- Едет... папка едет! - прошептала я, все еще боясь поверить такому счастью.
Бабушка вдруг осела на лавку, как будто у нее разом отнялись ноги, и тихо заплакала.
СИМОНЬКА ПОМОГ
Отец первым делом бросился в погоню за бандитами, а бабушка наскоро позатыкала разбитые окна. Потом она зажгла фонарь и пошла в сарай посмотреть, что с Буренкой. Нам с Ленькой страшно было одним в доме, и мы, кое-как одевшись, тоже пошли в сарай.
Буренка, глядя на нас большими печальными глазами, вытянула морду и замычала. Бабушка приподняла фонарь, и мы вдруг увидели на шее у Буренки кровавую рану.
- Это он ее ножом, - сказала бабушка.
- Смотрите, и рога в крови, - сказал Ленька.
И тут вдруг стало ясно, почему бандит, выйдя из сарая, не мог бежать и шатался, как пьяный. Это Буренка поддела его рогами!
Бабушка сходила в дом, принесла чистую тряпочку и какую-то мазь. Она промыла рану и замазала ее мазью. Буренка стояла спокойно, доверчиво разрешая бабушке ее лечить.
Пока не вернулся отец, мы не отходили от бабушки ни на шаг.
Отец рассказал, что обшарил все вокруг, но бандиты как в воду канули.
- Все равно им не уйти! - закончил он и стал подробно расспрашивать, как было дело.
- Мне кажется, что один из них был хозяин этого хутора, - сказала бабушка.
- И мне показалось, что голос знакомый, - подтвердила я.
- Пожалуй, с этого и начнем... - сказал отец.
- Ленька, а чем это ты его? - спросила я, вдруг вспомнив, как неожиданно Ленька бросился к окну.
- Да моей лопаткой, - скромно сказал Ленька. - Видно, по носу.
Мы все захохотали.
- Ты у меня храбрый... мужчина, - серьезно сказал отец.
Хотя луна уже зашла и в доме стало темно, за окном чувствовался рассвет. Отец уехал, а мы, измученные ночными событиями, уснули.
Проснувшись, я увидела, что на дворе все присыпано легким снежком. Было уже поздно, в школу я, конечно, опоздала. Бабушка торопливо растапливала печь, а мы с Ленькой вышли во двор. Яблони стояли разукрашенные пушистой бахромой. Я глядела на эту нетронутую белизну, и прямо не верилось, что ночью тут творилось такое... Нигде никаких следов, и только заткнутое подушкой окно напоминало о ночном происшествии.
Ленька, проделывая первые следы в снегу, направился к сарайчику, где сидели куры.
- Бедняжки, до сих пор взаперти, - хозяйственно бубнил он.
Ступая на снег, куры испуганно поднимали ноги и, пройдя несколько шагов, останавливались.
И только один Симонька, не обращая внимания на снег, привычной дорожкой, через сад, направился к большому сараю.
Мы с Ленькой глядели на его деловую походку и удивлялись:
- Ишь, какой храбрый! И снег ему нипочем!
Вдруг мы увидели, как Симонька, хлопая крыльями, вылетел из сарая. Отбежав на несколько шагов, он остановился и, поворачивая голову и вытягивая шею, стал смотреть назад. Было видно, что ему хочется в сарай, но он чего-то боится.
- Интересно, что там такое? - сказала я.
- Давай посмотрим, - предложил Ленька.
Осторожно ступая, мы подкрались к сараю. Я заглянула в приоткрытую дверь, ничего не увидела, кроме кучи соломы, наваленной посредине, и уже хотела сказать, что ничего там нет, как вдруг Ленька толкнул меня в бок. Я в недоумении уставилась на него, потом снова заглянула в сарай. Мне показалось, будто солома шевелится. Я замерла. Из-под соломы показался сапог и тут же снова исчез. Ленька сделал мне знак рукой, и мы начали медленно пятиться назад.
- Видела? - спросил он, когда мы немного отошли.
Я молча кивнула.
- Стой здесь и смотри, - прошептал Ленька и побежал к дому. Спустя минуту он вернулся вместе с бабушкой.
- Беги за отцом, - сказала мне бабушка.
Я, не мешкая, побежала в колхоз.
Не пробежав и полдороги, я увидела отца, ехавшего мне навстречу. Рядом с ним в тележке сидел Алексей Иванович - тот самый председатель зареченского колхоза.
- Что случилось? - взволнованно спросил отец, подхватывая меня и усаживая в тележку.
Я быстро рассказала.
Когда мы подъехали, то увидели Леньку и бабушку, стоявших неподалеку от дома и наблюдавших за сараем. В руках у бабушки был топор, а у Леньки лопатка.
Отец с Алексеем Ивановичем направились прямо в сарай. Через минуту они вышли, ведя впереди себя здоровенного парня в поддевке. Отец, ощупав его карманы, кивнул Алексею Ивановичу, и тот вернулся в сарай.
- Вот, в соломе нашел, - сказал он, подавая отцу узкий, длинный нож.
- Попался, бандюга, - сказал отец.
Бандит угрюмо смотрел на нас и молчал, потом вдруг схватился руками за живот и застонал.
- Что, угостили? - не зло, а скорее даже весело сказал Алексей Иванович. - Будешь знать, как без приглашения в гости ходить... Папаша твой тоже, между прочим, далеко не ушел.
- И того поймали? Где же это? - воскликнула бабушка.
- Дома, в Заречье, - сказал отец.
- Пришли мы, стучим, - не открывает, - рассказывал Алексей Иванович. Потом открыл и говорит: "Извините, люди добрые, не слышал, как стучали... Зубы болят, всю ночь маялся, только-только задремал..." Смотрим: щека завязана. Сорвали повязку, а у него бровь и вся щека располосована...
- Здорово ты его этой лопаткой! - смеясь, сказал отец.
Бандит быстро взглянул на Леньку и тут же отвел глаза.
- Что ж, полюбуйся, с кем воевал... - показывая на нас, сказал отец.
Когда они, посадив бандита в тележку, уехали, Ленька удивленно сказал:
- Вот... какого коршуна поймали!
Через несколько дней в колхозе достроили новый дом, в который перевели правление, а мы переехали в старый. В школу мне было теперь почти рядом, и у нас с Ленькой началась новая жизнь, совсем не похожая не прежнюю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГРАЧИ КОЛХОЗНЫЕ
НА НОВОМ МЕСТЕ
Дом, в котором мы теперь живем, большой и старый. Если взглянуть на него издали, то кажется, будто он лежит распластавшись на земле, придавленный огромной снежной шапкой. Крыльцо с деревянными ступеньками ведет в темные сени, которые делят дом на две половины. В одной живет колхозный конюх Терентий с семьей. Во второй раньше было правление колхоза, а теперь поселились мы. В нашей половине - дощатая перегородка с ободранными обоями и неизживный запах табака.
- Ну и прокурили! - ворчит бабушка.
Бабушка, как известно, всегда чем-нибудь недовольна, а нам с Ленькой здесь нравится.
Первым делом мы с ним, обшарив все вокруг, обнаружили, что перегородка раньше была оклеена розовыми обоями.
Когда мы сообщили об этом бабушке, она проворчала:
- Нам-то что толку от этого?
Мы с Ленькой тщательно ободрали уцелевшие розовые клочки с золотистыми прожилками и припрятали на всякий случай. Стенка стала похожа на старую географическую карту. Сверху в углу я вдруг заметила светлое прямоугольное пятно.
- Смотри, Ленька, и здесь, в конторе, икона висела! - удивленно воскликнула я.
Отец рассмеялся.
- Здесь портрет Ильича был, - сказал он.
- Зачем сняли? - надул губы Ленька.
- Он теперь в новом доме висит. Смотрит на всех, щурится, улыбается хороший, мол, дом построили...
- Прокурите и новый, - не смолчала бабушка, распихивая по углам вещи.
Отец сокрушенно развел руками и, подмигнув нам с Ленькой, придавил недокуренную папиросу. Потом они с Терентием втащили в дом бабушкин сундук. Квартира сразу приняла жилой вид, и бабушка понемногу начала отходить. Она пере стала ворчать и деловито распоряжалась, что куда ставить. Мы с Ленькой охотно ей помогали.
Рыска, уже привыкшая к нашим переездам, первым делом отыскала печку и домовито сидела там, жмурясь и равнодушно позевывая.
Закутанную Лилю тоже сунули к Рыске на печь. Она что-то лопотала на своем непонятном языке, и по ее удивленно-радостным возгласам можно было понять, что ей нравится вся эта суматоха.
Наконец все было расставлено по местам, и я, оглянувшись вокруг, радостно сказала:
- Ой, как здорово получилось! Мама приедет в субботу, а у нас уже совсем порядок...
Чтобы еще больше удивить маму, мы с Ленькой распотрошили старые журналы и, вырезав из них картинки, наклеили на ободранную стенку.
Мама и в самом деле была удивлена. Войдя в дом и взглянув на нашу работу, она всплеснула руками и расхохоталась. Потом начала переделывать все по-своему.
Мы с Ленькой стояли надувшись. Пришла тетка Поля, жена Терентия. Подперев щеку рукой, молча смотрела, как мама снимала со стены пестрые картинки. Постояла и, вздохнув, ушла.
- Не понравилось, видно, у нас, - сказала мама.
- Да что там! - махнула рукой бабушка. - Она и в тот раз вздыхала, когда мы убирали. Не поймешь ее...
Мама навела порядок и снова уехала на целую неделю. Короткие зимние дни понеслись один за другим. После школы, сделав уроки, я бежала к оврагу. У оврага собирались ребята со всей деревни. До самых сумерек не стихали там визг и смех. По укатанной дорожке летели вниз быстрые санки. Вихрился снег, замирало сердце, и ветер лихо подсвистывал вслед. Наверх приходилось карабкаться по выбитым в снегу ступенькам. Иногда кто-нибудь, не удержавшись, кубарем катился вниз, сбивая с ног остальных. Пустые санки обгоняли копошащийся клубок. А то наваливались на одни санки по нескольку человек, по дороге срывались, падали и с разгону зарывались в снег. Вылезали с раскрасневшимися веселыми лицами. Никто не обижался, если его нечаянно сталкивали вниз. Только один Петька ходил чистенький, ревниво оберегая свой новенький черный полушубок. Он все время катался один. Отдуваясь и пыхтя, втаскивал санки на гору и, усевшись поудобнее, аккуратненько съезжал вниз.
- У, единоличник! - косясь на него, ворчала Зинка.
- Давай сшибем! - предложила я.
Мы своими санками налетели на Петьку и опрокинули его в сугроб.
- Куча мала! - заорал подоспевший Ленька, наваливаясь сверху.
Ребята налетели со всех сторон. Покатились с горы шапки, кто-то сыпал сверху на барахтающихся снег. Из кучи малы Петька вылез весь растрепанный.
Размазывая по лицу снег и слезы, он погрозил нам кулаком и пошел домой жаловаться. Завидев Лещиху, мы, как воробьи, рассыпались по кустам. Лещиха наоралась вдоволь и ушла. Раз-другой Петьке удалось съехать благополучно, а потом мы снова, не сговариваясь, вихрем налетели на него. Напихав ему в свалке за шиворот снега, чтоб не ябедничал, разбежались по домам.
Каждый раз после такого катанья мы с Ленькой отогревались на печке, а потом, пробравшись через темные сени, заставленные ящиками и кадушками, вваливались к соседям. Леньке нравилось смотреть, как Терентий и его пятнадцатилетний сын Пашка чинили по вечерам колхозную сбрую: уздечки, хомуты, седла.
Усевшись рядом с молчаливой теткой Полей, я слушала, как монотонно жужжит прялка и тянется длинная, как зимний вечер, ниточка пряжи. Попозже, заглушая прялку, с улицы пробивались в дом лихие переливы гармошки и чей-то озорной девичий голос, распевающий частушки.
Прильнув лицом к окну, я всматривалась в темноту. На крыльце нового правления толпилась, расходясь с танцев, молодежь. Частушки уплывали куда-то в другой конец деревни, а у нас под окнами раздавались торопливые шаги, и тотчас же на пороге появлялась дочь тетки Поли - Феня. Феня снимала полушубок, и я просто немела от зависти: такая она была красивая в шелковой розовой кофточке с белыми пуговицами и черной юбке. Переодевшись, Феня бережно складывала свой наряд, прятала его в сундук и замыкала на ключик.
Тетка Поля ставила на стол глиняную миску с молочной крупеней. Все садились ужинать. Нам с Ленькой было невдомек, что пора уходить домой, и мы сидели, провожая глазами каждую ложку. Однажды Ленька смотрел, смотрел и вдруг заявил:
- А у нашей бабушки был один знакомый кулак, так он мух ел, со сметаной.
Я хотела было уточнить, что это вовсе не у бабушки был такой "знакомый", а у деда Савельича и что мух он вовсе не ел, а только облизывал, но тут Феня, зажав ладошкой рот, выскочила из-за стола. Пашка засмеялся, а я покраснела и толкнула Леньку локтем в бок.
- А чего ты толкаешься? - возмутился Ленька.
Терентий взглянул на нас и, улыбнувшись в прокуренные усы, сказал:
- У нас, правда, не такое деликатное кушанье, но крупник ничего себе. Может, отведаете? Налей-ка им, Поля, - распорядился он.
Тетка Поля поставила на стол еще одну миску, поменьше, и положила две ложки.
- Садитесь, - предложил Терентий.
- Спасибо, я не хочу, - сказала я, не отводя глаз от миски.
Леньку долго уговаривать не пришлось. Он подсел к столу и начал хлебать без остановки. Я во все глаза следила за его ложкой. Черпая суп, она опускается все ниже и ниже и вот уже скребет по самому дну. Ленька деловито нагнул миску и вылил остатки себе в ложку. Едва сдерживая слезы, я проглотила слюну.
- Ну, пошли! - весело сказал Ленька, слезая с лавки.
- До свиданья, - выговорила я дрожащим от обиды голосом и направилась к двери.
- Спасибо за угощение! - крикнул уже из сеней Ленька.
Я вбежала к себе домой и, бросившись на кровать, разревелась. Ленька стоял, ничего не соображая, а у меня едва допытались, в чем дело. Отец расхохотался, а бабушка, бросив на него сердитый взгляд, уложила меня спать с собой и, пошарив в шкафчике, сунула мне в руку твердый, точно деревянный, баранок. Я молча грызла его и все раздумывала, поделиться с Ленькой или нет. Когда от баранка осталось чуть-чуть поменьше половины, я, вздохнув, засунула его к себе под подушку.
Утром, уходя в школу, я вытащила баранок и, откусив небольшой кусочек, положила остальное на подушку рядом с Ленькой.
Днем бабушка что-то толкла в деревянной рассохшейся ступе в сенях, а вечером, когда мы снова собирались улизнуть к соседям, сказала:
- Куда? Ужинать сейчас будем.
Мы уселись за стол, и она, достав из печки чугунок, налила в миску точно такого же, как у тетки Поли, крупника. Мы заработали ложками.
- Ну, как? - подмигивая мне, спросил отец.
- Вкусно, - улыбнулась я.
После ужина нам что-то расхотелось идти к соседям и мы залезли на печь. Отец еще немного почитал за столом газету, а потом тоже забрался к нам.
- Подвиньтесь, команда, дайте погреть старые кости, - шутливо сказал он.
Мы обрадовались, что он никуда не уйдет и целый вечер будет с нами.
- Папочка, расскажи что-нибудь, - попросил Ленька.
- Что же вам рассказать? - спросил отец.
- Про войну, - сказал Ленька.
- Лучше сказку, - сказала я.
- Сказку? - удивился отец. - А я разве знаю?
- Знаешь, - убежденно заявила я.
- Ну, раз уж знаю, придется рассказать, - развел руками отец. Он улегся поудобнее и, глядя в потолок, будто видел там что-то, сказал: Ладно, слушайте...
ПАПИНЫ СКАЗКИ
Наш папа заболел. Уже несколько дней он ходит с завязанным горлом, и бабушка ворчит, что ему и больному нет покоя. Днем он, как обычно, в колхозе, а вечером мы все залезаем на печь, и папа рассказывает нам сказки. В его сказках один и тот же герой, и не какой-нибудь богатырь или Иванушка-дурачок, а простой парень, по имени Орлик. С виду совсем обыкновенный, а на деле очень ловкий, смелый и справедливый. Он борется против разных жуликов и злодеев, спасает людей и совершает необыкновенные, героические поступки. У него целая команда таких же, как и он, веселых и храбрых ребят.
Приключения Орлика похожи и на сказку и на быль. Они интереснее самой интересной книги, тем более, что у любой книги есть конец, а папиным сказкам про Орлика нет конца. Он рассказывает их из вечера в вечер.
И вдруг однажды, в самом интересном месте, когда Враги схватили Орлика и посадили в крепость, я слышу за стеной какой-то подозрительный шорох. Руки у меня холодеют от страха, и я сижу, боясь шелохнуться или сказать хоть слово. Отец продолжает рассказывать, но я уже не слышу, о чем он говорит. Напрягая слух, я улавливаю за стенкой какие-то вздохи, похожие то ли на всхлипывание, то ли на смех. Может быть, это кружит за стенкой метель или злые духи рвутся в ночную сказку? Я напряженно всматриваюсь в стенку, за которой слышатся шорохи, и вдруг вижу, что стенка тоже смотрит на меня любопытным человеческим глазом. Может, мне это только так кажется? Но нет. Я вижу, как глаз исчезает и на одну секунду вместо него на стене появляется пустой желтоватый кружок. Потом снова показывается глаз. Я собираюсь крикнуть, но вдруг вижу в кружке губы трубочкой и приложенный к ним тонкий, совсем человеческий палец. "Молчи!" - предостерегает он меня. Я замираю. А отец все говорит и говорит. В таинственном кружке на стенке снова появляется глаз. Большой, серый, он смотрит прямо на меня и, мне кажется, даже улыбается, подмигивает мне. Я не приложу ума, что это такое, но страх мой почему-то вдруг исчезает. Я улыбаюсь и тоже подмигиваю озорному глазу.
- Ты что? - удивленно спрашивает отец.
Я молчу, не сводя глаз со стенки. Отец щупает ладонью мой лоб и озабоченно говорит:
- Горишь ты вся. Простудилась, что ли?
Приходит бабушка и тоже щупает мою голову. Потом стаскивает с печки и укладывает в постель. Я протестую:
- Не заболела я, бабушка, слышишь! Не заболела... Пусти на печь, я хорошенько рассмотрю...
- Да что рассматривать там, на печи? - удивляется бабушка.
- Орлика. Это он там, наверно, смотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21