- А после три недели лежал пластом, один в
постели, кругом некому помочь, думал, все, кранты... И с тех
пор здоровье мое пошатнулось... и упало! У меня постоянно
болит. Вот здесь вот. ( И пациент показывает на горло, закатив
глаза под потолок. )
* Щас посмотрим, - потирает руки врач, - ща-а-аса!
* И кровь! По утрам -- кровь! -- добавляет мужчина.- Это
туберкулез! Я знаю! Я смотрел! Я плюю в раковину -- в раковине
кровь!
* Откройте рот! -- командует врач, надевая на голову
резинку с круглым зеркальцем.
* У меня там рана! Незаживающая рана! Может, даже рак!
-- не унимается пациент. -- Изо рта всегда запах. Кровью
пахнет. Кровью. А слабость -- это тоже, тоже... сиптом. Вы
увидите -- там рана! Наверно, опухоль...
Больной с содроганием наблюдает, как сдвигаются морщины на переносице врача. "Скажите "А"!" -- приказывает она, надвигая зеркальце на лоб. Он понимает, что спорить бесполезно, и подчиняется. "А-а-а-а-а!" -- поет он фальцетом. Он чувствует гнилостный запах из ее рта и трепещет от страха. "Еще! Поширше!" -- прерывает его песнь эскулап, вцепившись пальцами в его нижнюю челюсть. "Аааааааааааааа!" -- вырывается из его слабой груди протяжный стон.
* Бэ! -- передразнивает его врач. -- Достаточно! Нету
там ничего!
* Вы не видели? -- удивляется пациент, вытирая
губы.
* В каком месте? -- свирепеет женщина, тряхнув
шевелюрой.
* Здесь вот, здесь! -- не сдается клиент. -- Я же вам
показал!
* А ну-ка еще раз! Только поширше! -- уступает
она.
Он разевает рот и весь ужас перед коварной болезнью
выходит наружу в диком крике, который сотрясает стены больницы. "Ааааааааааааааааааааааааа!"- орет он. Врач затыкает уши и силится закрыть больному пасть. "Прекратите! А то щас милицию вызову!" -- пытается перекричать она.
Пациент замолкает и тяжело глотает воздух. Врач срывает зеркальце и бросает на стол. "Ну, теперь видели?" -- с надеждой вопрошает мужчина, поправляя очки. "Че вы мне голову-то морочите? -- взрывается она. -- Все у вас в порядке!"
* Как в порядке? -- недоумевает пациент.
* Вот так! Все как у всех, - объясняет врач и, заметив
кислую мину на лице больного, советует. -- Радоваться
надо!
На этот словесный выпад больной никак не реагирует. Тогда она задает неожиданный вопрос: "Зарядку делаете?"
* При чем здесмь зарядка? -- не понимает пациент.
* Здоровье в порядке -- спасибо зарядке! -- смеется
своей шутке доктор.
* Да я же вам говорю: болит горло, - чуть не плачет
больной. -- У меня кровь. По утрам кровь. В раковине -- кровь.
А вы -- в порядке...
Он досадливо машет рукой.
* А кем вы работаете? -- прерывает его врач.
* Учителем, - смущенно отвечает мужчина.
- Дак тогда ясно! -- качает головой рыжая отоларинголог. -- Ясно-понятно...
В голове больного вихрем проносятся самые светлые воспоминания: обнаружение коробки конфет, перевязанной золотистой ленточкой, под новогодней елкой, раскуривание трубки мира с вождем краснокожих из соседнего двора, возложение роз под дверью квартиры старшеклассницы Эли и много-много другого. Он уже видит заметку в рамке на четвертой полосе "Учительской газеты", непременно озаглавленную так: "Жизнь, отданная школе." Он вытирает слезы рукавом пиджака.
* Щас я я выпишу вам на прием, сходите, там вас
посмотрят, - говорит врач, роясь в бумагах на столе.
* Доктор, это серъезно? -- приходит в себя учитель.
* Сходите, там все скажут, - отвечает та.
* Ну, скажите, это серъезно? -- умаляет пациент. -- Я
буду жить? Нет, скажите мне правду! Я сильный! Я должен... Я
хочу жить! ( И он рыдает в кепку-ушанку. )
Тут открывается дверь и выглядывает миловидная женщина с пепельными волосами в сиреневой блузке. Она улыбается, прикрывая рот рукой.
* Клавдия Семеновна, вы скоро?
* Скажите, чтоб не занимали! Щаса я, щаса!
Она берет бланк направления, обреченно вздыхает и начинает писать.
Мужчина ерзает на стуле, пытается заглянуть, но не может.
* Фамилия? -- спрашивает Клавдия Семеновна.
* Вереницын! -- с готовностью отвечает мужчина.
* Сколько годочков?
* Тридцать три, - жалобно тянет он.
* Такой молоденький! Моему бы тоже было, если бы не
беда, - ностальгирует Клавдия Семеновна.
Через полминуты, почесав за ухом, она протягивает учителю Вереницыну справку.
* Ну вот и все... На... вам!
Тот берет ее и читает. Справка скачет в руках. Врач трет лоб, на котором краснеет полоска от резинки.
* Это что? Что?! -- возмущается Вереницын. -- Считает,
что в гортани опухоль в течение трех лет?! К
врачу-невропатологу? Да вы что, охренели? У меня горло болит,
кровь идет, а вы? Вы меня что, дураком, что ли,
считаете?..
* Не считаю, не считаю! -- уверяет Клавдия Семеновна. -
Успокойтесь! Все нормально!
* Да как же все нормально? -- бушует учитель. -- Я плюю
-- и кровь?! В раковине кровь! Это нормально? У меня горло, а
вы? У меня кровь, понимаете, а вы... Вы не свое место
занимаете! Не свое! Ваше место не здесь! Ваше место...
* Не надо! Не надо нервничать! -- успокаивает его
Клавдия Семеновна. -- Сходите, вас посмотрят... Ничего же
страшного...
Вереницын комкает спраку и бросает ее прямо в Клавдию Семеновну. Бумажка падает на стол.
* Я же не дурак! -- раззоряется он. -- У меня горло!
Горло болит! Я целый час, целый час в очереди простоял, а
вы...Весь взмок здесь, стоял... Все на ботинки мои смотрели...
У меня нормальные ботинки!
* Чего разошлись-то? Чего? -- увещевает его Клавдия
Семеновна. -- У меня много вас! Вы аж двадцать девятый! И
каждый еще к себе чего-то требует!
И, исчерпав все доводы, кричит так, словно просит о помощи:
* Следующий!..
Однако больной не спешит капитулировать.
* Правильно мой отец говорил! Правильно! Милиция, врачи
-- вот самое худшее, - кричит он.- Не сталкивайся, говорил. И
он был прав! Как он был прав! Ведь до операции он был как
огурчик, как огурчик!..
* Если хочешь быть здоров, убивай всех докторов! -
кричит он, затем левой рукой подбрасывает кепку-ушанку, а
правой бъет по ней с такой злобой, точно перед ним лицо
министра здравоохранения.
* Не-на-ви-жу! Чтоб вы сдохли! Сидите здесь! Чтоб вы
сдохли!
И он выбегает из кабинета и хлопает дверью.
Врач-отоларинголог с двадцатидвухлетним стажем Клавдия Семеновна Морданова пытается успокоиться и начинает делать точечную акупунктуру лица.
* Все болезни от нервов... от нервов... от нервов,
внушает она себе, вдавливая указательный палец в переносицу. Но
внезапно багровеет и бьет кулаком по столу.
* Следующий, бляха муха!..
Продолжение следует...
"Жду ответа",- дрожащей рукой вывел Павел Григорьевич в самом низу серого листа бумаги, вырванного из школьной тетради, и тут же выронил из руки синюю тридцатипятикопеечную ручку с колпачком, обгрызенным когда-то его сыном. В глазах его помутилось. Поплыл дубовый письменный стол с неровной крышкой, сработанный еще при царе Горохе, поплыли книжные полки с аккуратно сложенными стопами пожелтевших газет "Правда" и с папками бумаг, поплыла и комната с выцветшими обоями на стенах... По морям, по волнам...
Закружилось его однокомнатное мироздание и понесло ослабевшего хозяина к кипучему водовороту, где бурлящая вода подхватила его и понесла куда-то вниз. А он и не пытался противиться, полностью отдавшись воле воды. А стихия затягивала его все глубже и глубже в воронку, пока наконец он не перестал ощущать, что же с ним происходит... Умер, решил старик.
Ан нет. Его босые ноги нетвердо ступали по мерзлой земле. Он шел в кромешной тьме, шел наугад. Сначала медленно и осторожно, боясь запнуться и упасть, затем все быстрее и быстрее, пока, наконец, отчаяние и страх перед неизвестностью не овладели им, и тогда он побежал изо всех своих сил... Он бежал, часто спотыкаясь и падая, торопливо вставая, затем снова падая и снова вставая, бежал неведомо куда...
И чудо свершилось... Прямо перед ним возникло холодное голубое свечение, и через минуту его привыкнувшие к темноте глаза ослепила ярчайшая вспышка света, а когда он наконец смог видеть, прямо перед ним посреди огромного пустынного поля стоял величественный трехэтажный особняк... Не дом, а настоящий дворец, доверху заваленный золотом, серебром и драгоценностями... С гаражом на 12 самых дорогих авто, с отделанным мрамором бассейном, с прекрасным ухоженным садом, с подъездом, обстреливаемым глазками телекамер...
Уж он-то знал, кому принадлежит этот дом. Им владела семья Добсонов, известных в городе Санта-Фе адвокатов. Но этот же самый дом стал тюрьмой для прекрасной Джоанны. Какие только муки она не вынесла в этих стенах! И за что? За любовь к мужественному Карбуччио! А ее сестра Немезида!? Какие только козни она не строила, лишь бы помешать строптивому Сириусу любовнику своей подруги! А этот Сириус оказался подонком, да-да, обычным подонком, потому что он предал свою любовь к Джоанне. И девушка сейчас оказалась в сложнейшей ситуации - от нее отрекся родной отец Добсон-Старший... Чем же закончится это неравное противостояние? Он должен узнать, он обязательно должен узнать конец этой интереснейшей истории!..
Павел Григорьевич открыл глаза и обнаружил себя лежащим на ковре посередине комнаты рядом с упавшим стулом. Болела правая нога - видимо, он ушиб ее при падении. Острая боль от сердца отзывалась по всему телу... Ага, ясно, опять... Опираясь на стул, он осторожно поднялся и, шаркая ногами по полу, пошел на кухню. Там он открыл шкафчик, порылся в коробке, нашел лекарство, проглотил таблетку и запил водой из стакана.
Затем вернулся в комнату и упал на кровать. Заскрипела металлическая сетка под тяжестью тела. Немного полегчало. Жить, он должен жить, подумал Павел Григорьевич. С каждым днем делать это становилось все труднее и труднее - каждое утро снова поднимать камень для того, чтобы вечером он проехался по тебе.
Одна радость осталась, одна отдушина... А ведь он помнил, как год и три месяца назад, когда еще только показывали первые серии, он плевался и поносил на чем свет стоит бедных латиноамериканцев и директоров телевидения: "Что показывают-то, а? Совсем одурели! Они нас, что ли, совсем дураками считают?" Но прошло совсем немного времени - месяц-другой, и Павел Григорьевич втянулся и замолчал. Теперь уже он смотрел каждую серию дважды: утром - натощак, и вечером - за чашкой чая "Бодрость", смакуя каждую деталь.
Ему определенно нравились эти смуглые люди со жгучими глазами и душами нараспашку. Он находил в них проявления чувств, с которыми не сталкивался в течение всей своей семидесятивосьмилетней жизни. Они были обуреваемы гибельными страстями - он же жил спокойно и размеренно. Заведовал кафедрой общего и частного языкознания. Про него тогда многие говорили: "Языкознание преподает? Язык у него, конечно, хорошо подвязан, и он это знает".
Он был трижды женат, причем, второй раз - на аспирантке, которая была моложе его на пятнадцать лет. Но все прошло, и вот уже он - дряхлый немощный старик. Как он когда-то воротил нос от старых людей и про себя укорял их за бездеятельность и никчемность. И хотя даже и сейчас он был не чужд занятиям наукой ( так, например, иногда после обеда он почитывал труды академика Потебни ), делал он это скорее по привычке, нежели по желанию. Просто приятно было иногда ощутить свою причастность к духовной культуре, и тогда он брался за Геродота и, с трудом разбирая полузабытый греческий, вникал в описание жизни и быта скифов. Но происходило это все реже и реже, и после того, как семь месяцев назад умерла жена, прекратилось и вовсе.
У него стало пошаливать сердчишко, и теперь достаточным стало простое лежание на кровати и погружение в себя. Он замкнулся в себе и все дальше и дальше отдалялся от живых, и, конечно, если бы не "Разбитые сердца в доме Добсонов", он бы полностью изолировался от общества. Два раза в день - после утреннего показа очередной серии и перед вечерним - он выходил на крыльцо подъезда своего двухэтажного дома и летом слушал, как судачат немолодые жильцы на скамейке, а зимой - отпускал односложные замечания соседям типа таких: "Добсоны - это ведь кино, это же не на самом деле..." или "Да я думаю, она выкрутится, она ведь смышленая девушка."
Он давно уже смирился с одиночеством. Он давно уже поставил крест на своей жизни. Он считал, с ним уже все было ясно. Неясно было с Джоанной. Как сложится ее жизнь в доме Добсонов после его смерти? Найдет ли она свое счастье с благородным Марком или снова вмешаются жизненные силы и расстроят союз двух любящих сердец? Он не может умереть, прежде чем закончится сериал...
Он почувствовал, что боль утихла. Дышать стало легче. Он осторожно встал с кровати, аккуратно поднял стул и сел к столу. Посмотрел на настенные часы. Перед ним лежал серый лист бумаги в клеточку из школьной тетради сына, много лет назад сгоревшего с мотоциклом. Сколько раз он представлял его участником чемпионата мира по мотогонкам, гонщиком "Серебряной мечты", и хвастался его победами перед приятелями-пенсионерами, хотя на самом деле он по пьяни поехал на своей раздолбанной "Яве" в магазин за водкой, и искра при зажигании воспламенила бензобак и сын заживо сгорел вместе с мотоциклом. Он видел этот живой факел во дворе дома и выл от бессилия. В этот вечер он стал седым.
"Дорогая редакция! - начиналось письмо .- Наверное, в последнее время в Вашу редакцию приходит очень много странных писем. Большинство из них начинается так: "Дорогая редакция! Сообщите, пожалуйста, чем закончится сериал "Разбитые сердца в доме Добсонов." К ним присоединяюсь и я. Жить мне осталось недолго, три года я не продержусь, поэтому, прошу Вас, уважьте просьбу старика. Жду ответа." И он приписал: "Как соловей лета." Получилось очень глупо и смешно, и он подумал про себя: "Ну жди, жди, несчастный!"
Жди, как ждала больная жена Евдокия Антоновна помощи от врачей. Эти недоумки в белых халатах поставили ей диагноз "туберкулез" в то время, как она умирала от рака правого легкого. Она свято верила в достижения современной медицины и была согласна без раздумий лечь под скальпель любого хирурга. Теперь она никогда не узнает, что на помощь Джоанне, когда она лежала при смерти, пришел ее отец Филипп Гонсалес. И она выздоровела! Она исцелилась!
Он еще раз перечитал письмо - получилось бредово и неубедительно. Навряд ли они ответят ему, но чем черт не шутит. И он подписал: "С уважением, Павел Григорьевич Языков." Причесал волосы и высморкался в носовой платок. Взял конверт с белым аистом. Он был уже подписан: "На Центральное телевидение России. Товарищу директору. Срочно." Вложил письмо в конверт, языком облизал кромки и заклеил. Посмотрел на часы.
Встал. Осторожно дошел до телевизора "Чайка", стоящего в углу комнаты, и включил сначала его, а затем стабилизатор напряжения. Техника назойливо загудела. Через минуту на экране появилось изображение. Передавали рекламу.
Но он-то знал, что через несколько минут услышит позывные и увидит титры очередной серии "Разбитые сердца в доме Добсонов", и на душе сразу же стало легко и хорошо, как будто бы совсем не щемило сердце и в голову не лезли дурные мысли. И это предвкушение удовольствия, это ожидание праздника наполнило его такой радостью, что он вернулся к столу и в течение трех минут, пока шла въедливая и нудная реклама, рвал свое письмо на мельчайшие клочки.
А когда бравурным маршем зазвучала знакомая мелодия и на экране появилась заставка сериала, он прилег на кровать и погрузился в грезы...
Игра в молчанку.
В центре тесной казенной комнатки стоит старый стол. На столе - дисковый телефон и лампа, освещающая двух мужчин, сидящих напротив друг друга. Один - бычок лет 28, небритый, в арестантской робе, другой - хиленький человечек лет 45 в форме капитана.
Следователь в упор смотрит на заключенного. Если бы глазами действительно можно было стрелять, уголовный элемент был бы убит на месте, а в объяснительной бы все равно значилось неизменное: "Застрелен при попытке к бегству."
Но арестант продолжает невозмутимо смотреть на руки, скованные наручниками и покоящиеся на коленях. "Так-так",говорит себе капитан. Его не проведешь. В его мозгу стучат ходики часов, помогающие ему наперед просчитывать коварные замыслы нарушителей закона.
Следователь достает из кармана серебристую, как чешуя леща, именную подарочную зажигалку и держит ее перед собой, вспоминая День милиции двухгодичной давности, мощное рукопожатие тогда еще майора Силищева, праздничный концерт с Надеждой Раскувайкиной, банкетный стол и себя, кормящего унитаз на глазах у изумленного Сидоровича. "Блин, перебрал ведь!"думает он и гонит дурные воспоминания прочь.
Словно нехотя крутит колесико, кремний дает искру и вспыхивает газовый огонек. Капитан заворожено смотрит на пламя, затем гасит его, опуская крышечку. Осторожно смотрит на заключенного. Снова зажигает и гасит. Снова смотрит на заключенного. "Никакой тебе реакции, - говорит себе следователь. - Посмотрим, как дальше."
Опять щелкает зажигалкой, исподлобья посматривая на арестанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15