..
Вдруг застучали сапоги, захлопали двери. В барак ворвался морозец. В облачке прозрачного пара двигались трое: ДПНК Мыриков, прапорщик Окоемов и контролер Зуев с деревянной киянкой.
- Так! - заорал Зуев и грохнул киянкой об первую попавшуюся шконку. Побегушники здесь?
- Что ж ты, демон, делаешь? Людям завтра пахать, а ты молотишь, орешь, как потерпевший! - предъявил Зуеву проснувшийся Валдай, стропальщик литейки.
- Молчать! - заорал Зуев ещё пуще - так, что от него отшатнулись Мыриков и Окоемов.
Они обошли барак. Мыриков посветил мощным фонарем в лицо Карамбе, откинул одеяло с Ваньки-Балконщика. Это были единственные "побегушники" в отряде. На их карточках стояла красная полоса. На всякий случай ДПНК посветил на Монгола: тот даже глаз не открыл.
Карамба проснулся, пробормотал что-то обидное в адрес всех ментов и снова уснул крепким сном здорового человека. Карамба, он же Сергей Селютин, бежал из мест заключения дважды, в общей сложности пробыв на свободе 12 часов. После первого побега из зоны общего режима в Курской области он успел за четыре часа свободы выпить восемь кружек пива и литр водки. Очнулся в вытрезвителе и долго не мог убедить дежурного лейтенанта в том, что он, Селютин, вовсе не подзаборный алкаш, а бежавший из колонии опасный уголовник. Наконец, ему поверили, и он снова очутился за решеткой с добавкой в два года. Бежал ещё раз, заведя ранним утром стрелу подъемного крана за предзонники и замайнав себя на крюке... На этот раз он гулял целый день: лето в Волгоградской области располагало к отдыху, поэтому Карамба отправился на пляж, где привлек внимание милиционеров своей спиной, синей от татуировок. Но это случилось ближе к вечеру; до этого Карамба успел поиграть на гитаре для симпатичной девушки, а также выставил в "двадцать одно" азартного лоха. Сумма была приличной, и Карамба успел заныкать "бабки" в потайной карман, а после - ухитрился пройти все тюремно-зоновские шмоны - и провез деньги в зону в виде "подъемных"...
Ванька-Балконщик, многоопытный домушник, сам по жизни был вроде лоха. Для него не было неприступных дверей, замков, но в быту он демонстрировал чудеса наивности. Бежал он из зоны один раз: на побег его подбил Витя Астафьев, пермский чернушник. В жилой зоне 4-й строгой Краслага меняли деревянный предзонник на бетонный, но просчитались: бетона не хватило, и в одном месте пришлось оставить бревенчатый частокол с колючкой поверху. В это же время в жилзону, вопреки всем правилам, загнали КРАЗ-фургон. Витя Астафьев водить авто не умел, зато Ванька петрил в этом деле. Они проломили на КРАЗе деревянный частокол и вылетели на поляну, по которой унеслись к ближайшему леску. Там "друзья" расстались: Витя исчез бесследно, оставив зоне шесть недосиженных лет; Ванька-Балконщик на КРАЗе доехал до неизвестного ему райцентра, поставил на уши "хату" местного депутата, напился, наелся от пуза и - сдался органам. К двум недосиженным месяцам добавили три года и отправили в Зимлаг. Впрочем, он не сильно расстраивался, рассматривая новый срок как новое приключение. Ванька с удовольствием рассказывал о побеге всем желающим и в тюрьме и в зоне... А на проверку он и не шевельнулся.
Окоемов хотел поговорить с Монголом - начать с отвлеченных тем, с батюшки Василия и церковки вообще... Потом можно было бы перейти к осторожному выяснению и обнаружению тонких намеков на толстые обстоятельства. Но "смотрящий", верно уж, досматривал десятый сон.
МОСКВА
НОЧЬ БАНКИРА СЕВРЮКА
Ночь была повсюду, словно кто-то участливый укрыл мерзнущую землю черным шерстяным одеялом с луной, звездами и облаками.
Над Зимлагом простирался непроницаемый мрак полуночи, а Москва лишь подтягивала на себя край черноты. Угрюмый и веселый земной мир продолжал существовать в снах и в бессонных заботах: двигались сквозь ночь запоздалые пешеходы, ехали автомобили и поезда, взлетали и садились авиалайнеры.
А вот что произошло в Москве, на углу Красноармейской улицы и Эльдорадовского переулка.
- Дай закурить! - сказал одинокому прохожему другой одинокий прохожий, а когда тот достал пачку сигарет "Мальборо" - ударил его по голове газетой, свернутой в трубку. Внутри газеты находился отрезок кабеля в свинцовой оболочке и поэтому первый прохожий упал без чувств, а второй, наклонившись над телом, вытащил из внутреннего кармана куртки портмоне с двумя сотнями долларов и двадцатью рублями. Потом грабитель пошел в ночной магазин, купил бутылку фальшивой водки, выпил - и уже через два часа, потеряв сознание, медленно и безнадежно замерзал в придорожном сугробе.
Потерпевшего нашла старушка, вышедшая на прогулку с мопсом, вызвала всех, кого нужно было, и теперь он лежал под капельницей в реанимации института Склифософского. Ограбленного звали Егор Никитич Пряхин, он работал лифтером в здании Государственной Думы, совершал (ради геморроя) еженощный променад. Теперь из-за его важной персоны в районе от Речного вокзала до стадиона Динамо всю ночь свирепствовали ОМОН, СОБР, РУОП и муниципальная милиция.
А через час с небольшим совсем близко от места происшествия проехал черный автомобиль "Лексус" представительского класса. В салоне за тонированными стеклами виднелись три силуэта, а в багажнике почти не шевелился банкир Валерий Анатольевич Севрюк, которого ничему не научило общение с правильными людьми. Он и не мог пошевелиться, потому что с ног до головы был заклеен лентой типа "скотч" - Шрам сказал: "Не жалеть денег на мелочевку", поэтому имеющимся у братвы скотчем можно было обклеить человек триста.
Банкиру было почти хорошо. Он, можно сказать, смирился со своей участью, не ждал пощады и понимал, что разговаривать с ним не будут; хорошо бы, дали сказать самому что-нибудь...
Но в общем и в частности говорить было нечего, даже если бы и разрешили. "За все нужно платить", - думал Севрюк. Он понимал, что попал в безвыходное положение не тогда, когда его, чуть оглушив, заклеивали скотчем и помещали в багажник, а давно - три года назад, когда он, соблазнившись легким наваром, согласился переводить через банк воровские деньги.
Конечно, хотелось жить. И ясно было, что эта желаемая жизнь вот-вот кончится. Приближалась какая-то страшная стена, за которую должны были перебросить его бренное тело: что там? "Хоть бы не мучили", - подумал Валерий Анатольевич. "Да нет, не будут... небось, порубят на куски и закопают на пустыре каком-нибудь. И никто на могилу-то и не придет...". Впрочем, на могилу, даже если бы она маячила в перспективе, прийти и вправду было некому: немногочисленную родню (седьмая вода на киселе!) Севрюк от себя отодвинул, даже отцовскому двоюродному брату не дал тыщу баксов, хотя тот просил для дочки, на приданое, на свадьбу. Не дал - не потому, что был жаден, просто всякая сумма имела счет и соответствие, а в тот момент ну никак нельзя было оторвать от капитала даже малую кроху... "Зря не дал, девке без приданого нельзя, особенно сейчас..." Он стал думать о том, что было бы, если бы он дал деньги, не тыщу, а, скажем, пять... нет, пять многовато... три... нет, две дал бы. Или полторы... Дочка дядькина как её звать-то? - рада была бы. Да от штуки баксов бы кипятком писала! И жених её тем более. Может, и на могилку пришли бы... Где она, могилка-то? И кто вообще на неё придет? Неужто компаньон этот, дятел хренов, Анджей? Это ж надо, придумал называть себя - Анджей... На самом деле он Андрюха, Андрюшка, Андрейка... Впрочем, раздражение на компаньона вдруг пропало: Вадим Анатольевич сообразил, что Анджея-Андрюшку, сейчас, вероятно, везут в другом багажнике другой машины... Злорадства не было: все же друг детства, вместе голубей гоняли, одних и тех же девок трахали. А вот жену Вадим Анатольевич вдруг помянул с такой злобой, что, будь он чуть поуже и попластичней телом, то уж наверняка, подобно знаменитому Гудини, выполз бы из скотча, просочился бы в щель багажника - и домой, убить её, суку рваную... В багажник её, козу противную! - и на двадцать восемь частей! В кислоту её, гадину, в известь - чтоб и следа не осталось!
Но комплекция Севрюка никак не могла позволить ему стать подобным Гудини. И не жену его, Татьянку, везли в багажнике, а его самого. Она же, супруга, вполне вероятно находилась сейчас в объятиях Алика Запекушина, этой накачанной падлы. И он опять, как тогда, называет её "севрюжкой". Надо было в первый же раз валить обоих, кухонным ножом: ей в сердце, наповал, а ему - наотмашь, по яйцам. Потом нос отрезать, уши... Сейчас сидел бы в тюремной камере, живой и голодный, а не лежал бы, набитый икрой и коньяком, в багажнике, агонизируя последними воспоминаниями.
"Господи, как жить-то хочется!!!" - каким-то внутренним криком-воплем прозвучала мысль.
И в ту же секунду "Жигули", подпрыгнув, резко остановились. Банкир в багажнике больно ударился затылком. Хлопнула дверь, послышались невнятные голоса.
- Давай, давай, открывай, не греби мозги, - сказал кто-то громко и приказным тоном.
- Стволом-то не тыкай, командир! - отвечал другой - по голосу, кажется, его, Севрюка, "охранник" Кучумай. - Он у тебя на предохранителе? А то пальнешь еще... Умеешь обращаться с оружием? А?
Громкий многоголосый мат заглушил все остальное. Потом застучало, загрохало.
Вдруг стало легче дышать: открылся багажник.
На Севрюка, заслоняя звезды, смотрел курносый, в веснушках, человек в пятнистой каске - как у американских солдат во Вьетнаме. Ствол короткого автомата был направлен прямо в лицо банкиру.
- А это что, мумия? В музее сп......ли?
ЗИМЛАГ
МОНГОЛЬСКАЯ ДУМА
Монгол не спал, просто лежал с закрытыми глазами и, конечно, почувствовал луч фонаря, скользнувший по векам. Он никогда не "бегал", его проверяли по другой категории.
Возле шконки Монгола на трехслойной мешковине лежал Подкумок. Во сне он шевелил хвостом, потому что всегда был недоволен. Чему радоваться? Еда эпизодическая, хлеб да изредка шкурки от свиного сала. Вкусную сырую рыбу Подкумок ел один раз за всю свою двухлетнюю жизнь, как и сметану, от которой с желудком произошли неприятности. За них-то Подкумка и вышвырнули в раннем возрасте из свиданочного корпуса, где он только-только пытался развернуться в вопросе жратвы и тепла. Теперь он обитал в бараке, где, правда, тоже было тепло, но и неуютно от табачного дыма и назойливых людишек. Как-то раз зеки попытались напоить Подкумка чифиром, обожгли всю морду. Пришлось целые сутки отлеживаться в щели под бараком, опасаясь проклятых крыс. Но, если сравнивать барак с улицей, где властвовал нескончаемый мороз, то, конечно, жизнь Подкумка была сносной. И ногами его никто не бил, в отличие от свиданочного шныря Шухера или здешнего Сопли... А кошку ему уже два раза приводил контролер Зуев, маниакально охочий до сексуальных зрелищ.
Отстучали каблуки проверки, хлопнула дверь барака.
Монгол перевернулся на левый бок и взглянул на кота. Привычная мысль о сравнении тут же облеклась в затейливую фантазию. Монгол постоянно сравнивал себя с тем или иным существом, попадавшимся ему на глаза, будь то человек или зверь, машина или дерево. На кота он вроде не был похож, хотя и обустраивал свою лагерную жизнь, можно сказать, с кошачьей ловкостью. Привыкнуть же к несвободе Монгол никак не мог, всегда с внутренним нетерпением ждал "звонка" или любого другого резкого изменения судьбы. А кот? Что кот... вечный фрайер, не более того. И погонялово у него стремное. Монгол как-то сравнивал себя даже с сексотом-киномехаником, что нынче снова торчал под кинозалом и подслушивал их блатные разговоры. Хорошо шуганули, пса... впрочем, никто не собирался "мочить" сексота: Штырько был весь как на ладони, блаткомитет, словно консилиум психологов, давно уже просветил насквозь его поганую душу.
Погонялово у него самого тоже не ахти: что за Монгол такой, почему?... Не было ни узких глаз-щелочек, ни смуглости - ну, разве что от чифира чуть пожелтело лицо, так это у всех имеется - кто прихлебывает по утрам и вечерам. Монгол напрочь забыл - откуда взялась эта кличка, кто первый окликнул его - в шутку или всерьез - Монголом. Кажется, на малолетке... или уже на строгом?
А если бы не сел? Учился сносно, схватывал знания легко и не по верхушкам шарил, а вникал. Мог бы стать... да кем, кем?
Вот никак Монгол не мог представить себя сидящим в вонючем сыром подполье и слушающим чужие разговоры. Такой подлый вариант судьбы был исключен... но почему? Почему одни мыкаются по изоляторам и БУРам за блатную идею или за свои зековские интересы, а другие цепляют на рукава козлячьи "косяки", жрут в три пуза и стучат в четыре уха? Почему другие вообще не сидят и сидеть не собираются? Работяги, инженеры, писатели, профессора, студенты - священники, наконец... Ну, об отце Василии разговор особый: этот мог подсесть неоднократно, Совдепия попов не жаловала. Да что там попов! Монгол не застал в зоне пидорного замполита, но наслышан был о его антирелигиозном и ином буйстве. Теперь приходилось исправлять порченую зону: воровская терапия действовала медленно, козья зараза проникла в понятия, настало время общей хирургии. Впрочем, один человек пытался его сегодня отговорить - Витя Шахов, "политик", загулявший по собственной воле в уголовную зону. Монгол выслушал его, но, даже согласившись со многими доводами, остановить ничего не мог.
Монгол потянул цепочку, выдернул из кармана висящей на гвозде куртки объемистые карманные часы "Молния", отщелкнул узорчатую стальную крышку: два часа тридцать четыре минуты. Шесть минус два тридцать четыре будет три двадцать шесть. Ровно столько времени оставалось для сна.
УТРО ВСЕХ
До настоящей зари было далеко, ночная тьма все ещё давала роздых изможденным телам и душам зеков. А миллионы будильников, наручных, карманных, российских, японских, китайских, швейцарских и иных часов показали утро, и уже бодрствовали некоторые служители: контролеры чаевничали за полчаса до подъема и вывода контингента осужденных на обязательную физзарядку; солдаты конвоя неспешно натягивали гимнастерки и прочее, готовясь к поездке в краевую тюрьму за этапируемыми; собаковод и голубятник Шибаев кормил своих пернатых питомцев подсолнечными семечками с рук, а рядовой чукча Витя Шантуй заваривал внизу чифир и чистил очередную рыбку-нельмочку.
Капитан Петров спал в одной постели с женой. Ему снились хорошие сны: например, как он вместо попа Василия едет в джипе; правда, почему-то вместо офицерской формы поповское облачение и к тому же, не совсем ясно - опер ли он? или уже поп? что делать со стукаческими записями? стереть их или передать кому-то... кому следует, а кому? А вот и диктофон, лежит на сиденье справа...
На "диктофоне" сон Петрова прервался. Проснувшись, он сразу вспомнил, что хотел прибыть на службу с уже готовым докладом относительно Монгола и компании. Капитан потянулся за термосом с чаем, но не нашел его на стуле возле кровати. Пришлось подниматься, беспокоя жену. Лида сказала что-то обидное, но капитан уже накрыл её одеялом и ничего не слышал. В кухне он громыхнул чайником о конфорку (сразу завизжала дочь за стеной).
После чая доклад сложился в голове весомыми кубиками. Часы с поломанной кукушкой показывали пять-сорок пять; планерка у хозяина как обычно, в семь. Капитан на всякий случай глянул в окно: за ночь "четверку" занесло снегом целиком, и сугроб был похож на престижно-белый джип.
Режимник Минкевич не проснулся, а очнулся - со свинцовой головой. Вчера перебрал: пришлось к водке добавить спирта в компании с соседом, отставным подполковником МВД, полным коллегой, так сказать... К тому же, ночью что-то раза четыре громыхнуло в тайге, в стороне Злоямово: будто кололи гигантские яйца об чей-то гигантский лоб. "Вояки испытывают", решил Минкевич. Сосед согласился с ним. Спьяну они забыли, что уж который год никто ничего не испытывает из-за нехватки финанасов и отсутствия приказов сверху. Потом собутыльники отключились; режимник, хотя и добрался до двери квартиры, но не помнил - как...
Настроение было препаршивое, исправить его могла лишь очередная порция спиртного. "Клин хреном вышибают", - подумал Минкевич, заставил себя встать, достал из холодильника початый "пузырь" и отпил из горлышка чуть более ста граммов: полегчало. Жил он один, жена бывала наездами, а остальное время околачивалась у своей матери, перемывая косточки мужу и всем остальным "придуркам, алкашам и подлецам".
У Минкевича не было машины, ему предстояло добираться до зоны в дребезжащем и промерзшем жестяном ПАЗе, собиравшем "безлошадных ментов" по всему зимлаговскому городку Льдистому. После опохмелки мысли сложились в аккуратную кучку, из которой режимник стал их выуживать по одной, словно червяков для наживки. Первое: нужно было срочно организовать в зоне генеральный шмон, прошерстить как следует нардистов из пятого отряда и "зверьков" из третьего. Второе: заказать зоновскому художнику Мазюре расписные открытки-приглашения - близился 50-летний юбилей, отпраздновать хотелось с шумом и шиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39