Скрипнули тормоза, машину протащило юзом по мокрому асфальту. Дверца со щелчком распахнулась, и наружу выкарабкалась нескладная долговязая фигура, причем обе ноги в добротных ботинках попали точнехонько в самую середину лужи.
- Ах, черт, кто же так останавливает? - Раздалось незлобивое ворчание.
- Неужто попал? Извини, старик, совсем забыл, что ты всегда попадаешь.
- Да ладно уж...
Тщательно выбирая место для ног, человек не торопясь выбрался из лужи. "Истинный журавль," - всматриваясь в неудачника, усмехнулся сверхсрочник. "Журавль" оглянулся на лужу и на машину: "Действительно, мог бы и обойти, и как это меня угораздило? Ну да видно, если уж не везет, то не везет во всем." В предательски хлюпающих ботинках он двинулся к проходной. Полы его длинного незастегнутого пальто беспомощно болтались, а длинные тонкие пальцы нащупывали документы в хлопающей о бедро сумке. Отрешенный взгляд был направлен в задумчивую даль, и было видно, что все мысли Сан Саныча, а это был именно он, витают где-то там в неземных пределах.
Отличительной чертой Сан Саныча было то, что он существовал как бы сразу в двух мирах. Его земная, материальная часть безусловно находилась в обычном, нормальном, земном мире, в то время как его душа или какая-нибудь иная субстанция, определяющая сущность человека, в виде бесприютного пилигрима достигала немыслимых высот или забиралась в бездонные глубины в поисках чего-то такого, только ей и понятного. Вот вроде бы сидит человек за праздничным столом в компании родственников, а внимательнее присмотришься - человека-то и нет. То есть несомненно, Сан Саныч сидит, и ест и пьет, и даже отвечает на вопросы, как правило, с запаздыванием и невпопад. Кажется, что вопрос, достигнув его ушей, затем совершает какой-то долгий-долгий путь до того блуждающего во вселенских мыслях пилигрима, который и ответит-то только затем, чтобы его оставили в покое, а не отвлекали ерундой по пустякам. Если проявить настойчивость, то можно попробовать собрать Сан Саныча по кускам, то есть заставить пилигрима вернуться к праздничному столу, но, как правило, долго удержать его в таком состоянии не удается. Складывалось впечатление, что у Сан Саныча мозг живет своей особой, не поддающейся контролю извне жизнью. Порой друзья заставали Сан Саныча за странным занятием: он мысленно разговаривал сам с собой и при этом едва заметно жестикулировал. На легкое подтрунивание Драгомиров отвечал старой шуткой, что, мол, всегда приятно поговорить с умным человеком. Мозг Сан Саныча работал днем и ночью вне зависимости от наличия или отсутствия мирских дел. Аналогично компьютеру он брался просчитывать задачи, правда, не численные, а научные или жизненные, и дальнейшего вмешательства человека практически уже не требовалось. Если Сан Санычу удавалось заинтересоваться тем или иным вопросом, то можно было быть уверенным, что через определенное время странствующий в море идей пилигрим подготовит нужное решение или сообщит о том, что для получения результата данных явно недостаточно. Самое смешное, что пилигриму было совершенно безразлично, на какой вопрос искать ответ. Очередная загадка могла относиться к чему угодно, то ли к проблеме зависания арочных протуберанцев в солнечной короне, то ли к вопросу взаимоотношений в рабочем клубке друзей и серпентарии единомышленников, то ли к работе итальянского кофеварочного автомата в условиях российской инфляции... А то бывает же такое: в самый разгар инфляции поставили на железнодорожном вокзале автомат, наливающий чай, кофе и капуччино при опускании монеты. Но мы же не в Италии живем. На какую монету его можно запрограммировать, если российский монетный двор не успевает штамповать деньги с той скоростью, с которой они обесцениваются? Эта загадка решилась сама, когда Сан Саныч подошел поближе к иностранному автомату. Оказалось, что не надо запихивать монеты в щель, чтобы получить желаемую чашечку. Рядом с этим импортным детищем прогресса стояла баба в платке, которая принимала деньги и после этого сама нажимала нужную кнопку. Ну что тут после этого скажешь... Итак, Сан Саныч, как типичный ученый, умудрялся существовать сразу в двух мирах, поэтому, как правило, по земле ходил некий биоробот, автоматически стереотипно реагирующий на все земное. Основная же, главная часть Сан Саныча болталась где-то там, в неведомой дали.
Вдаль по склону холма вдоль вспаханной полосы, обнесенной стеной колючей проволоки, в серую плотную пелену тумана уходит пограничный наряд. Сгорбленные силуэты в мокрых, лоснящихся от влаги плащ-палатках медленно петляют по тропинке между валунов, сереют и таяют в мутной хляби. Нервный свист стоящего на разъезде поезда перекликается с ленивым перебрехиванием собак. Не ко времени разбуженный старший лейтенант рассерженно вглядывается воспаленными глазами в тоненькие трепещущие в его грубых руках бумажки, выискивая нужную фамилию.
- Дра, Дра, Дра, Драго, Драгонравов, - беззвучно шевелятся губы, подобные двум ленивым гусеницам. Вдруг тень сомнения мелькает в его воспаленном мозгу и мутный взгляд упирается в раскрытый паспорт: - Тьфу ты, напасть... Драгомиров Александр Александрович. Чтоб тебе пусто было... - Непонятно к кому адресуясь, выругался он сквозь зубы. - Драго, Драго, Драгомиров... - и бумажки опять беспомощно затрепыхались в непослушных пальцах.
Сан Саныч покорно ждал решения своей участи, стоя у вертушки под неусыпным прицельным наблюдением сверхсрочника, вспоминая, как в последний раз прощался с мамой через два ряда железной сетки, разнесенной на пару метров. В его последний визит Зона выпустила его, но не пропустила ее, поскольку бедная старушка в суматохе сборов впопыхах взяла не тот документ. Сан Саныч даже не смог обнять ее на прощание. Сожаление об этом долго заставляло болезненно сжиматься сердце. Какая странная штука - жизнь, между людьми существуют невидимые нити, порой неощущаемые, порой мучительно вибрирующие, особенно при расставаниях. Сан Саныч углубился в странное ирреальное состояние раздумий и размышлений, спрятавшись, как гусеница в кокон, от всего белого света. Ему стало безразлично все окружающее, и даже липкая холодная сырость мокрых ботинок казалась лишь досадным недоразумением.
- Пропустить, - скомандовал Перетятько, метнув враждебный взгляд как на визитера, так и на ни в чем не повинного сверхсрочника.
Инструкция требовала дотошного изучения документа не менее одной минуты, поэтому сверхсрочник придирчиво рассматривал паспорт Сан Саныча и его самого. Сверхсрочник отметил, что в облике Сан Саныча было что-то шведское, напоминающее о тех временах, когда скандинавские племена Северной Руси еще не перемешались ни со славянами, ни с татарами. Шевелюра Сан Саныча, еще не сильно поредевшая от тяжелой умственной работы, была белой со слегка золотистым отливом, как у северных мутантов. Ведь известно, что первобытный человек слез с пальмы у экватора и при этом имел карие глаза и черные, как вороново крыло, волосы. Светлые волосы и глаза приобрели люди Севера, возможно, чтобы лучше маскироваться в зимних снегах. Глаза Сан Саныча, так нравящиеся окружающим его женщинам, были цвета недозрелого крыжовника. Толстые стекла очков делали их большими и выразительными. Одно время Сан Саныч носил контактные линзы. Однако однажды его семилетний сын умудрился выпить раствор, в который на ночь погружались эти линзы. Сан Саныч ужасно перепугался за здоровье ребенка и с тех пор стал носить только очки. Драгомиров был высок, неплохо сложен, в нем чувствовалось что-то мощное, северное, но любовь к сидячей работе сделала его сутуловатым, а витание в неведомых сферах добавило в его движения некоторую заторможенность и нескладность. Если Сан Саныч наливал чай, то последний всегда норовил просочиться через крышку кому-нибудь на колени. Или если на сухой дорожке существует только одна небольшая лужа, то не приходится сомневаться, что Сан Саныч, идя мимо, обязательно в нее попадет, причем так, что умудрится забрызгать всех окружающих.
Сверхсрочник придирчиво сличал черты фотографии Сан Саныча с чертами оригинала. Как ни странно - они совпадали. В это время оригинал представлял собой нечто совершенно отрешенное от этого мира и чуждое всему земному. Его открытое лицо своими довольно правильными неброскими чертами немного напоминало застывшее изваяние, однако сверхсрочнику удалось в глазах увидеть тщательно скрываемую боль, боль смертельно раненной души. От сквозняка хлопнула дверь, Сан Саныч вернулся с небес на землю, и его лицо осветила приятная улыбка, непробиваемой ширмой закрыв от посторонних взглядов внутренний мир.
Сверхсрочник пролистал паспорт от корки до корки, изучил прописку, семейное положение, количество детей и военкомат приписки, глядя через винтовочный прицел своих глаз. Ничего криминального не обнаружил.
- Ну что, похож? Все в порядке? Можно идти? - Слегка осипший голос раннего визитера звучал весело, и саркастическая улыбка мелькнула под пшеничными усами.
Солдат, кивнув, сурово вернул документы и нажал на педаль глухо заскрипевшей вертушки.
- Извините за причиненное беспокойство, прощевайте, бывайте здоровы, - Сан Саныч картинно расшаркался, хлопнул дверью и петляющим зайцем, прыгая через лужи, побежал к уже перебравшейся внутрь Зоны ожидавшей его машине.
"И черт поймет этих столичных пижонов,- размышлял, снова погрузившись в тишину, сверхсрочник, - еще минут пять назад я был уверен, что он сегодня удавится, ан нет, уже кривляется. По-моему, если тебе плохо, так лучше уж плачь, а не пританцовывай. Хотя..." Усилившийся за окном дождь дробно застучал в карниз окна.
Мотор взревел, и машина рванулась с места, подняв стеной выше ветрового стекла застоявшуюся на дороге воду. "Ну вот, наконец-то и дома... - думал Сан Саныч. - Я вернулся... Здравствуй, Сороковка."
Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.
Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.
( Борис Пастернак)
Сан Саныч был почтительным сыном и довольно часто навещал родителей, однако этот его приезд в Зону сопровождался такими странными и непонятными событиями, что Драгомирову порой казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Таинственное видение возникло в первую же ночь.
Сонная тишина стояла вокруг, когда Сан Саныч проснулся внезапно, словно от толчка. Последние дни Сан Саныч стал регулярно просыпаться в это бестолковое время. Наверное, этот передутренний час Всевышний выделил ему для покаяния. Однако Сан Саныч не торопился каяться и лишь охульно корил судьбу в черствости и жестокости. Настенные часы хрипло прокуковали три раза, и кукушка со стуком захлопнула за собой дверцу. Сан Саныч встал, стараясь не шуметь, открыл окно. Мучительно хотелось курить. Драгомиров сел на подоконник, закурил. Тоненькой струйкой дым потянулся к звездам.
Неземная тоска нахлынула на Сан Саныча. Очередной раз он ощутил себя нелепым одиноким путником, бродящим по Земле в поисках смысла бытия и не находящим оного. Долгое время Сан Саныч жил как все, не задумываясь: учился, женился, работал. Но жизнь стала меняться, и тысячу раз правы мудрые древние китайцы, полагая самым страшным проклятием пожелание жить в эпоху перемен. Долгожданный ветер перемен всей мощью своей обрушился на Россию, крушащим ураганом прошелся по людям. Наступило Межвременье, которое погребло Сан Саныча под обломками рухнувших надежд и рассыпавшихся миражей... Он успел получить блестящее, котирующееся во всем мире, образование и стать уникальным специалистом, но у разоренной России не стало средств на поддержание науки. Когда на стол Президенту легла бумага за подписями тридцати академиков, что науку в России надо спасать, что столь мизерные выделяемые науке деньги ввергают ученых в нищету, президент вернул ее подателям со словами: "Я этого не видел..."... Если раньше, при социализме, жилье раздавалось администрацией города в порядке очередности, то Межвременье поставило точки над "i" и в квартирном вопросе. Перестройка началась слишком рано, Сан Санычу для получения квартиры не хватило всего лишь одного года, а теперь он уже твердо знал, что не получит квартиры никогда. Бесплатная приватизация жилья довершила состояние абсурда в жилищном вопросе. В результате нее одни получили в собственность квартиры стоимостью в сотни тысяч долларов, а другие - жалкие комнатки в коммуналках. При этом и у тех и у других ежемесячная квартирная плата оказалась практически одинаковой.
Окончательно жизнь потеряла для Драгомирова смысл минувшей зимой в канун седьмого года перестройки, когда распалась семья и сын Сан Саныча стал называть папой другого человека. Драгомиров ожидал, что этот другой окажется бритоголовым бугаем в малиновом пиджаке с золотой цепью на шее, разъезжающим на белом "мерседесе". Но он ошибся. Этот другой зарабатывал немного, был щупленький, маленький и плюгавенький, гордился своей стопятидесятилетней родословной от императорских форейторов и, что самое важное, был владельцем неплохой квартирки в центре города. Сан Саныч пытался осмыслить ситуацию, понять как же все это так случилось, как произошло, но все его размышления упирались в шекспировское: "Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья, над простотой глумящуюся ложь, ничтожество в роскошном одеянье..." Ту самую злополучную зиму Сан Саныч не собирался пережить, но судьба распорядилась иначе.
К Рождеству вьюга выбелила Город, и восхищенные деревья тянули белые пальцы в ажурных перчатках к дрожащему серпу Луны. Пепельный зыбкий лунный свет, искрясь, невесомым серебряным дождем стекал на подвенечное убранство земли, на звонкие ледяные оковы рек и плывущие айсберги домов. Светлый праздник бродил по Городу, подмигивая вечерами из окон разноцветьем елочных огней, дразнил ожиданием нового доброго и радостного.
Долгие, неимоверно долгие студеные ночи господствовали над полуночной страной, кружили черной тенью, закрывая мглой небесный свод, скрывая низкое холодное солнце. Жизнь пробуждалась задолго до рассвета огоньками, загоравшимися в одиноких квадратиках окон, обиженным скрежетом первых трамваев, потревоженных в самый сладкий предутренний час рождественских грез. Иномарки вереницами возвращались в спальные районы, а в глубинах кварталов начиналась странная, шуршащая возня. В предрассветной мгле темные пугающие силуэты с ободранными сумками склонялись над мусорными контейнерами, обтрепанные бесформенные фигуры утренним обходом прочесывали площадки и прощупывали мрачные углы. Размытая тень, почти сливаясь со стеной, застыла над подвальным окошком - известным притоном одичавших, но вполне, говорят, съедобных котов. Город, как впрочем и вся страна, впал в грех и нищету. Москва хорошела, не жалея средств строила "обжорные ряды", возрождала храм Христа-Спасителя и расширяла зоопарк, надеясь пиром во время чумы и именем Христа обеспечить безмятежное существование редкостных животных, а заодно и правительства. А страна... В ней по очереди бастовали шахтеры, учителя, служащие, транспортники... Астрономические суммы их зарплат миражами таяли, растворяясь в загадочной сиреневой дали на бескрайних просторах России, не достигая места назначения. Задержка денег в ряде мест перевалила за полугодие, и счастливые, дожившие до зарплаты люди покупали к Рождеству "ножки Буша" (так прозвали в народе американские куриные окорочка) на деньги, заработанные в июне. "И как вы еще живете? И на что живете? И при этом еще и на работу ходите?" И полное недоумение в глазах иностранцев. И в ответ устало - извиняющееся: "Это Россия".
Тем не менее Светлый праздник бродил по Городу, даря улыбку новогодним снам и вселяя надежду в сердце. Сан Саныч привез к Максу, своему единственному, по гроб жизни, двуногому другу, своего пса по кличке Принц, единственного, по гроб жизни, четвероногого друга. Он уже все решил, но мохнатого друга предать не мог. С Максом Сан Саныч не виделся ужасно долго, почти полгода, и Макс еще не знал о разводе. Сан Саныч просил Макса приютить на время пса, и врал, что из-за собаки у него конфликт в семье. Макс видел, что его друг врет. Он даже видел, что Сан Саныч видит, что Макс видит, что он врет, однако стеснялся спросить об этом прямо. Замечательный, все понимающий друг, тактично не лезущий с распросами. Сан Саныч говорил, что Лизавета велела убрать пса из дома, и при этом поведал ему старую мистерию. Такую чудную и нелепую, наивную и неправдоподобную, что тогда, когда Лизавета ее впервые рассказала, он даже не воспринял ее всерьез, а вот теперь вспомнил и почему-то задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
- Ах, черт, кто же так останавливает? - Раздалось незлобивое ворчание.
- Неужто попал? Извини, старик, совсем забыл, что ты всегда попадаешь.
- Да ладно уж...
Тщательно выбирая место для ног, человек не торопясь выбрался из лужи. "Истинный журавль," - всматриваясь в неудачника, усмехнулся сверхсрочник. "Журавль" оглянулся на лужу и на машину: "Действительно, мог бы и обойти, и как это меня угораздило? Ну да видно, если уж не везет, то не везет во всем." В предательски хлюпающих ботинках он двинулся к проходной. Полы его длинного незастегнутого пальто беспомощно болтались, а длинные тонкие пальцы нащупывали документы в хлопающей о бедро сумке. Отрешенный взгляд был направлен в задумчивую даль, и было видно, что все мысли Сан Саныча, а это был именно он, витают где-то там в неземных пределах.
Отличительной чертой Сан Саныча было то, что он существовал как бы сразу в двух мирах. Его земная, материальная часть безусловно находилась в обычном, нормальном, земном мире, в то время как его душа или какая-нибудь иная субстанция, определяющая сущность человека, в виде бесприютного пилигрима достигала немыслимых высот или забиралась в бездонные глубины в поисках чего-то такого, только ей и понятного. Вот вроде бы сидит человек за праздничным столом в компании родственников, а внимательнее присмотришься - человека-то и нет. То есть несомненно, Сан Саныч сидит, и ест и пьет, и даже отвечает на вопросы, как правило, с запаздыванием и невпопад. Кажется, что вопрос, достигнув его ушей, затем совершает какой-то долгий-долгий путь до того блуждающего во вселенских мыслях пилигрима, который и ответит-то только затем, чтобы его оставили в покое, а не отвлекали ерундой по пустякам. Если проявить настойчивость, то можно попробовать собрать Сан Саныча по кускам, то есть заставить пилигрима вернуться к праздничному столу, но, как правило, долго удержать его в таком состоянии не удается. Складывалось впечатление, что у Сан Саныча мозг живет своей особой, не поддающейся контролю извне жизнью. Порой друзья заставали Сан Саныча за странным занятием: он мысленно разговаривал сам с собой и при этом едва заметно жестикулировал. На легкое подтрунивание Драгомиров отвечал старой шуткой, что, мол, всегда приятно поговорить с умным человеком. Мозг Сан Саныча работал днем и ночью вне зависимости от наличия или отсутствия мирских дел. Аналогично компьютеру он брался просчитывать задачи, правда, не численные, а научные или жизненные, и дальнейшего вмешательства человека практически уже не требовалось. Если Сан Санычу удавалось заинтересоваться тем или иным вопросом, то можно было быть уверенным, что через определенное время странствующий в море идей пилигрим подготовит нужное решение или сообщит о том, что для получения результата данных явно недостаточно. Самое смешное, что пилигриму было совершенно безразлично, на какой вопрос искать ответ. Очередная загадка могла относиться к чему угодно, то ли к проблеме зависания арочных протуберанцев в солнечной короне, то ли к вопросу взаимоотношений в рабочем клубке друзей и серпентарии единомышленников, то ли к работе итальянского кофеварочного автомата в условиях российской инфляции... А то бывает же такое: в самый разгар инфляции поставили на железнодорожном вокзале автомат, наливающий чай, кофе и капуччино при опускании монеты. Но мы же не в Италии живем. На какую монету его можно запрограммировать, если российский монетный двор не успевает штамповать деньги с той скоростью, с которой они обесцениваются? Эта загадка решилась сама, когда Сан Саныч подошел поближе к иностранному автомату. Оказалось, что не надо запихивать монеты в щель, чтобы получить желаемую чашечку. Рядом с этим импортным детищем прогресса стояла баба в платке, которая принимала деньги и после этого сама нажимала нужную кнопку. Ну что тут после этого скажешь... Итак, Сан Саныч, как типичный ученый, умудрялся существовать сразу в двух мирах, поэтому, как правило, по земле ходил некий биоробот, автоматически стереотипно реагирующий на все земное. Основная же, главная часть Сан Саныча болталась где-то там, в неведомой дали.
Вдаль по склону холма вдоль вспаханной полосы, обнесенной стеной колючей проволоки, в серую плотную пелену тумана уходит пограничный наряд. Сгорбленные силуэты в мокрых, лоснящихся от влаги плащ-палатках медленно петляют по тропинке между валунов, сереют и таяют в мутной хляби. Нервный свист стоящего на разъезде поезда перекликается с ленивым перебрехиванием собак. Не ко времени разбуженный старший лейтенант рассерженно вглядывается воспаленными глазами в тоненькие трепещущие в его грубых руках бумажки, выискивая нужную фамилию.
- Дра, Дра, Дра, Драго, Драгонравов, - беззвучно шевелятся губы, подобные двум ленивым гусеницам. Вдруг тень сомнения мелькает в его воспаленном мозгу и мутный взгляд упирается в раскрытый паспорт: - Тьфу ты, напасть... Драгомиров Александр Александрович. Чтоб тебе пусто было... - Непонятно к кому адресуясь, выругался он сквозь зубы. - Драго, Драго, Драгомиров... - и бумажки опять беспомощно затрепыхались в непослушных пальцах.
Сан Саныч покорно ждал решения своей участи, стоя у вертушки под неусыпным прицельным наблюдением сверхсрочника, вспоминая, как в последний раз прощался с мамой через два ряда железной сетки, разнесенной на пару метров. В его последний визит Зона выпустила его, но не пропустила ее, поскольку бедная старушка в суматохе сборов впопыхах взяла не тот документ. Сан Саныч даже не смог обнять ее на прощание. Сожаление об этом долго заставляло болезненно сжиматься сердце. Какая странная штука - жизнь, между людьми существуют невидимые нити, порой неощущаемые, порой мучительно вибрирующие, особенно при расставаниях. Сан Саныч углубился в странное ирреальное состояние раздумий и размышлений, спрятавшись, как гусеница в кокон, от всего белого света. Ему стало безразлично все окружающее, и даже липкая холодная сырость мокрых ботинок казалась лишь досадным недоразумением.
- Пропустить, - скомандовал Перетятько, метнув враждебный взгляд как на визитера, так и на ни в чем не повинного сверхсрочника.
Инструкция требовала дотошного изучения документа не менее одной минуты, поэтому сверхсрочник придирчиво рассматривал паспорт Сан Саныча и его самого. Сверхсрочник отметил, что в облике Сан Саныча было что-то шведское, напоминающее о тех временах, когда скандинавские племена Северной Руси еще не перемешались ни со славянами, ни с татарами. Шевелюра Сан Саныча, еще не сильно поредевшая от тяжелой умственной работы, была белой со слегка золотистым отливом, как у северных мутантов. Ведь известно, что первобытный человек слез с пальмы у экватора и при этом имел карие глаза и черные, как вороново крыло, волосы. Светлые волосы и глаза приобрели люди Севера, возможно, чтобы лучше маскироваться в зимних снегах. Глаза Сан Саныча, так нравящиеся окружающим его женщинам, были цвета недозрелого крыжовника. Толстые стекла очков делали их большими и выразительными. Одно время Сан Саныч носил контактные линзы. Однако однажды его семилетний сын умудрился выпить раствор, в который на ночь погружались эти линзы. Сан Саныч ужасно перепугался за здоровье ребенка и с тех пор стал носить только очки. Драгомиров был высок, неплохо сложен, в нем чувствовалось что-то мощное, северное, но любовь к сидячей работе сделала его сутуловатым, а витание в неведомых сферах добавило в его движения некоторую заторможенность и нескладность. Если Сан Саныч наливал чай, то последний всегда норовил просочиться через крышку кому-нибудь на колени. Или если на сухой дорожке существует только одна небольшая лужа, то не приходится сомневаться, что Сан Саныч, идя мимо, обязательно в нее попадет, причем так, что умудрится забрызгать всех окружающих.
Сверхсрочник придирчиво сличал черты фотографии Сан Саныча с чертами оригинала. Как ни странно - они совпадали. В это время оригинал представлял собой нечто совершенно отрешенное от этого мира и чуждое всему земному. Его открытое лицо своими довольно правильными неброскими чертами немного напоминало застывшее изваяние, однако сверхсрочнику удалось в глазах увидеть тщательно скрываемую боль, боль смертельно раненной души. От сквозняка хлопнула дверь, Сан Саныч вернулся с небес на землю, и его лицо осветила приятная улыбка, непробиваемой ширмой закрыв от посторонних взглядов внутренний мир.
Сверхсрочник пролистал паспорт от корки до корки, изучил прописку, семейное положение, количество детей и военкомат приписки, глядя через винтовочный прицел своих глаз. Ничего криминального не обнаружил.
- Ну что, похож? Все в порядке? Можно идти? - Слегка осипший голос раннего визитера звучал весело, и саркастическая улыбка мелькнула под пшеничными усами.
Солдат, кивнув, сурово вернул документы и нажал на педаль глухо заскрипевшей вертушки.
- Извините за причиненное беспокойство, прощевайте, бывайте здоровы, - Сан Саныч картинно расшаркался, хлопнул дверью и петляющим зайцем, прыгая через лужи, побежал к уже перебравшейся внутрь Зоны ожидавшей его машине.
"И черт поймет этих столичных пижонов,- размышлял, снова погрузившись в тишину, сверхсрочник, - еще минут пять назад я был уверен, что он сегодня удавится, ан нет, уже кривляется. По-моему, если тебе плохо, так лучше уж плачь, а не пританцовывай. Хотя..." Усилившийся за окном дождь дробно застучал в карниз окна.
Мотор взревел, и машина рванулась с места, подняв стеной выше ветрового стекла застоявшуюся на дороге воду. "Ну вот, наконец-то и дома... - думал Сан Саныч. - Я вернулся... Здравствуй, Сороковка."
Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.
Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.
( Борис Пастернак)
Сан Саныч был почтительным сыном и довольно часто навещал родителей, однако этот его приезд в Зону сопровождался такими странными и непонятными событиями, что Драгомирову порой казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Таинственное видение возникло в первую же ночь.
Сонная тишина стояла вокруг, когда Сан Саныч проснулся внезапно, словно от толчка. Последние дни Сан Саныч стал регулярно просыпаться в это бестолковое время. Наверное, этот передутренний час Всевышний выделил ему для покаяния. Однако Сан Саныч не торопился каяться и лишь охульно корил судьбу в черствости и жестокости. Настенные часы хрипло прокуковали три раза, и кукушка со стуком захлопнула за собой дверцу. Сан Саныч встал, стараясь не шуметь, открыл окно. Мучительно хотелось курить. Драгомиров сел на подоконник, закурил. Тоненькой струйкой дым потянулся к звездам.
Неземная тоска нахлынула на Сан Саныча. Очередной раз он ощутил себя нелепым одиноким путником, бродящим по Земле в поисках смысла бытия и не находящим оного. Долгое время Сан Саныч жил как все, не задумываясь: учился, женился, работал. Но жизнь стала меняться, и тысячу раз правы мудрые древние китайцы, полагая самым страшным проклятием пожелание жить в эпоху перемен. Долгожданный ветер перемен всей мощью своей обрушился на Россию, крушащим ураганом прошелся по людям. Наступило Межвременье, которое погребло Сан Саныча под обломками рухнувших надежд и рассыпавшихся миражей... Он успел получить блестящее, котирующееся во всем мире, образование и стать уникальным специалистом, но у разоренной России не стало средств на поддержание науки. Когда на стол Президенту легла бумага за подписями тридцати академиков, что науку в России надо спасать, что столь мизерные выделяемые науке деньги ввергают ученых в нищету, президент вернул ее подателям со словами: "Я этого не видел..."... Если раньше, при социализме, жилье раздавалось администрацией города в порядке очередности, то Межвременье поставило точки над "i" и в квартирном вопросе. Перестройка началась слишком рано, Сан Санычу для получения квартиры не хватило всего лишь одного года, а теперь он уже твердо знал, что не получит квартиры никогда. Бесплатная приватизация жилья довершила состояние абсурда в жилищном вопросе. В результате нее одни получили в собственность квартиры стоимостью в сотни тысяч долларов, а другие - жалкие комнатки в коммуналках. При этом и у тех и у других ежемесячная квартирная плата оказалась практически одинаковой.
Окончательно жизнь потеряла для Драгомирова смысл минувшей зимой в канун седьмого года перестройки, когда распалась семья и сын Сан Саныча стал называть папой другого человека. Драгомиров ожидал, что этот другой окажется бритоголовым бугаем в малиновом пиджаке с золотой цепью на шее, разъезжающим на белом "мерседесе". Но он ошибся. Этот другой зарабатывал немного, был щупленький, маленький и плюгавенький, гордился своей стопятидесятилетней родословной от императорских форейторов и, что самое важное, был владельцем неплохой квартирки в центре города. Сан Саныч пытался осмыслить ситуацию, понять как же все это так случилось, как произошло, но все его размышления упирались в шекспировское: "Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья, над простотой глумящуюся ложь, ничтожество в роскошном одеянье..." Ту самую злополучную зиму Сан Саныч не собирался пережить, но судьба распорядилась иначе.
К Рождеству вьюга выбелила Город, и восхищенные деревья тянули белые пальцы в ажурных перчатках к дрожащему серпу Луны. Пепельный зыбкий лунный свет, искрясь, невесомым серебряным дождем стекал на подвенечное убранство земли, на звонкие ледяные оковы рек и плывущие айсберги домов. Светлый праздник бродил по Городу, подмигивая вечерами из окон разноцветьем елочных огней, дразнил ожиданием нового доброго и радостного.
Долгие, неимоверно долгие студеные ночи господствовали над полуночной страной, кружили черной тенью, закрывая мглой небесный свод, скрывая низкое холодное солнце. Жизнь пробуждалась задолго до рассвета огоньками, загоравшимися в одиноких квадратиках окон, обиженным скрежетом первых трамваев, потревоженных в самый сладкий предутренний час рождественских грез. Иномарки вереницами возвращались в спальные районы, а в глубинах кварталов начиналась странная, шуршащая возня. В предрассветной мгле темные пугающие силуэты с ободранными сумками склонялись над мусорными контейнерами, обтрепанные бесформенные фигуры утренним обходом прочесывали площадки и прощупывали мрачные углы. Размытая тень, почти сливаясь со стеной, застыла над подвальным окошком - известным притоном одичавших, но вполне, говорят, съедобных котов. Город, как впрочем и вся страна, впал в грех и нищету. Москва хорошела, не жалея средств строила "обжорные ряды", возрождала храм Христа-Спасителя и расширяла зоопарк, надеясь пиром во время чумы и именем Христа обеспечить безмятежное существование редкостных животных, а заодно и правительства. А страна... В ней по очереди бастовали шахтеры, учителя, служащие, транспортники... Астрономические суммы их зарплат миражами таяли, растворяясь в загадочной сиреневой дали на бескрайних просторах России, не достигая места назначения. Задержка денег в ряде мест перевалила за полугодие, и счастливые, дожившие до зарплаты люди покупали к Рождеству "ножки Буша" (так прозвали в народе американские куриные окорочка) на деньги, заработанные в июне. "И как вы еще живете? И на что живете? И при этом еще и на работу ходите?" И полное недоумение в глазах иностранцев. И в ответ устало - извиняющееся: "Это Россия".
Тем не менее Светлый праздник бродил по Городу, даря улыбку новогодним снам и вселяя надежду в сердце. Сан Саныч привез к Максу, своему единственному, по гроб жизни, двуногому другу, своего пса по кличке Принц, единственного, по гроб жизни, четвероногого друга. Он уже все решил, но мохнатого друга предать не мог. С Максом Сан Саныч не виделся ужасно долго, почти полгода, и Макс еще не знал о разводе. Сан Саныч просил Макса приютить на время пса, и врал, что из-за собаки у него конфликт в семье. Макс видел, что его друг врет. Он даже видел, что Сан Саныч видит, что Макс видит, что он врет, однако стеснялся спросить об этом прямо. Замечательный, все понимающий друг, тактично не лезущий с распросами. Сан Саныч говорил, что Лизавета велела убрать пса из дома, и при этом поведал ему старую мистерию. Такую чудную и нелепую, наивную и неправдоподобную, что тогда, когда Лизавета ее впервые рассказала, он даже не воспринял ее всерьез, а вот теперь вспомнил и почему-то задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18