На самом деле он не был ни тем, ни другим. Те придуманные образы соответствовали потребностям Маккензи – сначала потребности любить, потом ненавидеть. Возможно, настоящий Калифорния Смит был тем человеком, который приехал, чтобы спасти ранчо старого друга, хотя этот друг давно умер; или тем человеком, который заступился за Летти Грин; человеком, который, не жалея свободного времени, учил маленькую девочку ездить верхом… Знала ли Маккензи, каким был на самом деле Калифорния Смит?
– Нет, – ответила она со вздохом, – такие вопросы задают, и на них отвечают. Это было нелегко, но я не думаю, что мне повезло меньше, чем другим женщинам, – она улыбнулась и поправилась, – белым женщинам. Правда, я не проявила при этом особого мужества и терпения, но мы справились – я и Фрэнки. Когда-то тетушка Пруденс говорила мне, что когда женщина впервые прикасается к рожденному ею ребенку, она тут же забывает обо всех своих мученьях. Тетушка хорошо это знала – она родила пятерых дочерей, – Маккензи смолкла, вспоминая ту минуту, когда взяла на руки Франциску Софию Батлер в первый раз, и взгляд ее смягчился. – Тетушка оказалась права: когда я увидела Фрэнки, прикоснулась к ней, посмотрела, как она машет в воздухе ручками и ножками, боль прошла, хотя за минуту до этого мне хотелось плакать. Это невозможно описать словами.
Маккензи заметила искорки зависти в глазах Кэла и внезапно поняла, что он жалеет о том, что не видел Фрэнки все эти пять лет. Ей захотелось протянуть к нему руки, дотронуться до него, но она удержалась, подумав, что Кэлу не нужно ее сочувствие.
Маккензи резко повернулась к лошади. Гладкая черная спина блестела в свете фонаря. Кобылица слегка насторожилась, и снова Маккензи почувствовала какое-то сходство между собой и этой лошадью.
– Прекрасное создание, правда?
– Да, – согласился Кэл, все еще глядя на Маккензи.
Под этим взглядом она ощущала некоторое беспокойство. Просто у нее разыгралось воображение – ведь они всего лишь разговаривают о лошади.
– Иногда я чувствую себя виноватой за то, что пригнала ее с гор. Она так великолепна, что, наверное, заслуживает того, чтобы быть свободной.
– Свобода – такая же выдумка, как те сказки, что ты читаешь Фрэнки. Мы все рабы кого-то или чего-то – своего одиночества, независимости, верности, голодного желудка. Чтобы выжить, надо подчиняться многим законам.
Маккензи удивленно приподняла бровь.
– Это горько сознавать.
– Нет. Тому, у кого ничего и никого нет, не за что бороться, некого любить.
– Кому же или чему подчиняешься ты, Калифорния Смит? – тихо спросила Маккензи.
Он улыбнулся, но не ответил.
– Этой лошади лучше жить у тебя, чем на воле. «Да, с Калифорнией Смитом можно вести откровенные разговоры, пока не дойдешь до определенного порога, за который он никого не пускает», – подумала Маккензи. Шесть лет назад ей казалось, что она прекрасно знает его. Это было ошибкой.
– Как ты думаешь, она даст себя погладить? – спросила она, глядя на лошадь.
– Наверное.
В глазах Маккензи, как в былые времена, вспыхнул озорной огонек.
– Вдруг на этот раз ей захочется побеседовать с женщиной? Не все же ей слушать одного тебя!
– Очень может быть, – с готовностью согласился Кэл, – почему бы тебе не попробовать?
Маккензи протянула руку – лошадь пошевелила ушами и отодвинулась.
– Давай войдем в стойло, – пригласил Кэл. Маккензи колебалась, тогда Кэл сказал:
– Кобылица не причинит тебе вреда, она больше не сердится, просто немного боится.
– Ты так думаешь?
– Идем, – Кэл уверенно улыбнулся.
Он отпер дверцу стойла, и они осторожно вошли внутрь. Лошадь отступила назад, но не стала выказывать враждебность, с которой смотрела на всех пару недель назад.
– Поговори с ней, – посоветовал Кэл.
– Я не знаю языка апачей, – возразила Маккензи.
– Поговори с ней о чем-нибудь женском. Она должна понять это.
Маккензи сделала шаг вперед. Лошадь отвела уши назад, затем медленно выпрямила их.
– Здравствуй, девочка. У тебя все еще нет имени. Мы же не можем звать тебя дикой кобылицей теперь, когда ты стала послушной, как овечка. Как же мы назовем тебя? – она продолжала что-то говорить и потихоньку продвигалась вперед, стараясь не замечать сверлящего взгляда Кэла.
Кобылица вновь передернула ушами и издала жалобное ржание. Она выгнула дугой красивую шею и понюхала воздух. Маккензи плавно подняла руку, дотронулась до бархатных губ лошади и рассмеялась от радости.
– Ой, какая она прелесть!
Кэл молчал, Маккензи не смотрела в его сторону, но чувствовала его взгляд. Ей не следовало приходить сюда и глупо кокетничать с ним, но девчонка-проказница не хотела уступать рассудительной женщине.
– Как тебе удалось приручить ее, Кэл? Посмотри, она такая добрая. Может быть, немного боится, но глаза у нее добрые. Даже не верится, что это та самая лошадь, которая чуть не убила Тони. Ты занимался приручением диких лошадей, когда жил у индейцев?
– Немного, – ответил Кэл и подошел, чтобы погладить нос лошади. – Лошади похожи на людей. Ты даешь им то, чего они хотят, успокаиваешь их страхи, относишься к ним с пониманием, и они платят добром за добро. С кобылицами обычно бывает проще, чем с жеребцами. Кобылицы быстрее реагируют на ласку.
– А жеребцы нет?
– Некоторые – да, как тот большой серый конь, от которого родились почти все твои жеребята, – он улыбнулся. – А другие так упрямы, что их не удается научить вести себя, как положено. Наверное, это вообще свойственно мужскому полу.
Свойственно мужскому полу… Калифорния Смит тоже принадлежал к мужскому полу и мог свести с ума любую женщину. Маккензи почувствовала, как кровь приливает к щекам, и отвернулась, чтобы этого не заметил Кэл. Будто почувствовав внезапное замешательство Маккензи, лошадь фыркнула и вскинула голову.
– Думаю, мы ей уже надоели, – сказала Маккензи.
Она погладила животное на прощание и хотела выйти из стойла, но в этот момент Кэл тоже подошел к дверце. Спеша выйти, Маккензи столкнулась с ним. От неожиданного прикосновения по ее телу прошла теплая волна.
– Нет, – твердо сказал Кэл, когда она открыла дверцу. Он протянул руку и задвинул щеколду. Когда Кэл схватил Маккензи за плечи, у нее от страха заныло в животе.
– Ты сама напросилась на это, значит, ты этого хотела.
Он припал к ее рту теплыми настойчивыми губами. Маккензи извивалась, пытаясь освободиться, но не тут-то было. От Кэла приятно пахло мимозой, сеном и мужчиной. В теле Маккензи вспыхнул огонь, и сопротивление ее ослабло. Ее тело не было телом невинной девушки, оно знало, чего хотело, и не обращало внимания ни на какие увещевания разума.
Из горла Маккензи вырвался стон, она прекратила бесполезную борьбу и, сдавшись, положила руки на грудь Кэла. Она блаженствовала. Ей хотелось гладить его грудь, плечи, спину, пышную гриву волос… Она вся взмокла от острого желания. В эту минуту они были одни во всем мире, ничего больше не существовало и не имело значения.
– Маккензи, – хрипло прошептал Кэл возле ее уха. Она слишком долго мучила его, и теперь Кэл был похож на голодного волка, вырвавшегося из клетки. Казалось, он может проглотить ее, если не сдержится.
– Маккензи…
Кэл отстранил ее от себя, хотя до боли хотел получить то, что ему предлагалось. Женщина была готова отдаться, хотя могла не сознавать, к чему открыто призывает ее тело, но он отчетливо понимал, что Маккензи больше не в состоянии контролировать свои действия.
– Что? – Маккензи была сбита с толку.
Ее губы припухли от поцелуев, щеки горели, зеленые глаза стали почти черными, и Кэл видел в них отражение своего желания.
– Ты должна быть уверена в себе. Маккензи потупилась.
– Неужели я сумел победить твой гнев и обиду при помощи одного поцелуя?
От изумления у нее открылся рот, а в глазах вместо пламени желания загорелся огонек злости. Всю ее страсть как ветром сдуло, и Кэла обдало холодом.
– Чего ты хочешь, Маккензи? Ты действительно хочешь моей любви или оттолкнешь и прогонишь меня?
Лицо женщины вспыхнуло.
– С того самого момента, как я вернулся на ранчо, ты все время металась между желанием плюнуть мне в лицо и поцеловать меня. Черт возьми, несколько минут назад я вряд ли смог бы поцеловать тебя, даже если бы и очень захотел! А сейчас ты готова…
– Ты все выдумал! Если ты думаешь, что я…
– Мне кажется, что тебе пора на что-то решиться. Мы не в игры играем. На карту поставлены наши жизни – твоя и моя. Я все еще люблю тебя, Мак. И если получу тебя на этот раз, уже не отпущу. Так что не соблазняй меня понапрасну, я могу и не сдержаться.
– Уйди! Уйди от меня! – она резко провела тыльной стороной ладони по губам, будто желая уничтожить следы их поцелуев. – Раньше я ненавидела тебя! Господи, лучше бы я ненавидела до сих пор!
– Ненависть, по крайней мере, честное чувство.
Маккензи хотелось, чтобы он сделал что-нибудь такое, из-за чего пропала бы глупая нежность, возникшая в ее душе, что-то такое, что она могла бы использовать против него. Кэлу снова удалось завоевать ее сердце. Он однажды уже разбил его, но она не позволит разбить его опять.
Кэл говорил спокойно, ровно, глаза его светились пониманием.
– Маккензи, любовь тоже может быть честной, если ты ее не боишься. Но если ты вступила на узкий мостик между любовью и ненавистью, даже твое собственное сердце иногда может обманывать. Я не боюсь признаться в том, что все еще люблю тебя, в том, что совершил большую ошибку, когда покинул тебя. И думаю, что ты тоже меня любишь. Но если ты хочешь, чтобы мы были вместе, ты должна быть уверена, что сможешь простить мне то, что я сделал в прошлом, и сможешь жить со мной в этом настоящем мире, где большинство людей считают меня дикарем.
Маккензи старалась разозлиться, чтобы подавить идиотское желание броситься к нему в объятия.
– Ты наглый болван! Ты еще смеешь что-то требовать от меня!
Кэл лишь улыбнулся, а попытки Маккензи увенчались успехом – она сумела распалить себя.
– Дурак! Кретин! Осел!
Она рывком открыла дверь стойла и гордо зашагала к выходу из конюшни. Маккензи была в такой ярости, что, казалось, под ее ногами вот-вот загорится солома. Ее возмущение было таким бурным потому, что она знала – Кэл прав. Она пришла в конюшню, рассчитывая утолить голод своего тела, который был вызван появлением Кэла на ранчо, но ничего не желала отдавать взамен.
Из конюшни Маккензи вылетела, как вихрь. У нее так потемнело в глазах, что она почти ничего не видела. Но на полпути к дому она, почувствовав какой-то внутренний толчок, замедлила шаги и остановилась. У подножия гор за домом для гостей на фоне алого закатного неба Маккензи увидела человеческую фигуру на лошади. Потом к этому всаднику присоединился еще один, затем еще и еще – пока не собрался целый отряд неподвижно застывших призраков, смотрящих на «Лейзи Би».
Маккензи остолбенела от ужаса. Ей уже приходилось сражаться с апачами, и она побеждала в этой борьбе, но от этого ее страх перед ними не уменьшился. Маккензи почувствовала, что задыхается, но собралась с силами и была готова закричать, созывая всех на помощь, но на ее плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
– Не волнуйся, – твердо произнес Кэл.
Маккензи не хотела верить своим глазам. Она убедила себя в том, что Кэл никогда не призывал сюда индейцев, а теперь видела, что ошиблась. Апачи вереницей спускались с холма, зная, что их здесь ждут; а Кэл требует, чтобы она приняла это как должное. Почему он просто не воткнет ей нож в спину, чтобы разом покончить со всем?
– Еще один брат? – ядовито спросила она.
– Не совсем. Это дядя, о котором я тебе говорил. Его зовут Джеронимо.
ГЛАВА X
Джеронимо.
От одного этого имени у Маккензи все похолодело внутри. Кто из живущих в Аризоне – будь то белый, мексиканец или индеец – не слышал о нем? Хотя Джеронимо не был наследным предводителем воинственного племени, но боролся за то, чтобы стать одним из его главарей. Для белых и мексиканцев имя Джеронимо стало синонимом насилия, потому что где бы он ни появлялся, за ним алым шлейфом тянулась полоса смертей и грабежей.
Апачей было четырнадцать. Маккензи пересчитала их и сравнила с числом своих людей, которые выбегали из барака, почувствовав нависшую на ранчо угрозу. Когда ковбои увидели индейцев, они закричали, как безумные, и опрометью бросились за оружием.
– Бросьте оружие! – скомандовал Кэл.
Он сжал плечо Маккензи и прошептал: «Поддержи меня, Мак!»
У Маккензи мурашки побежали по телу. Ковбои замерли на месте, совершенно сбитые с толку.
– Поддержи меня, – повторил Кэл, – или ты хочешь, чтобы этот краткий визит превратился в кровавую бойню?
У Маккензи возникло ощущение, что она шагает в пропасть, причем, по собственной воле.
– Сложите оружие, – приказала она.
– Какого дьявола они сюда явились? – яростно прошипела Маккензи, требуя ответа у Кэла.
Он лишь легонько пожал ее руку. Работники ранчо недоверчиво посмотрели на хозяйку.
– Сложите оружие, – повторила она.
Ковбои нехотя спрятали пистолеты и положили винтовки, бормоча под нос проклятия. Маккензи очень надеялась, что Лу с Кармелитой так заняты в кухне, что не видят появления всадников: несмотря на всю свою мягкость Лу мгновенно вскипала при виде апачей, а Кармелита могла впасть в бурную истерику. В данной ситуации и та, и другая могли здорово навредить.
Не соизволив даже взглянуть на ковбоев, собравшихся перед бараком, индейцы осадили лошадей в десяти шагах от Кэла, обнимавшего за плечи Маккензи. Они выстроились неровным клином, который возглавлял коренастый мужчина в запачканной красной рубашке из хлопка и грязных белых брюках. Его густые черные волосы спадали на спину, через изрезанное глубокими морщинами лицо от одной скулы до другой проходила нарисованная белой краской полоса, резко выделявшаяся на фоне темной кожи; взгляд блестящих черных глаз был холодным и тяжелым. Джеронимо. Маккензи никогда не встречалась с ним, но видела дагерротипы; на них он выглядел угрожающе, но в жизни оказался в сотню раз страшнее – словно сам дьявол.
Джеронимо остановил жуткий пронзительный взгляд на Кэле с Маккензи, а люди его отряда, одетые и разрисованные примерно так же, настороженно оглядывали все вокруг. Наконец, Джеронимо заговорил, обращаясь к Кэлу.
– Шил на-аш! – приветствовал он Кэла.
Его четкие, словно высеченные из камня, губы раздвинулись и изобразили мрачное подобие улыбки.
– Шил на-аш, – ровно ответил Кэл.
Пока они продолжали разговор на языке апачей, Маккензи с трудом удавалось сохранять спокойствие. Кэл с хозяйским видом обнимал ее за плечи, слегка надавливая на них, как бы предупреждая, чтобы она стояла смирно. Маккензи очень хотелось сбросить его руки. Неужели он предал их? Вдруг сейчас он говорит Джеронимо, что его люди могут крушить и громить все вокруг?
Но вот Джеронимо удовлетворенно хмыкнул и дал сигнал спешиться своим воинам. Кэл махнул рукой в сторону площадки, где они могут оставить лошадей. Как только Джеронимо отвернулся, Маккензи сбросила с себя руку Кэла.
– Что здесь происходит? – свирепо прошептала она. – Ты же не будешь утверждать, что Джеронимо тоже индеец из резервации! О чем ты беседовал с этим дикарем?
Ковбои сгрудились вокруг них, в страхе оглядываясь на индейцев. Мако, Исти и Бей тоже пришли из своего лагеря. Очевидно, они давно следили за происходящим и испытывали от визита Джеронимо такую же неловкость, как все остальные работники ранчо.
– Успокойтесь, – сказал всем Кэл. – Я знал Джеронимо, когда был мальчишкой. До него дошел слух, что я живу на ранчо в этих местах. Он захотел проверить, так ли это на самом деле, поэтому и нанес нам визит. Дружеский визит!
– Я бы хотел нанести этому бродячему убийце дружеский удар между глаз, – пробурчал Сэм Кроуфорд.
– Любой, кто схватится за оружие, рискует начать кровавую бойню, – предостерег Кэл. – Лучшее, что вы можете сделать, это пойти в барак и оставаться там до тех пор, пока я не скажу, что делать дальше. Мако, Исти, Бей – отправляйтесь в свой лагерь и скажите вашим женам, чтобы не высовывались оттуда. Нам бы не хотелось, чтобы у кого-нибудь из гостей возникла мысль о том, что ваши жены могут устроить скандал.
На лицах горных апачей была непроницаемая маска, но Маккензи поняла по их глазам, что они недовольны появлением непрошенных гостей так же, как и она сама.
– Ты утверждаешь, что Джеронимо нанес нам дружеский визит? – подозрительно спросила она у Кэла.
– Он не хотел допустить, чтобы его отряд напал на… как бы это сказать… на родственника.
У Маккензи расширились глаза.
– Он решил, что «Лейзи Би» принадлежит тебе?
– И что ты моя жена, – добавил Кэл. – Или ты предпочла бы, чтобы он узнал, что ранчо принадлежит белой женщине, которая ненавидит апачей, и спалил бы его до основания?
– Нет, – Маккензи поняла, что опять хотела обвинить его незаслуженно. – Я чуть было не решила… Нет, кажется, я снова должна извиниться перед тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Нет, – ответила она со вздохом, – такие вопросы задают, и на них отвечают. Это было нелегко, но я не думаю, что мне повезло меньше, чем другим женщинам, – она улыбнулась и поправилась, – белым женщинам. Правда, я не проявила при этом особого мужества и терпения, но мы справились – я и Фрэнки. Когда-то тетушка Пруденс говорила мне, что когда женщина впервые прикасается к рожденному ею ребенку, она тут же забывает обо всех своих мученьях. Тетушка хорошо это знала – она родила пятерых дочерей, – Маккензи смолкла, вспоминая ту минуту, когда взяла на руки Франциску Софию Батлер в первый раз, и взгляд ее смягчился. – Тетушка оказалась права: когда я увидела Фрэнки, прикоснулась к ней, посмотрела, как она машет в воздухе ручками и ножками, боль прошла, хотя за минуту до этого мне хотелось плакать. Это невозможно описать словами.
Маккензи заметила искорки зависти в глазах Кэла и внезапно поняла, что он жалеет о том, что не видел Фрэнки все эти пять лет. Ей захотелось протянуть к нему руки, дотронуться до него, но она удержалась, подумав, что Кэлу не нужно ее сочувствие.
Маккензи резко повернулась к лошади. Гладкая черная спина блестела в свете фонаря. Кобылица слегка насторожилась, и снова Маккензи почувствовала какое-то сходство между собой и этой лошадью.
– Прекрасное создание, правда?
– Да, – согласился Кэл, все еще глядя на Маккензи.
Под этим взглядом она ощущала некоторое беспокойство. Просто у нее разыгралось воображение – ведь они всего лишь разговаривают о лошади.
– Иногда я чувствую себя виноватой за то, что пригнала ее с гор. Она так великолепна, что, наверное, заслуживает того, чтобы быть свободной.
– Свобода – такая же выдумка, как те сказки, что ты читаешь Фрэнки. Мы все рабы кого-то или чего-то – своего одиночества, независимости, верности, голодного желудка. Чтобы выжить, надо подчиняться многим законам.
Маккензи удивленно приподняла бровь.
– Это горько сознавать.
– Нет. Тому, у кого ничего и никого нет, не за что бороться, некого любить.
– Кому же или чему подчиняешься ты, Калифорния Смит? – тихо спросила Маккензи.
Он улыбнулся, но не ответил.
– Этой лошади лучше жить у тебя, чем на воле. «Да, с Калифорнией Смитом можно вести откровенные разговоры, пока не дойдешь до определенного порога, за который он никого не пускает», – подумала Маккензи. Шесть лет назад ей казалось, что она прекрасно знает его. Это было ошибкой.
– Как ты думаешь, она даст себя погладить? – спросила она, глядя на лошадь.
– Наверное.
В глазах Маккензи, как в былые времена, вспыхнул озорной огонек.
– Вдруг на этот раз ей захочется побеседовать с женщиной? Не все же ей слушать одного тебя!
– Очень может быть, – с готовностью согласился Кэл, – почему бы тебе не попробовать?
Маккензи протянула руку – лошадь пошевелила ушами и отодвинулась.
– Давай войдем в стойло, – пригласил Кэл. Маккензи колебалась, тогда Кэл сказал:
– Кобылица не причинит тебе вреда, она больше не сердится, просто немного боится.
– Ты так думаешь?
– Идем, – Кэл уверенно улыбнулся.
Он отпер дверцу стойла, и они осторожно вошли внутрь. Лошадь отступила назад, но не стала выказывать враждебность, с которой смотрела на всех пару недель назад.
– Поговори с ней, – посоветовал Кэл.
– Я не знаю языка апачей, – возразила Маккензи.
– Поговори с ней о чем-нибудь женском. Она должна понять это.
Маккензи сделала шаг вперед. Лошадь отвела уши назад, затем медленно выпрямила их.
– Здравствуй, девочка. У тебя все еще нет имени. Мы же не можем звать тебя дикой кобылицей теперь, когда ты стала послушной, как овечка. Как же мы назовем тебя? – она продолжала что-то говорить и потихоньку продвигалась вперед, стараясь не замечать сверлящего взгляда Кэла.
Кобылица вновь передернула ушами и издала жалобное ржание. Она выгнула дугой красивую шею и понюхала воздух. Маккензи плавно подняла руку, дотронулась до бархатных губ лошади и рассмеялась от радости.
– Ой, какая она прелесть!
Кэл молчал, Маккензи не смотрела в его сторону, но чувствовала его взгляд. Ей не следовало приходить сюда и глупо кокетничать с ним, но девчонка-проказница не хотела уступать рассудительной женщине.
– Как тебе удалось приручить ее, Кэл? Посмотри, она такая добрая. Может быть, немного боится, но глаза у нее добрые. Даже не верится, что это та самая лошадь, которая чуть не убила Тони. Ты занимался приручением диких лошадей, когда жил у индейцев?
– Немного, – ответил Кэл и подошел, чтобы погладить нос лошади. – Лошади похожи на людей. Ты даешь им то, чего они хотят, успокаиваешь их страхи, относишься к ним с пониманием, и они платят добром за добро. С кобылицами обычно бывает проще, чем с жеребцами. Кобылицы быстрее реагируют на ласку.
– А жеребцы нет?
– Некоторые – да, как тот большой серый конь, от которого родились почти все твои жеребята, – он улыбнулся. – А другие так упрямы, что их не удается научить вести себя, как положено. Наверное, это вообще свойственно мужскому полу.
Свойственно мужскому полу… Калифорния Смит тоже принадлежал к мужскому полу и мог свести с ума любую женщину. Маккензи почувствовала, как кровь приливает к щекам, и отвернулась, чтобы этого не заметил Кэл. Будто почувствовав внезапное замешательство Маккензи, лошадь фыркнула и вскинула голову.
– Думаю, мы ей уже надоели, – сказала Маккензи.
Она погладила животное на прощание и хотела выйти из стойла, но в этот момент Кэл тоже подошел к дверце. Спеша выйти, Маккензи столкнулась с ним. От неожиданного прикосновения по ее телу прошла теплая волна.
– Нет, – твердо сказал Кэл, когда она открыла дверцу. Он протянул руку и задвинул щеколду. Когда Кэл схватил Маккензи за плечи, у нее от страха заныло в животе.
– Ты сама напросилась на это, значит, ты этого хотела.
Он припал к ее рту теплыми настойчивыми губами. Маккензи извивалась, пытаясь освободиться, но не тут-то было. От Кэла приятно пахло мимозой, сеном и мужчиной. В теле Маккензи вспыхнул огонь, и сопротивление ее ослабло. Ее тело не было телом невинной девушки, оно знало, чего хотело, и не обращало внимания ни на какие увещевания разума.
Из горла Маккензи вырвался стон, она прекратила бесполезную борьбу и, сдавшись, положила руки на грудь Кэла. Она блаженствовала. Ей хотелось гладить его грудь, плечи, спину, пышную гриву волос… Она вся взмокла от острого желания. В эту минуту они были одни во всем мире, ничего больше не существовало и не имело значения.
– Маккензи, – хрипло прошептал Кэл возле ее уха. Она слишком долго мучила его, и теперь Кэл был похож на голодного волка, вырвавшегося из клетки. Казалось, он может проглотить ее, если не сдержится.
– Маккензи…
Кэл отстранил ее от себя, хотя до боли хотел получить то, что ему предлагалось. Женщина была готова отдаться, хотя могла не сознавать, к чему открыто призывает ее тело, но он отчетливо понимал, что Маккензи больше не в состоянии контролировать свои действия.
– Что? – Маккензи была сбита с толку.
Ее губы припухли от поцелуев, щеки горели, зеленые глаза стали почти черными, и Кэл видел в них отражение своего желания.
– Ты должна быть уверена в себе. Маккензи потупилась.
– Неужели я сумел победить твой гнев и обиду при помощи одного поцелуя?
От изумления у нее открылся рот, а в глазах вместо пламени желания загорелся огонек злости. Всю ее страсть как ветром сдуло, и Кэла обдало холодом.
– Чего ты хочешь, Маккензи? Ты действительно хочешь моей любви или оттолкнешь и прогонишь меня?
Лицо женщины вспыхнуло.
– С того самого момента, как я вернулся на ранчо, ты все время металась между желанием плюнуть мне в лицо и поцеловать меня. Черт возьми, несколько минут назад я вряд ли смог бы поцеловать тебя, даже если бы и очень захотел! А сейчас ты готова…
– Ты все выдумал! Если ты думаешь, что я…
– Мне кажется, что тебе пора на что-то решиться. Мы не в игры играем. На карту поставлены наши жизни – твоя и моя. Я все еще люблю тебя, Мак. И если получу тебя на этот раз, уже не отпущу. Так что не соблазняй меня понапрасну, я могу и не сдержаться.
– Уйди! Уйди от меня! – она резко провела тыльной стороной ладони по губам, будто желая уничтожить следы их поцелуев. – Раньше я ненавидела тебя! Господи, лучше бы я ненавидела до сих пор!
– Ненависть, по крайней мере, честное чувство.
Маккензи хотелось, чтобы он сделал что-нибудь такое, из-за чего пропала бы глупая нежность, возникшая в ее душе, что-то такое, что она могла бы использовать против него. Кэлу снова удалось завоевать ее сердце. Он однажды уже разбил его, но она не позволит разбить его опять.
Кэл говорил спокойно, ровно, глаза его светились пониманием.
– Маккензи, любовь тоже может быть честной, если ты ее не боишься. Но если ты вступила на узкий мостик между любовью и ненавистью, даже твое собственное сердце иногда может обманывать. Я не боюсь признаться в том, что все еще люблю тебя, в том, что совершил большую ошибку, когда покинул тебя. И думаю, что ты тоже меня любишь. Но если ты хочешь, чтобы мы были вместе, ты должна быть уверена, что сможешь простить мне то, что я сделал в прошлом, и сможешь жить со мной в этом настоящем мире, где большинство людей считают меня дикарем.
Маккензи старалась разозлиться, чтобы подавить идиотское желание броситься к нему в объятия.
– Ты наглый болван! Ты еще смеешь что-то требовать от меня!
Кэл лишь улыбнулся, а попытки Маккензи увенчались успехом – она сумела распалить себя.
– Дурак! Кретин! Осел!
Она рывком открыла дверь стойла и гордо зашагала к выходу из конюшни. Маккензи была в такой ярости, что, казалось, под ее ногами вот-вот загорится солома. Ее возмущение было таким бурным потому, что она знала – Кэл прав. Она пришла в конюшню, рассчитывая утолить голод своего тела, который был вызван появлением Кэла на ранчо, но ничего не желала отдавать взамен.
Из конюшни Маккензи вылетела, как вихрь. У нее так потемнело в глазах, что она почти ничего не видела. Но на полпути к дому она, почувствовав какой-то внутренний толчок, замедлила шаги и остановилась. У подножия гор за домом для гостей на фоне алого закатного неба Маккензи увидела человеческую фигуру на лошади. Потом к этому всаднику присоединился еще один, затем еще и еще – пока не собрался целый отряд неподвижно застывших призраков, смотрящих на «Лейзи Би».
Маккензи остолбенела от ужаса. Ей уже приходилось сражаться с апачами, и она побеждала в этой борьбе, но от этого ее страх перед ними не уменьшился. Маккензи почувствовала, что задыхается, но собралась с силами и была готова закричать, созывая всех на помощь, но на ее плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
– Не волнуйся, – твердо произнес Кэл.
Маккензи не хотела верить своим глазам. Она убедила себя в том, что Кэл никогда не призывал сюда индейцев, а теперь видела, что ошиблась. Апачи вереницей спускались с холма, зная, что их здесь ждут; а Кэл требует, чтобы она приняла это как должное. Почему он просто не воткнет ей нож в спину, чтобы разом покончить со всем?
– Еще один брат? – ядовито спросила она.
– Не совсем. Это дядя, о котором я тебе говорил. Его зовут Джеронимо.
ГЛАВА X
Джеронимо.
От одного этого имени у Маккензи все похолодело внутри. Кто из живущих в Аризоне – будь то белый, мексиканец или индеец – не слышал о нем? Хотя Джеронимо не был наследным предводителем воинственного племени, но боролся за то, чтобы стать одним из его главарей. Для белых и мексиканцев имя Джеронимо стало синонимом насилия, потому что где бы он ни появлялся, за ним алым шлейфом тянулась полоса смертей и грабежей.
Апачей было четырнадцать. Маккензи пересчитала их и сравнила с числом своих людей, которые выбегали из барака, почувствовав нависшую на ранчо угрозу. Когда ковбои увидели индейцев, они закричали, как безумные, и опрометью бросились за оружием.
– Бросьте оружие! – скомандовал Кэл.
Он сжал плечо Маккензи и прошептал: «Поддержи меня, Мак!»
У Маккензи мурашки побежали по телу. Ковбои замерли на месте, совершенно сбитые с толку.
– Поддержи меня, – повторил Кэл, – или ты хочешь, чтобы этот краткий визит превратился в кровавую бойню?
У Маккензи возникло ощущение, что она шагает в пропасть, причем, по собственной воле.
– Сложите оружие, – приказала она.
– Какого дьявола они сюда явились? – яростно прошипела Маккензи, требуя ответа у Кэла.
Он лишь легонько пожал ее руку. Работники ранчо недоверчиво посмотрели на хозяйку.
– Сложите оружие, – повторила она.
Ковбои нехотя спрятали пистолеты и положили винтовки, бормоча под нос проклятия. Маккензи очень надеялась, что Лу с Кармелитой так заняты в кухне, что не видят появления всадников: несмотря на всю свою мягкость Лу мгновенно вскипала при виде апачей, а Кармелита могла впасть в бурную истерику. В данной ситуации и та, и другая могли здорово навредить.
Не соизволив даже взглянуть на ковбоев, собравшихся перед бараком, индейцы осадили лошадей в десяти шагах от Кэла, обнимавшего за плечи Маккензи. Они выстроились неровным клином, который возглавлял коренастый мужчина в запачканной красной рубашке из хлопка и грязных белых брюках. Его густые черные волосы спадали на спину, через изрезанное глубокими морщинами лицо от одной скулы до другой проходила нарисованная белой краской полоса, резко выделявшаяся на фоне темной кожи; взгляд блестящих черных глаз был холодным и тяжелым. Джеронимо. Маккензи никогда не встречалась с ним, но видела дагерротипы; на них он выглядел угрожающе, но в жизни оказался в сотню раз страшнее – словно сам дьявол.
Джеронимо остановил жуткий пронзительный взгляд на Кэле с Маккензи, а люди его отряда, одетые и разрисованные примерно так же, настороженно оглядывали все вокруг. Наконец, Джеронимо заговорил, обращаясь к Кэлу.
– Шил на-аш! – приветствовал он Кэла.
Его четкие, словно высеченные из камня, губы раздвинулись и изобразили мрачное подобие улыбки.
– Шил на-аш, – ровно ответил Кэл.
Пока они продолжали разговор на языке апачей, Маккензи с трудом удавалось сохранять спокойствие. Кэл с хозяйским видом обнимал ее за плечи, слегка надавливая на них, как бы предупреждая, чтобы она стояла смирно. Маккензи очень хотелось сбросить его руки. Неужели он предал их? Вдруг сейчас он говорит Джеронимо, что его люди могут крушить и громить все вокруг?
Но вот Джеронимо удовлетворенно хмыкнул и дал сигнал спешиться своим воинам. Кэл махнул рукой в сторону площадки, где они могут оставить лошадей. Как только Джеронимо отвернулся, Маккензи сбросила с себя руку Кэла.
– Что здесь происходит? – свирепо прошептала она. – Ты же не будешь утверждать, что Джеронимо тоже индеец из резервации! О чем ты беседовал с этим дикарем?
Ковбои сгрудились вокруг них, в страхе оглядываясь на индейцев. Мако, Исти и Бей тоже пришли из своего лагеря. Очевидно, они давно следили за происходящим и испытывали от визита Джеронимо такую же неловкость, как все остальные работники ранчо.
– Успокойтесь, – сказал всем Кэл. – Я знал Джеронимо, когда был мальчишкой. До него дошел слух, что я живу на ранчо в этих местах. Он захотел проверить, так ли это на самом деле, поэтому и нанес нам визит. Дружеский визит!
– Я бы хотел нанести этому бродячему убийце дружеский удар между глаз, – пробурчал Сэм Кроуфорд.
– Любой, кто схватится за оружие, рискует начать кровавую бойню, – предостерег Кэл. – Лучшее, что вы можете сделать, это пойти в барак и оставаться там до тех пор, пока я не скажу, что делать дальше. Мако, Исти, Бей – отправляйтесь в свой лагерь и скажите вашим женам, чтобы не высовывались оттуда. Нам бы не хотелось, чтобы у кого-нибудь из гостей возникла мысль о том, что ваши жены могут устроить скандал.
На лицах горных апачей была непроницаемая маска, но Маккензи поняла по их глазам, что они недовольны появлением непрошенных гостей так же, как и она сама.
– Ты утверждаешь, что Джеронимо нанес нам дружеский визит? – подозрительно спросила она у Кэла.
– Он не хотел допустить, чтобы его отряд напал на… как бы это сказать… на родственника.
У Маккензи расширились глаза.
– Он решил, что «Лейзи Би» принадлежит тебе?
– И что ты моя жена, – добавил Кэл. – Или ты предпочла бы, чтобы он узнал, что ранчо принадлежит белой женщине, которая ненавидит апачей, и спалил бы его до основания?
– Нет, – Маккензи поняла, что опять хотела обвинить его незаслуженно. – Я чуть было не решила… Нет, кажется, я снова должна извиниться перед тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36