И, аккуратно взяв из рук суетливой Елены Максимовны сумку с провизией, чмокнула её, бабушку, в старенькую щечку. — Не волнуйся, ба. Какие люди… рядом… — И продралась в приоткрытую дверь, проявив удивительную волю в достижении своей цели.
Я только развел руками — и мы с Паниным поспешили за ней. Когда женщина очень хочет, она своего добьется, это сермяжная правда нашей действительности, воспитывающая бойцов спецназначения, невзирая на половые признаки.
Через несколько минут наша славная троица, ищущая приключений на то место, на котором сидела, тряслась в холодном салоне джипа и глотала блины. С душистым кофием. Из термоса, похожего на противотанковый снаряд. Вот в чем преимущество женской опеки в нашем тревожном деле. Комфорт и удовольствие. Были бы мы с Паниным одни, жевали бы собственные шлакоблочные пломбы. Запивая бензиновой настоечкой. Брр!
Наше вездеходное авто с победным гулом мчалось по проспектам, относительно свободным от транспорта. Столица просыпалась, как гуляка после угарной ночки. Станции метро были окружены торговыми палатками, а те, в свою очередь, — валами мусора. К станциям лучшей в мире подземки тянулся зябкий народец. Казалось, что алкогольная аура сияющими подковками плывет над головами трудового класса. По-видимому, это был оптический обман. От утреннего, холодного солнца, купающегося в окнах и витринах, как в лужах. Представителей новой буржуазии и морали не наблюдалось. Отдыхали от трудов праведных. В шелковых туниках. И в рваных галошах.
Путь наш был неблизок — Соколиная гора находится на городской окраине. В пролетарском районе. Старые дома были обшарпаны и напоминали шхуны, выброшенные на отмель. Дымили пароходные трубы какого-то заводика. По удушливому, черному дыму ЦРУ легко могло бы установить, что выпускает это секретное предприятие галоши. Но настоящие. Из вулканизированной массы. А также колеса для БМП. И колеса для стратегических ракет СС-20.
Ну, это я шучу. По поводу ракет. Хотя черт его знает, у нас и не такие производственные коллизии случаются. Чтобы шпионские мозги вывернуть наизнанку, как дедовский треух допетровских времен.
Больница пряталась за дырявым каменным забором. Казенные здания и постройки за деревьями походили на усадебные. Наверное, когда-то здесь было дворянское гнездо, потом пришли раненные в пах красноармейцы и своим болезненным присутствием превратили его в инфекционную горбольницу имени Лазаря Кагановича. Прошли времена, менялись, как бациллы в пробирках, руководители партии и народа, а профиль больницы оставался все тем же. Всех бубоновых больных ждали здесь с распростертыми объятиями.
Признаюсь, сюда я давно собирался. Нет, не для объятий с вирусологами. И медсестричками. Здесь, как я узнал из информации Матешко, трудился на тяжелом медучастке некто Лаптев. Напомню, профессор биологических наук. В молодости он был десантирован на африканский континент для спасения аборигенов. Именно от тропической лихорадки. Почему я не торопился встретиться с лекарем с Соколиной горы? Не знаю. Наверное, я боюсь не установить истины. Смерти отца. И поэтому оттягиваю встречу и с Лаптевым, и с неким Латкиным. Если они чисты перед Господом нашим и мною, тогда кто? Кто ликвидировал моего отца? Этот вопрос остается открытым. Как заслонка в аду. Для меня.
Мы притормозили у главного корпуса. С барскими колоннами, на которых зримо, в письменах и рисунках, отражались народное творчество и мировоззрение. Так сказать, взгляд на жизнь изнутри. (Из глубин парадных и служебных выходов и входов.) Две пожилые нянечки, ровесницы Л.Кагановича, катили тележку с огромными алюминиевыми баками. Из баков парило амбре, привлекшее внимание всего приблудного собачьего коллектива. В окнах бледнели спирохетные митрютки, следящие за тем, чтобы их законная порция перловой каши не была отдана псам.
Мы поинтересовались: где нам найти профессора Лаптева? У нянечек. И были отправлены во флигелек. Вместе с некими комментариями, касающимися диалектического вопроса о том, почему богатые тоже плачут.
Нас не ждали. В час, святой для любого медика, — час обхода больных. Чтобы сказать некоторым из них последнее «прости». Секретарь с мощным бюстом попыталась лечь на амбразуру двери, но неудачно, я уже был в кабинете.
У медицинского шкафчика переодевался в халат бодрый, розовощекий от утренней зорьки старичок, похожий на знаменитого Айболита. Да, такому по определению нужно было ехать в Африку спасать обезьянок, бегемотов, аллигаторов и прочую живность. От тропического гнуса.
— Вы ко мне, батенька? Я не принимаю. Не принимаю, не принимаю, быстро заговорил Айболит. — Меня больные ждут. Ждут, ой, как ждут… Вы даже не представляете, как ждут…
— Я c Петровки, Авангард Платоныч, — представился я. («Авангард» есть такое спортивное общество, кажется?)
— Петровка-Петровка, кто такая Петровка, не знаю я никакой Петровки, чем болела Петровка? — тараторил мой собеседник, как швейная машинка.
— Это уголовный розыск, Авангард Платоныч, — уточнил я. — Милиция то есть.
— Милиция-Милиция, — остановился возле умывальника. — А кто такая Милиция?
— Авангард Платоныч, — укоризненно проговорил я.
— Ах, милиция?! — наконец понял старичок. — Из органов?
— Из них самых, — подтвердил я.
— Прекрасно-прекрасно. — Мыл ручки. — Ну-с, могу сразу заявить, молодой человек, никаких органов не продавал, не покупал и отказываюсь этим делом заниматься. Да-с. Принципиально. Хоть режьте. Не мой профиль. Не мой.
Кажется, меня не поняли. Или Айболит заговаривается так, что не понимаю я. Кому-то из нас необходимо лечение. В богоугодном заведении имени красного академика, товарища Кащенко.
Тогда я упростил общение с добрым доктором Айболитом, который, очевидно, в Африке и комариков лечил, и паучков, и жучков. Я показал профессору фотографию нашего молодого героя и спросил, не знакомо ли ему это чадо.
Чадо доктору было абсолютно незнакомо, и почему, собственно, оно должно быть знакомо ему, Авангарду Платоновичу Лаптеву? Будьте так добры показать историю болезни юноши, вот тогда другой разговор. С чем, собственно, обращался пациент? Какие жалобы? Кто вел прием? На все эти вопросы я отвечал весьма невнятно, мол, видели его в спецлаборатории. Где он, быть может, сдавал анализы на AIDS.
— AIDS — очень хорошо. Это очень хорошо. Это вам нужно обратиться к Костюк Венере. — Вытирал руки о вафельно-казенное полотенце с надежным треугольником печати. — Изумительный специалист. Чуткий товарищ. Душевный… Заведующая лабораторией анонимного исследования. Это к ней, к ней, голубушке… Все к ней…
— Спасибо, — отступал я к двери.
— И вам бы, батенька, непременно анализы на AIDS, непременно! На AIDS! И не нужно опасаться — анонимное исследование. Анонимное! И в этом есть наше достижение… Да-с, заслуга всего коллектива… — И взвизгнул тонким фальцетом, увлекшись: — Следующий!
Я вышел из кабинета с ощущением, что AIDS во мне живет и процветает, как клич любвеобильных друзей Карла и Фридриха: «АIDS — в массы!» Впрочем, я добился своей цели — познакомился с доктором Айболитом, и вопросов более нет. К нему. Какие могут быть вопросы к Айболиту? Изумительному специалисту. Чуткому товарищу. Душевному…
— Саша, какие новости? — спросила Маргарита, когда мы вышли из флигелечка. — Ты почему меня бросил? С этим бюстом. Один на один. И почему мы к профессору какому-то ходили? Нам же в другую сторону, я выяснила. Что он тебе такое сказал, профессор? Почему у тебя такое лицо? Ты меня слышишь?
Вот что значит быть журналистом. По определению. Как Айболитом в Африке. Количество вопросов переходит в качество головной боли. У того, кто должен отвечать на эти бессмысленные и глупые вопросы.
Я остановился и спросил Риту: чем, с её точки зрения, хорош Панин? Чем же? А тем, что вопросов не задает, ответил я. Так его же нет с нами, заметила девушка. Верно, нет, согласился я, и тем не менее он не задает вопросов. Никаких. Даже когда есть рядом.
Маргарита независимо передернула плечиком, и мы продолжили наш путь. К пункту приема AIDS.
Нужный нам объект мы нашли быстро. По нездоровому оживлению у подъезда, где на двери трепетала бумажная тряпка, утверждающая, что здесь «Анонимный пункт». Несмотря на ранний час, публика клубилась у двери и обсуждала проблемы полового воспитания, цитируя классиков марксизма-ленинизма. Правда, в вольном переводе.
Публика была самая разная. От дам света и полусвета в манто, держащих у своих бедер жирноватых спутников, до перепуганных за свою крайнюю плоть молоденьких бандитов на BMW. Было такое впечатление, что все приехали после динамитной ночки. Когда под утро забрезжил вместе с рассветом призрак всемогущего AIDS.
Мы подошли вовремя — дверь открылась, и послепраздничная кодла направилась в длинный, как кишечник, коридор. По стеночке, по стеночке. На стулья — видавшие виды, сбитые рейками по причине повсеместного воровства. А на стенах — сантьфупросветтьфубюллетень со страшными картинками и подписями — приговоры, подписанные неумолимым и жестоким прокурором. Что и говорить, атмосфера угнетала. Подышав её испарениями, уже не хотелось. Ничего и никого.
Из этого кишечного заведения любой якобинец и разночинец, оппортунист и либерал, демократ и коммунист выходили с ушибленными навсегда бейцалами и мыслями о бренности человеческого существования. И надеждой, что аноним-анализ не поставит крест на молодой судьбе. И если все будет хорошо, нелегкая пронесет, то образ новой жизни — святой.
Мы с Ритой не сели на скамью приговоренных. Прошли в глубь коридора и остановились у стеклянной двери с надписью «Процедурная». Оттуда доносились вполне жизнерадостные голоса, обсуждающие последние перипетии мыльной оперы — найдет отец своего ребенка или пройдет мимо. Кустов жасмина и своего счастья. (Наша душераздирающая история про Хосе-Родригеса и сына его Рафаэля, ей-ей.)
Я аккуратно тукнул по стеклу — в ответ:
— Пациенты, займите место согласно расписанию.
— Движения поездов или самолетов? — спросил я.
Наступила напряженная пауза, потом раздались командорские шаги и такой же голос:
— А кто у нас там такой? С юморком?
— Я, — признался.
Стеклянная дверь с душераздирающим скрипом открылась — на пороге процедурной стояла молодуха. Руки в боки. На лице — блуждающая покровительственная ухмылочка: мол, я тебе сейчас, спидоносец, врежу в лоб. От имени и по поручению всей медицинской науки.
— А вы — Костюк Венера, — обрадовался я. — Именно такой я вас и представлял!
— А я вас знаю? — удивилась молодуха. — Вроде нет. Кто вас сюда направил?
— Судьба, Венера, — закокетничал я.
— Ну нет, серьезно, — тоже кокетничала, — мужчина?
Трое молоденьких медсестер, уже в накрахмаленных халатах, прыскали смешком. Как бы подвигая своего чуткого и душевного товарища на некие романтические отношения. С мужчиной приятной наружности. Это я про себя.
И в этот прекрасный миг обоюдного интереса из-за моей спины, как лазутчик, как черт из табакерки, как явление Христа народу, выглянула Рита. И, потянув меня за рукав, сказала ангельским голоском:
— Саша. А можно мне задать вопрос?..
Как правильно заметил поэт, прошла любовь, увяли помидоры. А ещё лучше: погиб под топором вишневый сад любви нашей. Моей и Венеры. Не успев даже зацвести нежным цветом.
Заведующую передернуло, точно гранатомет РПГ-2 китайского производства.
— Почему здесь посторонние? — обратилась она к молоденьким коллегам. Безобразие! — И нам: — Попр-р-рошу…
Пришлось мне предъявлять очередное удостоверение и заявлять, что я нахожусь здесь по долгу красноперой службы.
Из воинской части, имеющей отношение к ядерным запасам страны, сбежал солдат. Вместе с боеголовкой. Вот его фотография. Гражданская. А вот невеста молодого воина, ущипнул я Маргариту. Она ойкнула и призналась, что да, именно она, хоть сейчас под венец.
Не знаю, насколько мы с ней были убедительны, но заведующая Костюк сделала вид, что поверила всем этим бредовым измышлениям. А потом ГРУ — это не фунт изюма. Да и мир может пострадать от безответственных действий разыскиваемого субъекта. Хотя и выразила недоумение:
— А к нам-то зачем? Вы уверены, что…
— Заметал следы, — убежденно проговорил я, показывая фото всем желающим.
И с успехом: рыженькая дурнушка тоже ойкнула и сказала, что этот… солдат, совсем не похожий на защитника отечества, был три дня назад на приеме, а вчера приходил за справкой.
— За справкой? — насторожился я.
— Ну да, за справкой, — волновалась медсестра, — у нас есть форма такая. Для тех, кто отъезжает за рубеж… Ой, девочки…
— И что это за справка такая? — решил уточнить я.
Заведующая Костюк Венера вздохнула — ну, начинает бодяга разводиться: справка как справка, утвержденная Минздравом России, есть такие страны, разрешающие въезд на свою территорию только с врачебным заключением по AIDS.
— У вас же все анонимно? — вспомнила Рита.
— А это, детка, не анонимно, — отрезала заведующая. — И даже платно.
— И куда же он направлялся? С этой справкой? — спросил я. — В какую страну?
Все присутствующие посмотрели друг на друга, пожали плечами, мол, тут сам не знаешь, в какой стране живешь…
— А журнал имеется, чтобы вести учет, или как там?
— Имеется, — сварливо ответила Костюк Венера. — Девочки, где журнал?
Я понял, что в этом журнале смогу обнаружить лишь позапрошлый, сушеный лист лопуха или сплющенную ромашковую монетку.
— А какой у него анализ, может, это помните? — вздохнул я.
— У нас тьма, — ответила заведующая, — тьмущая. Сами убедитесь, кивнула на коридор. — И так каждый день. Помним только постоянных, так сказать, любителей остренького.
Но тут рыженькая дурнушка призналась, что обратила внимание на этого… молодого человека. Анализы у него с отрицательным результатом, то есть чистые.
— А вот и журнальчик. — Одна из медсестричек выудила запыленную тетрадку из-за батарейных ребер.
Я оказался неправ — между страниц, где гуляла последняя небрежная запись, был обнаружен пересушенный трупик таракана. Который тут же был распылен энергичным криком заведующей:
— Все, девочки, за работу. Скоренько-скоренько… Все, повеселились, и будя.
Я понял тонкий намек — надо было уходить. Несолоно хлебавши, как говорят в подобных случаях философы, политики и баландеры в колониях, охаживающие половником отпущенных. В профилактических целях.
В коридоре нас нагнала рыженькая дурнушка. Волнуясь и глотая слова, она сказала, что вдруг это поможет, но он был не один. Со стариком таким. Импозантным. Седым. Нерусским. Говорил тот с акцентом, заметным таким…
Я задал несколько уточняющих вопросиков. Потом взял девичью руку в свою, наклонился и поцеловал запястье, пахнущее хлоркой, испугом, искренностью.
— Ой, зачем это вы, — зарделась медсестренка. — Я же так… Вам же надо?
— Спасибо… Вас как зовут?
— Варя…
— Спасибо, Варвара, все будет хорошо.
— Да-да, до свидания. — И девочка, вся в непонятных для себя чувствах, удалилась. Мужественно выполнять клятву Гиппократа.
Публика в кишечном коридоре малость пообжилась. И, кажется, уже перезнакомилась. И то верно: беда сплачивает, равно как и радость. Новых встреч.
В этой атмосфере любви, дружбы и всепрощения мы с Ритой были снова чужими. Более того, на нас косились, как на прокаженных. А вдруг мы уже… того… подружились с AIDS? И дышим одним воздухом с ними, стерильными.
Когда я с «невестой» вышел на свежий воздух, то, вздохнув полной грудью, задал вопрос, мучивший меня:
— Таки умираю от любопытства, что именно вы хотели спросить? В процедурной.
— А я помню? Что-то про болезнь века.
— Детка, болезнь века вот тут, — и постучал по лбу. Себя. — Была, есть и будет. Во все времена.
— А ты тоже хорош, — вспыхнула девушка. — Такие любезности с этой… кобылой! — Передразнила: — «Именно такой я вас и представлял!», «Судьба, Венера»!
Я обиделся и сказал, что действовал в соответствии с обстановкой. И это первая, между прочим, заповедь журналиста. Уж не знаю, чему вас учит известная всему просвещенному миру (кроме меня) писучка Борс. Маргарита тоже обиделась и сказала, что в журналистике я понимаю, как свинья в промороженных помидорах. И ходить с револьвером под мышкой — это ещё не значит быть умнее всех.
Пикируясь таким образом, мы подошли к джипу. Там, уложив голову на рулевое колесо, похрапывал Панин. Хорошо, что я был занят делами и не дрых рядом. Армейские ботинки товарища как-то не располагали к общему отдыху.
Наши крики разбудили спящего. Сладко потянувшись, он завел мотор. Я демонстративно плюхнулся на переднее сиденье, Рита — на заднее. И мы медленно и молча поехали по территории больницы. К парадным воротам.
— А чего это вы как кошка с собакой? — вдруг спросил Николай. — Что случилось-то?
Мы с Маргаритой невольно переглянулись, она тут же показала мне язык, и мы рассмеялись, я и девушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я только развел руками — и мы с Паниным поспешили за ней. Когда женщина очень хочет, она своего добьется, это сермяжная правда нашей действительности, воспитывающая бойцов спецназначения, невзирая на половые признаки.
Через несколько минут наша славная троица, ищущая приключений на то место, на котором сидела, тряслась в холодном салоне джипа и глотала блины. С душистым кофием. Из термоса, похожего на противотанковый снаряд. Вот в чем преимущество женской опеки в нашем тревожном деле. Комфорт и удовольствие. Были бы мы с Паниным одни, жевали бы собственные шлакоблочные пломбы. Запивая бензиновой настоечкой. Брр!
Наше вездеходное авто с победным гулом мчалось по проспектам, относительно свободным от транспорта. Столица просыпалась, как гуляка после угарной ночки. Станции метро были окружены торговыми палатками, а те, в свою очередь, — валами мусора. К станциям лучшей в мире подземки тянулся зябкий народец. Казалось, что алкогольная аура сияющими подковками плывет над головами трудового класса. По-видимому, это был оптический обман. От утреннего, холодного солнца, купающегося в окнах и витринах, как в лужах. Представителей новой буржуазии и морали не наблюдалось. Отдыхали от трудов праведных. В шелковых туниках. И в рваных галошах.
Путь наш был неблизок — Соколиная гора находится на городской окраине. В пролетарском районе. Старые дома были обшарпаны и напоминали шхуны, выброшенные на отмель. Дымили пароходные трубы какого-то заводика. По удушливому, черному дыму ЦРУ легко могло бы установить, что выпускает это секретное предприятие галоши. Но настоящие. Из вулканизированной массы. А также колеса для БМП. И колеса для стратегических ракет СС-20.
Ну, это я шучу. По поводу ракет. Хотя черт его знает, у нас и не такие производственные коллизии случаются. Чтобы шпионские мозги вывернуть наизнанку, как дедовский треух допетровских времен.
Больница пряталась за дырявым каменным забором. Казенные здания и постройки за деревьями походили на усадебные. Наверное, когда-то здесь было дворянское гнездо, потом пришли раненные в пах красноармейцы и своим болезненным присутствием превратили его в инфекционную горбольницу имени Лазаря Кагановича. Прошли времена, менялись, как бациллы в пробирках, руководители партии и народа, а профиль больницы оставался все тем же. Всех бубоновых больных ждали здесь с распростертыми объятиями.
Признаюсь, сюда я давно собирался. Нет, не для объятий с вирусологами. И медсестричками. Здесь, как я узнал из информации Матешко, трудился на тяжелом медучастке некто Лаптев. Напомню, профессор биологических наук. В молодости он был десантирован на африканский континент для спасения аборигенов. Именно от тропической лихорадки. Почему я не торопился встретиться с лекарем с Соколиной горы? Не знаю. Наверное, я боюсь не установить истины. Смерти отца. И поэтому оттягиваю встречу и с Лаптевым, и с неким Латкиным. Если они чисты перед Господом нашим и мною, тогда кто? Кто ликвидировал моего отца? Этот вопрос остается открытым. Как заслонка в аду. Для меня.
Мы притормозили у главного корпуса. С барскими колоннами, на которых зримо, в письменах и рисунках, отражались народное творчество и мировоззрение. Так сказать, взгляд на жизнь изнутри. (Из глубин парадных и служебных выходов и входов.) Две пожилые нянечки, ровесницы Л.Кагановича, катили тележку с огромными алюминиевыми баками. Из баков парило амбре, привлекшее внимание всего приблудного собачьего коллектива. В окнах бледнели спирохетные митрютки, следящие за тем, чтобы их законная порция перловой каши не была отдана псам.
Мы поинтересовались: где нам найти профессора Лаптева? У нянечек. И были отправлены во флигелек. Вместе с некими комментариями, касающимися диалектического вопроса о том, почему богатые тоже плачут.
Нас не ждали. В час, святой для любого медика, — час обхода больных. Чтобы сказать некоторым из них последнее «прости». Секретарь с мощным бюстом попыталась лечь на амбразуру двери, но неудачно, я уже был в кабинете.
У медицинского шкафчика переодевался в халат бодрый, розовощекий от утренней зорьки старичок, похожий на знаменитого Айболита. Да, такому по определению нужно было ехать в Африку спасать обезьянок, бегемотов, аллигаторов и прочую живность. От тропического гнуса.
— Вы ко мне, батенька? Я не принимаю. Не принимаю, не принимаю, быстро заговорил Айболит. — Меня больные ждут. Ждут, ой, как ждут… Вы даже не представляете, как ждут…
— Я c Петровки, Авангард Платоныч, — представился я. («Авангард» есть такое спортивное общество, кажется?)
— Петровка-Петровка, кто такая Петровка, не знаю я никакой Петровки, чем болела Петровка? — тараторил мой собеседник, как швейная машинка.
— Это уголовный розыск, Авангард Платоныч, — уточнил я. — Милиция то есть.
— Милиция-Милиция, — остановился возле умывальника. — А кто такая Милиция?
— Авангард Платоныч, — укоризненно проговорил я.
— Ах, милиция?! — наконец понял старичок. — Из органов?
— Из них самых, — подтвердил я.
— Прекрасно-прекрасно. — Мыл ручки. — Ну-с, могу сразу заявить, молодой человек, никаких органов не продавал, не покупал и отказываюсь этим делом заниматься. Да-с. Принципиально. Хоть режьте. Не мой профиль. Не мой.
Кажется, меня не поняли. Или Айболит заговаривается так, что не понимаю я. Кому-то из нас необходимо лечение. В богоугодном заведении имени красного академика, товарища Кащенко.
Тогда я упростил общение с добрым доктором Айболитом, который, очевидно, в Африке и комариков лечил, и паучков, и жучков. Я показал профессору фотографию нашего молодого героя и спросил, не знакомо ли ему это чадо.
Чадо доктору было абсолютно незнакомо, и почему, собственно, оно должно быть знакомо ему, Авангарду Платоновичу Лаптеву? Будьте так добры показать историю болезни юноши, вот тогда другой разговор. С чем, собственно, обращался пациент? Какие жалобы? Кто вел прием? На все эти вопросы я отвечал весьма невнятно, мол, видели его в спецлаборатории. Где он, быть может, сдавал анализы на AIDS.
— AIDS — очень хорошо. Это очень хорошо. Это вам нужно обратиться к Костюк Венере. — Вытирал руки о вафельно-казенное полотенце с надежным треугольником печати. — Изумительный специалист. Чуткий товарищ. Душевный… Заведующая лабораторией анонимного исследования. Это к ней, к ней, голубушке… Все к ней…
— Спасибо, — отступал я к двери.
— И вам бы, батенька, непременно анализы на AIDS, непременно! На AIDS! И не нужно опасаться — анонимное исследование. Анонимное! И в этом есть наше достижение… Да-с, заслуга всего коллектива… — И взвизгнул тонким фальцетом, увлекшись: — Следующий!
Я вышел из кабинета с ощущением, что AIDS во мне живет и процветает, как клич любвеобильных друзей Карла и Фридриха: «АIDS — в массы!» Впрочем, я добился своей цели — познакомился с доктором Айболитом, и вопросов более нет. К нему. Какие могут быть вопросы к Айболиту? Изумительному специалисту. Чуткому товарищу. Душевному…
— Саша, какие новости? — спросила Маргарита, когда мы вышли из флигелечка. — Ты почему меня бросил? С этим бюстом. Один на один. И почему мы к профессору какому-то ходили? Нам же в другую сторону, я выяснила. Что он тебе такое сказал, профессор? Почему у тебя такое лицо? Ты меня слышишь?
Вот что значит быть журналистом. По определению. Как Айболитом в Африке. Количество вопросов переходит в качество головной боли. У того, кто должен отвечать на эти бессмысленные и глупые вопросы.
Я остановился и спросил Риту: чем, с её точки зрения, хорош Панин? Чем же? А тем, что вопросов не задает, ответил я. Так его же нет с нами, заметила девушка. Верно, нет, согласился я, и тем не менее он не задает вопросов. Никаких. Даже когда есть рядом.
Маргарита независимо передернула плечиком, и мы продолжили наш путь. К пункту приема AIDS.
Нужный нам объект мы нашли быстро. По нездоровому оживлению у подъезда, где на двери трепетала бумажная тряпка, утверждающая, что здесь «Анонимный пункт». Несмотря на ранний час, публика клубилась у двери и обсуждала проблемы полового воспитания, цитируя классиков марксизма-ленинизма. Правда, в вольном переводе.
Публика была самая разная. От дам света и полусвета в манто, держащих у своих бедер жирноватых спутников, до перепуганных за свою крайнюю плоть молоденьких бандитов на BMW. Было такое впечатление, что все приехали после динамитной ночки. Когда под утро забрезжил вместе с рассветом призрак всемогущего AIDS.
Мы подошли вовремя — дверь открылась, и послепраздничная кодла направилась в длинный, как кишечник, коридор. По стеночке, по стеночке. На стулья — видавшие виды, сбитые рейками по причине повсеместного воровства. А на стенах — сантьфупросветтьфубюллетень со страшными картинками и подписями — приговоры, подписанные неумолимым и жестоким прокурором. Что и говорить, атмосфера угнетала. Подышав её испарениями, уже не хотелось. Ничего и никого.
Из этого кишечного заведения любой якобинец и разночинец, оппортунист и либерал, демократ и коммунист выходили с ушибленными навсегда бейцалами и мыслями о бренности человеческого существования. И надеждой, что аноним-анализ не поставит крест на молодой судьбе. И если все будет хорошо, нелегкая пронесет, то образ новой жизни — святой.
Мы с Ритой не сели на скамью приговоренных. Прошли в глубь коридора и остановились у стеклянной двери с надписью «Процедурная». Оттуда доносились вполне жизнерадостные голоса, обсуждающие последние перипетии мыльной оперы — найдет отец своего ребенка или пройдет мимо. Кустов жасмина и своего счастья. (Наша душераздирающая история про Хосе-Родригеса и сына его Рафаэля, ей-ей.)
Я аккуратно тукнул по стеклу — в ответ:
— Пациенты, займите место согласно расписанию.
— Движения поездов или самолетов? — спросил я.
Наступила напряженная пауза, потом раздались командорские шаги и такой же голос:
— А кто у нас там такой? С юморком?
— Я, — признался.
Стеклянная дверь с душераздирающим скрипом открылась — на пороге процедурной стояла молодуха. Руки в боки. На лице — блуждающая покровительственная ухмылочка: мол, я тебе сейчас, спидоносец, врежу в лоб. От имени и по поручению всей медицинской науки.
— А вы — Костюк Венера, — обрадовался я. — Именно такой я вас и представлял!
— А я вас знаю? — удивилась молодуха. — Вроде нет. Кто вас сюда направил?
— Судьба, Венера, — закокетничал я.
— Ну нет, серьезно, — тоже кокетничала, — мужчина?
Трое молоденьких медсестер, уже в накрахмаленных халатах, прыскали смешком. Как бы подвигая своего чуткого и душевного товарища на некие романтические отношения. С мужчиной приятной наружности. Это я про себя.
И в этот прекрасный миг обоюдного интереса из-за моей спины, как лазутчик, как черт из табакерки, как явление Христа народу, выглянула Рита. И, потянув меня за рукав, сказала ангельским голоском:
— Саша. А можно мне задать вопрос?..
Как правильно заметил поэт, прошла любовь, увяли помидоры. А ещё лучше: погиб под топором вишневый сад любви нашей. Моей и Венеры. Не успев даже зацвести нежным цветом.
Заведующую передернуло, точно гранатомет РПГ-2 китайского производства.
— Почему здесь посторонние? — обратилась она к молоденьким коллегам. Безобразие! — И нам: — Попр-р-рошу…
Пришлось мне предъявлять очередное удостоверение и заявлять, что я нахожусь здесь по долгу красноперой службы.
Из воинской части, имеющей отношение к ядерным запасам страны, сбежал солдат. Вместе с боеголовкой. Вот его фотография. Гражданская. А вот невеста молодого воина, ущипнул я Маргариту. Она ойкнула и призналась, что да, именно она, хоть сейчас под венец.
Не знаю, насколько мы с ней были убедительны, но заведующая Костюк сделала вид, что поверила всем этим бредовым измышлениям. А потом ГРУ — это не фунт изюма. Да и мир может пострадать от безответственных действий разыскиваемого субъекта. Хотя и выразила недоумение:
— А к нам-то зачем? Вы уверены, что…
— Заметал следы, — убежденно проговорил я, показывая фото всем желающим.
И с успехом: рыженькая дурнушка тоже ойкнула и сказала, что этот… солдат, совсем не похожий на защитника отечества, был три дня назад на приеме, а вчера приходил за справкой.
— За справкой? — насторожился я.
— Ну да, за справкой, — волновалась медсестра, — у нас есть форма такая. Для тех, кто отъезжает за рубеж… Ой, девочки…
— И что это за справка такая? — решил уточнить я.
Заведующая Костюк Венера вздохнула — ну, начинает бодяга разводиться: справка как справка, утвержденная Минздравом России, есть такие страны, разрешающие въезд на свою территорию только с врачебным заключением по AIDS.
— У вас же все анонимно? — вспомнила Рита.
— А это, детка, не анонимно, — отрезала заведующая. — И даже платно.
— И куда же он направлялся? С этой справкой? — спросил я. — В какую страну?
Все присутствующие посмотрели друг на друга, пожали плечами, мол, тут сам не знаешь, в какой стране живешь…
— А журнал имеется, чтобы вести учет, или как там?
— Имеется, — сварливо ответила Костюк Венера. — Девочки, где журнал?
Я понял, что в этом журнале смогу обнаружить лишь позапрошлый, сушеный лист лопуха или сплющенную ромашковую монетку.
— А какой у него анализ, может, это помните? — вздохнул я.
— У нас тьма, — ответила заведующая, — тьмущая. Сами убедитесь, кивнула на коридор. — И так каждый день. Помним только постоянных, так сказать, любителей остренького.
Но тут рыженькая дурнушка призналась, что обратила внимание на этого… молодого человека. Анализы у него с отрицательным результатом, то есть чистые.
— А вот и журнальчик. — Одна из медсестричек выудила запыленную тетрадку из-за батарейных ребер.
Я оказался неправ — между страниц, где гуляла последняя небрежная запись, был обнаружен пересушенный трупик таракана. Который тут же был распылен энергичным криком заведующей:
— Все, девочки, за работу. Скоренько-скоренько… Все, повеселились, и будя.
Я понял тонкий намек — надо было уходить. Несолоно хлебавши, как говорят в подобных случаях философы, политики и баландеры в колониях, охаживающие половником отпущенных. В профилактических целях.
В коридоре нас нагнала рыженькая дурнушка. Волнуясь и глотая слова, она сказала, что вдруг это поможет, но он был не один. Со стариком таким. Импозантным. Седым. Нерусским. Говорил тот с акцентом, заметным таким…
Я задал несколько уточняющих вопросиков. Потом взял девичью руку в свою, наклонился и поцеловал запястье, пахнущее хлоркой, испугом, искренностью.
— Ой, зачем это вы, — зарделась медсестренка. — Я же так… Вам же надо?
— Спасибо… Вас как зовут?
— Варя…
— Спасибо, Варвара, все будет хорошо.
— Да-да, до свидания. — И девочка, вся в непонятных для себя чувствах, удалилась. Мужественно выполнять клятву Гиппократа.
Публика в кишечном коридоре малость пообжилась. И, кажется, уже перезнакомилась. И то верно: беда сплачивает, равно как и радость. Новых встреч.
В этой атмосфере любви, дружбы и всепрощения мы с Ритой были снова чужими. Более того, на нас косились, как на прокаженных. А вдруг мы уже… того… подружились с AIDS? И дышим одним воздухом с ними, стерильными.
Когда я с «невестой» вышел на свежий воздух, то, вздохнув полной грудью, задал вопрос, мучивший меня:
— Таки умираю от любопытства, что именно вы хотели спросить? В процедурной.
— А я помню? Что-то про болезнь века.
— Детка, болезнь века вот тут, — и постучал по лбу. Себя. — Была, есть и будет. Во все времена.
— А ты тоже хорош, — вспыхнула девушка. — Такие любезности с этой… кобылой! — Передразнила: — «Именно такой я вас и представлял!», «Судьба, Венера»!
Я обиделся и сказал, что действовал в соответствии с обстановкой. И это первая, между прочим, заповедь журналиста. Уж не знаю, чему вас учит известная всему просвещенному миру (кроме меня) писучка Борс. Маргарита тоже обиделась и сказала, что в журналистике я понимаю, как свинья в промороженных помидорах. И ходить с револьвером под мышкой — это ещё не значит быть умнее всех.
Пикируясь таким образом, мы подошли к джипу. Там, уложив голову на рулевое колесо, похрапывал Панин. Хорошо, что я был занят делами и не дрых рядом. Армейские ботинки товарища как-то не располагали к общему отдыху.
Наши крики разбудили спящего. Сладко потянувшись, он завел мотор. Я демонстративно плюхнулся на переднее сиденье, Рита — на заднее. И мы медленно и молча поехали по территории больницы. К парадным воротам.
— А чего это вы как кошка с собакой? — вдруг спросил Николай. — Что случилось-то?
Мы с Маргаритой невольно переглянулись, она тут же показала мне язык, и мы рассмеялись, я и девушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34