Почему скрытого? Да потому что подготовка к празднику велась тайно и среди мужиков было неприлично говорить о тряпках... Что же касается девушек, вот уж они почесали языками на славу, обсуждая свои будущие наряды. Но и те, и другие не забыли сделать в цирюльнях моднячие причесоны...
Особой статьей шло бухало. О нем тоже стоило побеспокоиться заранее. Хотя были и опасения. "Не вздумайте приносить с собой спиртные напитки! Я собственноручно проверю все бачки в туалетах... Знаю, где вы можете спрятать водку",пригрозила директор школы Нона Степановна, за сморщенное личико метко прозванная наблюдательными учениками Обезьяной. Она делала такие строгие предупреждения каждый год перед выпускным вечером, вот и в этот раз не забыла о своей устоявшейся миссии. Но разве весело будет трезвому прощаться со своими одноклассниками и учителями, а?
И вот настал этот долгожданный день. Контроль на входе был действительно суровым. Пожалуй, легче было пройти на номерной завод, чем в серую alma mater. Прошедших "таможенный осмотр" придирчивой Обезьяны приглашали в актовый зал. В назначенное время все родители и ученики были в сборе. Переполненный зал гудел, как разоренный пчелиный улей. Черная комедия началась...
"Ну же! Включай!"- взвизгнула Обезьяна, повернув морщинистую мордочку в сторону, где за занавесом ждал условного сигнала лидер нашего класса Вася Королев рядом с дешевенькой красной вертушкой "Лидер". Заиграл гимн России. Все нехотя встали и, простояв минуту, с облегчением плюхнулись на свои места..
Подождав, пока над залом зависнет тишина, директриса начала вступительную речь. Она говорила много пустых слов о какой-то знаменательной дате, будто бы наступившей в нашей жизни. Все смотрели на нее как на тупую выскочку. Слава богу, финишировала она довольно скоро, не заставив слушателей мучиться от своего сладкоречия. Настал черед ораторствовать Зинаиде Олеговне, завучу по кличке Жаба. Она приподняла свое грузное тело над столом, покрытым красной материей, за которым уместилась вся учительская братия и, раздувая щеки точно меха, зычным голосом начала разглагольствовать, как всегда, об успеваемости. Если бы она запрыгала и начала громко квакать, эффект бы, наверное, был большим. А оратор из нее был никудышный... Выпускники, не обращая на нее ни малейшего внимания, трепались друг с другом. Родители пытались не ослаблять свой слуховой аппарат, но им это тоже плохо удавалось.
Но это были еще цветочки. Ягодки ждали нас впереди. Слово предоставили Ираиде - нашей классной. Шесть лет она тиранила нас, эта сука. "Так!"- произнесла она свое любимое слово. По подсчету, сделанному мной, она употребила это выразительное слово 159 раз за время одного урока. Причем, выступление этой ученой куклы всегда проходило у доски, над которой висел лозунг Лобачевского: "Из всех языков мира самый лучший - весьма сжатый и точный язык, язык математики." Четкий аферизм!
"Так!"- второй раз с наслаждением повторила она, смакуя каждую буковку. Все насторожились. "Щас что-то будет",- сказал сидевший рядом со мной Томин. Но Ираида не оправдала надежд публики, произнеся очередную пошлость: "Вот наконец и настал тот день, когда вы наконец вошли во взрослую жизнь. Кто-то из вас поступит в институт, а кое-кто наконец-то встанет у рабочего станка... Но какой бы не была ваша будущая специальность, мы желаем вам всего самого наилучшего в будущей жизни..."
И только в самом конце прощальной речи прозвучала более или менее оригинальная мысль. "Так! И вот вам мой совет. Мальчики, ежели вам придется там ну выбирать, я не знаю, спутницу, что ли, жизни, то не забывайте, значит, об одноклассницах. С ними вы никогда не пропадете!" В зале раздались хихиканья и смешки. Ираида побагровела и, оскорбленная в своих лучших чувствах, грохнулась на пошатнувшийся и заскрипевший под ее тяжестью стул. Она кашлянула в кулак и сказала смотрящей на нее с удивлением Обезьяне: "Так! Я кончила."
Тут же поднялась молодая училка по биологии Галкина Нина Власовна, имевшая погоняло Птица - , видимо, за гордый профиль с орлиным носом. Говорила она, пожалуй, лучше других. Но, как выяснилось позже, секрет ее красноречия заключался в предварительной подготовке. Немного позже раздолбай Абдулла таскал и показывал всем филькину грамоту с текстом ее выступления, найденную после сборища в урне для мусора. Там были, правда, и такие вставки: "Дорогие ребята! ( Выдержать паузу.) Уважаемые учителя и родители! ( Еще более продолжительная пауза.) Сегодня мы присутствуем ( Изобразить на лице восхищение.) на одном из самых значительных событий в жизни школы... ( Изобразить восторг. Протереть глаза.)" И далее - такая же туфта... Пока она не заговорила своим языком...
"Мне вспоминается день, когда я, то есть когда меня ну назначили в 9 "б"... Я была в отчаянии. Один Чурбанов вызывал у меня заряд отрицательных эмоций... Когда я пришла в эту школу четыре года назад, Чурбанов учился третий год в одном классе. Класс был живой, подвижный. Особенно выделялся Чурбанов. Это был ну не очень способный, но очень подвижный ребенок, который комментировал ну каждое мое слово и жест. Ко дню учителя брали интервью, и спросили "Что вам мешает жить?" Я ответила: "Чурбанов!" И вот, представьте, этот самый Чурбанов в моем классе. А сегодня я с грустью смотрю на эти, ставшие такими дорогими, лица..." От наплыва чувств она поперхнулась. Чурбанов - король шпаны - скорчился в кресле и ржал как лошадь. Галкина неудачно попыталась изобразить на лице проникновенную печать. "До грусти ли ей щас? У них ведь банкет! Нажрется как скотина!" - вещал рядом Томин.
Следующей по порядку процедурой стало вручение аттестатов. Выпускников по одному вызывали на сцену и вместе с документами выдавали книгу Ричарда Пилферера "Как украсть триллион". Поначалу раздавались аплодисменты, но через минуту-другую они стали довольно жиденькими, а затем и вовсе заглохли.
"А сейчас концерт, подготовленный силами учащихся",обьявила Обезьяна. В концерте ничего из ряда вон выходящего не было. Все было слишком непрофессионально. Без души. Играли на пианине, исполняли какой-то непонятный танец с приплясыванием и притоптыванием, и все были страшно рады, когда эта кичуха закончилась. Затем всех пригласили на вечерний ленч в нашу честь. Желудочный сок начал выделяться. Стадо бывших учеников ринулось в столовую - на кормежку. Если бы на пути попалось несколько учителей, их бы смяли.
Салаты, котлеты, куски мяса, конфеты, пирожные, апельсины, вафли и многое-многое другое сыпалось в наши чрева, как из рога изобилия. Все так торопились насытиться, что не обращали друг на друга никакого внимания. Я был удивлен, потому что меня сегодня никто не трогал. Толстенький крепыш-дзюдоист Женя Труфенков по кличке Вазелин опрокинул на себя ящики с газировкой. Он потом долго стонал, что испортил брюки нового немецкого костюма. "До трусов ведь даже!"- сокрушался Вазелин. "Так! Сходи-ка в туалет! Отожми!"- посоветовала Ираида.
Несмотря на чинимые Обезьяной преграды, алкоголь был пронесен и распит в общественном туалете. Две парочки продвинутые ребятенки, уже знающие секс - Гриша Дундукович и Маша Синих, Степан Целиков и Соня Лекарская, распили бутылку водяры, но этого им было мало. Они бегали по школе в поисках Петрухи Пекарева, которому удалось пронести бутыль домашнего коньяка и который укрылся в одном из туалетов, не желая ни с кем делиться... Однако, поделиться ему пришлось...
Изрядно захмелев, они наехали на меня. "Эй, Лошарик! ( Такая кличка была у меня.) Ну-ка гони в ларек ! Купишь литровую, "Черная смерть"..." Я наотрез отказался: "Еще чего?" "Ты что-то припух, малый!"- сказал Дундукович и врезал мне по лицу. Я не сопротивлялся. От природы я хилый, слабый и в таких ситуациях беспомощный. Мог бы заниматься собой, но когда-то подумал, что сильнее орангутанга все равно не стану. Вот и страдал от издевательств.
После сверхсытного ужина трудно было дергаться под музыку приглашенного ансам-бля пожарного училища. Это был квинтет бесталанных музыкантов, которые бренчали на своих расстроенных гитарах устаревшие попсовые шлягеры. К четырем утра их репертуар иссяк и они начали повторятся. Тогда изрыгающий яркий свет организаторского таланта Вася Королев принес фирменный мафон "PIONEAR" Его подключили к уселку и начали танцевать под свеженькие хиты.
Я стоял в стороне и наблюдал. Я был здесь лишним. Судорожные движения. Это не люди. Это самцы и самки. И это не дискотека. Это полигон для сексуальных упражнений, как справедливо заметил социолог Лебединский. Абсолютно никакой эстетики в движениях! Особенно изощрялась Тритонова, нескладная долговязая девка, облаченная в зеленый комбез. Она отбрасывала свои длинные руки во все стороны и они чудом возвращались назад. Видимо, она сама балдела от грации своего зеленого тела. Я не мог больше терпеть такого изощренного надругательства над своим вкусом и пошел прочь из этой вонючей столовой.
Возле школы околачивалась местная шпана. Они пытались прорваться в здание, но дорогу им перекрыли люди в милицейской форме. Среди шпаны был неукротимый Желтик - гроза всего района, и он пытался запрыгнуть в окно на втором этаже, лишь бы попасть на дискотеку. Уж очень хотелось ему похвастаться своими достижениями в области хореографии. Не удалось...
Я бродил по второму этажу и шарахался от пьяных, боясь насмешек и новых унижений. Услышал телефонный звонок. Долго стоял и вслушивался в жалобные трели. Никто не брал трубку. Осторожно заглянул за приоткрытую дверь. В учительской никого не было! Кто мог звонить в такое время? Может, разве что чей-то родитель? Я боязливо поднял трубку...
"Алло! Алло! - услышал я неприятный дрожащий голос. - В школе вашей то есть заложена бомба..." И тут же, не успев прийти в себя от неожиданности, услышал длинные гудки. Блин, ну как им не надоест заниматься такой фигней! Ну кто сейчас верит в эти звонки с предупреждениями о бомбах, особенно в школы. Я положил трубку, вышел из учительской и плотно закрыл дверь. Посмотрел по сторонам. Проверил, видел ли меня кто-нибудь. Нет. Никого. Я был единственным человеком, кто знал о звонке. Ощущение причастности к тайне подняло меня в своих же собственных глазах. По-прежнему болела скула от удара Дундуковича, но я уже не чувствовал боли.
Я думал, стоит ли говорить о звонке. Если я подойду к кабинету информатики, в котором проходит учительский банкет, вызову Обезьяну и сообщу ей об этом, она может спьяну не поверить, а если и поверит, то наверняка свяжет это предупреждение о бомбе со мной, а у меня и так репутация нерадивого ученика. Допустим даже, что она и поверит, - тогда начнется такой бардак и переполох, все срочно будут эвакуированы из школы, вызовут саперов, оцепят здание, будут искать, конечно же, как обычно, ничего не найдут, и во всей этой безумной шумихе буду виноват я, один я. Все будут валить на меня. Меня будут допрашивать в милиции, таскать моих родителей по конторам, может даже, присудят заплатить гигантский штраф за ущерб. Всплывет удар Дундуковича, они подумают, что я, неуравновешенный тип, решил отомстить обидчикам, соврал, что слышал звонок, чтобы сорвать прощальный бал. Ну уж, нет!
Я попытался забыть о звонке, однако, не мог. Во рту пересохло. Я ругал себя последними словами, называл слюнтяем, слизняком, но уже не мог решиться даже на то, чтобы зайти в столовую попить. Пусть это ерунда, пусть! Все равно лучше домой, скорее домой! Мне стало страшно. Паника охватила меня и я стал торопливо пробираться к выходу. Все были слишком возбуждены, и никто не обращал на меня внимания. Милиционеры по-прежнему как ни в чем не бывало стояли у дверей и разговаривали. Один из них, с рыжими усами, спросил у меня: "Что, насовсем? Так рано?" Я так тяжело дышал, что не смог ничего ответить, только закивал головой, как болванчик.
На крыльце Дундукович стоял вместе с Желтиком и курил травку. Увидев меня, он передал ему папиросину и встал передо мной. "Ну что, Лошарик, сгоняй за водкой!" Я кивал головой и тяжело дышал. Мне было страшно. Мне показалось, он удивился странности моего поведения, потому что, протягивая деньги, предупредил: "Если через десять минут не будет, я тебя потом убью...Понял, да?" И уже вдогонку крикнул: "Только "Черную смерть"! Понял?"
Я побежал домой, проклиная себя за малодушие. Какой же я слабак, какой слабак! Он же меня потом изобьет как боксерскую грушу. Ведь ничего же не случится! И тогда, признаюсь, мне сильно захотелось, чтобы взрыв произошел, потому что только после него Дундукович оставит меня в покое, но я сам прекрасно понимал, что это нереально, что я обманываю самого себя этой робкой надеждой... Погода стояла мерзкая: было сыро, серо, неуютно, моросил дождь. Я бежал и ежился от холода в своем стареньком светло коричневом пиджачке.
Дома я долго приходил в себя. В голову лезли мысли о смерти. Хорошо хоть, что родители спали и не лезли ко мне с расспросами. Я думал о том, что закончилась культивируемая школьная жизнь, и теперь всех ждал грозный, жестокий, беспощадный мир... Школа, а вместе с ней и 10 лет жизни, стали пройденным этапом. Что ждало впереди? Всех ждала терпеливая смерть, но отнюдь не всех - старость и даже зрелость... Я гнал от себя прочь мысли о звонке, а сам вслушивался в тишину и ждал. В ушах звенело. Я попытался слушать музыку в наушниках и не смог. Потом задремал, но мне привиделся разъяренный Дундукович - он истязал меня, привязанного к дереву, втыкая шило в живот. Мне уже начало казаться, что я схожу с ума, как я услышал грохот и сразу же понял: ЭТО ПРОИЗОШЛО...
От шума проснулись родители - сонные, они припали к окну... Мама в белой комбинации...Папа в полосатых семейных трусах... Испуганно спрашивали: "Что случилось?" Я пожимал плечами, а сам представлял огромную воронку от взрыва на месте школы No N... И - вы не поверите, - я вдруг почувствовал такое облегчение и даже радость... Все! Это все! Прощай, Дундук! Мне не придется отчитываться перед тобой за некупленную водку... Сам заказывал "Черную смерть", так получи! Прощайте и вы все! Мне не придется встречать вас на улицах города и краснеть... Прощай, позор! И вовсе я никогда не был забитым и слабым... Прощай, стыд! Мне нечего скрывать от кого бы то ни было... Здравствуй, новая жизнь!
После этого я забылся коротким крепким сном, а проснувшись под утро, первым делом включил телевизор, надеясь услышать в новостях подробности взрыва. Как раз шла передача "События недели", однако, о чрезвычайном происшествии - о взрыве в школе, диктор не обмолвились ни единым словом. Он говорил только про политику. Тогда я надел кроссовки и, не обращая внимания на вопросы матери, вышел из квартиры. Утро было серым и неприглядным. Не хотелось жить...
Я пересек двор и, задыхаясь от ужаса, побежал к школе. Сначала пытаясь сдерживать себя, а затем - изо всех своих сил... Я мчался мимо ларьков на базарной площади, мимо булочной, мимо недавно сгоревшего магазина "Полуфабрикаты", мчался - забыв обо всем на свете... Мчался к школе...
Ночь с Сарой Вагинелли.
"Да такая баба просто не может не нравиться! С таким днищем! С такой кормой!"- добродушно восклицал Славик Курочкин, возвращая Петру Белолобову видеокассету с фильмом "Три с половиной месяца". Тот в ответ на признание приятеля лишь поморщился и отвел взгляд, словно застал его за непотребным занятием. "Ну, я не знаю, но она на самом деле фигуристая, грудастенькая, и попка ничего,- продолжал Славик, - но актриса она вообще никакая...Чего, например, стоят сцены вне постели, например? Да и было бы смешно, если бы такая баба еще и играть могла, с такими-то сиськами, с такой-то попкой... Да ни в жисть!"
Петр взял кассету с аккуратного белого столика, но вместо того, чтобы хотя бы мельком осмотреть ее на предмет сохранности, как он это обычно делал, сразу же бросил в свою потрепанную сумку. Ему явно не нравился этот разговор. "Никудышная актриса!" А кто кудышние-то? Кто? Эллен Бэдли? Или Кристина Трабл? Эти бездарные актрисульки, которые только и умеют что кривляться перед зеркалом и менять тряпки, и поэтому-то, наверное, они так нравятся Курочкину. Славик был ба-а-альшущим любителем женщин, он не мог пропустить ни одной юбки, ни одного платья, ни одной блузки, не попытавшись снять их и посмотреть, что под ними, и это качество всегда заслоняло все его достоинства.
Петр неприязненно посмотрел на сидящего напротив приятеля. Тот держал в одной руке чашку с кофе "Капучино", а в другой сигарету "Мальборо", и попеременно делал то глоток, то затяжку, явно рисуясь. В отличие от Белолобова ему нравилось находиться в общественном месте, хотя кроме них и бармена в кафе "Папа Карло" никого не было. Петр же любил сидеть дома и мечтать. А все-таки зря он изменил своему правилу не давать свои кассеты чужим людям, тем более те, на которых записаны фильмы с ее участием.
"Да ну ее! Мне, наверно, пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15