Типа: вот что и с тобой будет. Или что-то другое?
— С нами со всеми так будет, — обреченно вздохнула Люсьен. — Я точно знаю, что мне больше не жить.
— Погоди панихиду заказывать. Лучше вот что скажи: а Володька мог стрелять в Виталия, твоего бывшего супруга? Если учесть конкуренцию фирмы «Гном» с фирмой «Сказка»?
— А ты откуда знаешь? — в очередной раз поразилась Люсьен.
— Ты что, уже забыла? Забыла, откуда я? Если думаешь, что у нас здесь с тобой девичник на печке, ты глубоко ошибаешься, Люсьен.
Люсьен только молча пожала плечами, показывая, что ей нечего добавить. И все же мне было непонятно, что так разозлило Штыря? Настолько, что он отважился порешить Володьку? Вот в чем пока загадка. И ее нужно разгадать.
— Ты вот что скажи, — спросила я Люсьен. — Штырь разные сферы бизнеса курирует или у него есть определенные сферы влияния? И кто вообще за ним стоит?
— Не знаю, — грустно ответила Люсьен. — Знаю только, что все менты в округе за сто километров подкупленные. Ты думаешь, хоть кого-то взяли сегодня? Или что-нибудь нашли? Ничего подобного.
— Погоди. Но мы же слышали милицейские сирены…
— Тоже мне, удивила. Штырь так продумал, что, кто бы милицию ни вызвал — хоть по ноль-два звони, хоть как угодно, — все равно одна и та же команда приезжает, я их рожи жирные наизусть знаю. У нас случай был, когда девку один козел до смерти изнасиловал летом в бассейне за домом — и что? Как будто ничего и не случилось.
Так-так, последнее признание Люсьен сильно меняло дело. Я дернулась, как будто очнулась от оцепенения. Что же мы в таком случае разлеживаемся здесь? Если милиция вряд ли будет прочесывать окрестные деревеньки, то бандиты почти наверняка не поленятся это сделать, тем более что прекрасно знают, кого им надо найти. Из Пупырловки нужно срочно как-то выбираться. А как? В отделении милиции все схвачено. Автобусная остановка наверняка просматривается, и все пассажиры будут проверяться сквозь оптический прицел. Неужто мы обречены?
Я вскочила с печки и попыталась разглядеть что-нибудь в полузамерзшее окно. Черт, неужто мы попали в удобную, теплую ловушку?
«Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет…» Сколько же мы здесь пробыли? Час? Два? Три? На улице — кромешная темнота. Впрочем, в декабре в четыре часа уже становится темно.
«Пиф-паф, ой-ой-ой!..»
— Чего? Что случилось? — переполошилась Люсьен и тоже спрыгнула вниз.
— Пока ничего. Но вот-вот может случиться. — Накинув первый попавшийся из висевших на гвозде тулупов и натянув на ноги стоявшие в углу валенки, я вышла на порог избушки, стоящей на самом краю деревни.
Тишина. Лишь снег валит большущими красивыми хлопьями, становясь все гуще и гуще. Но тишина обманная, тревожная. В такой ночи хорошо слышны громкие выстрелы: пиф-паф и ой-ой-ой… Сразу от дома тети Кати к речке спускался обрыв. На другом берегу мерцали огоньки какого-то большого селения.
— Что там? — спросила из-за спины Люсьен.
— Это какая река? — в свою очередь, задала я свой вопрос. — А там город? Или село большое?
— Где? На том берегу? Здесь Пуповка протекает, приток нашей необъятной. А там райцентр. Гореево. Мы как-то на катере плавали.
— Ты как думаешь, у тети Кати можно найти две пары лыж?
— Лыжи? Навряд ли. Вообще-то она в школе работает. Но на лыжах я все равно не умею, — испугалась Люсьен, дрожа на ветру в своих шелковых штанишках.
— Совсем, что ли?
— Стояла как-то в школе. Но как только урок физкультуры, тем более лыжи, — всегда сбегала…
— И напрасно. Теперь пожалеешь об этом.
Тетя Катя громко хлопотала на кухне. Судя по грохоту кастрюль и сковородок, она была самой настоящей глухой. Увидев меня, тетка кивнула на разлитый по чашкам чай и звонко помешала ложечкой, показывая, что сахар там уже есть.
Я отрицательно покачала головой и в письменном виде быстро изложила свою просьбу-ультиматум: две пары лыж, теплые штаны, любая зимняя обувь и одежда. И главное — очень быстро, как можно быстрее. Вместе с запиской я протянула тете Кате несколько крупных купюр — гонорар Виталика пошел в дело.
При виде сторублевок бедная женщина только сердито замахала руками. Я уж подумала было, что она вообще откажется иметь с нами дело, но на помощь подоспела Люсьен, сунула в руки тети Кати какую-то бумажку, исписанную детским почерком, погладила ее по плечу. После этого тетя Катя лишь коротко кивнула, вывалила из шифоньера какую-то груду старой одежонки, предлагая выбрать все, что нам надо, а сама вышла за дверь. Слышно было, как на деревенской улице звонко залаяли собаки. Уж не по нашу ли душу подбирается кто-то? Нужно торопиться.
— Выбирай самое теплое. Форсить потом будешь. Если живы останемся, — подстегнула я Люсьен, видя, с какой ужасной гримасой рассматривает она древние свитера и наполовину разползшиеся ватные штаны из гардероба тети Кати. Я первым делом натянула на себя толстые мужские кальсоны с начесом, на которые нормально легло чье-то фиолетовое трико с пузырящимися коленками. Наверное, у тети Кати когда-то был муж или просто захаживал в дом мужчина, оставивший такие щедрые, бесценные сейчас для меня подарки. В болоньевой синей куртке, из-под которой выглядывала длинная кофта, в шерстяном клетчатом платке Люсьен выглядела как огородное пугало. Ну кто бы узнал в ней недавнюю томно-изысканную восточную пери? Я тоже была хороша. В облупленном трюмо тети Кати отразилась длинная, странная фигура в мохнатом тулупе, шапке-ушанке, подшивных катанках.
Вот тебе и мишки в лесу. Съела? Конфетки-то с особой начинкой оказались, с привкусом крови и свинца.
Вошла тетя Катя и молча положила перед нами две пары лыж с полужесткими креплениями — на таких уродских дровах обычно школьников заставляют бегать кроссы, изверги. С сомнением осмотрев спортивный инвентарь, я положила в карман тулупа веревку — на всякий случай.
Не теряя больше ни минуты, мы, то есть два чучела, которые еще недавно были Таней Ивановой и Люсьен, вышли на заснеженный двор.
— Ты предупредила, чтобы она ни слова? — вопросительно кивнула я на застывшую в дверях фигурку тети Кати.
— Могила, — заверила Люсьен. — Я ее выручила однажды, когда муж помирал, — она теперь для меня все сделает…
Я уж не стала говорить Люсьен, что все-таки положила тете Кате деньги под крышку сахарницы, на дне которой еще виднелся белый песочек. Завтра или послезавтра будет сахаром наполнять — и отыщет. Говорят же, что молчание — золото, а золото дорого стоит.
Наш путь на лыжах по заснеженной реке, арктический переход по маршруту Пупырловка—Гореево занял часа четыре непрерывных, молчаливых мучений. Самым трудным для Люсьен оказалось спускаться на лыжах с горки от дома тети Кати к лежащей под слоем льда Пуповке. Пришлось выковыривать ее из снега, искать разбросанные по пригорку палки, покрепче привязывать к ее ногам лыжи. Дальше дело пошло лучше — как заправские лыжники-тихоходы мы двинулись пересекать реку: я впереди прокладывала лыжню, Люсьен тяжелым паровозом дышала сзади. Всю дорогу мы молчали. Во-первых, неудобно разговаривать, когда все лицо облеплено снегом, во-вторых — достаточно опасно. На реке слишком далеко разносится даже нечаянный чих, не то что разговоры, правда, снегопад служил нам сейчас отличной звукоизоляцией и заодно сообщником-конспиратором.
Ух ты, какой же был новогодний снегопад! Щедро насыпал Дед Мороз под Новый год своего добра на наши головы. Хоть бы с недельку постояли такие сугробы, до новогодней ночи. Пока мы скользили по снегу в волшебной снежной ночи, я даже почти что и забыла про недавнее убийство, опасность, охоту на Виталю. В голову лезли мысли о скором празднике, подарках, снеге. О том, в какие цвета должно одеваться согласно гороскопу в новогоднюю ночь. В общем, конфетти какие-то цветные, а не мысли кружились в голове частного детектива. Но затем я вспомнила сегодняшний «утренник» и тот ни с чем не сравнимый хруст разбивающихся о стол игрушек с опрокинутой елки. А тяжелой казалась эта елка, наверное, из-за стеклянных гирлянд.
Володька Кривин тоже ведь думал, что встретит этот Новый год весело, закатит шумную пирушку. И та девушка, громко вскрикнувшая после второго выстрела. Я даже и не запомнила толком ее внешность — только челку до самых бровей и худенькие плечи, выступающие из открытого платья на тонких бретельках, которые я про себя называю «комбинациями». Как она-то оказалась в этой заварухе? Подружка Люсьен с молодым мужем в галстуке, приглашенные для интерьера?
Время от времени я останавливалась, давая Люсьен возможность отдышаться, но даже не поворачивалась в ее сторону, а лишь смотрела вперед на приближающиеся из-за реки огни.
Странно, что я совсем не устала от ходьбы на лыжах. Наоборот, с каждым шагом двигаться было все легче, все радостней. Я всей грудью вдыхала зимнюю свежесть деревенского воздуха и почти наверняка знала, что нам удалось-таки выбраться из переделки. Дочапав до села и поднявшись на пологий пригорок, мы с Люсьен оказались во вполне цивилизованном месте — на улицах Гореева горели фонари, двигались прохожие, из окон домов доносилась музыка. Пришли!
Закинув лыжи на плечи, мы с Люсьен как заправские спортсменки-комсомолки бодро двинулись по селу, стараясь все же держаться не слишком освещенных мест, вышли к шоссе, стали весело прыгать перед попутками. Две легковушки высокомерно промчались мимо, зато первый же «КамАЗ» сжалился над заснеженными лыжницами, остановился.
— Дядечка, миленький, вы в Тарасов? Подкиньте сколько можете. Мы тут совсем заблудились, вон метель какая!..
— Садись, снегурки! — засмеялся водитель «КамАЗа». — Только у меня тут елка, дочке везу.
— Ну ничего, мы на коленках… — втиснулась я в кабину «КамАЗа», пахнущую свежей хвоей.
Везде Новый год и повсюду на свой лад. Люсьен кое-как пристроилась ко мне на колени. Разлучница, которую приходится везти на руках, как ребенка.
— В лесу, что ли, срубил? — спросила я водителя, весело мурлыкавшего под нос какую-то песенку.
— А что? Деньги, что ли, платить? Куда я езжу — этого добра навалом. В лесу родилась елочка-то… Это потом уж ее на базар везут…
«В лесу родилась елочка, — затянула я детскую песню… — В лесу она росла…» Меня распирала радость, что удалось смыться из опасной охотничьей зоны. Хотя бы на время мы находились вне досягаемости охотников хреновых. Люсьен, наверное, тоже разделяла мое настроение — я услышала, как она начала тихо подпевать мне. Так мы и проехали всю дорогу, горланя под украшенной сосульками елкой детские песни — спели все, которые знали. Про елку, потом про голубой вагон, про Буратино. А наш водитель на соло выдал про какие-то снежки, засоленные в березовой кадушке. Мы даже и не заметили, как доехали до Тарасова.
— Ну, девочки, ну молодцы! — громко радовался наш спаситель. — И откуда вы взялись? Вожатые, что ли, из пионерлагеря?
— Точно, пионерские вожатые, — сказала я и, пошарив в сумке, протянула ему визитную карточку, на которой любимым Санькиным мелким шрифтом с загогулинами было отпечатано: «Рекламно-коммерческая фирма „Лель“. Все виды рекламы. Устройство презентаций и праздников».
— Ух ты, а может, мне вас к дочке на елку пригласить? Вы по домам ходите? Я позвоню и спрошу тогда… Валентину Семененко, — прочитал он фамилию на визитке. — По рукам? Тогда и сочтемся.
— По рукам, — сказала я, зная, что вряд ли еще увижу когда-нибудь в жизни этого забавного человека.
Правильно все же говорят, что поющие люди — чаще всего люди хорошие. Но лучше, чтоб и хороший человек сразу же забыл о нашем существовании, поскорее вычеркнул встречу из памяти… Вряд ли в фирме «Лель» есть Валентина Семененко — кажется, это имя как раз вымышленное, позаимствованное из школьного журнала у бывшей одноклассницы, которая наверняка уж сто раз поменяла фамилию. Дело ведь только начато, и хорошо, что снег быстро заметает за нами следы…
Оказавшись в городе, я первым делом отыскала телефон-автомат, набрала номер безымянной гостиницы Вахтанга. У Виталика был сонный, скучный голос. Или так только показалось после многокилометрового лыжного кросса?
— Мне кое-что обсудить нужно. И потом — у тебя там можно на ночь спрятаться? Только я не одна, — предупредила я своего клиента.
— Можно. Конечно, приезжайте. Что-то случилось? Ты что-то узнала? — сразу встревожился Виталик.
— Подробности на месте. Мы едем.
Я не стала говорить, что везу с собой его бывшую жену — разве объяснишь по телефону всю сегодняшнюю историю? Решив не испытывать жителей Тарасова и особенно завсегдатаев главного проспекта нашим диким видом, я предпочла воспользоваться таким благом цивилизации, как такси. Конечно, наряды тети Кати вполне могли бы сойти за карнавальные костюмы. Вон идет же по улице человек в костюме Деда Мороза — наверное, торопится с какого-то детского праздника, — и никто не обращает на него никакого внимания. Под Новый год что только не случается, даже лешие из деревни Пупырловка выскакивают.
Отвернув к окну голову, закутанную в дырявый платок, Люсьен не отрываясь смотрела на празднично украшенные улицы, мигающие разноцветными огоньками витрины, празднично серебрящийся под яркими лучами лампионов снег. Я ведь и забыла, что она скорее всего долгое время безвылазно жила во дворце с бойницами на краю Нечаевки, в экологически чистом бандитском зверопитомнике, и не видела, как преобразился к Новому году город.
— Нравится? — спросила я у Люсьен с невольной гордостью за свой Тарасов, который в праздничные дни был особенно наряден и красив.
— Жалко все же умирать. Не хочется, от их рук, — тяжело вздохнула Люсьен, и я поняла, что она всю дорогу неотступно думала о своем. — Уж лучше я сама где-нибудь в ванной…
Нельзя никого чересчур жалеть, всерьез сочувствовать кому-то и переживать, нельзя терять равновесия — вот правило, которому учил меня наставник, параллельно с приемами карате. Быть посередине, всегда самой по себе — ни с вашими, ни с нашими — и тогда все получится. Об этом нужно всегда помнить и твердить, твердить, зубрить про себя… Ну что мне эта Люсьен, запуганная Люська, которая волей или неволей виновна в гибели Володьки Кривина? Девчонка, отбившая когда-то моего любовника? Какая мне разница, что она там чувствует, глядя в окно автомобиля на падающий снег? Помоги, наставник, где ты? Мне ее почему-то жалко, я начинаю терять равновесие…
— Приехали, вылезай, — сказала я Люське грубо. — Чего расселась? Торопиться надо…
При свете фонаря было видно, как в ее детских — на пол-лица — глазах блестели слезы. Ничего, ты еще не знаешь, какой тебя ждет сюрприз. Встреча с прошлым, как в кино.
— Вот это да! — только и сказал Виталик, открывший дверь в экзотические апартаменты Вахтанга. — Вай-вай-вай… Это как понимать?
Глава 6 ЧТО УВИДЕЛ РЫБИЙ ГЛАЗ
— Дикость, да это же просто дикость! — воскликнул Виталик, выслушав в общих чертах нашу историю. — Уму непостижимо! Сначала — я, теперь — Кривин. Непонятно, кому мы сразу помешали?
— Мне тоже пока ничего не ясно. Кроме того, что все-таки мы оказались живы. Хотя могло бы кончиться и по-другому, — только и смогла ответить я Виталику.
Люсьен подавленно молчала и лишь изредка тяжко вздыхала. Она была совершенно ошарашена тем, что я привела ее скрываться к бывшему мужу. Ну пусть, конечно, не лично к нему, а скорее — к Вахтангу, все же, все же…
Вахтанг, учитывая наш статус беженцев и оборванцев, приготовил какой-то горячий грог со специями, который теплыми волнами разливался по телу, достигая каждого мизинца. Ах, как же хорошо было оказаться в теплом местечке у Вахтанга. Я все больше понимала тех, кто пачками готов был отстегивать деньги, пусть даже за иллюзию полной защиты от жизни и ненавязчивый, домашний комфорт.
После дороги мы с Люсьен по очереди приняли горячий душ, щедро пользуясь расставленными по всей ванной комнате коробочками с кремами и бальзамами. Во всякой стороне жизни есть своя прелесть. Попроси меня кто-нибудь сравнить, где было лучше — на печке у тети Кати или в сверкающей ванной Вахтанга, я, пожалуй, попала бы в затруднительное положение. Или сказала бы так: нужно радоваться всему, что преподносит судьба, поменьше сравнивать, чего-то ждать от жизни — и тогда в запасе всегда будут оставаться силы, чтобы двигаться дальше.
В удивительной гостинице Вахтанга в зеркальном шкафчике рядом с ванной нашлось несколько легкомысленных полупрозрачных халатиков, а также —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— С нами со всеми так будет, — обреченно вздохнула Люсьен. — Я точно знаю, что мне больше не жить.
— Погоди панихиду заказывать. Лучше вот что скажи: а Володька мог стрелять в Виталия, твоего бывшего супруга? Если учесть конкуренцию фирмы «Гном» с фирмой «Сказка»?
— А ты откуда знаешь? — в очередной раз поразилась Люсьен.
— Ты что, уже забыла? Забыла, откуда я? Если думаешь, что у нас здесь с тобой девичник на печке, ты глубоко ошибаешься, Люсьен.
Люсьен только молча пожала плечами, показывая, что ей нечего добавить. И все же мне было непонятно, что так разозлило Штыря? Настолько, что он отважился порешить Володьку? Вот в чем пока загадка. И ее нужно разгадать.
— Ты вот что скажи, — спросила я Люсьен. — Штырь разные сферы бизнеса курирует или у него есть определенные сферы влияния? И кто вообще за ним стоит?
— Не знаю, — грустно ответила Люсьен. — Знаю только, что все менты в округе за сто километров подкупленные. Ты думаешь, хоть кого-то взяли сегодня? Или что-нибудь нашли? Ничего подобного.
— Погоди. Но мы же слышали милицейские сирены…
— Тоже мне, удивила. Штырь так продумал, что, кто бы милицию ни вызвал — хоть по ноль-два звони, хоть как угодно, — все равно одна и та же команда приезжает, я их рожи жирные наизусть знаю. У нас случай был, когда девку один козел до смерти изнасиловал летом в бассейне за домом — и что? Как будто ничего и не случилось.
Так-так, последнее признание Люсьен сильно меняло дело. Я дернулась, как будто очнулась от оцепенения. Что же мы в таком случае разлеживаемся здесь? Если милиция вряд ли будет прочесывать окрестные деревеньки, то бандиты почти наверняка не поленятся это сделать, тем более что прекрасно знают, кого им надо найти. Из Пупырловки нужно срочно как-то выбираться. А как? В отделении милиции все схвачено. Автобусная остановка наверняка просматривается, и все пассажиры будут проверяться сквозь оптический прицел. Неужто мы обречены?
Я вскочила с печки и попыталась разглядеть что-нибудь в полузамерзшее окно. Черт, неужто мы попали в удобную, теплую ловушку?
«Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет…» Сколько же мы здесь пробыли? Час? Два? Три? На улице — кромешная темнота. Впрочем, в декабре в четыре часа уже становится темно.
«Пиф-паф, ой-ой-ой!..»
— Чего? Что случилось? — переполошилась Люсьен и тоже спрыгнула вниз.
— Пока ничего. Но вот-вот может случиться. — Накинув первый попавшийся из висевших на гвозде тулупов и натянув на ноги стоявшие в углу валенки, я вышла на порог избушки, стоящей на самом краю деревни.
Тишина. Лишь снег валит большущими красивыми хлопьями, становясь все гуще и гуще. Но тишина обманная, тревожная. В такой ночи хорошо слышны громкие выстрелы: пиф-паф и ой-ой-ой… Сразу от дома тети Кати к речке спускался обрыв. На другом берегу мерцали огоньки какого-то большого селения.
— Что там? — спросила из-за спины Люсьен.
— Это какая река? — в свою очередь, задала я свой вопрос. — А там город? Или село большое?
— Где? На том берегу? Здесь Пуповка протекает, приток нашей необъятной. А там райцентр. Гореево. Мы как-то на катере плавали.
— Ты как думаешь, у тети Кати можно найти две пары лыж?
— Лыжи? Навряд ли. Вообще-то она в школе работает. Но на лыжах я все равно не умею, — испугалась Люсьен, дрожа на ветру в своих шелковых штанишках.
— Совсем, что ли?
— Стояла как-то в школе. Но как только урок физкультуры, тем более лыжи, — всегда сбегала…
— И напрасно. Теперь пожалеешь об этом.
Тетя Катя громко хлопотала на кухне. Судя по грохоту кастрюль и сковородок, она была самой настоящей глухой. Увидев меня, тетка кивнула на разлитый по чашкам чай и звонко помешала ложечкой, показывая, что сахар там уже есть.
Я отрицательно покачала головой и в письменном виде быстро изложила свою просьбу-ультиматум: две пары лыж, теплые штаны, любая зимняя обувь и одежда. И главное — очень быстро, как можно быстрее. Вместе с запиской я протянула тете Кате несколько крупных купюр — гонорар Виталика пошел в дело.
При виде сторублевок бедная женщина только сердито замахала руками. Я уж подумала было, что она вообще откажется иметь с нами дело, но на помощь подоспела Люсьен, сунула в руки тети Кати какую-то бумажку, исписанную детским почерком, погладила ее по плечу. После этого тетя Катя лишь коротко кивнула, вывалила из шифоньера какую-то груду старой одежонки, предлагая выбрать все, что нам надо, а сама вышла за дверь. Слышно было, как на деревенской улице звонко залаяли собаки. Уж не по нашу ли душу подбирается кто-то? Нужно торопиться.
— Выбирай самое теплое. Форсить потом будешь. Если живы останемся, — подстегнула я Люсьен, видя, с какой ужасной гримасой рассматривает она древние свитера и наполовину разползшиеся ватные штаны из гардероба тети Кати. Я первым делом натянула на себя толстые мужские кальсоны с начесом, на которые нормально легло чье-то фиолетовое трико с пузырящимися коленками. Наверное, у тети Кати когда-то был муж или просто захаживал в дом мужчина, оставивший такие щедрые, бесценные сейчас для меня подарки. В болоньевой синей куртке, из-под которой выглядывала длинная кофта, в шерстяном клетчатом платке Люсьен выглядела как огородное пугало. Ну кто бы узнал в ней недавнюю томно-изысканную восточную пери? Я тоже была хороша. В облупленном трюмо тети Кати отразилась длинная, странная фигура в мохнатом тулупе, шапке-ушанке, подшивных катанках.
Вот тебе и мишки в лесу. Съела? Конфетки-то с особой начинкой оказались, с привкусом крови и свинца.
Вошла тетя Катя и молча положила перед нами две пары лыж с полужесткими креплениями — на таких уродских дровах обычно школьников заставляют бегать кроссы, изверги. С сомнением осмотрев спортивный инвентарь, я положила в карман тулупа веревку — на всякий случай.
Не теряя больше ни минуты, мы, то есть два чучела, которые еще недавно были Таней Ивановой и Люсьен, вышли на заснеженный двор.
— Ты предупредила, чтобы она ни слова? — вопросительно кивнула я на застывшую в дверях фигурку тети Кати.
— Могила, — заверила Люсьен. — Я ее выручила однажды, когда муж помирал, — она теперь для меня все сделает…
Я уж не стала говорить Люсьен, что все-таки положила тете Кате деньги под крышку сахарницы, на дне которой еще виднелся белый песочек. Завтра или послезавтра будет сахаром наполнять — и отыщет. Говорят же, что молчание — золото, а золото дорого стоит.
Наш путь на лыжах по заснеженной реке, арктический переход по маршруту Пупырловка—Гореево занял часа четыре непрерывных, молчаливых мучений. Самым трудным для Люсьен оказалось спускаться на лыжах с горки от дома тети Кати к лежащей под слоем льда Пуповке. Пришлось выковыривать ее из снега, искать разбросанные по пригорку палки, покрепче привязывать к ее ногам лыжи. Дальше дело пошло лучше — как заправские лыжники-тихоходы мы двинулись пересекать реку: я впереди прокладывала лыжню, Люсьен тяжелым паровозом дышала сзади. Всю дорогу мы молчали. Во-первых, неудобно разговаривать, когда все лицо облеплено снегом, во-вторых — достаточно опасно. На реке слишком далеко разносится даже нечаянный чих, не то что разговоры, правда, снегопад служил нам сейчас отличной звукоизоляцией и заодно сообщником-конспиратором.
Ух ты, какой же был новогодний снегопад! Щедро насыпал Дед Мороз под Новый год своего добра на наши головы. Хоть бы с недельку постояли такие сугробы, до новогодней ночи. Пока мы скользили по снегу в волшебной снежной ночи, я даже почти что и забыла про недавнее убийство, опасность, охоту на Виталю. В голову лезли мысли о скором празднике, подарках, снеге. О том, в какие цвета должно одеваться согласно гороскопу в новогоднюю ночь. В общем, конфетти какие-то цветные, а не мысли кружились в голове частного детектива. Но затем я вспомнила сегодняшний «утренник» и тот ни с чем не сравнимый хруст разбивающихся о стол игрушек с опрокинутой елки. А тяжелой казалась эта елка, наверное, из-за стеклянных гирлянд.
Володька Кривин тоже ведь думал, что встретит этот Новый год весело, закатит шумную пирушку. И та девушка, громко вскрикнувшая после второго выстрела. Я даже и не запомнила толком ее внешность — только челку до самых бровей и худенькие плечи, выступающие из открытого платья на тонких бретельках, которые я про себя называю «комбинациями». Как она-то оказалась в этой заварухе? Подружка Люсьен с молодым мужем в галстуке, приглашенные для интерьера?
Время от времени я останавливалась, давая Люсьен возможность отдышаться, но даже не поворачивалась в ее сторону, а лишь смотрела вперед на приближающиеся из-за реки огни.
Странно, что я совсем не устала от ходьбы на лыжах. Наоборот, с каждым шагом двигаться было все легче, все радостней. Я всей грудью вдыхала зимнюю свежесть деревенского воздуха и почти наверняка знала, что нам удалось-таки выбраться из переделки. Дочапав до села и поднявшись на пологий пригорок, мы с Люсьен оказались во вполне цивилизованном месте — на улицах Гореева горели фонари, двигались прохожие, из окон домов доносилась музыка. Пришли!
Закинув лыжи на плечи, мы с Люсьен как заправские спортсменки-комсомолки бодро двинулись по селу, стараясь все же держаться не слишком освещенных мест, вышли к шоссе, стали весело прыгать перед попутками. Две легковушки высокомерно промчались мимо, зато первый же «КамАЗ» сжалился над заснеженными лыжницами, остановился.
— Дядечка, миленький, вы в Тарасов? Подкиньте сколько можете. Мы тут совсем заблудились, вон метель какая!..
— Садись, снегурки! — засмеялся водитель «КамАЗа». — Только у меня тут елка, дочке везу.
— Ну ничего, мы на коленках… — втиснулась я в кабину «КамАЗа», пахнущую свежей хвоей.
Везде Новый год и повсюду на свой лад. Люсьен кое-как пристроилась ко мне на колени. Разлучница, которую приходится везти на руках, как ребенка.
— В лесу, что ли, срубил? — спросила я водителя, весело мурлыкавшего под нос какую-то песенку.
— А что? Деньги, что ли, платить? Куда я езжу — этого добра навалом. В лесу родилась елочка-то… Это потом уж ее на базар везут…
«В лесу родилась елочка, — затянула я детскую песню… — В лесу она росла…» Меня распирала радость, что удалось смыться из опасной охотничьей зоны. Хотя бы на время мы находились вне досягаемости охотников хреновых. Люсьен, наверное, тоже разделяла мое настроение — я услышала, как она начала тихо подпевать мне. Так мы и проехали всю дорогу, горланя под украшенной сосульками елкой детские песни — спели все, которые знали. Про елку, потом про голубой вагон, про Буратино. А наш водитель на соло выдал про какие-то снежки, засоленные в березовой кадушке. Мы даже и не заметили, как доехали до Тарасова.
— Ну, девочки, ну молодцы! — громко радовался наш спаситель. — И откуда вы взялись? Вожатые, что ли, из пионерлагеря?
— Точно, пионерские вожатые, — сказала я и, пошарив в сумке, протянула ему визитную карточку, на которой любимым Санькиным мелким шрифтом с загогулинами было отпечатано: «Рекламно-коммерческая фирма „Лель“. Все виды рекламы. Устройство презентаций и праздников».
— Ух ты, а может, мне вас к дочке на елку пригласить? Вы по домам ходите? Я позвоню и спрошу тогда… Валентину Семененко, — прочитал он фамилию на визитке. — По рукам? Тогда и сочтемся.
— По рукам, — сказала я, зная, что вряд ли еще увижу когда-нибудь в жизни этого забавного человека.
Правильно все же говорят, что поющие люди — чаще всего люди хорошие. Но лучше, чтоб и хороший человек сразу же забыл о нашем существовании, поскорее вычеркнул встречу из памяти… Вряд ли в фирме «Лель» есть Валентина Семененко — кажется, это имя как раз вымышленное, позаимствованное из школьного журнала у бывшей одноклассницы, которая наверняка уж сто раз поменяла фамилию. Дело ведь только начато, и хорошо, что снег быстро заметает за нами следы…
Оказавшись в городе, я первым делом отыскала телефон-автомат, набрала номер безымянной гостиницы Вахтанга. У Виталика был сонный, скучный голос. Или так только показалось после многокилометрового лыжного кросса?
— Мне кое-что обсудить нужно. И потом — у тебя там можно на ночь спрятаться? Только я не одна, — предупредила я своего клиента.
— Можно. Конечно, приезжайте. Что-то случилось? Ты что-то узнала? — сразу встревожился Виталик.
— Подробности на месте. Мы едем.
Я не стала говорить, что везу с собой его бывшую жену — разве объяснишь по телефону всю сегодняшнюю историю? Решив не испытывать жителей Тарасова и особенно завсегдатаев главного проспекта нашим диким видом, я предпочла воспользоваться таким благом цивилизации, как такси. Конечно, наряды тети Кати вполне могли бы сойти за карнавальные костюмы. Вон идет же по улице человек в костюме Деда Мороза — наверное, торопится с какого-то детского праздника, — и никто не обращает на него никакого внимания. Под Новый год что только не случается, даже лешие из деревни Пупырловка выскакивают.
Отвернув к окну голову, закутанную в дырявый платок, Люсьен не отрываясь смотрела на празднично украшенные улицы, мигающие разноцветными огоньками витрины, празднично серебрящийся под яркими лучами лампионов снег. Я ведь и забыла, что она скорее всего долгое время безвылазно жила во дворце с бойницами на краю Нечаевки, в экологически чистом бандитском зверопитомнике, и не видела, как преобразился к Новому году город.
— Нравится? — спросила я у Люсьен с невольной гордостью за свой Тарасов, который в праздничные дни был особенно наряден и красив.
— Жалко все же умирать. Не хочется, от их рук, — тяжело вздохнула Люсьен, и я поняла, что она всю дорогу неотступно думала о своем. — Уж лучше я сама где-нибудь в ванной…
Нельзя никого чересчур жалеть, всерьез сочувствовать кому-то и переживать, нельзя терять равновесия — вот правило, которому учил меня наставник, параллельно с приемами карате. Быть посередине, всегда самой по себе — ни с вашими, ни с нашими — и тогда все получится. Об этом нужно всегда помнить и твердить, твердить, зубрить про себя… Ну что мне эта Люсьен, запуганная Люська, которая волей или неволей виновна в гибели Володьки Кривина? Девчонка, отбившая когда-то моего любовника? Какая мне разница, что она там чувствует, глядя в окно автомобиля на падающий снег? Помоги, наставник, где ты? Мне ее почему-то жалко, я начинаю терять равновесие…
— Приехали, вылезай, — сказала я Люське грубо. — Чего расселась? Торопиться надо…
При свете фонаря было видно, как в ее детских — на пол-лица — глазах блестели слезы. Ничего, ты еще не знаешь, какой тебя ждет сюрприз. Встреча с прошлым, как в кино.
— Вот это да! — только и сказал Виталик, открывший дверь в экзотические апартаменты Вахтанга. — Вай-вай-вай… Это как понимать?
Глава 6 ЧТО УВИДЕЛ РЫБИЙ ГЛАЗ
— Дикость, да это же просто дикость! — воскликнул Виталик, выслушав в общих чертах нашу историю. — Уму непостижимо! Сначала — я, теперь — Кривин. Непонятно, кому мы сразу помешали?
— Мне тоже пока ничего не ясно. Кроме того, что все-таки мы оказались живы. Хотя могло бы кончиться и по-другому, — только и смогла ответить я Виталику.
Люсьен подавленно молчала и лишь изредка тяжко вздыхала. Она была совершенно ошарашена тем, что я привела ее скрываться к бывшему мужу. Ну пусть, конечно, не лично к нему, а скорее — к Вахтангу, все же, все же…
Вахтанг, учитывая наш статус беженцев и оборванцев, приготовил какой-то горячий грог со специями, который теплыми волнами разливался по телу, достигая каждого мизинца. Ах, как же хорошо было оказаться в теплом местечке у Вахтанга. Я все больше понимала тех, кто пачками готов был отстегивать деньги, пусть даже за иллюзию полной защиты от жизни и ненавязчивый, домашний комфорт.
После дороги мы с Люсьен по очереди приняли горячий душ, щедро пользуясь расставленными по всей ванной комнате коробочками с кремами и бальзамами. Во всякой стороне жизни есть своя прелесть. Попроси меня кто-нибудь сравнить, где было лучше — на печке у тети Кати или в сверкающей ванной Вахтанга, я, пожалуй, попала бы в затруднительное положение. Или сказала бы так: нужно радоваться всему, что преподносит судьба, поменьше сравнивать, чего-то ждать от жизни — и тогда в запасе всегда будут оставаться силы, чтобы двигаться дальше.
В удивительной гостинице Вахтанга в зеркальном шкафчике рядом с ванной нашлось несколько легкомысленных полупрозрачных халатиков, а также —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16