Все, что я выяснил позднее – это то, что наш ребенок умер…
Беренис застыла.
– Ребенок?! – воскликнула она.
– Маленькая девочка по имени Лизетт. Ей было два года, – он сказал это нежно, и было что-то такое в его голосе, что вызвало в ней волну дрожи.
Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не обнять его, не прогнать поцелуями щемящую, безысходную печаль и сказать, что скоро будет другой ребенок, их ребенок – бесценный дар, посланный судьбой, чтобы любить его и заботиться о нем. Теперь она поняла все. Высокопробную сталь, из которой он был отлит, закалили в огне. Как ужасно было чувствовать себя такой молодой, такой невежественной, и как ей хотелось быть более сведущей и искушенной, не понимая, что именно в чистоте и оптимизме ее юности заключено его спасение.
Он откинулся на подушки. Его щеки побледнели под загаром. Любовь дала ей смелость отбросить в сторону одеяло и прильнуть к его плечу прежде, чем он смог остановить ее:
– О, дорогой, почему ты не рассказал мне этого раньше? Я не знала, не понимала, – словно гора упала с ее плеч. Он был молод и пытался начать жизнь заново, а она считала его каким-то грабителем, движимым лишь алчностью…
Потрясенный этим проявлением чувств, он выбирал последующие слова особенно тщательно и колебался, все еще не осмеливаясь доверять ей:
– До сих пор мы ведь почти не разговаривали. Ты, казалось, так ненавидела меня…
– В будущем мы должны больше разговаривать. Возможно, мне тоже нужно, чтобы меня выслушали, – сказала Беренис осторожно.
Даже теперь она держала кое-что в секрете. Им еще предстоит исследовать огромные пространства ее и его жизни, почти такие же бескрайние, как равнины Каролины. Она будет познавать это шаг за шагом, день за днем, а пока еще ненадолго сохранит свою тайну и ничего не скажет о ребенке – мудрый поступок, учитывая то обстоятельство, что, случись с ней какое-нибудь несчастье во время беременности, ее собственное горе будет слишком велико, чтобы взваливать это бремя еще и на него.
Он поцеловал ее тепло, нежно. Так муж целует жену, с которой прожил много лет в любви и согласии. Потом притянул ее к себе так, чтобы ее голова лежала на его груди; пальцы его нежно гладили ее волосы. Вскоре он затих, и, украдкой бросив на него взгляд, Беренис увидела, что он спит. Линии его лица смягчились, и он выглядел очень спокойным, умиротворенным, словно, доверившись ей, вскрыл зараженную рану и выпустил яд из своей души.
Беренис выскользнула из постели и очень тихо, чтобы не потревожить Себастьяна, торопливо оделась и привела себя в порядок. Ее мучили тошнота и слабость, но она твердо решила скрывать это и пошла на кухню, чтобы приготовить на завтрак что-нибудь сытное и вкусное, что поможет ему поскорее поправиться. Больше она ни о чем не думала, предпочитая просто плыть по течению. «Позже, – пообещала она себе, – я решу и с Себастьяном, и с Перегрином. И со всем остальным…»
Было еще рано, солнце выбиралось из-за отступающих облаков в сияющем великолепии, и широкие крылья оранжевого, алого и зеленого цвета охватывали небо на востоке. Беренис ступила в эту росистую свежесть, наполняющую ее легкие кристально чистым воздухом. Мир казался в этот день каким-то необычайно сверкающим, словно пелена спала с ее глаз, и она увидела все это впервые.
Она хотела побыть здесь наедине с природой, восхищаясь каждой птичьей трелью, каждой веточкой, мерцающей алмазными каплями росы, каждой травинкой, освещенной любовью. Но на веранде она наткнулась на Перегрина, лежащего в плетеном кресле с мертвенно-бледными лицом после очередной ночи пьянства.
– Ты ранняя пташка, – сказала Беренис, отмечая, как плохо он выглядел, и недоумевая, почему прежде он казался ей столь привлекательным. Воспоминания о прошлом теперь казались смутными и расплывчатыми, словно это происходило с кем-то другим.
– Говорят, что кто рано встает, того удача ждет, – ответил он устало. Как отличался теперь Перегрин от того блестящего молодого человека, который очаровал ее в те дни, когда гонялся за светскими удовольствиями и ему не было равных…
– Что случилось, Перегрин? – спросила она мягко, ибо, что бы ни произошло, они оставались друзьями, и Беренис беспокоилась о нем.
Он тяжело вздохнул. Его одежда помялась, белье было далеко не первой свежести. Он не был приучен заботиться о себе сам, а Себастьян запретил слугам входить к нему.
– Это приключение – совсем не то, что я думал… вернее, это именно то, что я ожидал, но как я позволил другим втянуть себя в это? Твоему брату, например?
– Право же, это несправедливо! Ты не можешь обвинять Дэмиана!
Она присела на верхнюю ступеньку веранды, где виноградные лозы с пурпурными цветками, извиваясь, ползли вверх, словно змеи. Изумрудно-зеленая ящерица пронеслась по белой оштукатуренной стене, замерев на долю секунды, прежде чем юркнуть под навес крыши.
– Ну не идиот ли я, что послушал леди Чард и приехал сюда? Эти ее прекраснодушные разговоры о родственниках в Джорджтауне – все это было обманом. Старая сводня хотела сбыть меня с рук, – Перегрину нужно было переложить на кого-нибудь ответственность за свои поступки.
– Ты, конечно же, шутишь! Я уверена, что она действовала из лучших побуждений. Тогда тебе нужно было решительно и быстро изменить жизнь. Тебе бы лучше не пить так много и найти себе молодую леди, – Беренис пыталась расшевелить его, отвлечь от мрачных мыслей.
– И как же, скажите на милость, я могу сделать это, будучи запертым в глуши? – спросил он раздраженно. – Но когда я снова окажусь в каком-либо месте, хотя бы отдаленно напоминающем цивилизацию, это будет совсем другое дело!
– Я в этом уверена. Нужно немного потерпеть…
– Потерпеть! Вздор, мадам! Я провел бессонную ночь, размышляя об этом, – ответил он медленно. – Бесполезно. Эта жизнь не для меня. Быть все время с этими людьми – такими грубыми, такими жестокими – совсем не то, к чему я привык. Черт возьми, они еще более дикие, чем индейцы! А ваш муж! Каждый раз, когда он на меня смотрит, я боюсь, что он вот-вот ударит меня.
Беренис улыбнулась, увидев его удрученное лицо:
– Ты давал ему достаточно поводов к этому. По-моему, наоборот, он ведет себя поразительно сдержанно и терпеливо. Он бы мог заковать тебя в кандалы за побег…
Перегрин нахмурился и сел, зажав руки между колен. Грязные кружевные манжеты наполовину скрывали его запястья.
– Я думал, Дэмиан – мой друг, но теперь он на стороне графа. О, ему все это очень нравится! Он чувствует себя, как рыба в воде. Ты тоже, Беренис, – его взгляд был полон упрека. – Ты стала избегать меня.
Когда-то этот печальный мальчишеский взгляд заставлял сердце Беренис трепетать – но не теперь. Желая утешить Перегрина, она накрыла его ладонь своею:
– Себастьяну не нравится наша дружба… Он отдернул руку, словно ужаленный:
– Значит, ты должна поступать так, как приказывает твой муж? Но это же отвратительно! Никогда бы не поверил, что услышу такое признание от своенравной леди Беренис! Ты становишься смиренной и послушной, как жена священника.
Это рассердило Беренис: разумеется, ни одной женщине с характером не понравится, если люди будут считать, что она целиком и полностью покорилась мужу.
– Если уж на то пошло, то это потому, что я так хочу! – сказала она резко. – Я многое узнала с тех пор, как мы приехали сюда. Так много, что не представляю, с чего начать. Теперь я уже не могу вернуться к прежней жизни.
– Полагаю, он и не позволит тебе этого! Не удивлюсь, если он поднимет на тебя руку! А может, тебе это нравится? В этом секрет его успеха у женщин? Он ведет себя в постели, как животное? Мне говорили, что некоторых женщин жестокость мужчины, наоборот, возбуждает. – Перегрина жгла обида, и он становился язвительным. Из-за одиночества и тоски он чувствовал себя здесь как рыба, выброшенная из воды.
– Пожалуйста, не надо! – Беренис искренне жалела его и хотела хоть немного облегчить его страдания. – Прежде ты не был таким недобрым. Я нашла любовь, Перегрин. То чувство, которое ты так чудесно воспевал в своих стихах…
– Любовь? Ты любишь его? – Перегрин тупо уставился на нее, отмечая про себя, что она еще никогда не была так хороша, как сейчас – даже несмотря на то, что ее платье было непритязательно, волосы не убраны, а на лице не было следа краски или пудры.
– Не смейся надо мной. Это правда, и я благодарю Бога за это.
Перегрин скривился:
– А он? Он отвечает тебе взаимностью? – Перегрин отдал бы все, чтобы вот так же она говорила сейчас о нем. Он хотел ее, более того: он осознал слишком поздно, что она значит для него больше всего на свете – на земле, в раю или аду.
– Я не знаю, что он чувствует, – Беренис говорила тихо, словно обращаясь не к Перегрину, а к самой себе. – Ведь я сделала много такого, за что он вправе ненавидеть меня. Я хочу только молить Бога, чтобы со временем завоевать его уважение. Это такая великая ценность – любовь, и никогда не бывает в проигрыше тот, кто отдает больше, чем получает.
– Очень глубокомысленно, моя дорогая! – он криво усмехнулся, и искра былого очарования на миг осветила его лицо. – Итак я вижу, что должен признать свое поражение. Твой муж победил. Но как же это скучно и старомодно – влюбиться в мужчину, за которым ты замужем.
– Значит, мы можем остаться друзьями? – Казалось, ее лицо светилось каким-то внутренним светом.
Перегрин не мог не ответить на этот призыв.
– Я всегда к твоим услугам, Беренис, что бы ни случилось, – сказал он искренне. – Я грешник и недостоин тебя, но ты всегда можешь на меня рассчитывать. Как бы там ни было, я постараюсь уехать, как только смогу. Нужно добраться до Джорджтауна и навестить тетку. Мой кошелек ужасающе худ, а образ жизни джентльмена требует соответствующих расходов, чтобы соблюдать приличия. По я никогда тебя не забуду, и когда бы тебе ни понадобилась моя помощь, только позови. – Он взял ее руку и поднес к своим губам, на мгновение вновь став благородным рыцарем из своих стихов, носящим па копье цвета своей дамы и клянущимся защищать ее до конца жизни.
Вскоре Беренис с тяжелым сердцем оставила его. Было грустно видеть Перегрина, устало дремлющего в кресле. «Да, – думала она. – Здесь он явно чувствует себя чужим и одиноким. Ему нужны изящество, элегантность и комфорт, кофейни, магазины, клубы, светские развлечения и общество легкомысленных приятелей». Когда-то и она была убеждена, что это единственно достойный образ жизни, но теперь он предстал перед ней в истинном свете – как пустое, легкомысленное существование.
Счастье и покой царили в душе Беренис, когда она принималась за ту несложную, но необходимую домашнюю работу, на которой держится дом и занимаясь которой она могла выразить свою любовь к Себастьяну. Приготовить завтрак, убедиться, что у него есть смена чистого белья и запас сигар под рукой – в былые времена обо всем бы заботились слуги. Но сейчас Беренис сама с радостью выполняла эти обязанности жены, желая жить его жизнью, слиться воедино, стать для него такой же необходимой, как воздух.
Все утро Беренис чувствовала себя так, словно она парит в небесах. С ее лица не сходила мечтательная улыбка. Далси удивленно наблюдала за ней, затем спросила:
– Как вы себя чувствуете, миледи?
Беренис ответила не сразу, боясь, что если она облечет свои чувства в слова, мир вокруг потускнеет и потеряет краски – такой нежной, такой хрупкой была любовь. «Что пробуждает ее? – спрашивала она себя. – Что ее удерживает? Что это за волшебная сила, которая вдруг преображает двух людей, заставляя их страстно желать всецело обладать друг другом?» Наконец, она сказала:
– Немного тошнит, но лучше, чем было вчера, Далси. Когда, по-твоему, родится мой ребенок? Мы можем вычислить срок?
– Можно попытаться, но, вероятно, вам лучше спросить доктора Лэттимера. – Этот ребенок слишком много значил для ее госпожи, и Далси беспокоилась.
– Пока нет. Я хочу хранить секрет еще некоторое время.
– Но вы ведь больше не собираетесь оставить графа, правда? – Далси надеялась, что Беренис теперь выбросит из головы эти мысли.
– Посмотрим. – Беренис все еще была не готова сдаться окончательно.
Но в то же время она чувствовала, что изменилась, – словно вдруг внезапно повзрослела. В глубине души она знала, что это случится, Что ей придется стать другой – знала, когда отдавала ему свою девственность в их первую брачную ночь. Но она яростно сопротивлялась этому чувству, окружая себя неприступной стеной из высокомерия, ненависти и презрения, отказываясь признать, что любит его, когда правда была уже очевидна для всех.
Глаза Беренис наполнились слезами, когда она вспомнила, как он вел себя. Теперь она прощала его, потому что понимала причину: она была не в ней, а в давнем призраке той женщины из Франции. Оглядываясь назад и вспоминая свои поступки, она краснела от стыда. Как надменно она вела себя, считая, что любой мужчина должен быть ее преданным рабом! Как быстро взрывалась гневом, если не могла поступить так, как ей хотелось! Как оба они изменились, подумала она…
– О, Далси, какой сегодня чудесный день! – воскликнула она восторженно, стирая у ручья, по локоть в мыльной пене, не обращая внимания на палящий зной, слыша только журчание ручья, пенящегося вокруг мшистых валунов, и пение птиц, выводящих свои трели у нее над головой.
– Да, мадам. Все кажется прекрасным, когда ты влюблена, – согласилась Далси, которая полоскала белье и замочила свою юбку до колен. Она торопилась закончить работу и увидеться с Квико.
Никогда, даже в самых безумных мечтах, Далси не могла представить, что найдет счастье с человеком, столь непохожим на других, но чудо произошло. Квико почитал и уважал ее – нежный, заботливый, страстный любовник. Она училась познавать его мир, ценить его ценности, желая связать с ним свою судьбу. Он хотел жениться на ней, и она дала согласие.
– Я не сказала, что я влюблена, – напомнила Беренис, садясь на берег и вытирая руки о фартук.
– В этом нет необходимости, миледи. Я читаю это в ваших глазах. – Далси опустила рукава и застегнула манжеты. – Я могу идти?
– Да, конечно. Интересно, что ты будешь изучать сегодня? Что-нибудь из индейской истории? – спросила Беренис.
– Думаю, да, мадам. Он учит меня языку…
– Языку любви, полагаю?
Далси засмеялась, но ее лицо тут же стало серьезным:
– Я хочу связать с ним свою жизнь. Мужчины всегда пользовались мною и оскорбляли меня, даже когда я была ребенком. Я не доверяла никому, пока не встретила Квико. Он совсем не такой. Он обращается со мной как с равной, спрашивает мое мнение и прислушивается к тому, что я говорю. Это значит больше, чем золото и богатство. Я согласилась выйти за него. Он построит для нас хижину – настоящий дом, который я смогу устроить так, как захочу. Впервые в жизни у меня будет что-то свое – дом, клочок земли, и, если Богу будет угодно, дети, которые станут расти на свежем воздухе, среди лесов и равнин, и которым я смогу дать образование, чтобы у них был шанс в будущем.
– Так что же, ты покинешь меня? – Беренис трудно было представить жизнь без Далси.
– Бог с вами, конечно, пет! По крайней мере, не сейчас. Квико предан вашему мужу и не оставит его! Мы будем рядом столько, сколько будет необходимо – разумеется, пока вы не устроитесь здесь. Но когда-нибудь мы все-таки уйдем и станем жить отдельно…
– Моя дорогая подруга, я желаю тебе огромного счастья! – Беренис встала, обняла свою служанку и от души расцеловала.
Далси, растроганная, зашмыгала носом, вытирая слезы, затем снова рассмеялась:
– Не думаете же вы, что я оставлю вас одну прежде, чем родится ребенок?
– Надеюсь, Далси, иначе я просто умру от страха! – ответила Беренис. Ее глаза тоже увлажнились. – Ну, а теперь иди и разыщи своего возлюбленного…
Счастливая ее счастьем, Беренис смотрела, как Далси вприпрыжку побежала на свидание с Квико, потом сложила мокрое белье в плетеную корзину и медленно пошла к дому. По пути она одарила улыбкой нескольких парней из отряда Себастьяна, которые бездельничали возле конюшни, лениво развалясь на солнце. Они охотно и радостно улыбнулись в ответ, и Беренис вдруг осознала, что никогда прежде даже не пыталась относиться к ним дружелюбно.
Она собиралась развесить белье на веревке, а потом пойти в дом. Мысленно Беренис уже представляла, как она входит в спальню: Грег сейчас, наверное, делает перевязку, а она принесет поднос с завтраком, который приготовила сама. Они с Себастьяном проведут весь день вместе, будут разговаривать о чем-нибудь серьезном и важном, и он сделает неожиданное открытие, что она, оказывается, умный и интересный собеседник, а вовсе не безмозглая кукла – и потом, о, потом… У нее перехватило дыхание, сердце учащенно забилось… Потом он будет любить ее!
Соски ее почти болезненно напряглись под тонкой тканью платья, когда она представила, как они будут лежать на огромной кровати в знойные часы сиесты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Беренис застыла.
– Ребенок?! – воскликнула она.
– Маленькая девочка по имени Лизетт. Ей было два года, – он сказал это нежно, и было что-то такое в его голосе, что вызвало в ней волну дрожи.
Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не обнять его, не прогнать поцелуями щемящую, безысходную печаль и сказать, что скоро будет другой ребенок, их ребенок – бесценный дар, посланный судьбой, чтобы любить его и заботиться о нем. Теперь она поняла все. Высокопробную сталь, из которой он был отлит, закалили в огне. Как ужасно было чувствовать себя такой молодой, такой невежественной, и как ей хотелось быть более сведущей и искушенной, не понимая, что именно в чистоте и оптимизме ее юности заключено его спасение.
Он откинулся на подушки. Его щеки побледнели под загаром. Любовь дала ей смелость отбросить в сторону одеяло и прильнуть к его плечу прежде, чем он смог остановить ее:
– О, дорогой, почему ты не рассказал мне этого раньше? Я не знала, не понимала, – словно гора упала с ее плеч. Он был молод и пытался начать жизнь заново, а она считала его каким-то грабителем, движимым лишь алчностью…
Потрясенный этим проявлением чувств, он выбирал последующие слова особенно тщательно и колебался, все еще не осмеливаясь доверять ей:
– До сих пор мы ведь почти не разговаривали. Ты, казалось, так ненавидела меня…
– В будущем мы должны больше разговаривать. Возможно, мне тоже нужно, чтобы меня выслушали, – сказала Беренис осторожно.
Даже теперь она держала кое-что в секрете. Им еще предстоит исследовать огромные пространства ее и его жизни, почти такие же бескрайние, как равнины Каролины. Она будет познавать это шаг за шагом, день за днем, а пока еще ненадолго сохранит свою тайну и ничего не скажет о ребенке – мудрый поступок, учитывая то обстоятельство, что, случись с ней какое-нибудь несчастье во время беременности, ее собственное горе будет слишком велико, чтобы взваливать это бремя еще и на него.
Он поцеловал ее тепло, нежно. Так муж целует жену, с которой прожил много лет в любви и согласии. Потом притянул ее к себе так, чтобы ее голова лежала на его груди; пальцы его нежно гладили ее волосы. Вскоре он затих, и, украдкой бросив на него взгляд, Беренис увидела, что он спит. Линии его лица смягчились, и он выглядел очень спокойным, умиротворенным, словно, доверившись ей, вскрыл зараженную рану и выпустил яд из своей души.
Беренис выскользнула из постели и очень тихо, чтобы не потревожить Себастьяна, торопливо оделась и привела себя в порядок. Ее мучили тошнота и слабость, но она твердо решила скрывать это и пошла на кухню, чтобы приготовить на завтрак что-нибудь сытное и вкусное, что поможет ему поскорее поправиться. Больше она ни о чем не думала, предпочитая просто плыть по течению. «Позже, – пообещала она себе, – я решу и с Себастьяном, и с Перегрином. И со всем остальным…»
Было еще рано, солнце выбиралось из-за отступающих облаков в сияющем великолепии, и широкие крылья оранжевого, алого и зеленого цвета охватывали небо на востоке. Беренис ступила в эту росистую свежесть, наполняющую ее легкие кристально чистым воздухом. Мир казался в этот день каким-то необычайно сверкающим, словно пелена спала с ее глаз, и она увидела все это впервые.
Она хотела побыть здесь наедине с природой, восхищаясь каждой птичьей трелью, каждой веточкой, мерцающей алмазными каплями росы, каждой травинкой, освещенной любовью. Но на веранде она наткнулась на Перегрина, лежащего в плетеном кресле с мертвенно-бледными лицом после очередной ночи пьянства.
– Ты ранняя пташка, – сказала Беренис, отмечая, как плохо он выглядел, и недоумевая, почему прежде он казался ей столь привлекательным. Воспоминания о прошлом теперь казались смутными и расплывчатыми, словно это происходило с кем-то другим.
– Говорят, что кто рано встает, того удача ждет, – ответил он устало. Как отличался теперь Перегрин от того блестящего молодого человека, который очаровал ее в те дни, когда гонялся за светскими удовольствиями и ему не было равных…
– Что случилось, Перегрин? – спросила она мягко, ибо, что бы ни произошло, они оставались друзьями, и Беренис беспокоилась о нем.
Он тяжело вздохнул. Его одежда помялась, белье было далеко не первой свежести. Он не был приучен заботиться о себе сам, а Себастьян запретил слугам входить к нему.
– Это приключение – совсем не то, что я думал… вернее, это именно то, что я ожидал, но как я позволил другим втянуть себя в это? Твоему брату, например?
– Право же, это несправедливо! Ты не можешь обвинять Дэмиана!
Она присела на верхнюю ступеньку веранды, где виноградные лозы с пурпурными цветками, извиваясь, ползли вверх, словно змеи. Изумрудно-зеленая ящерица пронеслась по белой оштукатуренной стене, замерев на долю секунды, прежде чем юркнуть под навес крыши.
– Ну не идиот ли я, что послушал леди Чард и приехал сюда? Эти ее прекраснодушные разговоры о родственниках в Джорджтауне – все это было обманом. Старая сводня хотела сбыть меня с рук, – Перегрину нужно было переложить на кого-нибудь ответственность за свои поступки.
– Ты, конечно же, шутишь! Я уверена, что она действовала из лучших побуждений. Тогда тебе нужно было решительно и быстро изменить жизнь. Тебе бы лучше не пить так много и найти себе молодую леди, – Беренис пыталась расшевелить его, отвлечь от мрачных мыслей.
– И как же, скажите на милость, я могу сделать это, будучи запертым в глуши? – спросил он раздраженно. – Но когда я снова окажусь в каком-либо месте, хотя бы отдаленно напоминающем цивилизацию, это будет совсем другое дело!
– Я в этом уверена. Нужно немного потерпеть…
– Потерпеть! Вздор, мадам! Я провел бессонную ночь, размышляя об этом, – ответил он медленно. – Бесполезно. Эта жизнь не для меня. Быть все время с этими людьми – такими грубыми, такими жестокими – совсем не то, к чему я привык. Черт возьми, они еще более дикие, чем индейцы! А ваш муж! Каждый раз, когда он на меня смотрит, я боюсь, что он вот-вот ударит меня.
Беренис улыбнулась, увидев его удрученное лицо:
– Ты давал ему достаточно поводов к этому. По-моему, наоборот, он ведет себя поразительно сдержанно и терпеливо. Он бы мог заковать тебя в кандалы за побег…
Перегрин нахмурился и сел, зажав руки между колен. Грязные кружевные манжеты наполовину скрывали его запястья.
– Я думал, Дэмиан – мой друг, но теперь он на стороне графа. О, ему все это очень нравится! Он чувствует себя, как рыба в воде. Ты тоже, Беренис, – его взгляд был полон упрека. – Ты стала избегать меня.
Когда-то этот печальный мальчишеский взгляд заставлял сердце Беренис трепетать – но не теперь. Желая утешить Перегрина, она накрыла его ладонь своею:
– Себастьяну не нравится наша дружба… Он отдернул руку, словно ужаленный:
– Значит, ты должна поступать так, как приказывает твой муж? Но это же отвратительно! Никогда бы не поверил, что услышу такое признание от своенравной леди Беренис! Ты становишься смиренной и послушной, как жена священника.
Это рассердило Беренис: разумеется, ни одной женщине с характером не понравится, если люди будут считать, что она целиком и полностью покорилась мужу.
– Если уж на то пошло, то это потому, что я так хочу! – сказала она резко. – Я многое узнала с тех пор, как мы приехали сюда. Так много, что не представляю, с чего начать. Теперь я уже не могу вернуться к прежней жизни.
– Полагаю, он и не позволит тебе этого! Не удивлюсь, если он поднимет на тебя руку! А может, тебе это нравится? В этом секрет его успеха у женщин? Он ведет себя в постели, как животное? Мне говорили, что некоторых женщин жестокость мужчины, наоборот, возбуждает. – Перегрина жгла обида, и он становился язвительным. Из-за одиночества и тоски он чувствовал себя здесь как рыба, выброшенная из воды.
– Пожалуйста, не надо! – Беренис искренне жалела его и хотела хоть немного облегчить его страдания. – Прежде ты не был таким недобрым. Я нашла любовь, Перегрин. То чувство, которое ты так чудесно воспевал в своих стихах…
– Любовь? Ты любишь его? – Перегрин тупо уставился на нее, отмечая про себя, что она еще никогда не была так хороша, как сейчас – даже несмотря на то, что ее платье было непритязательно, волосы не убраны, а на лице не было следа краски или пудры.
– Не смейся надо мной. Это правда, и я благодарю Бога за это.
Перегрин скривился:
– А он? Он отвечает тебе взаимностью? – Перегрин отдал бы все, чтобы вот так же она говорила сейчас о нем. Он хотел ее, более того: он осознал слишком поздно, что она значит для него больше всего на свете – на земле, в раю или аду.
– Я не знаю, что он чувствует, – Беренис говорила тихо, словно обращаясь не к Перегрину, а к самой себе. – Ведь я сделала много такого, за что он вправе ненавидеть меня. Я хочу только молить Бога, чтобы со временем завоевать его уважение. Это такая великая ценность – любовь, и никогда не бывает в проигрыше тот, кто отдает больше, чем получает.
– Очень глубокомысленно, моя дорогая! – он криво усмехнулся, и искра былого очарования на миг осветила его лицо. – Итак я вижу, что должен признать свое поражение. Твой муж победил. Но как же это скучно и старомодно – влюбиться в мужчину, за которым ты замужем.
– Значит, мы можем остаться друзьями? – Казалось, ее лицо светилось каким-то внутренним светом.
Перегрин не мог не ответить на этот призыв.
– Я всегда к твоим услугам, Беренис, что бы ни случилось, – сказал он искренне. – Я грешник и недостоин тебя, но ты всегда можешь на меня рассчитывать. Как бы там ни было, я постараюсь уехать, как только смогу. Нужно добраться до Джорджтауна и навестить тетку. Мой кошелек ужасающе худ, а образ жизни джентльмена требует соответствующих расходов, чтобы соблюдать приличия. По я никогда тебя не забуду, и когда бы тебе ни понадобилась моя помощь, только позови. – Он взял ее руку и поднес к своим губам, на мгновение вновь став благородным рыцарем из своих стихов, носящим па копье цвета своей дамы и клянущимся защищать ее до конца жизни.
Вскоре Беренис с тяжелым сердцем оставила его. Было грустно видеть Перегрина, устало дремлющего в кресле. «Да, – думала она. – Здесь он явно чувствует себя чужим и одиноким. Ему нужны изящество, элегантность и комфорт, кофейни, магазины, клубы, светские развлечения и общество легкомысленных приятелей». Когда-то и она была убеждена, что это единственно достойный образ жизни, но теперь он предстал перед ней в истинном свете – как пустое, легкомысленное существование.
Счастье и покой царили в душе Беренис, когда она принималась за ту несложную, но необходимую домашнюю работу, на которой держится дом и занимаясь которой она могла выразить свою любовь к Себастьяну. Приготовить завтрак, убедиться, что у него есть смена чистого белья и запас сигар под рукой – в былые времена обо всем бы заботились слуги. Но сейчас Беренис сама с радостью выполняла эти обязанности жены, желая жить его жизнью, слиться воедино, стать для него такой же необходимой, как воздух.
Все утро Беренис чувствовала себя так, словно она парит в небесах. С ее лица не сходила мечтательная улыбка. Далси удивленно наблюдала за ней, затем спросила:
– Как вы себя чувствуете, миледи?
Беренис ответила не сразу, боясь, что если она облечет свои чувства в слова, мир вокруг потускнеет и потеряет краски – такой нежной, такой хрупкой была любовь. «Что пробуждает ее? – спрашивала она себя. – Что ее удерживает? Что это за волшебная сила, которая вдруг преображает двух людей, заставляя их страстно желать всецело обладать друг другом?» Наконец, она сказала:
– Немного тошнит, но лучше, чем было вчера, Далси. Когда, по-твоему, родится мой ребенок? Мы можем вычислить срок?
– Можно попытаться, но, вероятно, вам лучше спросить доктора Лэттимера. – Этот ребенок слишком много значил для ее госпожи, и Далси беспокоилась.
– Пока нет. Я хочу хранить секрет еще некоторое время.
– Но вы ведь больше не собираетесь оставить графа, правда? – Далси надеялась, что Беренис теперь выбросит из головы эти мысли.
– Посмотрим. – Беренис все еще была не готова сдаться окончательно.
Но в то же время она чувствовала, что изменилась, – словно вдруг внезапно повзрослела. В глубине души она знала, что это случится, Что ей придется стать другой – знала, когда отдавала ему свою девственность в их первую брачную ночь. Но она яростно сопротивлялась этому чувству, окружая себя неприступной стеной из высокомерия, ненависти и презрения, отказываясь признать, что любит его, когда правда была уже очевидна для всех.
Глаза Беренис наполнились слезами, когда она вспомнила, как он вел себя. Теперь она прощала его, потому что понимала причину: она была не в ней, а в давнем призраке той женщины из Франции. Оглядываясь назад и вспоминая свои поступки, она краснела от стыда. Как надменно она вела себя, считая, что любой мужчина должен быть ее преданным рабом! Как быстро взрывалась гневом, если не могла поступить так, как ей хотелось! Как оба они изменились, подумала она…
– О, Далси, какой сегодня чудесный день! – воскликнула она восторженно, стирая у ручья, по локоть в мыльной пене, не обращая внимания на палящий зной, слыша только журчание ручья, пенящегося вокруг мшистых валунов, и пение птиц, выводящих свои трели у нее над головой.
– Да, мадам. Все кажется прекрасным, когда ты влюблена, – согласилась Далси, которая полоскала белье и замочила свою юбку до колен. Она торопилась закончить работу и увидеться с Квико.
Никогда, даже в самых безумных мечтах, Далси не могла представить, что найдет счастье с человеком, столь непохожим на других, но чудо произошло. Квико почитал и уважал ее – нежный, заботливый, страстный любовник. Она училась познавать его мир, ценить его ценности, желая связать с ним свою судьбу. Он хотел жениться на ней, и она дала согласие.
– Я не сказала, что я влюблена, – напомнила Беренис, садясь на берег и вытирая руки о фартук.
– В этом нет необходимости, миледи. Я читаю это в ваших глазах. – Далси опустила рукава и застегнула манжеты. – Я могу идти?
– Да, конечно. Интересно, что ты будешь изучать сегодня? Что-нибудь из индейской истории? – спросила Беренис.
– Думаю, да, мадам. Он учит меня языку…
– Языку любви, полагаю?
Далси засмеялась, но ее лицо тут же стало серьезным:
– Я хочу связать с ним свою жизнь. Мужчины всегда пользовались мною и оскорбляли меня, даже когда я была ребенком. Я не доверяла никому, пока не встретила Квико. Он совсем не такой. Он обращается со мной как с равной, спрашивает мое мнение и прислушивается к тому, что я говорю. Это значит больше, чем золото и богатство. Я согласилась выйти за него. Он построит для нас хижину – настоящий дом, который я смогу устроить так, как захочу. Впервые в жизни у меня будет что-то свое – дом, клочок земли, и, если Богу будет угодно, дети, которые станут расти на свежем воздухе, среди лесов и равнин, и которым я смогу дать образование, чтобы у них был шанс в будущем.
– Так что же, ты покинешь меня? – Беренис трудно было представить жизнь без Далси.
– Бог с вами, конечно, пет! По крайней мере, не сейчас. Квико предан вашему мужу и не оставит его! Мы будем рядом столько, сколько будет необходимо – разумеется, пока вы не устроитесь здесь. Но когда-нибудь мы все-таки уйдем и станем жить отдельно…
– Моя дорогая подруга, я желаю тебе огромного счастья! – Беренис встала, обняла свою служанку и от души расцеловала.
Далси, растроганная, зашмыгала носом, вытирая слезы, затем снова рассмеялась:
– Не думаете же вы, что я оставлю вас одну прежде, чем родится ребенок?
– Надеюсь, Далси, иначе я просто умру от страха! – ответила Беренис. Ее глаза тоже увлажнились. – Ну, а теперь иди и разыщи своего возлюбленного…
Счастливая ее счастьем, Беренис смотрела, как Далси вприпрыжку побежала на свидание с Квико, потом сложила мокрое белье в плетеную корзину и медленно пошла к дому. По пути она одарила улыбкой нескольких парней из отряда Себастьяна, которые бездельничали возле конюшни, лениво развалясь на солнце. Они охотно и радостно улыбнулись в ответ, и Беренис вдруг осознала, что никогда прежде даже не пыталась относиться к ним дружелюбно.
Она собиралась развесить белье на веревке, а потом пойти в дом. Мысленно Беренис уже представляла, как она входит в спальню: Грег сейчас, наверное, делает перевязку, а она принесет поднос с завтраком, который приготовила сама. Они с Себастьяном проведут весь день вместе, будут разговаривать о чем-нибудь серьезном и важном, и он сделает неожиданное открытие, что она, оказывается, умный и интересный собеседник, а вовсе не безмозглая кукла – и потом, о, потом… У нее перехватило дыхание, сердце учащенно забилось… Потом он будет любить ее!
Соски ее почти болезненно напряглись под тонкой тканью платья, когда она представила, как они будут лежать на огромной кровати в знойные часы сиесты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43