По-нашему говоря -- ниточка, -- удивил Артюхову таким признанием следователь. -- Но пока я за нее не брался. Вдруг оборвется...
Артюхова промолчала, с ужасом подумав о будущем свидании, но следователь, наверное, все-таки прочел ее мысли, потому что сказал с расстановкой:
-- Значит, до встречи? В семнадцать ноль-ноль?
Испуг заставил ее кивнуть.
11
Линейка в колонии -- нечто среднее между вечерней поверкой в армейской роте и подведением итогов работы в заводской бригаде. Самолет изобрел Можайский, радио -- Попов, а линейку -- Макаренко. Тот самый, что воспитывал в колонии беспризорников после гражданской войны, написал "Педагогическую поэму", а уже после смерти в тысячах портретов висел по школам, профтехучилищам и, естественно, колониям и сквозь округлые очки хмуро взирал на не воспринявших его передовой опыт потомков.
Впрочем, в этой колонии его идеи жили и отчасти побеждали. Во всяком случае, выстроенные действительно по линейке -- в четыре армейские шеренги -- девочки молча слушали речь Артюховой, односложную, но оттого и понятную: фамилия -- должность в цехе -- процент выработки -- комплимент ( или, наоборот, укор и назидание на будущее).
Ирина, наверное, внимательнее других ловила каждое слово офицера-воспитателя, но не потому, что была потрясена педагогической прозорливостью Макаренко, а оттого что очень не хотела, чтобы линейка заканчивалась. Когда Артюхова сбивалась и, потеряв фамилию в канцелярской книге, начинала ее искать, чтобы объявить, сто один процент выработала воспитанница или сто два, Ирина радовалась лишним приобретенным секундам, как голодный радуется еще нескольким хлебным крошкам, обнаруженным на казалось бы пустом столе. Из ДИЗО она вышла за несколько минут до линейки и после тихой, почти курортной недели спокойствия, когда казались такой ерундой и холод в камере, и жесткость лежака, и скудость пайка, ощущала себя птицей, вокруг которой расставлены силки, и, куда она теперь ни повернется, все равно в один из них угодит.
-- Напра-во! -- по-фельдфебельски грозно скомандовала Артюхова, и задумавшаяся Ирина сразу поняла, что линейка окончена.
Резко, словно выпускаемый из котла пар, прошипела сотня поворачивающихся на месте тапочек. Колыхнулась, враз закурилась дымками забурлившая разговорами синяя река фуфаек. Поворот мог означать только одно -- начало движения в столовую, на ужин.
-- Как там? Не бьют? -- теплым дыханием ударил Ирине в затылок чей-то вопрос.
Она обернулась и сразу узнала ту рыжую девчонку, из-за которой ее угрожала убить азиатка. Взгляд метнулся слева направо, но на узкоглазое лицо так и не наткнулся.
-- А где... ну, эта?.. -- не знала Ирина, как назвать ее.
-- Лорка, что ли? Архинчеева? -- почему-то сразу поняла рыжая и, шмыгнув маленьким, густо-густо усеянным веснушками носом, пояснила: -- Она в наряде на кухне... Так чего там: не бьют?
-- Где? -- удивленно вскинула брови Ирина.
-- Ну в этом... в ДИЗО? Я там никогда не сидела. А девки, кто был, говорили, что там контролерши самые злые, прямо звери. Дерутся -- и все. -Она опять шмыгнула носом.
-- Нет, не дерутся, -- ответила Ирина.
-- Ша-а-агом марш! -- сдвинула строй командой Артюхова.
-- А раньше, говорят, под барабан ходили! -- попыталась перекричать шелест резиновых подошв по асфальту рыжуха. -- И строевые были еще те! Часа по четыре подряд! Гоняли, пока девки на землю не грохались!
Перед узкой дверью входа в столовую строй сбился, стал разбухать. Те, кто побойчее да поблатнее, пролазили первыми, те, кто по иерархии числился чушками да шестерками, терпеливо пропускали их. Наверное, поставили бы всех крутых да бывалых во главу строя, не было бы этого столпотворения.
Рыжуха вдруг оказалась сбоку. Взяв Ирину за локоток, она привстала на цыпочки и щекотно зашептала прямо в ухо:
-- Вчера Спицу на босса зоны короновали. Ритуал был за-ка-ча-ешь-ся! -- и, сглотнув нервную слюну, заговорила о том, ради чего она, собственно, и начинала весь разговор: -- Тебе нужно к ней сходить, вроде как поздравить... Ну, и вообще показать, что ты ей покорна и власть признаешь...
Ирина раздраженно молчала. Она очень хотела оторвать цепкие пальцы рыжухи от своей руки, отойти от нее в сторону, но та поняла молчание по-своему:
-- Не упирайся! -- еще громче зашептала она, так близко придвинувшись, словно и не говорила она в ухо, а целовала своими маленькими, посиневшими от холода губками. -- Не прогнешься -- со свету сживут. Спица ж -- это... стерва еще та... И потом..."мокрое дело" на ней, ей все можно... Спица -- почти вор в законе... Понимаешь?
-- А-а-а!!! -- что-то белое с криком налетело на Ирину и сбило ее с ног.
Жесткий, еще более жесткий, чем лежак в ДИЗО, асфальт принял ее на себя, болью пронзив бедро и локоть. Голову спасли чьи-то тапочки, большие, в коричневую клеточку тапочки на ногах одной из девчонок. Скользнув по ним щекой, Ирина близко-близко перед глазами увидела серые, синие, зеленые, стволами стоящие над асфальтом ноги в шерстяных колготках, увидела черную, маслом отливающую лужу и все то же непонятно белое, сопящее, кряхтящее, барахтающееся на ней. И лишь когда это белое, упорно давящее на нее, впечатывающее Ирину лопатками в мокрый асфальт, все-таки на лопатки ее положило, она наконец-то увидела до мути близко, в упор плоское лицо с щелями на месте глаз.
-- Не дам я тибе ее! Не дам! -- захрипело лицо. -- Ана -- мой дефишка! Ана -- мой жина! А ты...
-- За что?! За что?! -- плача не от боли в плече и бедре, а от стыда, что она распластана на грязном асфальте, у ног десятков девчонок, посреди двора колонии, запричитала Ирина.
-- Ана -- мой!.. Нэ сэлуй ее, нэ сэлуй! -- трясла Архинчеева ее за грудки.
-- За что?! За что?! -- повторяла и повторяла Ирина, пытаясь оттолкнуть от себя разъяренное страшное лицо и все время скользя по чему-то мокрому, неприятному.
-- Разнимите их! -- крикнул кто-то властный.
Плоское лицо поплыло вверх, но руки все еще пытались трясти Ирину, словно хотели навеки остаться на ее груди. Как-то враз стало легко. Кто-то подхватил ее за плечи, помог встать.
-- За что?! За что?! -- уже тише повторила Ирина, шатающимся, никак не способным остановиться взглядом ошаривая все вокруг, и вдруг начала понимать: властный голос принадлежал Артюховой, белое -- это кухонный халат на Архинчеевой, а мокрый он от того, что, видимо, облила она его в посудомойке, что девчонки совсем не удивлены дракой, а тут же, как только Ирина поднялась, пошли в столовую с таким видом, будто и не люди только что валялись на грязном асфальте, а два камушка.
-- За что?! -- уже почти без сил спросила Ирина и упала лицом в мягкое плечо Артюховой.
Офицер обняла ее, ласково положив крупную ладонь на подрагивающую головку.
-- Архинчеева! -- остановила Артюхова белый халат, торопливо шмыгнувший к двери. -- Иди сюда!
Белый халат нехотя подчинился. За ним, как тень, вырос конопатый, испуганный диск лица.
-- А тебе что? -- отогнала ее Артюхова. -- Иди на ужин!
Рыжуха потопталась на месте, хотела что-то сказать, но Архинчеева отведенным за спину кулаком ткнула ее в живот, и девчонка, все так же старательно шмыгнув пятнистым носом, пятясь, пошла к столовой.
-- Почему ты затеяла драку? -- зло спросила Артюхова, но в ответ получила лишь жесткий взгляд из щелей глаз. -- Чего молчишь?
Архинчеева стояла с таким видом, словно она начальница у Артюховой, а не наоборот. Вопросы к столбу дали бы точно такие же результаты. Продолжать беседу было глупо, и Артюхова отпустила ее.
-- Иди в посудомойку! Я с тобой разберусь! -- и уже в спину ей: -Неделя в ДИЗО, считай, обеспечена!
Ирину она ни о чем не спрашивала. За уже ох какие долгие тридцать с небольшим лет жизни Артюхова повидала столько горя, страданий и боли то в детдоме, где она росла сиротой, то в интернате, то в институте, куда ее приняли скорее из жалости, чем по знаниям, а потом долго угрожали выбросить как еле-еле успевающую, что она знала до оттенков все, что сейчас чувствовала Ирина. Молчание и поглаживание ладонью по затылку -- это было все, чем она могла ей помочь. Избавить же от одиночества и страха Артюхова была не в силах.
12
-- Отряд, отбой! -- задорно прокричала девчушка-дневальная и щелкнула выключателем.
Тьма из окон хлынула в комнату и почему-то сделала каждый звук острее и громче. А может, оттого что опасность стала ближе? Ирина съежилась под одеялом, неприятно ощущая ушибленные, саднящие бедро и локоть. Архинчееву действительно посадили в ДИЗО, и можно было немного расслабиться, но ее, как назло, стал бить озноб.
Стук зубов заглушил все звуки вокруг. Ирина на время перестала ощущать себя в комнате. Словно подняло ее над землей, в безмолвие, оторвало от всего, что окружало, и несло, несло, а зубы стучали вроде бы и не от нервов, а оттого что холодно, очень холодно на такой чудовищной высоте над осенней русской землей.
Первым разорвал глухоту чей-то смех, потом скрипнула совсем близко кровать. Ирина сделала усилие над собой, попыталась расслабиться, и это у нее получилось. Страх помог ей.
Она снова вслушалась в тьму и снова уловила легкий смех, поскрипывания стальных петель, то ли поцелуи, то ли чьи-то причмокивания. После выхода из ДИЗО ей дали другое спальное место, но оно тоже оказалось крайним в ряду двухъярусных коек, и вновь справа от нее жило странной жизнью море звуков.
Ирина повернула голову вправо, потому что в любом из доносящихся справа шумов могла скрываться опасность, и чуть не вскрикнула от испуга, потому что неожиданность появилась слева.
-- Молчи! -- прошипел кто-то тоненьким голоском и, забравшись под Ирино одеяло, пояснил: -- Это я!
"Рыжуха", -- узнала голос Ирина и еле уняла разогнавшееся сердце. А девчонка все мостилась и мостилась сбоку, стараясь своей ногой заплести ее ногу.
-- Ты чего? -- попыталась отстраниться Ирина.
-- Я тебя люблю, -- тихо простонала рыжуха. -- Давай дружить.
-- Ты с ума сошла, -- села Ирина на кровати. -- Иди к себе.
-- Мне-е хо-о-олодно, -- протянула рыжуха. -- Согрей меня... Лорка... Ну, нету Лорки, на неделю законопатили...
-- Иди к себе. Я спать хочу.
-- Не прогоняй, миленькая, не прогоняй, -- ткнулась Ирине в живот головой рыжуха. -- Лорка грубая, злая. Я не люблю ее. Я хочу с тобой...
-- Тогда я уйду, -- твердо сказала Ирина, тут же с ужасом подумав, что уходить-то как раз и некуда.
-- Не обижай меня, не обижай...
Узкая кисть с тонкими подрагивающими пальчиками гладила бедро Ирины, гладила почему-то точно по ушибленному месту, и это одновременно было и приятно, и страшно.
-- Тебе нужно сходить к Спице, -- совсем о другом вдруг заговорила рыжуха. -- Она сейчас внизу, во втором отряде... Она еще не совсем забалдела... Там, внизу... они отмечают, что Спица стала бугром... ну, или боссом колонии. Я точно не знаю, как это называется. Я за тебя очень боюсь. Спица очень... ну, очень мстительная. Она на воле девку только из обиды, что за той все парни ходили, а за Спицей никто, ножом... ну, и...
-- Зачем ты мне это рассказываешь? -- очень хотела освободить живот от маленькой рыжухиной головки Ирина, но не могла этого сделать. --Зачем?
-- Я хочу тебя спасти. Если Спица увидит, что ты ее признала, она отстанет...
-- Или рабыней сделает? -- невидяще смотрела в тьму Ирина.
-- Не-ет. У нее своих шестерок полно. И кому ее белье стирать, и кому пайку лишнюю с кухни притаранить, и кому за нее норму на швейке отбабахать...
-- Оставь меня в покое, -- все-таки надавила ладонями на голову рыжухи Ирина. -- Я умоляю, дай побыть одной...
-- ... И кому за нее наряд отстоять, и кому посылки для нее у молодых отобрать, -- упорно не замечала ее ладоней рыжуха. -- А ты мне очень нравишься. Я тебя... Ты чего? -- наконец заметила она отталкивающее движение Ирины.
-- Умоляю, дай заснуть...
-- Прости... если что, прости, -- неожиданно быстро сквозь ночнушку поцеловала рыжуха Ирино бедро. -- Что прикажешь, то и сделаю. Я и от Лорки уйду, если скажаешь... Только позови. А Лорку не бойся. Ты ее запросто поборешь. Она совсем правил самбо или там каратэ не знает. Дашь ей по роже -- и я твоя... Ладно?
Кажется, она умоляющим взглядом сквозь темноту пыталась что-то высмотреть на лице Ирины. Это уже было невыносимо.
-- Ладно, -- выдохнула Ирина, и рыжуха бабочкой выпорхнула из-под одеяла, босиком зашлепала по полу...
13
Время омертвляло звуки. Сначала стих чей-то шепот, потом поскрипывания, затем вздохи. И когда где-то в глубине уже звенящей тишины проклюнулся робкий храп, Ирина поняла, что нужно что-то делать.
У нее не было плана, она не знала, что именно от нее требуется. Что-то всесильное, стоящее над ней, ждущее от нее действий, заставило ее встать, тихо одеться.
Ирина на цыпочках подошла к окну. Ночь если и была, то только здесь, в спальной комнате, да еще где-то далеко-далеко, за теряющейся границей света, которым щедро обливали двор колонии, забор и две полосы сетки-путанки, вышки, часть поля за забором яркие, мощные прожектора. Свет казался самым страшным врагом, но она его не испугалась. Гораздо страшнее были люди, а если уж точнее, то та девчонка, что спала или делала вид, что спит, где-то совсем рядом: может, в их комнате, может, этажом ниже. Этажом ниже? Ирина вспомнила рассказ рыжухи о Спице, отмечающей где-то на втором этаже свое коронование, и рука сама собой сдернула с койки одеяло.
Сложив его в несколько слоев, Ирина немного помешкала и, осмелев, сняла и одеяло с одной из пустовавших коек верхнего яруса. Тоже свернула его и скользнула к двери.
На площадке второго этажа замерла, перестала дышать. Наверное, если бы в этот момент ущипнула сама себя, то ничего бы не почувствовала -- до того хотелось ей раствориться в воздухе, стать частью тишины. Нет, никаких звуков гульбы из спального помещения второго отряда не доносилось. Все так же не дыша, Ирина спустилась по лестнице и чуть не вскрикнула.
У самого выхода из корпуса на перевернутой деревянной таре из-под бутылок сидела контролерша. Тень скрывала ее лицо, и только по голове, склонившейся на плечо, Ирина догадалась, что та спит. Рация, аккуратно упакованная в истертый коричневый чехольчик, похрустывала эфирными шумами у нее в крепко сжатых пальцах, а по сержантскому погону ветерок гонял туда-сюда черную прядь волос.
И до того захотелось Ирине, чтобы спали и остальные контролерши в колонии, и начальник караула, и младшие инспектора на вышках, и оператор на вышке возле КПП, самый страшный охранник, потому что не своими глазами видит он все вокруг, а объективами видеокамер, терпеливо всасывающих на экраны в операторской все происходящее на контрольно-следовой полосе и вокруг нее. И до того поверила в это свое желание Ирина, что и посмелее стала. Все, почти все рассказала ей Ольга за неделю отсидки о системе охраны в колонии, но не убедила, что бежать невозможно. А если эту Ольгину обреченность не принимать всерьез? А если действительно все спят?
Мышкой выскользнула Ирина из жилкорпуса, пробежала вдоль здания. Заглянула за угол -- никого. Метнулась к школе, прижалась спиной к холодной, сырой стене.
Наверное, на улице было зябко, а, может, даже и холодно, но так горели щеки и так молотило сердце, что тропиками казалось все вокруг. Ирина вскинула голову и увидела висящий на высоте примерно десяти метров телефонный провод. Скорее всего, по такому же проводу пытался бежать из колонии Ольгин жених. Но не было таких сил в руках у Ирины, не было.
Взгляд упал на металлическую сетку, по верху которой спутавшимися женскими волосами лежали витки металлической проволоки. Сунешь руку или ногу -- сразу запутаешься. Сквозь ячейки сетки еще одна такая же, а еще дальше -- забор. "Запретная зона", -- наконец вспомнила Ирина, как называются вместе все эти жуткие сооружения, и слово "зона" остро напомнило ей, что где-то вне этой зоны есть свобода, есть место прозрачного пустого воздуха, а внутри него -- города, поля, леса, дома, а в одном из домов -мама, милая, любимая, проплакавшая все глаза и, наверное, все еще плачущая.
-- Ма-а-ама, -- тихо, помимо воли выдавила из пересохшего горла Ирина и метнулась к металлической сетке.
Ее сразу залило светом. Сердце ухало где-то у висков, а не в груди, словно оно само тянуло ввысь, на волю, и хотело туда попасть быстрее своей хозяйки, руки никак не могли развернуть одеяло, а когда все-таки развернули, то никак не могли забросить его поверх сетки-путанки. А когда забросили, как-то глуше и тише забилось сердце, и свет стал казаться не таким ярким, и мысль о том, что все охранники спят, из мысли превратилась в уверенность.
Вторым одеялом Ирина покрыла первое, так и не поняв, какое же из них -- ее собственное, и, цепляясь пальцами за ячейки сетки, полезла наверх. Сетка звенела, качалась под весом Ирины, но она все же смогла вскарабкаться до ее верха и сквозь одеяло ухватиться за сетку-путанку. Та мягко, совсем не сопротивляясь, поплыла вниз, и Ирина поняла, что на одних руках через сетку не перелезет.
Она попыталась вскинуть наверх правую ногу и вдруг поняла, что кто-то цепко держит ее за левую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Артюхова промолчала, с ужасом подумав о будущем свидании, но следователь, наверное, все-таки прочел ее мысли, потому что сказал с расстановкой:
-- Значит, до встречи? В семнадцать ноль-ноль?
Испуг заставил ее кивнуть.
11
Линейка в колонии -- нечто среднее между вечерней поверкой в армейской роте и подведением итогов работы в заводской бригаде. Самолет изобрел Можайский, радио -- Попов, а линейку -- Макаренко. Тот самый, что воспитывал в колонии беспризорников после гражданской войны, написал "Педагогическую поэму", а уже после смерти в тысячах портретов висел по школам, профтехучилищам и, естественно, колониям и сквозь округлые очки хмуро взирал на не воспринявших его передовой опыт потомков.
Впрочем, в этой колонии его идеи жили и отчасти побеждали. Во всяком случае, выстроенные действительно по линейке -- в четыре армейские шеренги -- девочки молча слушали речь Артюховой, односложную, но оттого и понятную: фамилия -- должность в цехе -- процент выработки -- комплимент ( или, наоборот, укор и назидание на будущее).
Ирина, наверное, внимательнее других ловила каждое слово офицера-воспитателя, но не потому, что была потрясена педагогической прозорливостью Макаренко, а оттого что очень не хотела, чтобы линейка заканчивалась. Когда Артюхова сбивалась и, потеряв фамилию в канцелярской книге, начинала ее искать, чтобы объявить, сто один процент выработала воспитанница или сто два, Ирина радовалась лишним приобретенным секундам, как голодный радуется еще нескольким хлебным крошкам, обнаруженным на казалось бы пустом столе. Из ДИЗО она вышла за несколько минут до линейки и после тихой, почти курортной недели спокойствия, когда казались такой ерундой и холод в камере, и жесткость лежака, и скудость пайка, ощущала себя птицей, вокруг которой расставлены силки, и, куда она теперь ни повернется, все равно в один из них угодит.
-- Напра-во! -- по-фельдфебельски грозно скомандовала Артюхова, и задумавшаяся Ирина сразу поняла, что линейка окончена.
Резко, словно выпускаемый из котла пар, прошипела сотня поворачивающихся на месте тапочек. Колыхнулась, враз закурилась дымками забурлившая разговорами синяя река фуфаек. Поворот мог означать только одно -- начало движения в столовую, на ужин.
-- Как там? Не бьют? -- теплым дыханием ударил Ирине в затылок чей-то вопрос.
Она обернулась и сразу узнала ту рыжую девчонку, из-за которой ее угрожала убить азиатка. Взгляд метнулся слева направо, но на узкоглазое лицо так и не наткнулся.
-- А где... ну, эта?.. -- не знала Ирина, как назвать ее.
-- Лорка, что ли? Архинчеева? -- почему-то сразу поняла рыжая и, шмыгнув маленьким, густо-густо усеянным веснушками носом, пояснила: -- Она в наряде на кухне... Так чего там: не бьют?
-- Где? -- удивленно вскинула брови Ирина.
-- Ну в этом... в ДИЗО? Я там никогда не сидела. А девки, кто был, говорили, что там контролерши самые злые, прямо звери. Дерутся -- и все. -Она опять шмыгнула носом.
-- Нет, не дерутся, -- ответила Ирина.
-- Ша-а-агом марш! -- сдвинула строй командой Артюхова.
-- А раньше, говорят, под барабан ходили! -- попыталась перекричать шелест резиновых подошв по асфальту рыжуха. -- И строевые были еще те! Часа по четыре подряд! Гоняли, пока девки на землю не грохались!
Перед узкой дверью входа в столовую строй сбился, стал разбухать. Те, кто побойчее да поблатнее, пролазили первыми, те, кто по иерархии числился чушками да шестерками, терпеливо пропускали их. Наверное, поставили бы всех крутых да бывалых во главу строя, не было бы этого столпотворения.
Рыжуха вдруг оказалась сбоку. Взяв Ирину за локоток, она привстала на цыпочки и щекотно зашептала прямо в ухо:
-- Вчера Спицу на босса зоны короновали. Ритуал был за-ка-ча-ешь-ся! -- и, сглотнув нервную слюну, заговорила о том, ради чего она, собственно, и начинала весь разговор: -- Тебе нужно к ней сходить, вроде как поздравить... Ну, и вообще показать, что ты ей покорна и власть признаешь...
Ирина раздраженно молчала. Она очень хотела оторвать цепкие пальцы рыжухи от своей руки, отойти от нее в сторону, но та поняла молчание по-своему:
-- Не упирайся! -- еще громче зашептала она, так близко придвинувшись, словно и не говорила она в ухо, а целовала своими маленькими, посиневшими от холода губками. -- Не прогнешься -- со свету сживут. Спица ж -- это... стерва еще та... И потом..."мокрое дело" на ней, ей все можно... Спица -- почти вор в законе... Понимаешь?
-- А-а-а!!! -- что-то белое с криком налетело на Ирину и сбило ее с ног.
Жесткий, еще более жесткий, чем лежак в ДИЗО, асфальт принял ее на себя, болью пронзив бедро и локоть. Голову спасли чьи-то тапочки, большие, в коричневую клеточку тапочки на ногах одной из девчонок. Скользнув по ним щекой, Ирина близко-близко перед глазами увидела серые, синие, зеленые, стволами стоящие над асфальтом ноги в шерстяных колготках, увидела черную, маслом отливающую лужу и все то же непонятно белое, сопящее, кряхтящее, барахтающееся на ней. И лишь когда это белое, упорно давящее на нее, впечатывающее Ирину лопатками в мокрый асфальт, все-таки на лопатки ее положило, она наконец-то увидела до мути близко, в упор плоское лицо с щелями на месте глаз.
-- Не дам я тибе ее! Не дам! -- захрипело лицо. -- Ана -- мой дефишка! Ана -- мой жина! А ты...
-- За что?! За что?! -- плача не от боли в плече и бедре, а от стыда, что она распластана на грязном асфальте, у ног десятков девчонок, посреди двора колонии, запричитала Ирина.
-- Ана -- мой!.. Нэ сэлуй ее, нэ сэлуй! -- трясла Архинчеева ее за грудки.
-- За что?! За что?! -- повторяла и повторяла Ирина, пытаясь оттолкнуть от себя разъяренное страшное лицо и все время скользя по чему-то мокрому, неприятному.
-- Разнимите их! -- крикнул кто-то властный.
Плоское лицо поплыло вверх, но руки все еще пытались трясти Ирину, словно хотели навеки остаться на ее груди. Как-то враз стало легко. Кто-то подхватил ее за плечи, помог встать.
-- За что?! За что?! -- уже тише повторила Ирина, шатающимся, никак не способным остановиться взглядом ошаривая все вокруг, и вдруг начала понимать: властный голос принадлежал Артюховой, белое -- это кухонный халат на Архинчеевой, а мокрый он от того, что, видимо, облила она его в посудомойке, что девчонки совсем не удивлены дракой, а тут же, как только Ирина поднялась, пошли в столовую с таким видом, будто и не люди только что валялись на грязном асфальте, а два камушка.
-- За что?! -- уже почти без сил спросила Ирина и упала лицом в мягкое плечо Артюховой.
Офицер обняла ее, ласково положив крупную ладонь на подрагивающую головку.
-- Архинчеева! -- остановила Артюхова белый халат, торопливо шмыгнувший к двери. -- Иди сюда!
Белый халат нехотя подчинился. За ним, как тень, вырос конопатый, испуганный диск лица.
-- А тебе что? -- отогнала ее Артюхова. -- Иди на ужин!
Рыжуха потопталась на месте, хотела что-то сказать, но Архинчеева отведенным за спину кулаком ткнула ее в живот, и девчонка, все так же старательно шмыгнув пятнистым носом, пятясь, пошла к столовой.
-- Почему ты затеяла драку? -- зло спросила Артюхова, но в ответ получила лишь жесткий взгляд из щелей глаз. -- Чего молчишь?
Архинчеева стояла с таким видом, словно она начальница у Артюховой, а не наоборот. Вопросы к столбу дали бы точно такие же результаты. Продолжать беседу было глупо, и Артюхова отпустила ее.
-- Иди в посудомойку! Я с тобой разберусь! -- и уже в спину ей: -Неделя в ДИЗО, считай, обеспечена!
Ирину она ни о чем не спрашивала. За уже ох какие долгие тридцать с небольшим лет жизни Артюхова повидала столько горя, страданий и боли то в детдоме, где она росла сиротой, то в интернате, то в институте, куда ее приняли скорее из жалости, чем по знаниям, а потом долго угрожали выбросить как еле-еле успевающую, что она знала до оттенков все, что сейчас чувствовала Ирина. Молчание и поглаживание ладонью по затылку -- это было все, чем она могла ей помочь. Избавить же от одиночества и страха Артюхова была не в силах.
12
-- Отряд, отбой! -- задорно прокричала девчушка-дневальная и щелкнула выключателем.
Тьма из окон хлынула в комнату и почему-то сделала каждый звук острее и громче. А может, оттого что опасность стала ближе? Ирина съежилась под одеялом, неприятно ощущая ушибленные, саднящие бедро и локоть. Архинчееву действительно посадили в ДИЗО, и можно было немного расслабиться, но ее, как назло, стал бить озноб.
Стук зубов заглушил все звуки вокруг. Ирина на время перестала ощущать себя в комнате. Словно подняло ее над землей, в безмолвие, оторвало от всего, что окружало, и несло, несло, а зубы стучали вроде бы и не от нервов, а оттого что холодно, очень холодно на такой чудовищной высоте над осенней русской землей.
Первым разорвал глухоту чей-то смех, потом скрипнула совсем близко кровать. Ирина сделала усилие над собой, попыталась расслабиться, и это у нее получилось. Страх помог ей.
Она снова вслушалась в тьму и снова уловила легкий смех, поскрипывания стальных петель, то ли поцелуи, то ли чьи-то причмокивания. После выхода из ДИЗО ей дали другое спальное место, но оно тоже оказалось крайним в ряду двухъярусных коек, и вновь справа от нее жило странной жизнью море звуков.
Ирина повернула голову вправо, потому что в любом из доносящихся справа шумов могла скрываться опасность, и чуть не вскрикнула от испуга, потому что неожиданность появилась слева.
-- Молчи! -- прошипел кто-то тоненьким голоском и, забравшись под Ирино одеяло, пояснил: -- Это я!
"Рыжуха", -- узнала голос Ирина и еле уняла разогнавшееся сердце. А девчонка все мостилась и мостилась сбоку, стараясь своей ногой заплести ее ногу.
-- Ты чего? -- попыталась отстраниться Ирина.
-- Я тебя люблю, -- тихо простонала рыжуха. -- Давай дружить.
-- Ты с ума сошла, -- села Ирина на кровати. -- Иди к себе.
-- Мне-е хо-о-олодно, -- протянула рыжуха. -- Согрей меня... Лорка... Ну, нету Лорки, на неделю законопатили...
-- Иди к себе. Я спать хочу.
-- Не прогоняй, миленькая, не прогоняй, -- ткнулась Ирине в живот головой рыжуха. -- Лорка грубая, злая. Я не люблю ее. Я хочу с тобой...
-- Тогда я уйду, -- твердо сказала Ирина, тут же с ужасом подумав, что уходить-то как раз и некуда.
-- Не обижай меня, не обижай...
Узкая кисть с тонкими подрагивающими пальчиками гладила бедро Ирины, гладила почему-то точно по ушибленному месту, и это одновременно было и приятно, и страшно.
-- Тебе нужно сходить к Спице, -- совсем о другом вдруг заговорила рыжуха. -- Она сейчас внизу, во втором отряде... Она еще не совсем забалдела... Там, внизу... они отмечают, что Спица стала бугром... ну, или боссом колонии. Я точно не знаю, как это называется. Я за тебя очень боюсь. Спица очень... ну, очень мстительная. Она на воле девку только из обиды, что за той все парни ходили, а за Спицей никто, ножом... ну, и...
-- Зачем ты мне это рассказываешь? -- очень хотела освободить живот от маленькой рыжухиной головки Ирина, но не могла этого сделать. --Зачем?
-- Я хочу тебя спасти. Если Спица увидит, что ты ее признала, она отстанет...
-- Или рабыней сделает? -- невидяще смотрела в тьму Ирина.
-- Не-ет. У нее своих шестерок полно. И кому ее белье стирать, и кому пайку лишнюю с кухни притаранить, и кому за нее норму на швейке отбабахать...
-- Оставь меня в покое, -- все-таки надавила ладонями на голову рыжухи Ирина. -- Я умоляю, дай побыть одной...
-- ... И кому за нее наряд отстоять, и кому посылки для нее у молодых отобрать, -- упорно не замечала ее ладоней рыжуха. -- А ты мне очень нравишься. Я тебя... Ты чего? -- наконец заметила она отталкивающее движение Ирины.
-- Умоляю, дай заснуть...
-- Прости... если что, прости, -- неожиданно быстро сквозь ночнушку поцеловала рыжуха Ирино бедро. -- Что прикажешь, то и сделаю. Я и от Лорки уйду, если скажаешь... Только позови. А Лорку не бойся. Ты ее запросто поборешь. Она совсем правил самбо или там каратэ не знает. Дашь ей по роже -- и я твоя... Ладно?
Кажется, она умоляющим взглядом сквозь темноту пыталась что-то высмотреть на лице Ирины. Это уже было невыносимо.
-- Ладно, -- выдохнула Ирина, и рыжуха бабочкой выпорхнула из-под одеяла, босиком зашлепала по полу...
13
Время омертвляло звуки. Сначала стих чей-то шепот, потом поскрипывания, затем вздохи. И когда где-то в глубине уже звенящей тишины проклюнулся робкий храп, Ирина поняла, что нужно что-то делать.
У нее не было плана, она не знала, что именно от нее требуется. Что-то всесильное, стоящее над ней, ждущее от нее действий, заставило ее встать, тихо одеться.
Ирина на цыпочках подошла к окну. Ночь если и была, то только здесь, в спальной комнате, да еще где-то далеко-далеко, за теряющейся границей света, которым щедро обливали двор колонии, забор и две полосы сетки-путанки, вышки, часть поля за забором яркие, мощные прожектора. Свет казался самым страшным врагом, но она его не испугалась. Гораздо страшнее были люди, а если уж точнее, то та девчонка, что спала или делала вид, что спит, где-то совсем рядом: может, в их комнате, может, этажом ниже. Этажом ниже? Ирина вспомнила рассказ рыжухи о Спице, отмечающей где-то на втором этаже свое коронование, и рука сама собой сдернула с койки одеяло.
Сложив его в несколько слоев, Ирина немного помешкала и, осмелев, сняла и одеяло с одной из пустовавших коек верхнего яруса. Тоже свернула его и скользнула к двери.
На площадке второго этажа замерла, перестала дышать. Наверное, если бы в этот момент ущипнула сама себя, то ничего бы не почувствовала -- до того хотелось ей раствориться в воздухе, стать частью тишины. Нет, никаких звуков гульбы из спального помещения второго отряда не доносилось. Все так же не дыша, Ирина спустилась по лестнице и чуть не вскрикнула.
У самого выхода из корпуса на перевернутой деревянной таре из-под бутылок сидела контролерша. Тень скрывала ее лицо, и только по голове, склонившейся на плечо, Ирина догадалась, что та спит. Рация, аккуратно упакованная в истертый коричневый чехольчик, похрустывала эфирными шумами у нее в крепко сжатых пальцах, а по сержантскому погону ветерок гонял туда-сюда черную прядь волос.
И до того захотелось Ирине, чтобы спали и остальные контролерши в колонии, и начальник караула, и младшие инспектора на вышках, и оператор на вышке возле КПП, самый страшный охранник, потому что не своими глазами видит он все вокруг, а объективами видеокамер, терпеливо всасывающих на экраны в операторской все происходящее на контрольно-следовой полосе и вокруг нее. И до того поверила в это свое желание Ирина, что и посмелее стала. Все, почти все рассказала ей Ольга за неделю отсидки о системе охраны в колонии, но не убедила, что бежать невозможно. А если эту Ольгину обреченность не принимать всерьез? А если действительно все спят?
Мышкой выскользнула Ирина из жилкорпуса, пробежала вдоль здания. Заглянула за угол -- никого. Метнулась к школе, прижалась спиной к холодной, сырой стене.
Наверное, на улице было зябко, а, может, даже и холодно, но так горели щеки и так молотило сердце, что тропиками казалось все вокруг. Ирина вскинула голову и увидела висящий на высоте примерно десяти метров телефонный провод. Скорее всего, по такому же проводу пытался бежать из колонии Ольгин жених. Но не было таких сил в руках у Ирины, не было.
Взгляд упал на металлическую сетку, по верху которой спутавшимися женскими волосами лежали витки металлической проволоки. Сунешь руку или ногу -- сразу запутаешься. Сквозь ячейки сетки еще одна такая же, а еще дальше -- забор. "Запретная зона", -- наконец вспомнила Ирина, как называются вместе все эти жуткие сооружения, и слово "зона" остро напомнило ей, что где-то вне этой зоны есть свобода, есть место прозрачного пустого воздуха, а внутри него -- города, поля, леса, дома, а в одном из домов -мама, милая, любимая, проплакавшая все глаза и, наверное, все еще плачущая.
-- Ма-а-ама, -- тихо, помимо воли выдавила из пересохшего горла Ирина и метнулась к металлической сетке.
Ее сразу залило светом. Сердце ухало где-то у висков, а не в груди, словно оно само тянуло ввысь, на волю, и хотело туда попасть быстрее своей хозяйки, руки никак не могли развернуть одеяло, а когда все-таки развернули, то никак не могли забросить его поверх сетки-путанки. А когда забросили, как-то глуше и тише забилось сердце, и свет стал казаться не таким ярким, и мысль о том, что все охранники спят, из мысли превратилась в уверенность.
Вторым одеялом Ирина покрыла первое, так и не поняв, какое же из них -- ее собственное, и, цепляясь пальцами за ячейки сетки, полезла наверх. Сетка звенела, качалась под весом Ирины, но она все же смогла вскарабкаться до ее верха и сквозь одеяло ухватиться за сетку-путанку. Та мягко, совсем не сопротивляясь, поплыла вниз, и Ирина поняла, что на одних руках через сетку не перелезет.
Она попыталась вскинуть наверх правую ногу и вдруг поняла, что кто-то цепко держит ее за левую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26