Над Крисом уже хлопотали, он был при деле, исполняя главную роль в спектакле «Исцеление немощного». А я вдруг оказался лишним. Кругом слышалась приглушенная, непонятная речь, какая-то женщина юркнула мимо меня с ведром воды, доносились голоса мальчишек из конюшни, а я стоял один в этой тесной прихожей и мучительно пытался понять — что я тут делаю, как я тут оказался, и вообще, к чему это все?
Наверно, я всего лишь переутомился, когда удирал от шайки скотокрадов. Проще было бы остановиться, принять бой, да и отправиться на тот свет, прихватив с собой нескольких малоприятных попутчиков… Да если б Крис не был ранен, мы бы так и сделали! Мы бы им задали!
Я невольно усмехнулся, поймав себя на детской запальчивости. Как говаривал мой дядюшка Байярд, после обеда звук посуды кажется совсем не таким мелодичным, как до обеда. Зато картина боя становится тем красочнее, чем дальше ты находишься от этого боя, в пространстве и во времени.
Покончив с философскими упражнениями, я вышел на крыльцо.
Во дворе меня поджидал Питер.
— Пора пить кофе, — сказал он. — У тебя есть посуда?
— Да, конечно.
— Ты будешь жить у нас, — сказал Питер. — Пользуйся своей посудой. Есть кружка, тарелка, ложка?
— Я же сказал, есть. Как, по-твоему, мы обходились до сих пор?
— Люди по-разному обходятся, — заметил Питер. — Мне всегда хотелось знать, как обходились индейцы, пока мы не дали им чайники и кружки. У них же не было никакой посуды, только кожаные мешки.
— Я видел, как они кипятят воду в этих кожаных мешках, — сказал я. — Из костра вынимают раскаленные камни и кладут их в воду, прямо в мешки. Получается довольно быстро.
— Где ты такое видел?
— На Черных Холмах. Я жил у шайенов.
— Неужели они настолько обнищали, что остались без котлов и чайников?
— Есть у них и котлы, и чайники, — сказал я. — Все у них есть. Но старики говорят, что в железном котле вода портится.
— Старики везде одинаковые, — сказал Питер. — Здесь нет шайенов. Говорят, их резервация где-то за Симарроном. Но там сидят только женщины. А мужчины все в бандах. Так говорят. Но это далеко. У нас тут живут кайова и команчи. Они мирные. Мы с ними ладим. А ты был у шайенов в плену?
— Нет. Просто жил.
За домом, под деревом был накрыт небольшой стол с двумя лавками, врытыми в землю вдоль него. Рядом с кофейником на белой фаянсовой тарелке высилась гора душистых оладьев. В круглой открытой масленке таяла ярко-желтая пирамида масла, а на блюдце расплывался густой бурый мед.
— Садись, — сказал Питер и сел первым, перекрестившись. Свою шляпу он повесил на ветку. — Ешь, все наше, домашнее. Мы не покупаем еду.
— Что-то я не заметил по дороге ни одной лавки, где можно было бы купить хоть что-нибудь, — сказал я, пристраивая свою шляпу рядом. На ветке было еще несколько оструганных сучков, предназначенных для шляп.
— Ты просто пришел не с той стороны. Там, за рекой, есть поселок. Еще дальше есть станция. Можно сесть на поезд и поехать в город, он называется Гудворд, там можно купить все, что тебе надо. Но еду покупать глупо.
— Такую еду не купишь, — согласился я, намазывая мед своим ножом. — Вкусно. Никогда не видел такого меда.
— Этих пчел мы привезли с собой из самой Джорджии, — с усмешкой сказал Питер. — Они все пережили вместе с нами. Они вместе с нами горели и вместе с нами тонули, и теперь живут здесь вместе с нами. Пятнадцать лет мы живем здесь.
— Неужели пчелы живут так долго? — удивился я.
— Да нет, пчелы умирают. Но семья остается та же самая.
— А где вы тонули?
— На Миссисипи, где же еще, — гордо сказал Питер. — Мы ехали на пароходе. Взорвался котел. Начался пожар. Мы были на правой стороне, и она вся обвалилась в воду. Лошади утонули, корова тоже. У нас было два мула, они тоже утонули. Хорошо, что все наши вещи, и пчелы тоже, были в телеге. Телега не утонула. Мы держались за нее. И другие люди тоже держались. Вода была очень холодная.
— Когда это было?
— Семьдесят девятый год. Апрель. Пароход «Быстрая Стрела». Может быть, слышал? Там погибло много народу, об этом еще долго вспоминали.
Меня забавляла та детская гордость, которая звучала в его голосе при упоминании о банальном кораблекрушении. Я вырос на Реке, и с рождения называю Рекой только Миссисипи. Все остальное — речки. О том, как взрывались, горели и тонули пароходы, я слышал с детства. На отмели близ Батон-Ружа, наверно, и сейчас виднеется обломок трапа с самой «Султанши» — этот пароход сгорел в пятистах милях выше по течению, и тогда погибло больше двух тысяч людей — и мальчишками мы подплывали к этим, все еще крепким перекладинам, белеющим над желтой водой, как скелет какой-то гигантской рыбины…
— Может быть, и слышал, — сказал я. — В те годы на реке такое случалось довольно часто.
— В апреле вода холодная, люди умирали от холода, даже те, кто смог выбраться из воды. Умирали на берегу. Нас было четыре семьи, и все остались живы. Только без лошадей и мулов. Толкали телегу сами. Восемь дней до города. Город Вильсон. Там купили пару мулов и поехали дальше на запад. Мы ехали все время на запад. Саванна, Атланта, Мемфис, Вильсон. Потом Арканзас. Все время на запад.
— Тогда еще многие ехали на запад, — сказал я.
— Мы искали хорошую землю. Мы дошли до края земли.
— По-твоему, здесь край земли?
— Да, — сказал Питер. — Дальше на запад — плохая земля. Горы и пески. Дальше не надо ехать. Мы остановились здесь. Сначала четыре семьи, потом приехали другие.
— Я слышал, что индейцы были недовольны, когда белые стали селиться на их землях, — осторожно сказал я. — И армия здесь не особо помогала.
— Армия? Зачем нам армия? Разве мы не такие же люди, как индейцы? — Питер улыбнулся. — Одна голова, две ноги, две руки. Люди всегда могут договориться. Мы к ним с уважением, и они к нам с уважением. Мы пришли на свободное место, здесь никто не жил. Только кайова, но мы им не мешали. У нас не было тогда лошадей, а индейцам нужны только лошади и бизоны. Наши отцы сами пошли к ним, когда их шатры появились поблизости. Мы не знали, вернутся они или нет. Мы за них молились, и они вернулись. Отнесли индейцам хлеб и табак, а они им дали свои мешки и сумки для воды Емкости, изготовленные из желудка бизона.

. Тогда вождем кайова был Темный Бык, отец нынешнего Темного Быка. Отцы попросили у него разрешения жить на этом берегу, потому что здесь была хорошая земля для пшеницы. Темный Бык сказал: «Я не белый человек! Я не провожу границ по земле или по воде. Это белые люди устанавливают правила для других. Живите там, где вам нравится. Земля большая, ее хватит на всех». С тех пор мы с кайова ладим. Очень ладим. Они давно бросили кочевать, потому что бизонов больше нет. Кайова сейчас живут рядом с нами, команчи тоже. Работают у меня, когда хотят. Здесь в округе еще много индейцев, разных индейцев. Некоторые даже работают на карьере, некоторые в бандах. А наши никуда не уходят, живут рядом с нами. Мы с ними ладим. Породнились уже. У одной сестры моей — муж из кайова. Сейчас он придет.
— Зачем?
— Помогать будет. Лечить будем твоего друга. — Питер снова улыбнулся, но на этот раз хитровато. — Надо белую лошадь от него хорошо закрыть, чтобы не увидел. Он с ума сойдет, если ее увидит.
— А откуда он знает, что мы здесь?
— Отец сразу позвал, — сказал Питер и, свернув пару оладьев в трубочку, отправил их в рот. — Ты кушай, кушай, а то остынет все. Индейцы хорошо лечат. Молятся по-своему, креститься мы их научили по-нашему, а травки да корешки вместе собираем в горах, в лесу, в поле. У нас даже кладбища нет. За пятнадцать лет никого не хоронили. Нехорошо будет, если твой друг умрет.
— Он не умрет, — сказал я. — Такой человек, как он, не может умереть от одной пули.
— От одной пули? Я видел, как люди умирают от комариного укуса, — возразил Питер. — Ты знаешь, что такое болотная лихорадка? Я сам рыл огромные могилы для тех, кого укусил маленький комар. И никто не мог им помочь. Пулю можно вытащить, раны можно перевязать, а с лихорадкой ничего нельзя сделать. Но здесь у нас нет таких комаров и никто не умирает от лихорадки. У нас здесь никто не умирает.
Мимо нас молча прошла Энни, она несла лопату на плече. Я проводил ее взглядом и сказал:
— Она собирается копать? Я могу помочь ей.
— Сама справится. Им нужно немного песка, чтобы лечить твоего друга, — пояснил Питер.
Мне оставалось только понимающе кивнуть, хотя я и сомневался в целебной силе песка. Ладно, им тут виднее. Крису я уже ничем не могу помочь. Но мне было слишком тяжело сидеть без дела и слушать нескончаемую болтовню гостеприимного хозяина.
— Может быть, для меня найдется какое-нибудь дело? Не могу же я целый день сидеть и пить кофе.
— Ты устал с дороги.
— Я уже отдохнул.
— Как насчет того, чтобы срубить старое дерево? — поинтересовался Питер.
— Я готов.
Он широко улыбнулся и встал из-за стола. Его лицо просто светилось от радости, словно я сообщил ему о рождении ребенка.
— Спасибо тебе, Винсент Крокет, — сказал он.
— За что?
— Я давно ждал достойного помощника для такого дела. Мне сразу показалось, что ты подойдешь. Я ждал, пока ты сам захочешь мне помочь. Это очень, очень важное дело.
Я дожевал последнюю пару оладьев и допил кофе, и Питер подал мне мою шляпу.
— Вдвоем мы справимся быстро. Это хорошее дерево. Его в прошлом году разбило молнией, оно хорошо высохло за осень и зиму. Я собирался спилить его еще зимой, но времени не было, — говорил Питер, направляясь к сараю. — А если не спилить его сейчас, придется снова ждать зимы. Такие деревья пилят только зимой.
Мы взяли с собой двуручную пилу, топор и клин. Проходя мимо дома, где остался Крис, я увидел, что на крыльце сидели трое. С черными длинными волосами, связанными в пучок. С плоскими лицами кирпичного цвета, и такими же оживленными, как кирпич. Двое были в синих комбинезонах и клетчатых рубашках с засученными рукавами. На ногах у них были грубые ботинки. Третий, толстый и невысокий, был в белой рубахе, в армейских синих брюках с когда-то желтыми лампасами, и босой.
— Здравствуй, Квато, — сказал Питер толстяку. — Хорошо, что ты быстро пришел. Это Винсент Крокет. Его друг ранен. Надо лечить.
Индейцы встали и каждый по очереди назвал себя, прикладывая ладонь к животу:
— Квато. Дэн. Бен.
— Винн, — сказал я и тоже приложил ладонь к животу.
— Мы идем рубить дрова, — сказал Питер. — Винсент Крокет хочет помочь нашей семье. Он был в Meксике. Он жил среди шайенов. Теперь будет жить с нами.
Индейцы смотрели сквозь нас, и казалось, что они ничего не слышат.
Мне действительно довелось прожить полтора года в племени шайенов, и я имел представление об индейской медицине, но сейчас об этом лучше было помалкивать. Насколько я разбирался в их сложной истории, шайены считались злейшими врагами племени кайова, потому что когда-то вытеснили их с занимаемых земель на Черных Холмах. Шайены вытеснили кайова, а кайова потеснили команчей на их территориях, а команчи еще кого-то заставили перебраться в другие места. На этой просторной земле почему-то вечно все теснят друг друга. Наверно, эта земля слишком недавно приняла к себе людей, вот они и суетятся, толкаются, все пытаются устроиться поудобнее. Теперь и белые втянулись в этот круговорот и принялись вытеснять с обжитых мест сразу всех индейцев без разбору — и шайенов, и кайова, и команчей…
Конечно, рано или поздно все устроится. Межплеменные войны, кстати говоря, давно уже в прошлом. Вражда осталась в песнях и сказках, а в быту я своими глазами видел совершенно обычные отношения. Не слишком теплые, но вполне взаимовыгодные. Кайова объединились с команчами и принялись грабить поселения белых, угоняя оттуда лошадей. Табуны пересекали просторы Великих Равнин с юга на север и оказывались у шайенов. А взамен команчи с кайова получали котлы, одежду, оружие и одеяла, которые предприимчивые шайены, арапахо и сиу отбивали на большой дороге у своих белых. Так продукция северных заводов поступала на юг. Это был налаженный и устойчивый товарооборот по другую сторону Фронтира Фронтир — условная граница, разделяющая поселения белых и индейские земли.

. И когда у белых достанет ума наладить торговлю на индейских территориях, грабежи и налеты резко сократятся. Кто-то этому будет рад, а кто-то, наоборот, огорчится, потому что куда в таком случае прикажете девать кавалерийские полки, которым платят за то, чтобы они защищали белых от грабежей и налетов?
Мы поднимались по узкой тропинке вдоль косогора, и я издалека увидел то дерево, которое мне предстояло превратить в дрова. И, должен признаться, я уже корил себя за столь необдуманный шаг. Конечно, рано или поздно мы своего добьемся, и этими дровами будут топить печь и дети Питера, и дети его детей, и все они будут, надеюсь, вспоминать меня добрым словом. Но я надеялся провести остаток жизни где-нибудь в другом месте, а не здесь, на этом косогоре…
Сколько же лет он стоял здесь, этот дуб? Как ему удалось выжить на склоне, ведь рядом нет ни одного деревца? Когда-то он был просто желудем, потом превратился в росток — его не затоптало копыто бизона, и не подпилили зубы кролика… Говорят, дубы живут веками. Сколько же он жил, прежде чем принял на себя удар молнии? Славное дерево, и славная смерть.
Мы встали на колени перед этим вековым дубом, и острые зубья гибкой пилы выбросили на пожухлую траву первую струйку опилок. Через пять минут Питер стянул с себя рубаху, и я последовал его примеру. Понятно, почему такие деревья пилят только зимой. Даже под лучами робкого мартовского солнца я взмок от пота, словно в мексиканской пустыне.
— Отдохнем, — скомандовал Питер и повалился на спину, раскинув руки. — Дуб хорошо высох. Мы быстро справимся.
— Надеюсь.
— Дубовые дрова лучше всего. Лучше, чем уголь. К тому же уголь надо покупать. Глупо платить деньги за то, что можно получить даром.
— Многие платят деньги, чтобы сберечь свое время, — сказал я.
— Ты куда-то торопишься? Нет. Я тоже. У нас есть время, пока отец лечит твоего друга.
— Он врач, твой отец?
— Нет. Но он умеет лечить. Он умеет все. Знаешь, он был рабом.
— Белый раб?
— Да. Его хозяином был русский граф Полянский. Он приехал в Америку перед войной и привез сюда своих рабов, человек пятьдесят. Когда началась война, граф присоединился к армии северян. На свои деньги устроил госпиталь, приглашал лучших врачей, а его рабы служили санитарами. В конце войны они оказались во Флориде. И там граф умер от лихорадки. Госпиталь развалился, и все люди графа остались без хозяина. Они могли вернуться в Россию, но там для них не было земли. А им нужна была земля. Пошли батраками на фермы. Отец женился на дочке фермера, переехал с ней в Джорджию. Постепенно его земляки тоже перебрались к нему. Они всегда старались держаться вместе. А потом мы отправились на Запад…
— Так вы — русские?
— Нет. Мы из Джорджии. Ну, отдохнули, пилим дальше.
Питер встал на колени, поплевал на ладони и снова схватился за рукоятку пилы. И снова брызнули струйки опилок из-под звенящих зубьев.
На этот раз мне показалось, что мы пилим гранит. И когда Питер остановился и скомандовал: «Отдыхай», я раньше него повалился рядом с дубом.
— Все называют нас русскими, — говорил Питер. — Пускай, мне все равно. Мы пришли сюда первыми. Потом появились другие с Востока. Немцы, чехи, англичане. Много их было. А сейчас почти никого не осталось. Они думали, что смогут прокормиться на этой земле. Но здесь тяжелая земля. Мало дождей. Очень трудно собрать хороший урожай. Поэтому все уехали. Остались только мы.
— Почему вы остались?
— Нам здесь хорошо. Земли много, людей мало.
— Ты же говоришь, здесь «тяжелая» земля.
— Ну и что? У нас есть хороший плуг, «Джон Дир». Есть сильные лошади. Мы ладим с этой землей.
Я подумал, что Питер «ладит с землей» примерно так же, как сейчас мы пытались поладить с этим дубом. И мне стало понятно, почему его соседи подались в иные края.
— Человек имеет право жить там, где ему легче, — сказал я.
— Мы останемся здесь, — сказал он. — Те, кто уехал отсюда, сейчас копают землю на рудниках в Колорадо. Или тут неподалеку, на угольном карьере. Наверно, им больше нравится копать и выбрасывать землю, чем пахать ее, сеять зерно, собирать хлеб. Им больше нравится получать деньги каждую субботу. Им больше нравится каждое воскресенье пропивать эти деньги в кабаке.
— Ну, должен же кто-то добывать уголь…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29