Мама, вниз, вниз посмотри! Вертолеты летят.
Ниже и вправду летели вертолеты - три, четыре, может быть, и больше... Они направлялись на север, пересекая курс авиалайнера.
Геологи, - знающе пояснил пассажир за спиной.
БЕЗРЫБЬЕ
Затворники и затворницы Безрыбья вышли на ежевечернюю закатницу, когда темнеющее декабрьское небо прошила серебристая стрела стонущего в падении авиалайнера. Юдо вышло из пике, пропахало железным брюхом верхушки сосен и исчезло в стороне Чум-озера.
Старец Кирьяк (Кириак) по прозвищу Нога (вместо правой была деревянная култыха) проводил взглядом знамение и горестно развел руками, показывая народу (а всего перед ним стояло 6 человек), что ничего хорошего в этой жизни уже не предвидится, что где-то там, за непроходимыми лесами и высокими горами триста лет празднует свою победу железный сатанаил, растет вавилонская башня, отбивают топотуху срамные девки и непотребные козлища в человеческих личинах.
Братья и сестры давно уже все понимали без слов, научились определять мысли по движению зрачков и дрожанию губ. Тем более, максимум информации нес жест 208-летнего Кирьяка.
Трудно было назвать "староверами" эту небольшую общину, отделившуюся от мира в 1714 году. Тогда их было более сотни, всего лишь несколько стариков, остальные - молоды и полны сил, веры и знания. Место для скита нашел тогдашний "водитель" Мануил, строгий книжник и постник, ярый, до экстаза, молитвенник и - весьма скорый на расправу с непокорными. Он и принес в Безрыбье на своих плечах восьмипудовый сундук с правильными книгами, по которым и текла жизнь общины вплоть до пожара в 1764 году, уничтожившего почти всю уникальную библиотеку. Мануил не вынес потрясения пожаром - и скончался в беспамятстве через несколько дней.
С той поры Безрыбье медленно стало превращаться из раскольничьего скита в нечто вроде современной секты сверхоригинального Порфирия Сидорова, ходившего зимой в трусах и называвшего тараканов и клопов "милашками".
Лично Кирьяк-Нога исповедовал, подобно Сидорову, культ здоровья и силы, к 60 годам мог обходиться без воды, еды и воздуха 15-20 дней, к 150 овладел телепатией в пределах собственного небогатого словаря, простым гипнозом и даже мог телепортироваться на небольшие (до километра) расстояния, чего, впрочем, не делал никогда - из боязни оказаться дезориентированным. Читать он не умел, так что опасения отца Василия насчет "буквы" были напрасны: Священное Писание "водитель" Кирьяк-Нога знал фрагментарно, в вольном переложении отца и старших братьев, последний из которых, Фронтасий-Око, погиб в схватке с гигантской ракукой 196 лет назад.
Обрядовая система безрыбцев была проста: утром - встреча солнышка, вечером - проводы... Оба действа сопровождались пением короткого гимна "Нерушима, яко сила...", сочиненного самим Кирьяком лет 90 назад.
Безрыбцы из нужды вернулись к ветхозаветным семейным принципам: братья женились на сестрах, матери жили с детьми; это привело к тому, что последние приплоды оказались нежизнеспособны: кто умер при рождении, кто после, от детских недугов. Единственный выживший, двадцатилетний Фомка, был вроде юродивого, материл старца, плевался на закат, неделями пропадал в тайге и даже появлялся иногда в Злоямово - менял кедровые орехи на "Беломор". Батюшка Нога тоже плюнул на Фомку, сквозь пальцы смотрел на его табачные и таежные увлечения: в семье не без урода. Его не считали, хотя он был восьмой. На этом уроде, похоже, должна была завершиться история "Безрыбья", полная темноты, страха и греха.
После проводов солнышка, коротко поразмыслив о страховидном явлении ревущей птицы, Кирьяк-Нога решил сдвинуть общину с насиженного места и удалиться на север, откуда приходили в его чуткий мозг невнятные телепатические слухи о великом множестве братьев, живущих в уютных обителях. Обители эти, слышал Кирьяк, находись в нескольких верстах от Безрыбья и были надежно ограждены от дьявольского мира: никто не мог проникнуть в них, никто не мог их покинуть против воли начальствующих. Туда-то, в нетронутую благодать уединения, и намеревался завтра сразу после восходницы (встречи солнышка) повести свою братию "водитель" Кирьяк-Нога.
Ночью в южной стороне были слышны странные звуки: то как будто бесы хлопали в ладони и раскручивали на бечевах свои дьявольские трещотки, то как будто падали с неба на землю гигантские яйца... Это было второе знамение.
Обитатели Безрыбья, оповещенные о предстоящем странствии, готовились по-разному: кто отсыпался, кто чинил одежду в свете плошки, наполненной ракучьим жиром...
Фомка сидел на прогнившем скрипучем крылечке. Со стороны леса его совсем не было видно, лишь медленно двигался во тьме маленький красный огонек папиросы. Раз только луна высветила никогда не сходившую с лица урода белозубую плейбоевскую улыбку.
НЕДОСТОЙНЫЙ ИЕРЕЙ И ЧУРКА (окончание)
Чурка лежал на кровати отца Василия. Чуть скосив глаза он видел справа, в окне, силуэт одноглавого храма с крестом и мерцающую бесчисленными звездами тьму. Что-то ещё более темное подступало к его ложу с левой стороны, огромное бесформенное существо.
Он уже согласился со смертью, как с единственно возможным выходом из нестерпимой боли, тоски и неожиданного страха. Совсем недавно - когда? он, Чурка, и друзья его Теря, Махновец и Дрючок, покурив анаши в лесочке возле аэропорта Домодедово, обсуждали предстоящие в зонах Зимлага значительные события. Красивой телке они помогли купить билет на самолет, и она отправилась на свидание к мужу в Зимлаг, в тот самый поселок Льдистый, куда и они держали курс - поддержать Монгола и большой хипиш на "семерке". А сегодня кто-то выстроил каменную стену, отделившую его, Чурку, от остального мира. За стеной остались мертвые Махновец, Теря, Юрик Дрючок и, может быть, живой ещё корешок Жихарь Тульский, черный "Лексус" в гараже на Нагатинской улице, упавший самолет, чемоданчик с общаковскими долларами, Москва, тайга, Сочи, Зимлаг, мертвые и живые. Хотелось найти объяснение всему, что было: казалось, что вот-вот загремят железные засовы, звякнут ключи и замки, войдут пупкари-стражники и поведут по длинному коридору очередной тюрьмы к очередному дознавателю. Нужно было срочно размыслить: отвечать или идти в полную несознанку? Но, кроме правды, ничего на ум не шло. Кто-то, чересчур добрый, словно отец, заглядывал в самое сердце, и оно сжималось от этого взгляда.
Василий Чурка, оказался по документам Прохоровым, сыном Григория.
Только что батюшка Василий прочел вслух 23-ю главу Святого Благовествования от Луки и принял от умирающего очень подробную исповедь по чину "Егда случится вскоре больному дати причастие"; правда, раб Божий уже не мог вымолвить ни слова, и священнику пришлось говорить как бы за него, исполнившись сознанием и верой исповедываемого.
Всякий раз, когда иерей называл какой-нибудь грех, Василий Прохоров медленно закрывал и тут же открывал глаза в знак согласия. Начали с малых и перешли к тяжким, а Василий все сдвигал и раздвигал веки, не пропуская не единого упоминания. Часа через два стало пусто в кладезе грехов, что добровольно взвалил на себя отец Василий. Он возложил епитрахиль на голову кающегося и произнес важные слова...
После чего - причастил умирающего.
Лицо Василия Чурки-Прохорова изменилось. Он вдруг стал усиленно шевелить губами, пытаясь выдавить из себя некие очень важные слова. Иерей пристально посмотрел на него, и Вася, оставив попытку молвить слово, клонился головой влево, косил глаза, пытаясь рассмотреть что-то, чего не видел сам священник.
"Может быть, может быть... - пробормотал иерей, догадываясь.
Василий тоже утвердительно прикрыл и снова открыл очи, и попытался сложить из потрескавшихся губ подобие улыбки. Но ничего не получилось.
Батюшка осторожно снял с него тяжелую от воды и крови кожаную куртку. Ему показалось, что такая одежда не подобает телу, расстающемуся с душой, равно как не подобает она и душе, обретающей вечность.
ЗИМЛАГ
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТЕОРЕТИКА
Шахов принимал участие в бунте - не мог не принять, поскольку, с одной стороны, руководствовался в своей тюремно-лагерной жизни теми же законами, что и большинство зеков, а с другой стороны, его личные принципы не могли оставить его безучастным к практике того, чему он в теории посвятил обширную часть своей жизни.
Он, впрочем, не сделал ни малейшего шага, ни попытки, чтобы как-то повлиять на ход событий. Все шло так, как он и предполагал, о чем и предупредил Монгола. Тот, впрочем, явно неохотно беседовал с ним и, если и верил теории, то тоже с неохотой, натужно преодолевая в себе какое-то невидимое препятствие.
Но "правда Шахова" была налицо: никакое руководство, даже самое умелое, жесткое и суровое, не могло направить бунт в организованное русло. Нонсенс: организованный бунт; можно организовать, подготовить лишь вспышку - все равно, что добыть огонь... и поджечь им склад ГСМ. В дальнейшем возможны лишь два варианта: гашение (подавление бунта) или пользование плодами - последствиями "огня". Какие "плоды" мог принести лагерный бунт, Шахов затруднялся ответить. Замкнутое пространство зоны и её отдаленность от центра, от магистралей, от всего, что называлось "цивилизацией", лишали бунтовщиков всякой возможности на благополучный и всеобщий исход. Почти лишали...
Поэтому Шахов вместе со всеми, в толпе, штурмовал вахту, а затем и административный корпус. Он тоже размахивал заостренным металлическим штырем, выдернутым из клумбы перед храмом св. Моисея Мурина, тоже радовался выстрелам из самодельного орудия по чуранскому бараку и административному корпусу.
Правда, Шахов по-человечески пожалел убиенного ДПНК Мырикова, но отнес его смерть к числу неизбежных и даже необходимых. "Не он, так другой". Еще он подумал о покойном Димке Шевыреве, авторе несуществующего романа "Переворот": вот кто наблюдал бы сие по-секретарски, с вожделением завзятого театрала или меломана! какое представление! какая музыка, бля! Впрочем, писать он об этом не стал бы, наверное, - как не писал ни о чем, что видел и знал...
Уже после полудня ясно стало, что бунт принял необратимые черты произвольного разрушения. Контингент зоны разделился на пять-шесть неравных групп. Лишь одна из них, не самая многочисленная, кое-как удерживалась от нарастающего психоза Монголом и Кормой; остальные метались от почти опустевшего магазина к вахте, от вахты - к административному корпусу, от корпуса - к "козлятнику" и полуразрушенному клубу.
Зеки удерживались от штурма "козлятника" исключительно благодаря присутствию на его территории прапора Окоемова. Он разговаривал с зеками, осаждавшими локалку, успокаивал их, призывал к спокойствию. "Вам то же самое и отец Василий скажет", - напирал на уважение к священнику Окоемов. Он надеялся, что батюшка вот-вот объявится в пределах зоны, поможет успокоить беснующуюся толпу.
По мнению Шахова, Окоемов, как бы ни уважать его стремления, делал бунтопротивное дело. От успокоения и умиротворения зеков не было никакого толка: все равно, рано или поздно, явится спецназ ГУИНа с громким названием "Ураган" и начнет "зачистку" места, подавит все так, что и следа не останется. Поэтому лучшим вариантом продолжения было бы следующее: быстро собрать мощную ударную группу (авангард Васьки Механизма распался: кто побежал в столовую - бить поваров и хлебореза; кто - потрошил остатки ларечного склада; сам Васька присоединился к Монголу и Корме) и резко штурмовать выбранную точку - это может быть шлюз или слабое место под одной из вышек (там недавно пытались отремонтировать рухнувшие ограждения предзонника, но не нашли ни средств, ни материала). Крушить полагалось без оглядки, не жалея никого и ничего. "Слава Богу, никто из своих не тормозит, нет таких гуманистов", - подумал Шахов. Он вспомнил, как шел в октябре 93-го через Крымский мост в колонне возбужденных граждан, вознамерившихся выпрямить (или повернуть?) страну. И был шанс, да сплыл. Сразу в колоннах тогдашних мятежников объявились то ли провокаторы, то ли просто глупцы, кричавшие: "Товарищи! Не трогайте витрин! Не ломайте ларьки! Не бейте лиц кавказской национальности! Мы же цивилизованные люди!"
"Болваны", - подумал тогда Шахов. Разве бунт бывает цивилизованным? Даже французские студенты, протестуя против какой-нибудь чепухи вроде "отмены бесплатных завтраков", крушат все вокруг, жгут дорогие автомобили, забрасывают тяжелыми предметами именно витрины магазинов, возбуждая и склоняя к поддержке массу индиффирентных обывателей.
В 93-м случилось то, чего он больше всего боялся: возникло нелепое "руководство" в виде пары отставных генералов и нескольких горластых депутатов высокого ранга - они направили основную группу, "ядро восстания", в Останкино, штурмовать телецентр, где их, конечно же, ждало полное разочарование в виде мощной и загодя подготовленной обороны. Эта "оборона", впрочем, на поверку оказалась самой настоящей профессиональной засадой, запросто, как кроликов, расстрелявшей безоружных "штурмовиков". Провокация или глупость: кому нужен был далекий телецентр? Рядом, на Шаболовке, был почти такой же; в центре Москвы находились несколько радиостанций - их и надо было брать под контроль. Дело дошло до трагикомедии: уже после всего Шахову рассказал приятель, как поддался на призыв идти к Генштабу: в толпе раздались команды типа "Первая группа - по Кропоткинской - на Генштаб! Вторая - по Арбату! Вперед, товарищи!" И часть товарищей, поверив в несуществующие "группы", пошла штурмовать Генштаб, имея в наличие мощное вооружение в виде плакатов "Дерьмократы - вон из России!", "Ельцин - ложись на рельсы!" и т. п. У ворот Генштаба энтузиасты стали выкрикивать лозунги; тут же кто-то громко командовал: "Автоматчики! Готовсь! Гранатометы - к бою!" Приятель Шахова вертел головой во все стороны, но так не увидел ни одного вооруженного "бойца".
Наконец, железные ворота открылись, и медленно выехала БМП с пулеметом и, надо отдать должное, вояки гуманно стрельнули поверх голов. Приятель Шахова сразу залег и быстро уполз по газонам Гоголевского бульвара в сторону метро, чудом не попал под омоновский "замес" и благополучно добрался домой. То же, видимо, сделали и все остальные...
В зоне ожидать проявлений гуманизма не приходилось. Если снова откроется шлюз, и в нем появится БМП, то стрелять будут не поверх голов, а ниже, ниже.
- Шах, о чем задумался? - крикнул ему давешний любитель кроссвордов Фонтан. Он быстро шел к бараку чуранцев; рядом поспешал Затырин, с которым они вчера вечером бились из-за птицы-баклана.
- А вы куда?
- Да Корма послал, посмотреть... Говорят, два петуха пол-бригады черножопых перестреляли и переколотили... А Рыжика солдат грохнул помнишь, тот, что мне чай носил?
- Солдату тоже вава, - добавил Затырин. - Монгол...
Тут на Затырина, резко повернув голову, посмотрел Фонтан. Затырин сразу замолчал.
- С вами, что ли, пойти... - задумчиво произнес Виктор.
- Ну да! - обрадовался Фонтан. - Пошли! Здесь все равно делать нечего! И времени мало осталось: вот-вот спецназ объявится, надо будет по баракам разбегаться...
- Зачем? - удивился Затырин (он за четыре "ходки" ни разу не попадал в "бунт").
- За сеном! - сплюнул в снег Фонтан. - В бараке, глядишь, не так сильно отколошматят. А тут, по зоне, начнут гонять как футбольный мяч, здоровья лишат... А то и вовсе замочат - из автоматов.
- В зоне разве можно? Вроде по уставу не положено? - уже не удивился, а испугался Затырин.
- Это когда мирно - нельзя, а когда такой хипиш - мочат без разбора всех подряд.
- Ну и что? Будем ждать, пока нас начнут бить, мочить? - усмехнулся Шахов.
- А ты что предлагаешь, Шах? Что? - Фонтан с мольбой - надеждой заглянул Шахову прямо в глаза. - Что?
Шахов молчал.
Что-то тихо как-то в зоне, - пробормотал Затырин.
Он был, конечно, не прав: тихо не было. Со всех сторон доносились голоса, что-то стучало и звякало, гремело и ухало. Бойцы Рогожина после геройской гибели Кондратюка вернулись в шлюз и ждали нового приказа, а первую очередь - спецназовцев "Урагана" на вертолетах.
МОСКВА
ЭКСПЕРТИЗА
Скворцов нечасто думал о смысле жизни. Он считал себя прагматиком, расчетливым человеком; старался и внешне выглядеть эдаким "механизмом", биокомпьютером. Размышления он отдавал на откуп литературе и искусству: поэтам, писателям, художникам. Он любил красивое: романы с описаниями возвышенных чувств, описания природы и муки героев в оперном пафосе сочиненной жизни. Впрочем, приходилось и грязь принимать такой, какой она была - липкой и долго не смываемой. Сама специфика деятельности (выбранной, кстати, ещё в пионерском возрасте) предполагала взвешенное, равновесное восприятие всего, что происходило вокруг. Необходимо было оценивать ситуации и высчитывать варианты, анализировать события, сопоставлять факты и реалии, поворачивать вспять неподдатливое время - и в этой системе координат эмоции были всего лишь одним из компонентов, они учитывались без обратной связи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39