Антон не первый назвал его нудником, это случалось и прежде. И не потому, что Толя говорил всегда правильными, будто списанными из учебника грамматики фразами. Дело, скорее всего, было именно в Толиной привычке неторопливо и обстоятельно обо всем размышлять и говорить, докапываясь до таких сторон и обстоятельств, о которых товарищи его обычно не думали. У них не хватало терпения, или им становилось скучно, они на бегу, наспех что-нибудь говорили или решали и считали дело ясным и конченным. Толя дотошно докапывался до самых корней, не оставлял никакого вопроса невыясненным, а дела недоделанным.
Старенький "ПАЗ" дребезжал и поскрипывал, отец сосредоточенно сосал погасшую трубку и тоже о чем-то думал.
- Папа, - сказал Толя, - мне нужно с тобой серьезно поговорить.
- Сейчас? - Отец посмотрел на него и повел взглядом по набитому пассажирами автобусу.
- Это не мешает, - ответил на его взгляд Толя, - так как никакого секрета или тайны я обсуждать не собираюсь.
Отец кивнул.
- Вот мы строим новое общество, коммунизм. В нем всего должно быть много, все должно быть лучше и красивее. Правильно? Поэтому люди должны все люди! - заботиться о том, чтобы все хорошее, полезное, красивое сохранилось.
- Не все красивое обязательно вместе с тем полезно. Пороги на Днепре были очень красивы, но не полезны, а вредны. Построили Днепрогэс - красоту величественную, но бесполезную и вредную заменили очень важной и нужной.
- Это я понимаю. Очень хорошо, что ты заговорил о реке, я тоже хотел о реках. Вот Чугуново стоит на Соколе. Ты же знаешь, этот наш заводик отравил реку, в ней не стало рыбы. Вода стала вонючая... Меня здешние ребята прозвали "Инфекцией". Будто я боюсь заразы и поэтому не купаюсь. Я ничего не боюсь, ты же знаешь, что я не трус. - Отец кивнул. - Мне просто противно купаться в Соколе. Это уже не река, а какая-то сточная канава.
- М-да... - сказал отец. - Наша газета об этом писала. Было принято постановление, чтобы на заводе поставили очистные сооружения.
- Их поставили?
- Пока нет. Видишь ли, Толя, нельзя подходить ко всему с меркой, так сказать, районного масштаба. Что она в масштабе страны? Есть задачи поважнее, затраты, так сказать, первоочередные...
- Я понимаю. Но ведь здесь живут люди! Люди, для которых строят коммунизм и которые тоже его строят. Почему они должны строить его, живя возле сточной канавы, и с этим мириться?
- Никто и не собирается мириться. Мы об этом писали...
- И что?
- Пока ничего нельзя сделать.
- Почему?
Толя поднял голову и увидел, что отец смотрит в окно, а правое ухо его, обращенное к Толе, наливается густой краской. Толя отвернулся.
- Видишь ли, - после паузы сказал отец. - Бывают обстоятельства, через которые нельзя перепрыгнуть... Мы написали, это было правильно. Но ассигнований не отпустили. Мы пытались снова поставить этот вопрос, но редактору сказали, что сейчас это неуместно: поскольку средств нет, незачем печатать, - это уже будет вредная демагогическая болтовня.
- Стало быть, надо мириться и молчать?
Автобус остановился. Пассажиры бросились к дверце, открытой шофером. Толя не услышал ответа и больше его не добивался. Дома ему делать было нечего; он сказал отцу, что придет вечером, и пошел к своему однокласснику и другу Вовке Савину.
Вовка был его противоположностью. До отказа заряженный энергией, он, как петарда, каждую минуту мог взорваться самой неожиданной выходкой, невзирая на ущерб, который наносил окружающим и самому себе. Он был бесстрашен, ловок и неистощим на выдумки. Толя не участвовал в его затеях, находя их несерьезными, детскими, но, когда к концу дня Вовкина энергия иссякала или он попросту уставал, они говорили долго и обстоятельно, по-Толиному, обо всем. Говорил, вернее, думал вслух, главным образом Толя, а Вовка служил при этом как бы катализатором. Распирающая его энергия не позволяла ему ограничиваться только рассуждениями, он постоянно искал и предлагал способы, как рассуждения претворить в действие. Толя мирился с излишне практичными порывами и устремлениями друга. Ему нужен был слушатель; угомонившийся Вовка был слушателем идеальным, и они отлично ладили.
Мысли Антона вернулись к тому, о чем говорил Сергей Игнатьевич. В конце концов он прав: они действительно наследники. Ну, сейчас они еще мальчишки, но пройдет каких-нибудь семь - десять лет, и они станут совсем, окончательно взрослыми. А те, что сейчас взрослые, или помрут, или по-переходят на пенсию и ничего уже не смогут делать. А все будут делать нынешние ребята. И за все отвечать. И за этот лес, и за реку, и за все поля, и заводы, и шахты, за все, что делается, и за все, что должно делаться, а не делается, потому что кто-то не умеет или не хочет... И тогда уже ни за кого нельзя будет спрятаться, не на кого надеяться, чего-то или кого-то ждать...
Эти семь - десять, может, даже пятнадцать лет промчались, как стриж, который крохотной живой молнией мелькнул перед глазами, и Антон увидел себя большим, взрослым. Он уже кончил учиться и работает. Кем - не важно, выяснится потом... Уже не ему, а он сам дает советы (только никого не заставляет говорить по-своему!), действует самостоятельно, работает так, чтобы всего было больше и всё было лучше. А если нужно, переделывает то, что было плохо сделано до него, до них...
И законный наследник, владетельный хозяин пошел по своей земле, видя ее вроде бы и точно такой же, как за минуту перед тем, и вместе с тем как бы совсем другой. Вот так же будут с визгом носиться за невидимой мошкарой стрижи, а шмели, грозно гудя, пикировать на цветы, так же будет дрожащими струями переливаться зной между небом и землей, только небо сделается еще чище и голубее... Ведь тогда уже не будет в воздухе дыма и пыли ни от заводов, ни от земли, потому что земля станет совсем другая. Не будет никаких пустынь, а там, где они были, появятся озера, сады, леса. Дыма не станет совсем. Дым появляется, когда что-нибудь сжигают, а тогда уже жечь ничего не нужно. Атомные электростанции и солнце дадут столько энергии завались. И наверняка они найдут, изобретут какую-нибудь новую энергию, которая посильней атомной... До чего же будет интересно и хорошо жить! И умирать никто не захочет... А люди вообще перестанут умирать. Потому что войны будут запрещены. И никакого оружия не будет. Даже ребятам запретят играть в войну, чтобы не приучались. И болезней никаких тоже не станет. Просто ученые найдут такое средство, чтобы всех вредных микробов уничтожить, и все. И не будет никакой заразы на всей земле. Никого и ничего не нужно бояться...
Бой подошел и ткнулся носом в Антонову руку.
- Ты что?
Бой вильнул хвостом.
- Есть хочешь? - Бой завилял сильнее. - На, ешь. Что мы с тобой потом есть будем?
Антон отдал Бою творог, тот слизнул его и уставился, ожидая, не дадут ли еще такого вкусного. Вкусного больше не дали, и он принялся за хлеб.
Все встало на свое место. Придуманное им будущее отодвинулось в десяти- или пятнадцатилетнюю недосягаемость, Антон снова стал тем, кем был, - мальчиком, который должен бояться, что какой-то Митька Казенный застрелит Боя, и прятаться. А что может сделать он, Антон?
А может, еще где-нибудь есть и такие Антоны (что он, какой-нибудь особенный? Самый обыкновенный!), и такие Хомки, которые собой заслоняют своих Жучек и Белок?.. Ребят же много. Почему в самом деле они должны только терпеть, бояться и прятаться? Может, прав Сергей Игнатьевич, что, когда все возьмутся, ничего с ними не сделают и не запугают...
Чем больше Антон думал, тем сильнее крепло в нем убеждение, что надо не ждать и надеяться, а делать. Он только никак не мог придумать, что именно должны они, ребята, делать, чтобы с этим бороться. "Ничего, вместе придумаем", - решил он.
Он свистнул Бою и пошел по тропинке к гречишному полю. Он шел и смотрел на кусты, деревья, скалы, застоявшуюся между ними глубокую черную воду, сверкающие на быстрине струи. Все это было его, их. Не в будущем, а сейчас. И не в будущем, а сегодня, сейчас нужно все это беречь и хранить от пустоглазых маклаков, хапуг, пакостников и хулиганов, которые не думают ни о чем, кроме себя. И главное - не бояться!
13
В тени старой дуплистой вербы стояла светло-серая "Волга". Рядом на подстилках расположились хозяева: мужчина в плавках и молодая женщина. Вокруг разложенной на газетах еды ковыляла совсем маленькая девочка. Держа палец во рту, она разглядывала лежащее перед ней и ковыляла дальше. Она была только в трусиках, но зато с огромным белым бантом. Подвязанный к пучку волос на макушке, он на каждом шагу вздрагивал и колыхался, как опахало. Мужчина и женщина наблюдали за девочкой и смеялись.
Антон приостановился, потом решительно направился к сидящим. Он шел не слишком быстро, но и не медля, а так, как ходят занятые делом люди. Он придумал. Бой, прихрамывая, вышагивал рядом.
Женщина увидела их, глаза ее округлились, она схватила девочку, бросилась в машину и захлопнула дверцу.
- Что такое? - недоуменно оглянулся мужчина, увидел подходивших и поднялся.
- Здравствуйте, - вежливо сказал Антон. Он решил, что все нужно делать вежливо.
- Здоров, - ответил мужчина. - Ты что своим страшилищем людей пугаешь?
- Его не нужно бояться. Он зря не тронет.
Антон достал из кармана куртки огрызок карандаша, завалявшийся там еще с зимы блокнот, старательно записал серию и номер машины.
- Это зачем? - спросил мужчина и насмешливо улыбнулся. - Может, и права предъявить?
- Права не нужно. Понадобится, вас и так разыщут. Я вас предупреждаю: после себя бумаг, хлама не оставлять, бутылки не бить. Костры жечь нельзя, рубить и ломать деревья тоже.
- Да? - все так же насмешливо сказал мужчина. - А как быть, дорогой юноша, если ничего этого мы не собирались делать?
- Не знаю, - сказал Антон, - другие делают. Вон сколько накидано.
- Хм, верно. Мы сами с трудом чистое место нашли. Значит, ты всех нарушителей берешь на цугундер?
- Я не один, нас много.
- А потом?
- Сообщаем в лесничество. Оно само штрафует, а если удерут, находит через автоинспекцию. Не спрячутся!
- Ну? - уже серьезно сказал мужчина. - Это молодцы! Это правильно... А то вот мы ездим много, в разных местах бывали, действительно черт знает что делают! Правильно у вас придумали. Надо бы так и в других местах. Пора со свинством кончать...
Девочке стало скучно сидеть в машине, ее тянуло к необыкновенно большой и черной собаке. Высунув голову над полуопущенным стеклом, она сказала:
- Гав! Гав!.. Папа, я хочу к тебе!
- Правильно, Машка, - засмеялся отец. - Напугай эту страшную собаку... Не тронет? - тихонько спросил он Антона.
- Маленьких? Ни за что!
Мужчина направился к машине.
- Игорь, ты сошел с ума! - сказала мать девочки.
- Ничего, пускай привыкает, а то вырастет такой же трусихой, как ты. Пошли, Машка! Только, чур, не дрейфить и не реветь.
Голопузая Машка и не думала ни дрейфить, ни тем более реветь. Как только отец поставил ее на землю, она заковыляла прямо к Бою и ухватилась за его гриву. Бой вильнул хвостом, повернул к девочке свою широко раскрытую, хакающую пасть.
- Игорь! - взвизгнула мать и в отчаянии зажмурилась.
Отец шагнул было к дочери, но, видя, что собака не проявляет враждебных намерений, засмеялся.
- Смотри, Машка, придется тебе заняться перевоспитанием матери... В самом деле, Валя, хватит прятаться, вылезай. Поедим - и пора ехать. Может, и ты с нами? - сказал он Антону. - Присоединяйся давай...
- Спасибо, я не хочу есть, - сказал Антон. Есть он хотел, и на газетах были разложены очень вкусные вещи, но он стеснялся и вообще считал, что в такой ситуации неудобно. - Вот если только у вас, может, кости какие остались? Для собаки...
- Кости? По-моему, в жареном мясе обязаны быть кости... Ну-ка, Машка, держи, угощай нового приятеля.
Мужчина вырезал из куска мяса изрядную кость, протянул дочери. Та заковыляла с ней к Бою. Бой заранее лег, следя за приближающимся угощением, облизнулся. Машка стала на четвереньки и сбоку заглядывала ему в рот.
- Папа, па! - закричала она. - У него жубы! Во! - И, как ТОЛБКО могла, широко раздвинула руки.
- Ну, это ты врешь, не приучайся врать даже в восторге. И вообще, хватит восторгов, иди ешь...
Антон тихонько свистнул Бою и пошел дальше, к маленькому пляжу у излучины. Они поплавали, полежали, подсыхая, на песке, а когда пошли обратно, хозяева "Волги" собирались уезжать.
- Ну, сторож, принимай хозяйство, - сказал мужчина.
- Я не сторож, а доброволец.
- Тем лучше, заслуга больше.
Вокруг машины все было прибрано.
- Ну как, порядок?
- Порядок! - улыбнулся Антон. - Все бы так...
- Можно всех приучить. И нужно! Ну, будь здоров, желаю успеха.
- До свиданья, собака! - закричала Машка, высовываясь в окно. Она размахивала обеими руками, кивала головой, и огромный бант на ее макушке колыхался, как опахало.
"Волга" укатила. Антон еще раз оглянулся. Вокруг не было ни консервной банки, ни клочка бумаги. Все получилось очень легко и просто. Достаточно сказать, и люди поймут. Что же, все назло или нарочно делают? Просто не думают об этом, а если напоминать, перестанут безобразничать. Он так был доволен первым успехом и так горд своей выдумкой, что ему не терпелось поскорее кому-нибудь рассказать. Может, потом и в самом деле введут такое. Он твердо решил, как только приедет дядя Федя, рассказать ему свою идею; он подскажет лесничеству, а лесничество - учреждение государственное, и оно добьется. Но пока ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь, и он обрадовался появлению Юки больше, чем еде, которую она принесла.
- Вот, - сказала Юка, раскладывая свертки. -Это особо-минская. Вполне приличная колбаса. И сало. И молоко. Видишь, литровая бутылка...
- Подожди, - уписывая за обе щеки, сказал Антон. - Я придумал. И проделал первый опыт. Здорово получилось, прямо мирово!
Юка пришла в восторг. Это было как раз то, чего они не могли придумать, а теперь, раз придумали, все пойдет превосходно. Надо действительно всем говорить и требовать, чтобы вели себя культурно, а не по-свински...
- Постой, - спохватился Антон. - Откуда ты все это взяла?
Юка заулыбалась.
- Во-первых, у меня прорезался аппетит. Мама всегда жалуется, что я плохо ем. Мне и в самом деле никогда особенно есть не хочется. А теперь я сказала, что, когда прихожу домой, у меня нет аппетита, а вот когда гуляю в лесу или купаюсь, мне ужасно как есть хочется. И мама мне вот и молока дала, и коржиков, и даже, видишь, вареники с вишнями.
- А колбаса, подушечки. Это же из магазина?
- Ну... - замялась Юка, - во-первых, у меня были свои деньги. Немножко, правда... А потом Сергей Игнатьевич, когда я его проводила за село, достал трешку и говорит: "На, возьми, Юка". Я говорю: "Зачем это я буду брать у вас деньги, с какой стати?" А он говорит: "Пригодятся. Я же тебе не на конфеты, не на мороженое, а для дела. Раз Антон оказался в таком положении, надо парню помочь, пока приедет его дядя Федя?" Я подумала-подумала и решила, что правильно, взяла и сказала спасибо и что мы с Антоном этого никогда не забудем. А он улыбнулся и сказал, что нас он тоже не забудет, что мы подходящие ребята... Правда, какой он хороший человек, а? Просто удивительный! Ой! Я же самое главное забыла! Мы когда пришли в Ганеши, Сергей Игнатьевич пошел в сельсовет и так говорил с председателем, так говорил, что тот прямо не знал, куда деваться...
- А ты откуда знаешь? Подслушивала?
- Ну, не совсем... - слегка смутилась Юка. - Знаешь, в сельсовете всегда открыты окна, жарко потому что. Так мне уши затыкать, что ли? Вот я и слышала... И председатель сказал, что правильно, таким типам оружие доверять нельзя и, как только Митька приедет, он отберет ружье, и все! И, по-моему, теперь уже нечего бояться, ты хоть сейчас можешь идти домой.
- Ну да! Я лучше подожду, пока отберет. А то он, может, сегодня приедет и прямо в лесничество, к деду, придет...
- Что ж, - подумав, согласилась Юка, - пожалуй, ты прав. Лучше побыть здесь, ничего с тобой не случится за несколько часов...
- Тихо! - сказал Антон и прислушался. Лесное эхо донесло отдаленный рокот автомобильного мотора. - Еще кто-то едет... Надо сходить посмотреть, - хозяйским тоном добавил он.
- Подожди, я же не все рассказала! На председателя и Митьку кто-то карикатуру нарисовал, как они собак убивают. Я сама не видела. Сашко рассказывал. Председатель прямо чуть не лопнул от злости... А еще Сашко говорил, что отец Семена-Версту так бил, так бил... Вожжами! - Юка в ужасе распахнула глаза.
- За что?
- Он что-то такое украл. У людей из машины. Когда они купались.
- Так ему и надо!
- Как тебе не стыдно, Антон?! Разве можно, чтобы били!
- А что, разъяснительную работу среди него вести? Он послушает-послушает, а потом опять украдет. Один украдет, а на всех думать будут... Я б ему еще сам добавил. И ребят бы подговорил объявить ему бойкот, и все! Нечего с вором водиться.
- Жалко его. Может, он так... по глупости?
- Да брось ты эти штучки-мучки, нюни распускать? Что он, маленький? Вон дубина какая - пятнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20