— Уютно, евродизайн, — Кравченко отодвинул зеленую штору и выглянул в темное окно. — Ну и что будем делать дальше?
Однако «дальше» делать ничего не пришлось. Агахан сообщил, что Марина Ивановна чрезвычайно рада их приезду, но просит ее извинить — приняла таблетку и уже в постели.
От предложенного ужина приятели скрепя сердце вежливенько отказались: час ночи, пора хозяевам и покой дать. Лицо Кравченко при этом выражало неподдельное Страдание, но держался он просто героически.
— Если хотите, я могу вас завтра разбудить, — предложил Агахан. — Завтракаем мы в девять.
— Не беспокойтесь, мы сами, — Кравченко улыбался. — Кто рано встает, тот…
— Долго живет, — донеслось с порога. Они обернулись и увидели молодого человека в синем махровом купальном халате: невысокого, хрупкого, чем-то смахивающего на Киану Ривза из «Маленького Будды» и одновременно на Георгия Шипова. — Здравствуйте, с приездом. Вы — Сергей, — он крепко пожал руку Мещерскому. — Видите, я угадал. А вы Вадим. Очень приятно. Андрей. — И он подал Кравченко влажную после купания ладонь.
И голос его, хотя и несколько высокий, но вполне мужской, — и это дружеское рукопожатие произвели на приятелей весьма благоприятное впечатление. Мещерский, например, вообще готовился узреть в лице Андрея Шилова нечто уж совсем женоподобное — трансвестита какого-нибудь. Но все оказалось вполне в рамках приличия.
— Ты, Агахан, лучше потрудись меня разбудить пораньше, а ребятам дай поспать с дороги, — усмехнулся Шипов. — Сергей, Марина Ивановна просила меня узнать, как здоровье Елены Александровны?
— Передайте — все в порядке, для ее возраста, конечно.
Певец кивнул и, пожелав напоследок гостям спокойной ночи, вместе с Файрузом покинул комнату. Последнее, что Мещерский видел перед тем, как погрузиться в сон, был Кравченко, с независимым видом направлявшийся в ванную смывать с себя пыль этого чересчур уж затянувшегося дня. Дня, с которого, как они впоследствии убедились, и начались все загадочные и трагические события.
Глава 3
ГОСПОЖА И ЕЕ СВИТА
Проснулся Мещерский от того, что у него затекла спина: мягкий матрац, да и жарко в комнате. Сквозь незашторенное окно солнце било прямо в глаза. Он приподнялся: так и есть, на часах половина восьмого, а Кравченко уже и след простыл. Вон на кресле его скомканный спортивный свитер — значит, его владелец после традиционной утренней пробежки полощется в душе.
Мещерский потянулся, захотелось снова зарыться в эти теплые подушки, накрыться одеялом. Мысль мелькнула приятная: "Господи, благодать-то какая. Мы на даче.
Настоящей. Тихо тут!"
И вдруг где-то внизу в недрах дома что-то с грохотом упало, и тут же басисто залаяла собака. Через секунду кое-как одевшийся Мещерский, пулей выскочивший из кровати, уже бежал вниз по лестнице. Бежал, но ступенек не видел, а видел то, что предстало перед ним ночью на обочине шоссе. И словно током ожгло: этого только не хватало!
Собака остервенело лаяла. Мещерский вихрем пронесся через просторные, светлые, пустые комнаты. Распахнул дверь гостиной, той самой, с краснокирпичным голландским камином, где они вчера беседовали с секретарем, и первое, что там увидел, — телевизор: огромный, из тех, которые называют «кинотеатр на дому». Телевизор работал, но без звука. На бирюзовом экране девица в рыжем парике, точно рыбка в аквариуме, разевала свой жемчужно-зубастый рот — болтала, болтала. Затем ее лик сменился рекламируемой женской прокладкой. Демонстрировалось, как она безупречно впитывает жидкость подозрительно прозрачного цвета.
На ковре перед телевизором валялись осколки хрустальной вазы. А перед ними, точно крепостная башня в чистом поле, возвышалась женщина — жгучая брюнетка лет этак сорока с внушительным довеском, необъятная, закутанная в шелковый халат фантастического размера. Ее смуглое, еще не тронутое косметикой лицо кривилось точно от зубной боли. Она потрясала зажатым в пухлой руке пультом, яростно нажала кнопку и…
— «Олвэйз плюс» всегда выручит вас в ваши критические дни, — жизнерадостно заверили с экрана.
Брюнетка в халате погрозила телевизору кулаком, а потом с размаху швырнула пульт в угол. К счастью, Мещерский с детства славился отличной реакцией (всегда на воротах стоял). Если бы не его бросок, «кинотеатр на дому» пришлось бы включать вручную. А так пульт удалось поймать.
— Эти потаскухи сведут меня с ума! — Женщина схватилась за левую грудь, напоминавшую арбуз среднего размера. — Это просто Освенцим чистейшей воды!
Тут из-за двери, ведущей из гостиной на террасу, донеслось поскуливание. А затем в щель просунулись сразу две головы: человеческая и собачья. Собачья принадлежала тому самому мрачному бультерьеру по кличке Мандарин.
Человеческая — мужчине лет тридцати, белокожему, с массивным носом и с задумчиво-меланхоличным взглядом больших серых глаз. Он был крашеный блондин, что сначала чрезвычайно не понравилось Мещерскому, не одобрявшему косметических «штучек» сильного пола. Сейчас, однако, никакой меланхолии во взгляде незнакомца не наблюдалось. Напротив, он приветливо подмигнул Мещерскому и, нагнувшись, безбоязненно ухватил за загривок рвавшегося в гостиную бультерьера.
— Майя Тихоновна, плюньте! Разве это стоит, чтобы так переживать? — сказал он. — Пожалейте свои бедные нервы.
Брюнетка, не обратив на него внимания, круто обернулась к Мещерскому:
— Что вы на меня так уставились, юноша? У меня что, стригущий лишай?
— Н-нет, — Мещерский даже попятился.
— Ну тогда улыбнитесь и пожелайте мне доброго утра.
Это вас с приятелем Файруз на пристани встречал? Ночью?
— Д-да, только не совсем ночью, это мы потом, на шоссе… — Мещерский тихо мямлил, недоумевая: что за фурия? Что не Зверева — ясно. Тогда кто? И кто этот парень, что загородил своей тяжеловесной квадратной фигурой дверь?
— Вы эпатированы, юноша. Это видно по выражению растерянной вежливости на вашем отдохнувшем, но еще не бритом с утра лице, — отчеканила толстуха. — Наверное, думаете, что за мегера горлопанит ни свет ни заря?
— Н-нет, что вы, я не думаю ничего такого. Вот пульт от телевизора. Куда его положить?
При слове «телевизор» брюнетку снова перекосило.
— Вы имеете привычку смотреть семичасовые «Новости»? — осведомилась она.
— Нет.
— И правильно. Как у всякого нормального человека, у вас гипертрофированно развит инстинкт самосохранения.
Димка, если ты хоть единый раз еще хрюкнешь, я тебя снова выкину вон!
Это адресовалось уже блондину, который беззвучно трясся от смеха.
— Майя Тихоновна, молчу, молчу.
— И молчи! А я.., кстати, юноша, как ваше имя?
— Мещерский. Сергей Мещерский.
— А я, голубчик Сереженька, молчать не буду! Меня распирает от бешенства. — Майя Тихоновна лягнула ногой точно разъяренный буйвол. — Я включаю телевизор, имея скромную потребность узнать текущие новости. Чтобы не пропустить их, я чутко сплю и встаю точно без семи минут семь. Иду вниз, включаю этого подлеца — и па-ажалуйста!
Сколько раз в день можно слушать про затычки, прокладки с крылышками, про то, как какой-то там бесстыднице сухо и комфортно в ее распроклятые критические дни, а?!
Сколько можно терпеть это издевательство нормальным людям? Сколько?!
Мещерский хлопал глазами: «Ну и темперамент!»
— Они же, дикари, не знают ни в чем меры. Раньше все было табу. Абсолютно все! Я сама лично во время перестройки сколько писем написала Горбачеву от имени нашего женского комитета: дескать, уважаемый, войдите в наше положение, закупите вату за границей! Вагон писем — мне даже ответить никто не соизволил! Вот так мы боролись с этим варварством. И что теперь? Чего мы, дуры, добились? Чтобы нас вот так каждую минуту, каждую секунду долбили, долбили!
— Можно просто выключить телевизор, — робко предложил Мещерский.
— А я не хочу выключать, юноша! С какой это стати? Я плачу налоги на содержание всей этой богадельни и за свои деньги желаю быть в курсе того, что творится в мире.
Но разве кто-то об этом думает? Они просто доводят человека до белого каления, заставляя его терять облик, заставляя грезить об убийстве!
— И кого же, Майя Тихоновна, вы жаждете убить? — смеясь, спросил блондин.
— Вот эту наглую тварь, — толстуха ткнула в экран, перевела дух и потом совсем уже другим, очень любезным и удивительно спокойным тоном подытожила:
— Ну, спектакль окончен. Публика может расходиться. На завтрак Шура варит овсянку и пельмени. Сереженька, вы что предпочитаете?
— Да мне, собственно, все равно, — забормотал тот смущенно. — Что дадите.
— Надо четко отдавать себе отчет в том, что вам нравится, а что не нравится. И никогда не надо так стесняться, — она потрепала его по руке. — На отдыхе надо усиленно питаться. Шура наша — отличная кулинарка. Вам понравится. Вам вообще у нас тут понравится. Должно, — и поплыла в дверь, шурша атласным сияющим шелком.
— Дмитрий, — квадратный блондин протянул Мещерскому руку. — Будем знакомы. Ну, видели нашу Майю?
— Ох да. Простите, а кто она?
— Подруга Марины. Вроде домоправительницы, как у Карлсона. Вообще она ее аккомпаниатор. Но сейчас уже не выступает А так, за домом следит, за здоровьем Марины. А в основном они языками треплют, за жизнь, так сказать.
— Она вместе с Мариной Ивановной живет?
— Как видите.
— Давно?
— Лет пять, наверное. У нее муж умер, и Марина ее взяла к себе.
— Шумная женщина. Очень. Я даже струхнул немного. — Мещерский улыбнулся. Во взгляде его ясно читалось: «А ты сам-то кто такой здесь, крашеный? Кем доводишься мировому светилу? Родственник?»
Видимо, собеседник безмолвный вопрос понял, однако объясняться не стал.
— Вазу разбила. Сама потом себя казнить будет. — Он опустился на корточки и начал собирать осколки. Отпущенный на волю бультерьер подошел к Мещерскому и недоверчиво обнюхал его ноги. Потом с презрением отвернулся и запрыгнул на диван. Мещерский потоптался, а затем вернулся наверх: следовало привести себя в порядок.
Вымытый, выбритый, надушенный Кравченко деловито рылся в сумках. Достал свитер, новые джинсы, примерил.
— Все наряжаемся? — поддел его Мещерский. — Жаждешь впечатление произвести?
— А ты «Телохранитель» смотрел? — Кравченко с шумом задвинул зеркало-дверь шкафа-купе. — Звезды имеют привычку класть глаз на своих вышибал.
— Эх, Вадя, сдается мне, что вышибалы тут как раз люди лишние.
— Это почему?
Мещерский пожал плечами. Объяснять было бы долго и неинтересно: чувства его вдруг кардинально изменились.
Еще вчера на той темной дороге, у убитого кем-то зверским способом пьянчужки, будущее вырисовывалось хоть и в неопределенных, но мрачно-романтических красках: наследство, беззащитная женщина, талант, музыка Верди, алчные родственники. А тут — утреннее солнце ли виновато, этот бультерьер-альбинос с нелепым именем Мандарин, или эта толстая скандалистка, конфликтующая с ящиком, — но вся романтика как-то враз улетучилась. Стало просто смешно и досадно: кинулись вы, Сергей Юрьевич, на защиту слабых, смущенный, а точнее, сбитый с панталыку бабкиными грезами и столь сиятельным именем «Марина Зверева». Дон Кихотом пожелали предстать перед великой женщиной, а тут бац! — с самого утра вам по ушам бабьими затычками хлопнули. И поделом. Подонкихотствуйте теперь с такими житейскими подробностями.
— Кормят тут, интересно, как? По часам или нет? — прервал его грустные думы Кравченко. — Жрать хочу, как мамонт. И ненавижу, когда по часам пичкают. Мое Чучело трапезует когда хочет, а хочет всегда. Ну и я привык. А тут церемониться придется. Кстати, Серж, пока ты дрых, я, между прочим, все окрестности здесь облазил. Дом классный и участочек ухоженный, они, видно, садовника сюда приглашали и архитектора не раз. А вообще дач тут мало — три дома всего обитаемы. В других хозяева отсутствуют.
Но на том берегу озера стройка так и кипит. Сеньоры замки возводят. Такие избушки, какой тебе Бад-Халль. Территория большая: тут тебе и лесок сосновый, и озеро, два теннисных корта, котельная с водокачкой. Кстати, почти на всех дачах — спутниковые антенны. И весь этот парадиз заборищем обнесен. И действительно камеры по периметру. Так что не побалуешь тут.
— Ты психа, что ли, спозаранку выслеживал? — Мещерский начал одеваться. — Зря старался. Примет, увы, не сообщено.
— На черта мне этот псих. Это пусть моя милиция, которая меня бережет, пашет. Это я для самообразования обстановку изучал.
— Ничего нам тут изучать не надо. Я же сказал, Вадя, с телохранительством нашим.., в общем…
— Да почему?
— Предчувствие, — Мещерский посмотрел на часы. — Ну идем. Думаю, опаздывать здесь не принято.
Завтракали обильно и чинно за похожим на футбольное поле столом в столовой. Зверева завтракать не вышла.
Майя Тихоновна сообщила, что та плохо спала ночь и задремала только под утро, приняв снотворное. Зато приятели познакомились со всеми домочадцами.
Кроме известных уже лиц — братьев Шиповых, экспансивной аккомпаниаторши, грузного молодца по имени Дмитрий (фамилия его оказалась Корсаков — «Увы, не Римский», — уточнил он шутливо) и секретаря, за столом сидели Алиса и Петр Новлянские — дети первого мужа певицы. Весьма великовозрастные дети — оба субтильные, белобрысые, похожие на белых мышей (как позже резюмировал Кравченко). Алисе можно было со спокойной совестью дать лет тридцать. «Пожилая девушка», — снова съязвил Кравченко (до такой степени разочаровал его этот тип: отложной воротничок вокруг тощей шейки, безбровое треугольное личико с очень нежной малокровной кожей, пухлыми складочками в уголках губ и тонкими пепельными волосами, собранными в куцый хвостик на затылке).
Брат ее выглядел года на два моложе и несколько крепче: этакий прилизанный столичный «яппи». Только вот деловой костюм сменил на отдыхе на дорогой фланелевый блузон и брюки известной спортивной фирмы. Брат и сестра держали себя вежливо и подчеркнуто любезно с приезжими.
А вот их сосед даже не давал себе труда казаться гостеприимным. Это был младший брат хозяйки дома Григорий Зверев — холеный сорокалетний красавец, облаченный, несмотря на солнечный, почти летний день, в черную рубашку и черные узкие джинсы. Мещерского он сразу же остро заинтересовал, потому что, как и его знаменитая сестра, тоже обладал великолепным голосом. Однако применение этого божьего дара было у Григория Зверева совершенно иным. Мещерский, да и все остальные частенько слышали его неповторимый хрипловато-бархатный баритон по телевизору: Зверев дублировал художественные фильмы. И как — заслушаешься!
Мещерский никак не ожидал, что этот актер-невидимка окажется таким потрясающим мужиком. «Ему б в Голливуде впору сниматься, а не в микрофон дудеть, — украдкой шепнул приятелю и Кравченко, несколько стушевавшийся перед этим воплощением мужественности и шарма. — Имел бы Шарон Стоун в натуре, а то все только за Майклом Дугласом повторяет». На новоприбывших Зверев никак не отреагировал. Ему, видимо, было наплевать, кто приезжает в гости к его сестре и зачем.
Сообщение Файруза о вчерашнем убийстве на дороге произвело настоящую сенсацию. Все зашумели, загалдели наперебой, вопросы так и посыпались градом: как, что, чем убили? А замечание Кравченко о сбежавшем психически больном заставило Алису болезненно пискнуть, Майю Тихоновну задать басом сакраментальный вопрос:
«Но они все-таки ищут идиота или только притворяются?», а Александру Порфирьевну — сухощавую опрятную пожилую даму в полосатой пижаме и цветастом фартуке, постоянно курившую сигарету за сигаретой, — заметить, «что раньше ничего подобного и быть не могло, потому что в государстве был порядок».
— Действительно, много сумасшедших развелось. Слишком, — заметил Петр Новлянский, подливая себе кофе. — Сумасшедших и самоубийц. Это как эпидемия сейчас.
— Жизнь, значит, дрянь. — Андрей Шипов, молчавший почти весь завтрак, выдал это так, словно Америку открыл, и за столом тут же умолкли. — Интересно, а что предпочтительнее? — продолжил он внятно и громко. — Свихнуться или наложить на себя руки?
— А это смотря для кого, Андрюша, — задушевно откликнулся Зверев. — По мне, так лучше не мозолить глаза.
— Кому?
— Тем, кто тебя любит и кому это может быть неприятно.
— А кому это неприятно?
В столовой снова повисла неловкая пауза.
— Пойду омлет принесу. — Александра Порфирьевна затушила сигарету в чайном блюдце и начала собирать грязные тарелки. — Ну, кому омлета?
Оказалось, что всем. Вообще поесть в этом доме любили. Разговор снова возобновился — о погоде, о последнем интервью Бориса Покровского, о постановке новой редакции «Хованщины» в Большом, о каком-то ожидаемом звонке из Москвы, о каких-то декорациях.
— Вадим, а вы чем занимаетесь? — спросила Кравченко сидевшая напротив него Алиса Новлянская.
— Всем понемножку. В основном охраной тех, кому это необходимо.
1 2 3 4 5 6 7 8