой, тихо-тихо, осторожно потянул за собою дверь.
Вот так бы и действовал грабитель: он миновал бы спящих, проник в комнаты, прикрыл за собою дверь и накинул на петлю изнутри крючок. Он сделал бы это смело и уверенно: раз ему было известно, где именно лежат деньги, конечно же, он знал и то, что, кроме веранды, весь остальной дом пуст, в нем никого больше нет. Грабитель сам доказал, что он знал это – ведь он, входя в комнаты, оставил свое оружие в коридоре…
Закрыв за собой на крючок дверь, грабитель тем самым преграждал дорогу Извалову и Артамонову, если бы они все же проснулись и почувствовали в доме присутствие чужого. У него же, грабителя, в случае тревоги оставалось из дома несколько выходов, которыми он мог беспрепятственно воспользоваться, – через окна. Одно окно столовой выходит в переулок с палисадником, два других – на улицу. Одно окно спальни – тоже на улицу, в кусты сирени, второе – в сад. Можно выскочить в любое из этих окон и мгновенно скрыться, растворившись в ночном мраке, оставив преследователей ни с чем.
В столовой грабитель не стал медлить – ведь здесь ему нечего было делать. Он прошел мимо обеденного стола, мимо буфета с посудой, мимо старенького облезлого пианино, повернул направо, в спальню…
На носках пройдя этот путь, Костя приблизился к комоду.
Зная, где лежат деньги, преступник пробыл бы в доме полторы-две минуты от силы: еще полминуты понадобилось бы на то, чтобы выдвинуть из гнезд шпингалеты, открыть створки окна. Самое разумное для ночного грабителя было бы воспользоваться вот этим окном спальни, что на улицу, в густые, высокие кусты сирени. Удобно, конечно, нырнуть и в сад, а дальше – через плетни, по огородам, задами – к реке… Но во дворе и саду – Пират. Он молчал, но кто его знает, – почуяв бегущего человека, еще подымет лай, набросится, перебудит всю улицу. Окно в сирень удобнее всех. Ни один глаз не увидит человека, выбирающегося через это окно, в кустах можно затаиться, оглядеться, выждать, чтобы продолжать путь в совершенной безопасности…
Странно, что неизвестный, совершая свое злодеяние, не проделал все именно вот так, а предпочел сначала убить ничем не мешавших ему людей, а уж потом взять деньги. Странно, что, взяв деньги, от отказался от короткого, верного и безопасного пути через окно, а вышел из дома той же дорогой. Странно, что он унес с собой топор… Это-то зачем? Топор ведь изваловский, он не мог бы указать на убийцу, послужить против него уликой. Боялся, что останутся отпечатки пальцев? Но, во-первых, на дереве не так-то легко обнаружить отпечатки (каждый, кто связан с уголовным миром, это знает), а во-вторых, их можно было бы во мгновение уничтожить, взяв горсть песка и протерев топорище…
А может, убийца так все и делал, как представляется Косте наиболее правильным для него: прокрался в дом, взял деньги, а убил уже на обратном пути, услыхав, что хозяин и его гость проснулись и переговариваются между собой?
Костя опустился в столовой на стул. Лоб его был в горячей испарине. На столе блестела бронзовая пепельница в форме кленового листа. Не в силах больше удерживаться, Костя закурил, смахнул со скатерти табачные крошки, просыпавшиеся, когда он доставал сигарету. Нет, было все-таки так, как установили следователи: неизвестный вошел, убил и только после этого направился за деньгами. Он не мог убить на обратном пути, потому что это было бы уже совсем глупо и ни к чему: Извалов и Артамонов продолжали спать, экспертиза установила точно, что убиты они во сне – об этом свидетельствовали их позы, выражения лиц, состояние постельного белья. У грабителя совсем не было причины убивать их на обратном пути – никакой тревоги Извалов и Артамонов не поднимали и по-прежнему не представляли для грабителя ни помехи, ни опасности. И еще одна деталь исключает это предположение, что он убил на обратном пути: если бы он сделал именно так, для чего ему понадобилось опускать в сенях на пол окровавленный топор? Чем он мог заниматься в этот промежуток времени, на что его потратить? Деньги находились уже при нем, оставаться в доме было уже незачем, не имело никакого смысла мешкать. А промежуток насчитывался немалый, в несколько минут – ведь с топора успела натечь на доски пола почти вся бывшая на нем кровь…
Костя поспешно затянулся несколько раз подряд. Да, да, – после убийства, если оно было совершено при возвращении грабителя из комнат, уже не было никакой нужды оставлять в сенях топор. Он стоял в сенях в то время, когда убийца пошел в спальню за деньгами. Это совершенно так, и сомневаться в этом нельзя. Сначала убил, потом пошел, а топор стоял, ждал, и с него текла кровь…
Костя уже не замечал, что он грязнит скатерть пеплом, что, разминая новую сигарету, сыплет на стол табачные крошки…
В учебниках он читал, что в работе следователя, если он на правильном пути, правильно мыслит, правильно оценивает имеющуюся в его распоряжении информацию, в конце концов наступает такой момент, когда все факты и фактики, бывшие до того разорванными, разобщенными, неподатливыми, не принимавшими усилий разума соединить их в определенную логическую связь, вдруг, как бы ожив, точно сами собою начинают прилаживаться друг к другу, прилаживаться в том сочетании, в каком они существовали в действительности, в натуре, и образуют стройную, последовательную, законченную и нерасторжимую цепь, где каждой мелочи, всему найдено законное и естественное место, где все мотивировано, железно сцеплено друг с другом и объяснено.
Наступит ли когда-нибудь такой момент у него? Узнает ли он эту радость, венчающую долгие, напряженные усилия? Радость людей сильного ума, высокой собранности, редкой проницательности… Только что, минуту назад, ему казалось, что этот момент для него наступает, он где-то совсем-совсем близко от него, еще что-то блеснет, повернется в нем – и он все поймет. Но вместо того чтобы выстроиться в стройную, последовательную, нерасторжимую цепь, где каждой мелочью обретено свое законное место, все опять рассыпается, разваливается, опять перед ним лишь отдельные факты, не желающие естественным образом друг к другу прирастать, опять только неразбериха и путаница… Преступник какой-то неправильный: действия его непонятны и нелогичны. Но почему он должен был действовать так, как считает для него правильным и логичным Костя? У преступника своя психология, свой характер, свое понимание логики, свои рефлексы на обстановку, обстоятельства. Может, он вообще ненормальный. Да и кто может быть нормальным, сохранить в порядке мышление, свою рефлексию, совершая такое дело? А может, он подчинялся еще каким-то обстоятельствам, которые остались неизвестными, неустановленными? И если узнать, выяснить эти обстоятельства, тогда, может, и все поведение преступника приобретет другой вид, станет понятным, логичным, вполне мотивированным?
Каковы же они могли быть, эти обстоятельства, повлиявшие на поведение преступника и не известные следствию? Да и были ли они? Ведь сколько голов думало над этой историей, – изучено, взвешено, учтено, кажется, решительно все…
Все ли? – тут же спросил себя Костя. Ведь ни один следователь до тех пор, пока преступник не пойман и под тяжестью улик не подтвердил его соображений своим признанием, не может с уверенностью сказать, что он ничего не пропустил в обстоятельствах дела, изучил, взвесил и учел абсолютно все…
Глава восьмая
Мимо окон прошумела автомашина, скрипнула тормозами. Костя услышал этот шум, но за размышлениями не обратил на него внимания. Он вышел из своей задумчивости, очнулся и возвратился в реальный мир только тогда, когда услыхал, как кто-то осторожно и даже как-то боязливо открывает в комнату дверь. В образовавшуюся щель он разглядел Евгению Васильевну Извалову.
Костя поднялся, в неловкости с громким стуком отодвинув стул. Извалова отпрянула от двери, схватилась за сердце, но тут же узнала Костю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Потом, наверное, он отступил от кровати, покрытый липкой испариной, оглушенный гулом собственной крови. Не мог же он сделать это совсем хладнокровно – если даже такое было ему не впервой и сердце у него было насквозь тупым и бесчувственным.
Костя отступил от кровати, застеленной цветным домотканым покрывалом, с подушкой в пестренькой ситцевой наволочке в головах. Ноги едва держали его, во рту было тошнотно. Он уже не чувствовал духоты, все тело его было в ознобе, руки холодными, обескровленными и какими-то чужими. Сейчас он не удержал бы и карандаша…
Что сделал он с топором? Ведь теперь ему идти в дом, в комнаты. Нести его с собой, на случай – вдруг в доме окажется кто-нибудь еще?
Он не понес его в комнаты – там не нашли следов крови. Если бы он взял топор с собою, наверняка хоть капелька, но сорвалась бы с окровавленного лезвия. Он опустил топор на пол в сенях, слева от двери на веранду, опустил стоймя, прислонив топорище к низу дощатой переборки: так определила экспертиза, изучив обнаруженное в этом месте пола густое кровавое пятно.
Значит, пойдя в дом без оружия, убийца не боялся встречи с кем-либо, не боялся сопротивления, борьбы, того, что его схватят. Он совершенно точно знал, что дом пуст, в комнатах больше никого нет и там ему ничто не угрожает. Он был хорошо осведомлен – этот вывод работников следствия верен и не подлежит никакому сомнению.
Но вот тут-то, как ни странно, для Кости и начиналось не совсем понятное. Он, Костя, став им, таинственным ночным человеком, переместившись в его плоть, приняв в себя его душу и пройдя в образе и с душою этого ночного человека его страшный путь по изваловскому дому, только до дверного проема на веранду шел с ощущением полной естественности поведения, а дальше начинал испытывать чувство какого-то несоответствия. Первоначальная естественность пропадала, он шел и повторял действия ночного человека как-то внутренне упираясь, в каком-то разладе между тем, как вел себя этот человек, и тем, как подсказывало, требовало Костино чувство естественности и логики.
Почему каждый раз, когда он мысленно или наяву повторял путь убийцы по изваловскому дому, в нем возникали эти его недоумения, непонимание чужих поступков? Что порождало в нем чувство разлада – неизбежно, упорно, всегда в одной и той же мере?
Костя прервал свои размышления, вышел на время из «образа» и усмехнулся. Видел бы его сейчас Максим Петрович! Поделиться бы с ним своими чувствованиями в образе ночного человека и всякими догадками и чувствованиями по поводу этих чувствований! Что бы сказал Максим Петрович? Костя опять усмехнулся. О, это представить нетрудно. «Брось ты за ради бога умствовать, – сказал бы Максим Петрович. – Целый океан психологии развел! Это все тень Федора Михайловича Достоевского над тобой! Будь я деканом юридического факультета, я бы запретил студентам читать его сочинения… Категорически бы запретил! Начитаетесь, а потом вам в каждом преступнике Раскольников видится, а сами стараетесь Порфириями быть. Раскольников – это не типично. Раскольников – это феномен, уникум. Один на миллион. Практического значения сей образ не имеет. И сыщиков таких в природе не существовало и не существует. Ишь ты – сидя в конторе, на шестом этаже, путем одного только умствования такое убийство раскрыл! Враки-с! Все это господина Достоевского выдумки. Ищи-ка ты лучше факты. Факты, брат, это, как кто-то сказал, воздух ученого. А для следователя факты – даже больше, чем воздух. Факты – это все. В них начала и концы. Нет фактов – и ничего нет, одна пустота в руках…»
Максим Петрович, дорогой мой старик! – чуть не сказал вслух Костя, как будто Максим Петрович своей персоною был с ним рядом и мог его слышать. – Я ж тоже факты ищу! Именно факты! Я ж понимаю, что факты – все. Только их разными путями можно искать. Можно с лупой в руке и с разными приспособлениями, улавливающими отпечатки пальцев, а можно и в нематериальной среде, через психологию… Вот, например, разве это не факт, что убийце, явившемуся за спрятанными в доме деньгами, убивать двоих мужчин на веранде было не обязательно?!
Костя возвратился к входной двери, в начальное положение. Он снова был им, ночным человеком, убийцей, снова чувствовал в своей опущенной правой руке тяжесть топора…
Повторим еще раз, теперь так, чтобы не возникало ощущения какой-то необязательности в поведении убийцы, так, чтобы в его действиях были полная естественность и логика, диктуемые обстановкой в доме.
Итак, он пришел за деньгами. Его цель – деньги. Не убийство. Он далее не знает еще, совершит его или нет, возникнут ли такие обстоятельства, которые потребуют его совершить. Психологически, морально он готов, настроен и на это, но главная цель, что привела его сюда – это деньги. Деньги.
Сердце Кости вновь гулко застучало в груди, напряженность томительного вслушивания и вглядывания в темноту, словно обручем, сковала голову у висков. Он чувствовал себя полным мрачной, жестокой, холодной, безжалостной решимости, от которой в теле затронут возбуждением каждый нерв, каждый мускул. Он чувствовал страх перед неизвестностью, в которую вступает, обычный страх преступника, что замысел сорвется, а он будет схвачен, изобличен…
С напружиненным телом, готовый к прыжку, нападению, обороне, ко всему, что встретится в следующий миг, и словно бы еще не зная, что будет дальше, по-звериному мягко, упруго ступая, Костя сделал от двери несколько шагов и поравнялся с входом на веранду. Нос его почуял спиртной запах, уши услыхали ровное, мерное посапывание спящих. Скосив сощуренные глаза, Костя различил вправо от входа узкий столик с неубранной посудой, слабо поблескивающие на нем в темноте бутылки и толстые граненые стаканы… Это видение было таким реальным, что Костя, удивившись, даже приоткрыл глаза. Столик действительно стоял, но был пуст. Просто Костя слишком хорошо запомнил фотографию, иллюстрирующую дело. Он сощурил веки – и снова произошло преображение: на плоскости пустого стола проступили очертания бутылок, тарелок, стаканов, в том порядке, в каком они стояли здесь утром девятого мая и запечатлены на фотографическом снимке.
Костя приостановился у дверного проема, на том же, что и в первый раз, месте, как приостанавливался, наверно, как должен был хоть на секунду приостановиться тот ночной человек… Мужчины спят крепко. Это ясно по их дыханию, по всей обстановке на веранде. Они распили бутылку «столичной» и еще пару бутылок с чем-то, кажется, с домашней наливкой, долго говорили друг с другом, вспоминали прошлое и, понятно, здорово устали ото всего, что пережили и перечувствовали в этот день их встречи. Их можно не опасаться. Их не пробудит осторожный скрип половиц или дверной створки, в таком сне никто из них не почувствует присутствия в доме постороннего, не очнется, не откроет глаз, не встанет с кровати. Они не помеха на пути ночного грабителя. Если бы еще предстояло искать деньги на веранде, но ведь они не здесь, они в спальне…
Вот то или примерно то, что должен был подумать, мысленно сказать себе грабитель, приостановившийся у входа на веранду. И он подумал все это, мысленно себе все это сказал и проследовал дальше.
Так же беззвучно переставляя напружиненные ноги, Костя, не входя на веранду, отошел от дверного проема и стал перед дверью в комнаты. Нет, топор он не будет оставлять в коридоре. Предусмотрительность и страх не позволяют ему сделать это: а вдруг все же проснутся те, что на веранде, когда он будет занят поисками денег, и бросятся в комнаты, на него, а у него даже не окажется в руках оружия, чтобы оборониться?
По-прежнему держа в правой руке топор, Костя левой потянул на себя массивную, сбитую из досок-сороковок, с двумя поперечными железными полосами – вверху и внизу – дверь. Она подалась, только когда он удвоил усилие, но подалась мягко, без скрипа, лишь чуть слышно скребнув низом по планке порога. Костя притворил дверь и открыл ее снова, повторив звук. Несомненно, такой звук не пробудил бы спящих на веранде, он слишком слаб. Приоткрыв дверь, ночной человек постоял бы минуту, прислушался, убедился, что Извалов и Артамонов продолжают спокойно спать, дыхание их по-прежнему доносится ровно и мерно, и направился бы внутрь дома.
Костя переступил порог, пригнувшись под притолокой, тихо-тихо, осторожно потянул за собою дверь.
Вот так бы и действовал грабитель: он миновал бы спящих, проник в комнаты, прикрыл за собою дверь и накинул на петлю изнутри крючок. Он сделал бы это смело и уверенно: раз ему было известно, где именно лежат деньги, конечно же, он знал и то, что, кроме веранды, весь остальной дом пуст, в нем никого больше нет. Грабитель сам доказал, что он знал это – ведь он, входя в комнаты, оставил свое оружие в коридоре…
Закрыв за собой на крючок дверь, грабитель тем самым преграждал дорогу Извалову и Артамонову, если бы они все же проснулись и почувствовали в доме присутствие чужого. У него же, грабителя, в случае тревоги оставалось из дома несколько выходов, которыми он мог беспрепятственно воспользоваться, – через окна. Одно окно столовой выходит в переулок с палисадником, два других – на улицу. Одно окно спальни – тоже на улицу, в кусты сирени, второе – в сад. Можно выскочить в любое из этих окон и мгновенно скрыться, растворившись в ночном мраке, оставив преследователей ни с чем.
В столовой грабитель не стал медлить – ведь здесь ему нечего было делать. Он прошел мимо обеденного стола, мимо буфета с посудой, мимо старенького облезлого пианино, повернул направо, в спальню…
На носках пройдя этот путь, Костя приблизился к комоду.
Зная, где лежат деньги, преступник пробыл бы в доме полторы-две минуты от силы: еще полминуты понадобилось бы на то, чтобы выдвинуть из гнезд шпингалеты, открыть створки окна. Самое разумное для ночного грабителя было бы воспользоваться вот этим окном спальни, что на улицу, в густые, высокие кусты сирени. Удобно, конечно, нырнуть и в сад, а дальше – через плетни, по огородам, задами – к реке… Но во дворе и саду – Пират. Он молчал, но кто его знает, – почуяв бегущего человека, еще подымет лай, набросится, перебудит всю улицу. Окно в сирень удобнее всех. Ни один глаз не увидит человека, выбирающегося через это окно, в кустах можно затаиться, оглядеться, выждать, чтобы продолжать путь в совершенной безопасности…
Странно, что неизвестный, совершая свое злодеяние, не проделал все именно вот так, а предпочел сначала убить ничем не мешавших ему людей, а уж потом взять деньги. Странно, что, взяв деньги, от отказался от короткого, верного и безопасного пути через окно, а вышел из дома той же дорогой. Странно, что он унес с собой топор… Это-то зачем? Топор ведь изваловский, он не мог бы указать на убийцу, послужить против него уликой. Боялся, что останутся отпечатки пальцев? Но, во-первых, на дереве не так-то легко обнаружить отпечатки (каждый, кто связан с уголовным миром, это знает), а во-вторых, их можно было бы во мгновение уничтожить, взяв горсть песка и протерев топорище…
А может, убийца так все и делал, как представляется Косте наиболее правильным для него: прокрался в дом, взял деньги, а убил уже на обратном пути, услыхав, что хозяин и его гость проснулись и переговариваются между собой?
Костя опустился в столовой на стул. Лоб его был в горячей испарине. На столе блестела бронзовая пепельница в форме кленового листа. Не в силах больше удерживаться, Костя закурил, смахнул со скатерти табачные крошки, просыпавшиеся, когда он доставал сигарету. Нет, было все-таки так, как установили следователи: неизвестный вошел, убил и только после этого направился за деньгами. Он не мог убить на обратном пути, потому что это было бы уже совсем глупо и ни к чему: Извалов и Артамонов продолжали спать, экспертиза установила точно, что убиты они во сне – об этом свидетельствовали их позы, выражения лиц, состояние постельного белья. У грабителя совсем не было причины убивать их на обратном пути – никакой тревоги Извалов и Артамонов не поднимали и по-прежнему не представляли для грабителя ни помехи, ни опасности. И еще одна деталь исключает это предположение, что он убил на обратном пути: если бы он сделал именно так, для чего ему понадобилось опускать в сенях на пол окровавленный топор? Чем он мог заниматься в этот промежуток времени, на что его потратить? Деньги находились уже при нем, оставаться в доме было уже незачем, не имело никакого смысла мешкать. А промежуток насчитывался немалый, в несколько минут – ведь с топора успела натечь на доски пола почти вся бывшая на нем кровь…
Костя поспешно затянулся несколько раз подряд. Да, да, – после убийства, если оно было совершено при возвращении грабителя из комнат, уже не было никакой нужды оставлять в сенях топор. Он стоял в сенях в то время, когда убийца пошел в спальню за деньгами. Это совершенно так, и сомневаться в этом нельзя. Сначала убил, потом пошел, а топор стоял, ждал, и с него текла кровь…
Костя уже не замечал, что он грязнит скатерть пеплом, что, разминая новую сигарету, сыплет на стол табачные крошки…
В учебниках он читал, что в работе следователя, если он на правильном пути, правильно мыслит, правильно оценивает имеющуюся в его распоряжении информацию, в конце концов наступает такой момент, когда все факты и фактики, бывшие до того разорванными, разобщенными, неподатливыми, не принимавшими усилий разума соединить их в определенную логическую связь, вдруг, как бы ожив, точно сами собою начинают прилаживаться друг к другу, прилаживаться в том сочетании, в каком они существовали в действительности, в натуре, и образуют стройную, последовательную, законченную и нерасторжимую цепь, где каждой мелочи, всему найдено законное и естественное место, где все мотивировано, железно сцеплено друг с другом и объяснено.
Наступит ли когда-нибудь такой момент у него? Узнает ли он эту радость, венчающую долгие, напряженные усилия? Радость людей сильного ума, высокой собранности, редкой проницательности… Только что, минуту назад, ему казалось, что этот момент для него наступает, он где-то совсем-совсем близко от него, еще что-то блеснет, повернется в нем – и он все поймет. Но вместо того чтобы выстроиться в стройную, последовательную, нерасторжимую цепь, где каждой мелочью обретено свое законное место, все опять рассыпается, разваливается, опять перед ним лишь отдельные факты, не желающие естественным образом друг к другу прирастать, опять только неразбериха и путаница… Преступник какой-то неправильный: действия его непонятны и нелогичны. Но почему он должен был действовать так, как считает для него правильным и логичным Костя? У преступника своя психология, свой характер, свое понимание логики, свои рефлексы на обстановку, обстоятельства. Может, он вообще ненормальный. Да и кто может быть нормальным, сохранить в порядке мышление, свою рефлексию, совершая такое дело? А может, он подчинялся еще каким-то обстоятельствам, которые остались неизвестными, неустановленными? И если узнать, выяснить эти обстоятельства, тогда, может, и все поведение преступника приобретет другой вид, станет понятным, логичным, вполне мотивированным?
Каковы же они могли быть, эти обстоятельства, повлиявшие на поведение преступника и не известные следствию? Да и были ли они? Ведь сколько голов думало над этой историей, – изучено, взвешено, учтено, кажется, решительно все…
Все ли? – тут же спросил себя Костя. Ведь ни один следователь до тех пор, пока преступник не пойман и под тяжестью улик не подтвердил его соображений своим признанием, не может с уверенностью сказать, что он ничего не пропустил в обстоятельствах дела, изучил, взвесил и учел абсолютно все…
Глава восьмая
Мимо окон прошумела автомашина, скрипнула тормозами. Костя услышал этот шум, но за размышлениями не обратил на него внимания. Он вышел из своей задумчивости, очнулся и возвратился в реальный мир только тогда, когда услыхал, как кто-то осторожно и даже как-то боязливо открывает в комнату дверь. В образовавшуюся щель он разглядел Евгению Васильевну Извалову.
Костя поднялся, в неловкости с громким стуком отодвинув стул. Извалова отпрянула от двери, схватилась за сердце, но тут же узнала Костю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66