Дина не ответила – еще в детстве она решила, что с утра слова следует поберечь, они понадобятся днем. Вместо ответа она накинула на него простыню, концы затянула на шее.
– Вернись в кровать, – недовольно сказал он.
Солнце врывалось в комнату через огромное окно и освещало выкрашенный белой краской пол, яркий ручной работы коврик в индейском стиле, который ее отец купил прошлым летом в Аризоне. Девушка потянулась, оглядела комнату – вокруг царил беспорядок: груда бумаг и несколько учебников, вывалившихся из брошенного в углу ранца, расшатанный стул, для сохранения равновесия прислоненный к стене, разбросанная одежда. Дотянувшись до дверной ручки, Дина сняла с нее белые трусики и красную футболку. Фигурой Дина, рослая, крепкая девушка, очень напоминала мать. Была она высока, хорошо сложена, правда, несколько широковата в бедрах и плечах. Она принадлежала к тому типу юных женщин, описывая которых чаще используют слова «привлекательная», чем «хорошенькая», «сдержанная», чем «чувственная». У Дины были ясные голубые глаза, золотистые волосы, бледная кожа. Она унаследовала от матери лучшие черты, и, кроме того, в ней было что-то воздушное, неземное, может быть, просто свойственное юности.
– Дина, он опять стоит, – раздался шепот мужчины из-под смятых простыней. – И неустанно повторяет твое имя…
Девушка искоса глянула в сторону постели, ничего не ответила и принялась расчесывать свои длинные волосы, собрала их в хвост, закинула за плечи… Затем устроилась на полу и приступила к зарядке, описание комплекса которой она купила в Неаполе, где побывала с отцом на весенних каникулах. Сначала, обхватив пятку правой ноги, вытянула ногу как можно дальше в сторону. Потом повторила тоже с левой ногой. Это упражнение, повторяемое регулярно, способствовало тому, что ягодицы долго оставались упругими.
До полудня занятий у Дины не было – в первые же дни после прибытия в Брамптонский колледж в Коннектикуте она постаралась подобрать такое расписание, чтобы ей не приходилось вставать спозаранок. По внутреннему складу она была совой – эту черту она унаследовала от отца. Но в отличие от него, способного не спать практически всю ночь, а ранним утром появляться в суде с ясной головой, Дине необходимо было спать до десяти или одиннадцати.
– Ну, иди же в кровать, – опять раздался тот же голос. – Я так хочу тебя…
Когда-то эти слова соблазнили ее, сейчас Дина почувствовала себя оскорбленной. Когда-то она обещала ему отдаваться всегда, везде… Или ей это только казалось? В ту пору она еще испытывала иллюзии по поводу их отношений, теперь же понимает, что нужна была ему в качестве восторженной почитательницы, с восхищением принимающей все его донкихотские увлечения и частые приступы откровенного эгоизма. И хотя теперь Дина нередко раскаивалась в том, что позволила ему превратить ее в то, чем она стала, в душе с горечью сознавала – он навсегда занял место в ее сердце. Возможно, потому, что он был первым.
Пятно солнечного света не спеша передвигалось по комнате – вот оно добралось по потолку до угла, скользнуло вниз и замерло на куче одежды, брошенной на пол. Несколько пар джинсов, одинокий ковбойский ботинок, сшитый из грубой, шоколадного цвета кожи – другой выглядывает из-под кровати; комнатная туфля из золотой парчи, чистое белье из прачечной, уложенное в красно-белый полосатый пластиковый мешок…
– Мне уже скоро сперма ударит в голову. Со мной случится удар, если мы не займемся любовью, – сказал он.
Дина повернулась на его голос и зачарованным взглядом следила, как он приподнялся в постели и скинул с себя скомканные простыни. Гладя собственное тело, он опускался все ниже, пока его пальцы не коснулись члена, который, казалось, увеличивался прямо на глазах. Он не подходил Дине – человек, по возрасту годящийся ей в отцы: седовласый интеллектуал, словно бы сошедший со страниц романа Набокова; широкий лоб, темные глаза под нависшими бровями…
Джошуа Московиц был сыном еврея – эммигранта из России. В Брамптонском колледже он вел курс «Социалистический реализм в советском кино»… Человек, которого отец Дины назвал бы не иначе, как «развратным коммунистическим ублюдком», а тетя Клер выразилась бы просто – «этот еврей». Если бы они, конечно, были знакомы.
– Ну, иди же ко мне, – уговаривал он ее голосом, хриплым от страсти. – Я жду!
Его настойчивость сломила ее сопротивление. Сняв с себя одежду, она, стыдливо прикрывая грудь, не произнося ни слова, взобралась на него.
– О, Господи! – ее вскрики и стоны нарушили утреннюю тишину, его мужская плоть, казалось, заполнила все ее существо.
– Кто способен сделать лучше, чем я? – пробормотал Джошуа.
– Не знаю… – ответила Дина, не уверенная, что получила настоящее удовольствие от близости с ним.
И опять мелькнула глупая, ненужная мысль – знала бы, давно бы ушла от тебя. Неужели на нем свет клином сошелся? Возможно, тот человек, о котором она мечтает, где-то сейчас тоже занимается любовью, и другая женщина стонет от наслаждения в его объятиях. И тот мужчина пощадил бы ее стыдливость и не позволил ей, воспитанной в строгих правилах, быть в этой позе. Он бы прикрыл ее своим телом, спрятал, дал радость.
Робея и смущаясь, Дина только покорно отдавалась; ее приручили, подавили ее волю, и она вновь безропотно выполняла его желания. Словно оцепенела и не в силах была попросить его сменить положение. Ей так неудобно, стыдно… Она была слишком скромна и поэтому пассивна, слишком сдержанна и подавлена его напором. Она даже не могла сказать Джошуа, что ей не все приятно из того, что он делает. Католическое воспитание нашептывало Дине: «Блуд – это смертный грех!»
– Трахать тебя – райское наслаждение, – бормотал он.
Дина, по-прежнему прикрывая грудь, ждала, когда же он кончит, обычно он всегда опережал ее. И на этот раз все завершилось так быстро…
– Останься со мной еще немного, – шепотом попросила она, когда почувствовала, что он, удовлетворенный, замер.
– Не могу, – равнодушно ответил он. – Теперь будь хорошей девочкой и спрыгни с меня.
Она покорилась безмолвно, без возражений, – впрочем, так же, как и оседлала его, – перевалилась на ту сторону постели, где спала, ее ноги лежали у него на груди. После того как все кончилось, она испытывала чувство горечи и неудовлетворенности.
– Джошуа, – еще раз попросила она, – у тебя же до трех часов нет лекций. Пожалуйста, побудь со мной еще хоть немного. Хочешь кофе?
Джошуа сниходительно улыбнулся.
– Что это значит? – Он вопросительно вскинул брови. – Мы же договорились, никаких собственнических инстинктов.
– Неужели чашка кофе, выпитая со мной, что-то переменит в жизни?
Джошуа снял с себя ее ноги, поднялся и принялся одеваться.
– Может быть, я не хочу кофе. Может быть, ты его хочешь и пытаешься навязать мне свое желание. А ты подумала о том, что именно с этого и начинается тотальный контроль над личностью?
Если бы как-то на лекции ее не заворожила, не приковала внимание его мужская стать, когда он небрежно поставил ногу на стул, она, возможно, высказала бы ему сейчас, как нелепо и смешно звучат его поучения…
– Я не нуждаюсь сейчас в лекции, здесь не аудитория.
– По существу, вся жизнь – аудитория, – вздохнул Джошуа.
Презирая себя, не находя в себе сил совладать со своими эмоциями, пытаясь удержать его, она спросила:
– Я тебе нравлюсь? Я надеюсь, ты считаешь меня интересной, умной женщиной?
– Дина, я не вижу связи.
– Я не могу без… этого, Джошуа. Вот почему мы вместе.
– Я встречаюсь с тобой потому, что это обогащает твою жизнь.
– А как же ты? Что это дает тебе? – спросила Дина.
– А мне приятно делать добро.
– А как же другие?
– Точно так же. Я стараюсь относиться к тебе как-то по-особому, выделяю тебя среди других…
Опять ушел от ответа.
Дина встала, начала вытаскивать чистое белье из пакета и, стоя с его носком в руке, спросила:
– И ради этого я должна спать с тобой, пока другие ходят на танцульки и рок-концерты?
Джошуа отрицательно покачал головой:
– Нет, это ради того, что… Я чувствую, как ты нуждаешься в том, чтобы разделить со мной сокровенную интимную жизнь. Возможно, именно это придает тебе уверенность в своих силах.
– Тогда почему, когда ты уходишь, я чувствую полную опустошенность?
– Твои запросы слишком велики. И что за недовольное выражение? Тебе неприятно за мной ухаживать?
Дина задумалась.
– Нет, – наконец ответила Дина, покривив душой, так как именно необходимость постоянно следить за чистотой его вещей тяготила ее, становилась одной из причин ее разочарования. Его трусы, все как на подбор полосатые; майки с блеклыми пятнами пота под мышками, кричащего цвета носки – все раздражало ее. Запах грязного белья напоминал о нем, о его теле.
– Джошуа, – с усилием выговорила она, – у меня есть право на что-то большее. И, если ты не можешь – или не хочешь – дать мне это, я найду себе другого.
– Ах, опять этот гонор девочки из высшего света! Сплошной нарциссизм! Всему виной твое трудное детство.
– Заткнись, Джошуа, и оставь в покое мое детство.
– Ну, ну, Дина. Наконец-то мы набрели на что-то интересненькое. Давай-давай, продолжай… Может быть, проблема в том, что ты никогда не рассказывала о своих родителях.
– Мое детство и мои родители здесь ни при чем. Все дело в тебе. В том, как ты обращаешься со мной после «этого».
– После чего «этого»?
Дина почувствовала неловкость:
– Ты знаешь, чего…
– О, замечательное девичье «это»! Когда ты запнулась на «этом», ты потеряла все свое обаяние.
– Почему ты всегда сразу уходишь после «этого»? – продолжала допытываться Дина.
– Потому что все уже сказано.
Словно они о чем-то разговаривали до, во время или после «этого».
– И все же мне не по себе, когда ты вот так спешно начинаешь собираться.
– У тебя, вероятно, скоро месячные. – Он с победным видом глянул на нее. Джошуа был доволен своей маленькой победой – он еще не потерял проницательности, ему еще есть чему поучить неразумное молодое поколение.
– Вовсе нет, – слабо запротестовала Дина.
Как и многие ее сверстники, она не умела постоять за себя в споре и пропускать колкости старших мимо ушей.
– Тогда ты должна серьезно задуматься над моими словами. А на твой вопрос я могу ответить только так – тебе еще далеко до умной, интеллигентной женщины. Еще очень далеко. То, как ты сегодня вела себя, лишь подтверждает мою мысль о том, что в тебе еще слишком много от типичного испорченного американского ребенка, каких, например, никогда не встретишь среди детей из Советского Союза.
Это сравнение привело Дину в совершенную ярость. Она едва успела открыть рот, чтобы достойно ответить этому знатоку юных девиц, как в комнате зазвонил телефон.
Особая линия
Питер Моллой настоял, чтобы в комнату Дины была проведена собственная телефонная линия. Случилось это после того, как он однажды всю ночь не мог добиться, чтобы Дину позвали к аппарату, обслуживающему все женское общежитие. Моллой предупредил дочь, что этот номер подключен к абонентской сети только ради их личного удобства и его никому не следует давать, особенно девицам, населяющим общежитие. Разве что Адриена в случае крайней необходимости может им воспользоваться.
Из столбняка Дину вывел резкий телефонный звонок.
– Да, папочка, – сняв трубку, машинально сказала она. Взгляд ее еще был направлен на Джошуа. Тот решил, что наступил подходящий момент удалиться, и стал энергично одеваться – джинсы, ковбойские сапоги, рубашка и ветровка быстро оказались на своем хозяине.
– Боже мой! – вскрикнула Дина и схватилась рукой за спинку стула. – Нет!
Джошуа обернулся на ее возглас, уже держась за ручку двери, не скрывая неприязненного выражения.
– Характер характером, а я должен идти, – заявил он.
Дина не обратила на его слова никакого внимания. Она судорожно вцепилась в телефонную трубку и вдруг зарыдала.
– Да, да… поездом. Нет, теперь же. Выезжаю немедленно.
– Дина, что, в конце концов, происходит? – осторожно спросил Джошуа.
Девушка положила трубку и, достав бумажный носовой платок, вытирая с щек слезы, ответила:
– С папой несчастье… Обширный инфаркт.
– Ну, в 1990 году хорошей новостью можно считать то, что подобные случаи не всегда кончаются фатально.
Она всхлипнула:
– На этот раз фатально! – Дина, рыдая, бросилась на кровать.
Джошуа тихо присвистнул.
– Умер?
– Да! – крикнула Дина, уткнувшись лицом в подушку. – Да, умер! Умер, умер, умер!..
Она выкрикивала это снова и снова.
– Эй, ну нельзя же так. – Джошуа оторвался от двери, приблизился к кровати. – Ну-ка, вздохни поглубже. Расслабься! Не надо так переживать… Стоит ли гробить жизнь в погоне за деньгами? – тихо спросил он самого себя.
Дина тихо всхлипывала, прижав к себе подушку и раскачиваясь на кровати из стороны в сторону.
– Что я теперь буду делать? У меня никого не осталось.
– Погоди минутку, а что случилось с твоей матерью? – растерялся он. – Она тоже умерла?
– Нет, – прошептала Дина, отбросив подушку в сторону.
– Значит, у тебя кто-то есть?
– Нет, никого не осталось. – Она заплакала еще горше.
Но больше всего поразило Дину в этот момент то, что вдруг разрыв с матерью предстал перед ней гораздо более трагичным событием, чем потеря отца.
Все это было слишком сложно для Джошуа Московица, который гордился своим умением быстро вникать в суть вещей и разбираться в человеческих отношениях, распутывать самый запутанный сценарий, способностью найти скрытый подтекст в любом советском фильме, разбираемом в студенческой аудитории, который помнил любой персонаж из любого романа Достоевского и цитировал его слова, не заглядывая в книгу.
– Если твоя мать жива, тогда что означают твои слезы и жалобы на то, что ты осталась одна?
– Она живет в Париже, – ответила Дина голосом, полным страдания. – Мы не виделись и не разговаривали целых два года.
Джошуа развел руками:
– Сладкая жизнь! Богатые липнут к ней, как мухи к липкой бумаге, – презрительно сказал он, – они забывают при этом обо всем, даже о собственных детях!
– Какая сладкая жизнь? Моя мать не из богатых. Она зарабатывает на жизнь нелегким трудом – фотографа. Я сама не захотела жить с ней.
– Почему?
– Я решила остаться с отцом… – резко сказала Дина, желая прекратить разговор на эту тему.
– Ну, о нем я наслышан. Он глаз с тебя не спускал.
Дина взглянула на Джошуа, понимая, что он не прав. И в то же мгновение в памяти всплыли события двухлетней давности – тот вечер, накануне ее шестнадцатилетия, когда отец взял Дину с собой в ресторан и там дал прочитать письмо. То, что она узнала из этих строк о своей матери, потрясло Дину. Это письмо отец написал скорее для себя, хотя оно было обращено к ней.
Питер Моллой был слишком расчетлив и умен, чтобы создать у дочери иллюзию, будто он обеспечил ее мать материально после развода. Нехватка денег могла здорово испортить ей жизнь, размышляла Дина, – именно такая перспектива ждала ее, останься она с матерью. Питер Моллой всю свою любовь и заботу обратил на дочь, совершенно не интересуясь судьбой бывшей жены. Дина была предана отцу и благодарна за его отношение к ней.
– Что же с ним могло случиться? – с горечью спросила она. – Он выглядел вполне здоровым…
– Стресс… – Джошуа пожал плечами.
– Мой отец так любил свое дело.
– Но ведь что-то подтачивало его изнутри?
Она едва не потеряла над собой контроль.
– Нет! – крикнула она. – Он был счастливым человеком. Любил жизнь… – Кто теперь может сказать что-нибудь определенно?
Схватив руку Джошуа, Дина крепко сжала ее.
– Пожалуйста, побудь со мной, пока я не поеду на вокзал.
Дина никак не могла смириться, что несчастье обрушилось именно на нее. Одна мысль об этом выводила ее из себя.
– Не могу. – Джошуа глянул на часы. – Скоро у меня студенческая конференция, мне обязательно надо присутствовать на ней. – Он отстранился от нее. – Но я всегда с тобой, Дина, – добавил он. – Я буду думать о тебе и постараюсь поскорее вернуться.
– Пожалуйста! – Она вновь заплакала. – Ну пожалуйста, не оставляй меня одну.
Собственный голос ей был ненавистен. Ее унижали эти уговоры, к которым ей пришлось прибегнуть.
– Мы увидимся позже. Позвони мне завтра, – сказал Джошуа, целуя ее в щеку.
– Я никогда тебя ни о чем не просила, – умоляющим голосом вымолвила Дина, смирив свою гордость. – Разве что выпить чашку кофе после занятия сексом. Побудь со мной! Мне сейчас так тяжело, когда я узнала, что отец умер…
– Не смешивай одно с другим – любовь и смерть. – Он попытался еще раз коснуться губами ее щеки.
– Убирайся! – выкрикнула Дина. – Убирайся отсюда немедленно.
Все, что было между ними, мгновенно исчезло из ее души в приступе ненависти. Он никогда не видел Дину такой яростной. Она прижалась к стене и выставила руки вперед, чтобы он не мог подойти к ней, холодным взглядом она следила за тем, как он вышел из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28