Афанасий послушался, а когда вышел из ванной, сказал, что кран не держит холодную воду, капает, надо бы поменять прокладку. И если найдутся пассатижи, а тем более прокладка, то исправить кран дело плевое. Евсей Наумович давно уже вызвал сантехника, а тот почему-то не шел, запил, видно, известное дело. Евсей Наумович в ожидании сантехника уже и прокладку под вентиль купил.
– А сможете? – недоверчиво спросил он.
– Пара пустяков, – воодушевился Афанасий. – Плюнуть-растереть.
Евсей Наумович разыскал пассатижи.
– Может, мне картошки отварить, пока вы возитесь с краном?
– Правильно! Пиво, вяленая рыбка, картошечка, самый раз для хорошей компании. – Афанасий скрылся в ванной комнате.
Евсей Наумович отобрал из пакета несколько бурых картофелин. Этот сорт особенно вкусен в мундире, надо лишь хорошо замыть шкурку, да подбросить в воду чеснок.
Вспомнил и о початой банке с маринованными огурцами. И о костромском сыре, что лежал в холодильнике несколько дней. Словом, закусь собиралась нестыдная.
Стук и скрежет в ванной комнате прекратился, и вскоре на кухне появился Афанасий. Смуглое морщинистое его лицо улыбалось, а края губ помечали непонятные белесые мазки.
– Я и зубы почистил, – объявил Афанасий. – Паста у вас красивая, приворожила.
– Зубы почистили? – растерялся Евсей Наумович. – Где же вы щетку взяли?
– Где-где. В стакане.
– Это же моя щетка, – плаксиво произнес Евсей Наумович.
– Так я положил ее обратно в стакан, – мелкие глаза Афанасия сияли детской безмятежностью.
Евсей Наумович развел руками в знак покорности судьбе и, вздохнув, обронил звук, напоминающий нечто среднее между плачем и смехом. Повторить он бы не смог, это как вдохновение.
– Сейчас найду открывалку, – Евсей Наумович выдвинул ящик стола и принялся ворошить в его глубине.
Афанасий не стал дожидаться. Он взял вилку, подвел ее под край бутылочной нашлепки, пропустил лезвие ножа между зубьями вилки и таким рычагом мгновенно вскрыл бутылку. Тем же способом он расправился еще с тремя бутылками.
– Пока хватит, – проворчал Евсей Наумович. – Сколько достоинств у одного человека.
– Смотрите на жизнь проще, Наумыч! – Афанасий сел на табурет и вытряхнул из пакета несколько рыбешек, хвосты которых были продеты сквозь прелую шпагатную удавку.
– Плотва, густера, – представил Афанасий, – есть и подлещик. Самолично сушил. Под пиво лучшего закуся и не сыщешь.
Он принялся перебирать рыбешку, сортируя кучками. Самая большая кучка оказалась из подлещика, рыбешки небольшой, но аппетитной на вид.
– И на вкус хороша, – согласился Афанасий. – Не в кастрюле засаливал, а в плошке глиняной, кирпичом прижимал. Да и сушил в тенечке, солнышко соки вытягивает, а в тенечке жирок сохраняется.
– Не отравите? – буркнул Евсей Наумович.
– Не бойтесь, своей смертью помрете, – пообещал Афанасий серьезно. – Какой резон мне вас травить. Не для того спасал у реки.
– Хватит вам, – также серьезно проговорил Евсей Наумович. – Спасал-спасал. Протянул руку, хватил за куртку.
– «Протянул руку», – передразнил Афанасий. – А кто в наше время руку протягивает? Каждый норовит убрать руку подальше.
Евсей Наумович не любил пиво. Еще с тех пор, когда скучные бутылки «жигулевского» являлись почти единственным представителем этой продукции в стране. Кислая жидкость цвета мочи вызывала у Евсея Наумовича стойкий тошнотворный рефлекс. А пристрастие к пиву сотрудников редакций газет, где ему доводилось печататься в те времена, его удивляла.
– Извините, но во мне пиво вызывает изжогу, – проговорил Евсей Наумович. – Посидеть с вами, посижу. За компанию. И рыбку попробую, но от пива увольте.
– С чем же вы рыбку будете пробовать? К пиву самый и раз, – расстроился Афанасий.
– К тому же я с похорон пришел. Там и поминки были, – приврал Евсей Наумович. – Так что прикладываться к пиву нет особого настроения. Я просто с вами посижу. За компанию. Картошечкой с рыбкой полакомлюсь.
– Как знаете, – вздохнул Афанасий. – Налью вам. Пусть стоит.
Он запрокинул бутылку. Густая медовая жидкость наполняла стакан, пока папаха пены не стала сползать на клеенку, подобно малому сходу снежной лавины. Афанасий оставил бутылку, приподнял стакан. Кончиком языка провел по белесым губам и, заронив нос в свежесть пены, сделал глубокий глоток, прогоняя острый кадык под кожей, напоминающей шкуру щипаного куренка.
Кивнул головой в знак высочайшего блаженства, придвинул второй стакан и, наполнив его пивом, поставил перед Евсеем Наумовичем. Пусть стоит.
– На поминках, говорите, были? Кто же тот счастливчик?
Евсей Наумович принял в ладонь горячую картофелину и, не выдержав, насадил на вилку, раздумывая – снять шкуру или есть так.
– Приятель мой умер. Не так, чтобы приятель, скорее – хороший знакомый.
– И от чего же это он? – спросил Афанасий.
– Говорят, тромб сорвался. Легко умер. Во сне.
– И впрямь счастливчик, – Афанасий выбрал рыбку и поискал взглядом, примериваясь, где удобней ее развалять.
Поднялся из-за стола, подошел к окну и принялся хлопать рыбьей тушкой о подоконник, роняя сизую чешую.
– Чего я боюсь, так это мучений перед смертью. Насмотрелся, когда работал в больнице сантехником, – проговорил Афанасий. – Когда наступит час – твердо решил: пущу себе пулю в лоб. Купил себе пистоль в апрашке у чернявых, пусть, думаю, лежит до поры.
– Пистолет? – недоверчиво спросил Евсей Наумович.
– А что? В Апраксином дворе что хочешь можно купить, главное, на нужного человечка наскочить. Расход, конечно, не малый для меня, но на душе спокойней. Хоть заново жизнь свою устраивай, а все – пистоль вороненый. Уверенность и душевное умиротворение через пистоль получил, во как, любезный мой Наумыч.
– А. разрешение? – спросил Евсей Наумович. – Статья есть уголовная. Без разрешения нет права на оружие.
– На кой мне разрешение, Наумыч? Я же с собой пистоль не ношу. Лежит себе в укромном месте и лежит. А придет час – нажму на курок и – бац, поздороваюсь с боженькой, отцом нашим. Без лишних хлопот для себя и для других. В жизни, Наумыч, многие проблемы решаются просто. Нужна лишь воля.
Афанасий подвел ноготь под голову рыбешки и сильным движением стянул шкурку, обнажив суховатый бочок. Положил тушку на тарелку хозяина квартиры и взялся обрабатывать вторую рыбешку, для себя.
– А верно, что вы книги пишете? – осторожно спросил Афанасий.
– Кто вам сказал?
– Тот парень, что помог вас найти.
– Дима? Пишу. Вернее писал. Статьи, заметки.
– И о чем?
– О разном.
– Выходит, вы – писатель?
– Какой я писатель? Журналист – да, – Евсею Наумовичу не хотелось продолжать эту тему. – Ну а вы чем занимаетесь?
– Я-то? Живу помаленьку. – Афанасий понюхал рыбку и подмигнул, выражая полное удовольствие. – Никогда не видел живого писателя. Нет, вру, видел. Когда работал на стройке, нам в обед как-то прислали поэта. Маленький, кособокий, в пиджачке куцем. О жизни своей рассказывал, народ в слезу вогнал. Потом стихи читал. Жалко его было.
Евсей Наумович помнил те далекие уже времена. Он и сам частенько выступал на предприятиях, рассказывал о новых книгах, о своих работах. Тогда выступал он от Бюро пропаганды, от общества «Знание». Платили не густо, но когда в месяц набегало выступлений пять-шесть, можно было и за квартиру заплатить, и за телефон. Но это в прошлом, с перестройкой все исчезло, испарилось.
– А говорите, сантехником работали в больнице, – Евсей Наумович откинул створку буфета и достал початую бутылку водки.
– И в больнице работал, и на стройке, – с одобрением во взгляде Афанасий отметил появление бутылки. – Еще в автобусе билеты продавал. Дачу сторожил в Комарове, зимой, у академика. Чем только я не занимался с тех пор, как ушел из школы.
– Так вы учитель? Почему же ушли?
– Ученики меня избили. Я труд преподавал в старших классах. Чем-то им не угодил, оболтусам. Так меня отметили, что еле выжил. Думал, с ума сойду от обиды.
– Ну а их-то засудили?
– Как же… засудишь. У всех родители бандюги или фирмачи важные. И подавать не стал, ушел из школы. Да и платили копейки. Что ж вы с водкой-то замлели? Наливайте себе, я водку с пивом не мешаю, только что лакну чуток, из уважения, грех не лакнуть, если водка на столе.
Евсей Наумович вновь уловил запах плесени, тот самый запах, каким одарил его Афанасий при прошлой встрече. Запах не стойкий, он то возникал, то пропадал. Сейчас вдруг возник, непонятно по какой причине.
– Ну, лакни, лакни, побалуй себя, – Евсей Наумович плеснул в рюмку немного водки.
Самому-то Евсею Наумовичу пить не хотелось, он также не любил водку, как и пиво – бутылка, что хранилась в шкафу, стояла там чуть ли не со Дня Победы, а с тех пор прошло несколько месяцев, по тому как за окном хмурился октябрь.
– А как ваша фамилия? – осторожно спросил Афанасий.
– Зачем вам?
– Может, я читал что-нибудь?
– Сомневаюсь. Последний раз я печатался и забыл когда.
– И на что вы живете?
Евсей Наумович лукаво усмехнулся и поднял рюмку. Не станет же он рассказывать, что живет он более чем скромно, в основном сдавая квартиру сына у Таврического сада заезжему сотруднику немецкого консульства. Да писанием заметок и небольших статеек в городские газеты, заработок неверный, кляузный, унизительный. А что поделаешь? Ведь пенсии хватает на неделю-полторы.
Водка ухнула куда-то вглубь живота. Евсей Наумович передернул плечами и отправил в рот сухой бочок рыбешки, всем своим видом одобряя солоноватый вкус.
Афанасий несколькими глотками осушил стакан с пивом и захрумкал маринованным огурчиком.
– Что, Афанасий, если я надумаю купить пистолет, можно это устроить? – как бы невзначай спросил Евсей Наумович.
– А зачем вам? – удивился Афанасий.
– Мало ли. Живу один, понимаешь. Большая квартира. Всякое может быть.
– А разрешение? – не удержался Афанасий.
– Тоже дома буду хранить, вы же храните.
– Я храню ради точки последней. Чтобы не страдать, если тяжело заболею, не мучиться перед концом.
– Может быть, я тоже.
– Духа не хватит, – ревниво перебил Афанасий.
– А у тебя хватит?
– Хватит – не хватит… А деньги уплачены, стало быть – надо будет решиться.
Афанасий проговорил это серьезно, его мелкие глазенки провалились в глубину глазниц и глядели оттуда точно из норы. Евсей Наумович улыбнулся, пытаясь сдержать смех, чтобы не обидеть гостя.
– Правда, я не так уж и дорого отдал за тот пистоль, настоящая ему цена раза в три дороже, – продолжил Афанасий. – Видно, тому абреку деньги были позарез нужны. Или хотел поскорее от пистолета избавиться.
Евсей Наумович и Афанасий просидели за столом еще минут тридцать, а то и весь час. Афанасий прикладывался к стакану, доливая пиво, по мере того как стакан пустел наполовину. Евсей Наумович тянулся к водке и, едва пригубив кончиком языка, опускал рюмку. Говорил в основном Афанасий – рассказывал о своем одиноком житье.
Евсей Наумович начинал злиться, пора и честь знать, сколько можно сидеть незваному гостю. Ну, удержал его человек на скользком дебаркадере, не дал свалиться в воду, так не изнурять же за это нудным общением. Евсей Наумович поднялся с места, ухватил спинку стула и с намеком, шумно, задвинул его под стол. Однако высказать недовольство непонятливому гостю Евсей Наумович не успел – раздался звонок в дверь. Евсей Наумович облегченно вздохнул. Правда, он никого не ждал, но нередко именно звонок в дверь разряжает ситуацию.
– К вам пришли, – засуетился Афанасий. – Я пойду, Наумыч, засиделся уж. Дайте-ка приберу за собой.
– Не надо, не надо. Я сам. Идите, Афанасий. Идите, я сам. – Евсей Наумович заспешил к двери на повторный нервный звонок.
Прильнув к глазку, Евсей Наумович увидел дворничху с обольстительной грудью, что из последних сил сдерживал тугой свитер. Рядом с ней стоял мужчина, его тоже Евсей Наумович узнал – милицейский дознаватель, что приходил в прошлую пятницу выяснять, как мог оказаться трупик младенца в мусорном баке.
2
Однажды, в конце сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года – почти за сорок пять лет до знакомства читателя с Евсеем Наумовичем Дубровским – в пирожковой, что на Невском проспекте вблизи улицы Желябова, в обеденный перерыв привычно заглянули две подруги, сотрудницы сберкассы, размещенной на углу Невского проспекта и улицы Бродского. Одну из подруг звали Наталья, вторую – Зоя. Девушки расположились за высоким круглым столиком у окна, выходящего на Невский. Перед каждой из них на тарелке лежали любимые лакомства: два изумительно вкусных жареных пирожка с мясом, один беляш – сочный, в масле, и чашка чая. Зоя заказала еще и чашку с бульоном из куриных кубиков – она жила одна и дома ее не ждал родительский обед, в отличие от Натальи, которая после работы угощалась маминой стряпней.
Наталья была старше Зои года на два – стройная блондинка с тонкими чертами несколько вытянутого лица. Высокий лоб подбивали слегка асимметрично очерченные темные брови, и эта асимметричность придавала лицу особую привлекательность. И еще тонкий носик с едва приметной аристократической горбинкой с резко вылепленными ноздрями, признак особой чувственности. Зоя внешне весьма проигрывала рядом с подругой. Ростом ниже среднего – скорее небольшого росточка, – широкоплечая, крупная голова, гладкие мышиного цвета волосы с белой строчкой пробора от затылка до лба. А очки – большие круглые – прятали близорукие глаза… Только что ямочка на подбородке – трогательная, смешная – придавала лицу Зои наивную детскость. И ямочка на левой упругой смуглой щеке. Внешность девушек контрастировала настолько, что встречный мужской взгляд видел в Наталье то, чего в ней и не было: особую девичью добродетель. Зою вообще не замечали. Однако это вызывало у Зои не зависть, а наоборот, неудержимое веселье, так как она по своей натуре была добрейшим существом, видевшим во всем промысел божий.
Наталья поверяла Зое свои тайны. Впрочем, все ее тайны, в той или иной степени, являлись и тайнами самой Зои.
Чесночно-луковый дух пирожков вкусно обволакивал нёбо. Зоя придержала у рта чашку, губами пробуя жар горячейшего бульона. Она внимательно слушала подругу, словно и не была с Натальей тогда в клубе Дома культуры пищевиков на любительском джаз-сейшене.
Играли: группа «Квадрат» из университета, диксиленд Геологического института и джаз-ансамбль Табачной фабрики под управлением Левы Моженова. Именно о нем, об этом трубаче и вещал девушкам их новый знакомый Рунич, студент пединститута. Длинный и тощий, он в течение вот уже нескольких дней появлялся в сберкассе и заглядывал поверх стеклянной служебной перегородки. Точно жираф, пялился он с высоты на сидящих за своими бюро сотрудниц сберкассы. И все ради Натальи. Рунич обычно появлялся перед самым закрытием и, пользуясь отсутствием клиентов, исходил острословием. А накануне он заявился пораньше и принялся уговаривать Наталью пойти с ним на джазовую тусовку. До тех пор, пока дежурный милиционер не выставил его на улицу, придерживая пустую кобуру, из которой свисала цепочка от муляжа пистолетной рукоятки.
– Стрелять будете? – игриво вопросил Рунич, стараясь сохранить достоинство в глазах сотрудниц сберкассы.
– А то! – важно ответил милиционер. – Ты гляди, ее батя тебе ноги из жопы повыдирает, попомнишь.
– А кто у нее батя?
– Кто, кто. Хер в манто. В собесе начальник. Оказавшись на улице, Рунич направился к служебному входу. Наталья редко выходила одна, обычно вместе с Зоей, как и на этот раз. Что испортило Руничу настроение.
– Я не просто так, – проговорил Рунич, косясь на Зою. – Созрело предложение.
– Какое предложение? – нагло вопросила Зоя. Рунич сухо глотнул воздух и пояснил, демонстративно отвернувшись от наглой пигалицы.
– В Доме культуры пищевиков намечается веселенький вечерок. Ребята играют джаз, мои друзья. У меня два билета.
– Вот и пойдите с Зоей, – Наталья подтолкнула подругу. – Она очень любит джаз.
– Бултых! – усмехнулся Рунич. – Какой сюрприз!
– Рунич, вы нахал, – проговорила Наталья. – Зоя хороший товарищ.
– Да, я товарищ что надо, – согласилась Зоя. – Я вас выручу в трудную минуту, несмотря на то, что я неказистая.
– Конечно, вы неказистая, – буркнул Рунич. – Но в клубе неважное освещение. Извините, я пошутил. На вечер пропускают всех. И бесплатно.
– И часто вы так шутите? – вопросила Наталья.
– Только когда теряю надежду, – уныло проговорил Рунич.
В Дом культуры пищевиков Рунич, Наталья и Зоя пришли в момент, когда со второго этажа рвался пронзительный звук трубы.
– Левкин почерк, узнаю, – определил Рунич. – Сейчас познакомлю. Обалденный чувак.
На втором этаже в просторном зале толпился народ, в основном молодежь. Такого скопища Зоя с Натальей явно не ожидали.
– Не робейте, тут все свои, все тут в кайф.
1 2 3 4 5 6 7 8