Невероятно...
А что невероятно? Если наша вся такая страна, где даже на голубом ТВ существует передача "Очевидное - невероятное". Я бы сам не поверил в эту версию о предполагаемой фабрике по выпуску "деревянных" баксов, да весь опыт последних дней, утверждает - это так. Так!
После того, как я удивил всех своим умозаключениями, пришло время изумляться мне. Мы все отправились в кабинет, обитый кожей, где, помнится, мы нарезались до остервенения "Бешеной Мэри". И здесь пришло время поражаться мне. Когда я увидел на полотне слайды, сработанные незнакомыми мне папарацци. Это были портретные зарисовки и видовые картинки пленэра. На зарисовках мелькали улыбающиеся лица господина Савелло и дорогих выхоленных гостей, любителей плавать под парусами. Благодушная встреча в аэропорту, посадка в автомобиль, гостиница, прогулки по Красной площади, снова посадка... Потом прошли картинки подмосковной природы, окруженной убористой колючей проволокой. За ней угадывалась странная зона с небольшими производственными помещениями. И вокруг этой зоны воздвигался высокий бетонный забор.
- Этим снимкам месяц, - сообщил Хулио. - Мы думали, господин Савелло решил воздвигнуть себе пожизненный саркофаг...
Я догадался - это не саркофаг, это куда серьезнее и опаснее, это то, о чем мы ведем речь: строительство фабрики по производству "деревянных" долларов. Месяц - срок большой, если труд ударный. Подозреваю, что фабрику вот-вот хотят сдать под "ключ", иначе не объяснишь активизации наших врагов. С этим утверждением не спорили, но было принято решение убедиться в этом воочию.
- Есть, есть и у нас папарацци, - утверждал Хулио. - Ваньо, ты не один такой шкодник, да? Не волнуйся, без тебя мы никуда. Это я тебе обещаю.
- Спасибо, друг.
На этой оптимистической ноте мы закончили наше полуночное бдение. Я растянулся на диванчике, как на спящем гиппопотаме. Сосо угнездился в кресле горной птицей. И с мыслями, что там готовит нам е"день грядущий, мы уплыли в царствие Морфея.
И приснился мне странный сон: мне трудно дышать. Почему? Я - в каменном мешке. И дверь, обитая цинком. Воздух сперт и воняет страхом, болью, ненавистью, испражнениями, навозом и чесноком. Наверху арестованная в сетку намордника лампочка. И тишина. Тишина. От неё можно сойти с ума. И чтобы этого не произошло, я бью кулаками по двери, бью-бью-бью. Дверь глухо отвечает: бум-бум-бум. Шаги. Я слышу шаги.
- Эй-е-е-е! - кричу. - Я здесь! Здесь?! Почему я здесь! Откройте! Немедленно откройте, черт бы вас всех побрал!.. Не имеете права! Где мои права?!
И дверь открывается. О чудо! И никого нет. Коридор пуст. И я бегу по каменному лабиринту, бегу-бегу-бегу-бегу-бегу и...
Боже мой! Та же дверь. И в ужасе шарахаюсь и снова бегу, и задыхаюсь от страха и унижения, от боли и ненависти. Куда же я бегу?
И снова возвращаюсь к двери. И сам! Сам! Сам! Вползаю в камеру. Но я уже не один. За бюрократическим столиком сидит человечек, он невзрачен, рыжеват, с усиками а lа Hitler, похож на лектора общества "Знание - сила". Под его рукой деревянные счета и гроссбуховский фолиант.
- Устали-с, - приветливо обращается ко мне. - Отдыхайте, Иван Павлович, у нас тут благодать-блядь, тишина. Садитесь-садитесь.
- Не люблю тишины, - говорю, плюхаюсь на казенный стул. - И где я?
- Вопросики у меня возникли, гражданин Лопухин, - не ответив, лектор пролистывает свой том.
- Где я?! И кто вы такой?! - ору. - Можете отвечать, когда вас спрашивают? Или думаете, приклеили усики, и теперь Господь над нашими душами?!.
- А вот кричать не надо. Не надо, Ваня. Не Господь, а больно сделаю.
- Не имеете права.
- Все мы имеем, все, - спокойно говорит и проверяет усики. На месте ли? - Попрошу отвечать на вопросы.
- Это... это черт знает что!
- Вопрос: по какому праву ты, сволочь, пишешь вредный для молодой, понимаешь, нашей власти роман?
- Какой такой роман? - искренне удивляюсь.
- Вот этот самый, - из ящика стола вытаскивает и хлюпает на его дощатую поверхность довольно-таки пухлую рукопись. - Вот этот самый, блядь!
- Что это? - продолжаю не понимать.
- Прочитать-с?
- П-п-пожалуйста.
- Вот это как понимать: "Родина. Всеми преданная. Кто бы из них поверил, что я иду сейчас и говорю нечто патриотическое. Слышны голоса живых сквозь глухо забитые окна. Мертвые просыпаются..." Ну и так далее.
- Ааа, - облегченно вздыхаю. - Так это наброски... это пока все в мыслях, понимаете.
- И как желаете назвать-с?
- Не знаю. Может, "Папарацци"?
- Да-с, после известных и печальных событий под парижским мостом, это словцо заиграло, однако, - соглашается мой странный собеседник. И неожиданно переходит на визгливый дискант. - Но я из-за тебя, писарчук, не хочу лишаться работы! Ты меня понял, мерзавец!
- Не понял, - гордо отвечаю. - Почему такой базар, если роман ещё не написан. - И вспоминаю. - Как мне известно, группой, так сказать, молодых "писателей" создано выдающиеся произведение современности под названием "История херарезации России". Выдающиеся по оплате труда.
- Молчать! - взвизгивает мой оппонент.
- ...почти в полмиллиона баксов.
- Молчать, я говорю! - и со всех сил шваркает рукопись на стол.
И я вдруг все понимаю и торжествующе воплю;
- Так, значит, я свой роман напишу? Напишу?!
От моего победного крика лектора передергивает, он морщится, как гном, которого придавило грибом, потом со злобой нажимает потайную кнопку вызова. В камеру вваливается громила с краснознаменной рожей, жующей сухую тараньку. Смотрит на меня мелкими рецедивистскими глазенками.
- Ну-с, Гунченко, объясните гражданину в какой он свободной республике проживает. Имеет честь проживать-с!
- Это можно! - и многопудовый кулак тыркается в меня.
Я отлетаю в ночные звезды, в межгалактическое пространство, к черту на кулички. Потом удается открыть глаза и я слышу участливое:
- Ну-с, будем уважать Власть, Лопухин?
- Какую власть?
- Власть молодых, понимаешь, выдвиженцев.
- Этих мудозвонов, "писателей", с позволения сказать.
- Гунчено! - рычит мой истязатель. - Сделай из него фрикасе, понимаешь.
- Не надо, - воплю, - из меня делать фрикасе. Говорите, будем, значит, будем!
- Что будем?
- Уважать этих лоснящихся мудозвонов, не чующих страны?!
- Гунченко!
- Тьфу ты, Господи! - ору я, улетая от удара в угол камеры. - Может, хватит, е"вашу мать! Это что, демократия?!. Если я не совсем правильно разбираюсь в ней, пусть меня поправят, только зачем такими методами.
- Слушай ты, херов папарацци, - цедит человечек сквозь зубы. - Народ нашу власть любит. Мы народ сделаем счастливым. Счастливым!..
- Не программой ли $?
- Заткнись! Народ тебя, сучий потрох, не позволит грязными руками трогать святое!
- Это программа $ - святое? - удивляюсь я. - Тогда простите-простите...
- Народ лучше знает, что ему нужно. На данном этапе исторического развития.
- А где этот народ?
- Там, - и тыкает лекторский палец вверх. - Свободный и довольный, гуляет над твоей головой. В день Города. А ты здесь будешь гнить!
- Но за что? За что?
- Опять не понял?.. Гунченко!
- Понял-понял.
- Что?
- Все.
- А конкретно.
- Роман писать не... не... не...
- Ну-ну?
- ... нежелательно!
- Молодец! А еще?
- Не... не знаю?
- А если подумать?.. Вот что ты сейчас делаешь?
- Сижу.
- Нет, ты думаешь, сидя, - лектор клацнул костяшкой счетов. - А думать мы тебе категорически запрещаем! Раз! - И снова клацание костяшки. - За тебя есть кому думать! Два!.. - Клацание костяшки. - И три! Должен признаться, что ты верблюд! - Клац-клац-клац.
- А почему верблюд?
- Потому, что он не думает, - хихикнул рыжеватый плюгаш. - И не гонобобелится, как некоторые, а идет, куда ему указывают путь.
- Разрешите с вами не согласиться, это уже не демократия...
- Демократии хошь, сука! - взвизгнул подземный человечек и шлепнул изо всех сил ладошкой по рукописи - и та неожиданно взорвалась ярким обжигающим фейерверочным пламенем.
И я просыпаюсь: в кабинете появляется служивый человек в униформе, он открывает плотные шторы - и утренний солнечный свет режет глаза. Я морщусь - проклятье, что за сны и видения? И такие, что не знаешь, где лучше жить: во сне или наяву. Может, вся моя жизнь снится? А я не догадываюсь об этом? Хотя если это сон - то не слишком удачный. Впрочем, жаловаться не приходится - мы разгадали загадку, превратив "S" в "$". И что? На этот вопрос я получаю ответ у энергично появившегося Хулио. Он свежевыбрит, благополучен и весел, сообщает последние новости: папарацци выехали на объект, нас интересующий, и есть сведения о том, что господин Sodos вновь прибывает в славянскую столицу. Через два дня.
- И что?
- А то, Ваньо, что будут запускать "Программу "$"".
- Без дискетки?
- А вот этого я не знаю, - развел руками. - Возможно, есть резервный вариант запуска, да? Не знаю-не знаю... Но мы поднимем такой шум в прессе, ой-ей-ей!..
- Ты о чем, Хулио? - не понял я.
- Как о чем? О мировом скандале? Мои папарацци сработают по полной программе!
- И это все?
- А тебе этого мало, Ваньо?
- Мало.
- А что ты хочешь?
- Поднимай эту свою ООТН, так?
- Организацию освобождения?..
- Вот именно.
- Ваньо, не сходи с ума. Давай сначала разберемся, а после... трудовые, так сказать, массы.
И я вдруг осознаю, что цивилизованный мой друг не способен на истребляющую и жестокую войну. Бумажная возня - это да, это его коммерция. Хулио живет иллюзиями, что скандалом в средствах массовой информации можно остановить оккупацию долларом. Нет, я его не имею права осуждать, каждый выполняет свою задачи в этом мире. Наши пути-дороженьки сошлись, а теперь должны разойтись. И никаких проблем. Кроме одной - я должен знать местоположение "свечного заводика"?
- А зачем тебе, Ваньо, - пугается мой экзотический товарищ. - Мы сами все сделаем, клянусь!
- Хулио, не доводи до греха, - требую я, бряцая автоматом. - Ты меня знаешь, могу и промахнуться. Будешь калекой на всю жизнь.
- Черт знает что! - оскорбляется. - Мы же друзья?
- А истина дороже.
Надо ли говорить, что я получил то, что хотел получить. И мы расстаемся добрыми приятелями. Нет, мы будем помогать друг другу. Что нам делить, кроме горбушки хлеба и журнальных полос? Но я за более решительные действия. Обнимаясь, я каюсь - больше так себя вести не буду.
- Будешь, гад такой, - печалится Хулио, переживающий, что я могу перехватить у него горбушку хлеба и журнальные полосы.
- Дурачок, - смеюсь я. - Делай свое дело смело, а я буду делать свое с "Калашом"
- Ваньо! Сосо! Черти чесночные, - переживает. - Это же опасно, мать вашу так!
- Не-а, - смеемся над его страхами и со спокойной совестью и спортивной сумкой, где складированы два автомата, покидаем элитарный клуб интернациональной помощи. Мы её получили в полной мере, и теперь нам нужно торопиться, чтобы успеть в последний вагон последнего поезда, ускользающего в неизвестное далекое далеко. Как говорит один известный жизнерадостный придурок в рекламе по радио: "Отечественные поезда самые поездатые поезда в мире". И это точно. Главное успеть на свой "поездатый" поезд, и тогда все будет в полном, блядь, порядке.
Однажды бывшая жена Аура (третья) подарила на нашу свадьбу костюм. Я был счастлив от такого подарка. И, торопя время, надел его для одинокой прогулки по городу. И ошибся. В это время по улицам шли бесконечные манифестации в защиту демократических, блядь, преобразований. Черт меня дернул оказаться на площади, где происходило главное шаманство. Послушав истерические призывы к свободе, я попытался покинуть благородное собрание. Не тут-то было. Площадь запруживалась многомиллионной массой, которую прорвать не было никакой возможности. Понятно, что во мне взыграло ретивое. Не люблю толпу и догмы. И находится в эпицентре безумных общих устремлений...
И что же? Дело кончилось плачевно. Для моего костюма. Во-первых, меня припечатали к стене здания, обновленного пылеводонепроницаемой краской, которая тотчас же с подлым удовольствием впилась в мягкую шерсть дорогого материала. Во-вторых, какие-то интеллигентные фанатки, похожие на учительниц словесности, оторвали рукав и воротник. А в-третьих, прокаженный липкой, однако качественной краской я бы испортил праздничное настроение окружающим, и поэтому, когда выбрался в переулок, медленно удалился прочь. И, чувствуя, как коробится на спине высыхающая под ветром краска, и, слыша за спиной штормовое предупреждение площади, шел, и жил, и был вечен, и быть может, поэтому о чем-то думал. И тогда я понял: слабые духом сбиваются в толпы, а сильные всегда одиноки. Их дух свободен. Победить таких невозможно. Я не был последователен в своих попытках обрести свободу, и тем не менее делал усилия. И сейчас, чувствую, начался отсчет нового времени. Либо мы сохраним наши души, либо наши грудные клетки будут вскрыты, как консервные банки...
И поэтому надо принимать меры, чтобы наши святые души не заклеймили тавром со знаком $.
... Случайному очевидцу, оказавшемуся в складских помещениях овощно-фруктовой компании ООО "АРС", показалось бы, что он угодил к мятежникам, которые готовят военный переворот в банановой республике. Или поход на Кремль. Я познакомился с бойцами фруктового барона Гоги. Среди них были и старые знакомые гранатометчики: Шота, Анзор, Коля и Даниил. Ребята лениво готовили стрелковое оружие к ближнему бою. Никаких чувств не испытывали. Когда молод и силен, не веришь, что именно с тобой может случится такая неприятность, как смерть.
- Ну, что, братцы, постараемся? - спросил я. - Врезать по сусалам супостату.
- Это можно, - привычно ответили. - На то он и супостат, чтобы врезать по сусалам.
Прежде чем начать боевые действия, мы с Сосо выбрались на объект "Госзнак USA". На автомобиле с дипломатическими номерами - спасибо Хулио и его мифической ООТН.
Заняв господствующую высотку, мы принялись вести наблюдение. Объект находился под защитой лесочка и бетонной стены, похожей на Берлинскую, канувшую в лету. Незаинтересованный взгляд не заметил бы ничего подозрительного - то ли армейская часть, то ли фабрика по производству презервативов, то ли свечной заводик. Но с отличным бетонированным подъездом, пулеметными гнездами, колючей проволокой и, видимо, электронной системой слежения по всему периметру. Как говорится, ни мышке, ни мишки делать не х... я. А нам? Нам тоже, признался Сосо, чтобы взять эту крепость, нужны бомбардировщики В-52.
- Ничего, вызовем, - буркнул я, - с аэродрома Джона Кеннеди.
- Иди ты, Ехан Палыч! Все шутки шутишь.
- Да, - признался я. - Здесь нужен месяц, чтобы тихо продырявить всю систему.
- А если громко?
- Сутки.
- Как понимаю, кацо, пойдем по первому варианту?
- И не надейся, Сосо.
Я понимал, что мой план сумасброден и глуп, не имеет никакого отношения к военному искусству. Рефлектирующий папарацци решил в ближнем бою столкнуться с монстровидной Системой, не имея никаких шансов на победу. И тем не менее мы были обязаны идти на бетонированную амбразуру. Первым всегда смертельно трудно. Возможно, потом за нами пойдут другие?.. Пойдут ли?..
Отношение фруктового барона Гоги к нашему плану было сдержанным - он прекрасно понимал, что наши шансы на победу минимальны. Их нет, этих шансов. Но взбить жирную холку Системе надобно. И в полуночной беседе, как это лучше сделать, мы сидели в комнате отдыха, шурша бумагой, где был начертан план объекта "Госзнак USA", когда по мобильному телефончику прошел сигнал. Сосо Мамиашвили привычным движением прислонил аппарат к небритой щеке, выслушал сообщение, глянул на меня.
- Что? - встревожился я.
- Хулио, - и резким движением ладони "перерезал" горло.
Наш экзотический друг и товарищ совершил ошибку - он помнил страну, где проводил веселые и беззаботные деньки, и поэтому не принял достаточных мер безопасности. Декоративные секьюрити казино "Красная звезда" и невидимые бойцы невидимой Организации Освобождения Трудового Народа не могли защитить его от профессионального и агрессивного наскока. А то, что работали профи, не было никаких сомнений.
Меня и Сосо, как близких товарищей погибшего, пропустили через милицейские кордоны. Специфический запах крови и пороховой гари витал в бывшем доме культуры. По сбивчивым показаниям служивых людишек, нападение произошло около полуночи. Около десятка боевиков атаковали игровые залы и подсобные помещения. Из посетителей никто не пострадал, может быть, потому, что не оказывали сопротивление? Но скорее всего цель нападения была определенная: Хулио и его любознательная команда папарацци. Когда мы заглянули в комнату, обитой кожей, то мне показалось, что под ногами следователя хлюпает кровь. Потом понял - игра теней. Хулио и его трое приятелей были искромсаны автоматными очередями. Пулевые отверстия червоточили на искореженных телах. На лицах - выражение недоумения и какой-то детской обиды, будто отняли жизнь, как игрушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
А что невероятно? Если наша вся такая страна, где даже на голубом ТВ существует передача "Очевидное - невероятное". Я бы сам не поверил в эту версию о предполагаемой фабрике по выпуску "деревянных" баксов, да весь опыт последних дней, утверждает - это так. Так!
После того, как я удивил всех своим умозаключениями, пришло время изумляться мне. Мы все отправились в кабинет, обитый кожей, где, помнится, мы нарезались до остервенения "Бешеной Мэри". И здесь пришло время поражаться мне. Когда я увидел на полотне слайды, сработанные незнакомыми мне папарацци. Это были портретные зарисовки и видовые картинки пленэра. На зарисовках мелькали улыбающиеся лица господина Савелло и дорогих выхоленных гостей, любителей плавать под парусами. Благодушная встреча в аэропорту, посадка в автомобиль, гостиница, прогулки по Красной площади, снова посадка... Потом прошли картинки подмосковной природы, окруженной убористой колючей проволокой. За ней угадывалась странная зона с небольшими производственными помещениями. И вокруг этой зоны воздвигался высокий бетонный забор.
- Этим снимкам месяц, - сообщил Хулио. - Мы думали, господин Савелло решил воздвигнуть себе пожизненный саркофаг...
Я догадался - это не саркофаг, это куда серьезнее и опаснее, это то, о чем мы ведем речь: строительство фабрики по производству "деревянных" долларов. Месяц - срок большой, если труд ударный. Подозреваю, что фабрику вот-вот хотят сдать под "ключ", иначе не объяснишь активизации наших врагов. С этим утверждением не спорили, но было принято решение убедиться в этом воочию.
- Есть, есть и у нас папарацци, - утверждал Хулио. - Ваньо, ты не один такой шкодник, да? Не волнуйся, без тебя мы никуда. Это я тебе обещаю.
- Спасибо, друг.
На этой оптимистической ноте мы закончили наше полуночное бдение. Я растянулся на диванчике, как на спящем гиппопотаме. Сосо угнездился в кресле горной птицей. И с мыслями, что там готовит нам е"день грядущий, мы уплыли в царствие Морфея.
И приснился мне странный сон: мне трудно дышать. Почему? Я - в каменном мешке. И дверь, обитая цинком. Воздух сперт и воняет страхом, болью, ненавистью, испражнениями, навозом и чесноком. Наверху арестованная в сетку намордника лампочка. И тишина. Тишина. От неё можно сойти с ума. И чтобы этого не произошло, я бью кулаками по двери, бью-бью-бью. Дверь глухо отвечает: бум-бум-бум. Шаги. Я слышу шаги.
- Эй-е-е-е! - кричу. - Я здесь! Здесь?! Почему я здесь! Откройте! Немедленно откройте, черт бы вас всех побрал!.. Не имеете права! Где мои права?!
И дверь открывается. О чудо! И никого нет. Коридор пуст. И я бегу по каменному лабиринту, бегу-бегу-бегу-бегу-бегу и...
Боже мой! Та же дверь. И в ужасе шарахаюсь и снова бегу, и задыхаюсь от страха и унижения, от боли и ненависти. Куда же я бегу?
И снова возвращаюсь к двери. И сам! Сам! Сам! Вползаю в камеру. Но я уже не один. За бюрократическим столиком сидит человечек, он невзрачен, рыжеват, с усиками а lа Hitler, похож на лектора общества "Знание - сила". Под его рукой деревянные счета и гроссбуховский фолиант.
- Устали-с, - приветливо обращается ко мне. - Отдыхайте, Иван Павлович, у нас тут благодать-блядь, тишина. Садитесь-садитесь.
- Не люблю тишины, - говорю, плюхаюсь на казенный стул. - И где я?
- Вопросики у меня возникли, гражданин Лопухин, - не ответив, лектор пролистывает свой том.
- Где я?! И кто вы такой?! - ору. - Можете отвечать, когда вас спрашивают? Или думаете, приклеили усики, и теперь Господь над нашими душами?!.
- А вот кричать не надо. Не надо, Ваня. Не Господь, а больно сделаю.
- Не имеете права.
- Все мы имеем, все, - спокойно говорит и проверяет усики. На месте ли? - Попрошу отвечать на вопросы.
- Это... это черт знает что!
- Вопрос: по какому праву ты, сволочь, пишешь вредный для молодой, понимаешь, нашей власти роман?
- Какой такой роман? - искренне удивляюсь.
- Вот этот самый, - из ящика стола вытаскивает и хлюпает на его дощатую поверхность довольно-таки пухлую рукопись. - Вот этот самый, блядь!
- Что это? - продолжаю не понимать.
- Прочитать-с?
- П-п-пожалуйста.
- Вот это как понимать: "Родина. Всеми преданная. Кто бы из них поверил, что я иду сейчас и говорю нечто патриотическое. Слышны голоса живых сквозь глухо забитые окна. Мертвые просыпаются..." Ну и так далее.
- Ааа, - облегченно вздыхаю. - Так это наброски... это пока все в мыслях, понимаете.
- И как желаете назвать-с?
- Не знаю. Может, "Папарацци"?
- Да-с, после известных и печальных событий под парижским мостом, это словцо заиграло, однако, - соглашается мой странный собеседник. И неожиданно переходит на визгливый дискант. - Но я из-за тебя, писарчук, не хочу лишаться работы! Ты меня понял, мерзавец!
- Не понял, - гордо отвечаю. - Почему такой базар, если роман ещё не написан. - И вспоминаю. - Как мне известно, группой, так сказать, молодых "писателей" создано выдающиеся произведение современности под названием "История херарезации России". Выдающиеся по оплате труда.
- Молчать! - взвизгивает мой оппонент.
- ...почти в полмиллиона баксов.
- Молчать, я говорю! - и со всех сил шваркает рукопись на стол.
И я вдруг все понимаю и торжествующе воплю;
- Так, значит, я свой роман напишу? Напишу?!
От моего победного крика лектора передергивает, он морщится, как гном, которого придавило грибом, потом со злобой нажимает потайную кнопку вызова. В камеру вваливается громила с краснознаменной рожей, жующей сухую тараньку. Смотрит на меня мелкими рецедивистскими глазенками.
- Ну-с, Гунченко, объясните гражданину в какой он свободной республике проживает. Имеет честь проживать-с!
- Это можно! - и многопудовый кулак тыркается в меня.
Я отлетаю в ночные звезды, в межгалактическое пространство, к черту на кулички. Потом удается открыть глаза и я слышу участливое:
- Ну-с, будем уважать Власть, Лопухин?
- Какую власть?
- Власть молодых, понимаешь, выдвиженцев.
- Этих мудозвонов, "писателей", с позволения сказать.
- Гунчено! - рычит мой истязатель. - Сделай из него фрикасе, понимаешь.
- Не надо, - воплю, - из меня делать фрикасе. Говорите, будем, значит, будем!
- Что будем?
- Уважать этих лоснящихся мудозвонов, не чующих страны?!
- Гунченко!
- Тьфу ты, Господи! - ору я, улетая от удара в угол камеры. - Может, хватит, е"вашу мать! Это что, демократия?!. Если я не совсем правильно разбираюсь в ней, пусть меня поправят, только зачем такими методами.
- Слушай ты, херов папарацци, - цедит человечек сквозь зубы. - Народ нашу власть любит. Мы народ сделаем счастливым. Счастливым!..
- Не программой ли $?
- Заткнись! Народ тебя, сучий потрох, не позволит грязными руками трогать святое!
- Это программа $ - святое? - удивляюсь я. - Тогда простите-простите...
- Народ лучше знает, что ему нужно. На данном этапе исторического развития.
- А где этот народ?
- Там, - и тыкает лекторский палец вверх. - Свободный и довольный, гуляет над твоей головой. В день Города. А ты здесь будешь гнить!
- Но за что? За что?
- Опять не понял?.. Гунченко!
- Понял-понял.
- Что?
- Все.
- А конкретно.
- Роман писать не... не... не...
- Ну-ну?
- ... нежелательно!
- Молодец! А еще?
- Не... не знаю?
- А если подумать?.. Вот что ты сейчас делаешь?
- Сижу.
- Нет, ты думаешь, сидя, - лектор клацнул костяшкой счетов. - А думать мы тебе категорически запрещаем! Раз! - И снова клацание костяшки. - За тебя есть кому думать! Два!.. - Клацание костяшки. - И три! Должен признаться, что ты верблюд! - Клац-клац-клац.
- А почему верблюд?
- Потому, что он не думает, - хихикнул рыжеватый плюгаш. - И не гонобобелится, как некоторые, а идет, куда ему указывают путь.
- Разрешите с вами не согласиться, это уже не демократия...
- Демократии хошь, сука! - взвизгнул подземный человечек и шлепнул изо всех сил ладошкой по рукописи - и та неожиданно взорвалась ярким обжигающим фейерверочным пламенем.
И я просыпаюсь: в кабинете появляется служивый человек в униформе, он открывает плотные шторы - и утренний солнечный свет режет глаза. Я морщусь - проклятье, что за сны и видения? И такие, что не знаешь, где лучше жить: во сне или наяву. Может, вся моя жизнь снится? А я не догадываюсь об этом? Хотя если это сон - то не слишком удачный. Впрочем, жаловаться не приходится - мы разгадали загадку, превратив "S" в "$". И что? На этот вопрос я получаю ответ у энергично появившегося Хулио. Он свежевыбрит, благополучен и весел, сообщает последние новости: папарацци выехали на объект, нас интересующий, и есть сведения о том, что господин Sodos вновь прибывает в славянскую столицу. Через два дня.
- И что?
- А то, Ваньо, что будут запускать "Программу "$"".
- Без дискетки?
- А вот этого я не знаю, - развел руками. - Возможно, есть резервный вариант запуска, да? Не знаю-не знаю... Но мы поднимем такой шум в прессе, ой-ей-ей!..
- Ты о чем, Хулио? - не понял я.
- Как о чем? О мировом скандале? Мои папарацци сработают по полной программе!
- И это все?
- А тебе этого мало, Ваньо?
- Мало.
- А что ты хочешь?
- Поднимай эту свою ООТН, так?
- Организацию освобождения?..
- Вот именно.
- Ваньо, не сходи с ума. Давай сначала разберемся, а после... трудовые, так сказать, массы.
И я вдруг осознаю, что цивилизованный мой друг не способен на истребляющую и жестокую войну. Бумажная возня - это да, это его коммерция. Хулио живет иллюзиями, что скандалом в средствах массовой информации можно остановить оккупацию долларом. Нет, я его не имею права осуждать, каждый выполняет свою задачи в этом мире. Наши пути-дороженьки сошлись, а теперь должны разойтись. И никаких проблем. Кроме одной - я должен знать местоположение "свечного заводика"?
- А зачем тебе, Ваньо, - пугается мой экзотический товарищ. - Мы сами все сделаем, клянусь!
- Хулио, не доводи до греха, - требую я, бряцая автоматом. - Ты меня знаешь, могу и промахнуться. Будешь калекой на всю жизнь.
- Черт знает что! - оскорбляется. - Мы же друзья?
- А истина дороже.
Надо ли говорить, что я получил то, что хотел получить. И мы расстаемся добрыми приятелями. Нет, мы будем помогать друг другу. Что нам делить, кроме горбушки хлеба и журнальных полос? Но я за более решительные действия. Обнимаясь, я каюсь - больше так себя вести не буду.
- Будешь, гад такой, - печалится Хулио, переживающий, что я могу перехватить у него горбушку хлеба и журнальные полосы.
- Дурачок, - смеюсь я. - Делай свое дело смело, а я буду делать свое с "Калашом"
- Ваньо! Сосо! Черти чесночные, - переживает. - Это же опасно, мать вашу так!
- Не-а, - смеемся над его страхами и со спокойной совестью и спортивной сумкой, где складированы два автомата, покидаем элитарный клуб интернациональной помощи. Мы её получили в полной мере, и теперь нам нужно торопиться, чтобы успеть в последний вагон последнего поезда, ускользающего в неизвестное далекое далеко. Как говорит один известный жизнерадостный придурок в рекламе по радио: "Отечественные поезда самые поездатые поезда в мире". И это точно. Главное успеть на свой "поездатый" поезд, и тогда все будет в полном, блядь, порядке.
Однажды бывшая жена Аура (третья) подарила на нашу свадьбу костюм. Я был счастлив от такого подарка. И, торопя время, надел его для одинокой прогулки по городу. И ошибся. В это время по улицам шли бесконечные манифестации в защиту демократических, блядь, преобразований. Черт меня дернул оказаться на площади, где происходило главное шаманство. Послушав истерические призывы к свободе, я попытался покинуть благородное собрание. Не тут-то было. Площадь запруживалась многомиллионной массой, которую прорвать не было никакой возможности. Понятно, что во мне взыграло ретивое. Не люблю толпу и догмы. И находится в эпицентре безумных общих устремлений...
И что же? Дело кончилось плачевно. Для моего костюма. Во-первых, меня припечатали к стене здания, обновленного пылеводонепроницаемой краской, которая тотчас же с подлым удовольствием впилась в мягкую шерсть дорогого материала. Во-вторых, какие-то интеллигентные фанатки, похожие на учительниц словесности, оторвали рукав и воротник. А в-третьих, прокаженный липкой, однако качественной краской я бы испортил праздничное настроение окружающим, и поэтому, когда выбрался в переулок, медленно удалился прочь. И, чувствуя, как коробится на спине высыхающая под ветром краска, и, слыша за спиной штормовое предупреждение площади, шел, и жил, и был вечен, и быть может, поэтому о чем-то думал. И тогда я понял: слабые духом сбиваются в толпы, а сильные всегда одиноки. Их дух свободен. Победить таких невозможно. Я не был последователен в своих попытках обрести свободу, и тем не менее делал усилия. И сейчас, чувствую, начался отсчет нового времени. Либо мы сохраним наши души, либо наши грудные клетки будут вскрыты, как консервные банки...
И поэтому надо принимать меры, чтобы наши святые души не заклеймили тавром со знаком $.
... Случайному очевидцу, оказавшемуся в складских помещениях овощно-фруктовой компании ООО "АРС", показалось бы, что он угодил к мятежникам, которые готовят военный переворот в банановой республике. Или поход на Кремль. Я познакомился с бойцами фруктового барона Гоги. Среди них были и старые знакомые гранатометчики: Шота, Анзор, Коля и Даниил. Ребята лениво готовили стрелковое оружие к ближнему бою. Никаких чувств не испытывали. Когда молод и силен, не веришь, что именно с тобой может случится такая неприятность, как смерть.
- Ну, что, братцы, постараемся? - спросил я. - Врезать по сусалам супостату.
- Это можно, - привычно ответили. - На то он и супостат, чтобы врезать по сусалам.
Прежде чем начать боевые действия, мы с Сосо выбрались на объект "Госзнак USA". На автомобиле с дипломатическими номерами - спасибо Хулио и его мифической ООТН.
Заняв господствующую высотку, мы принялись вести наблюдение. Объект находился под защитой лесочка и бетонной стены, похожей на Берлинскую, канувшую в лету. Незаинтересованный взгляд не заметил бы ничего подозрительного - то ли армейская часть, то ли фабрика по производству презервативов, то ли свечной заводик. Но с отличным бетонированным подъездом, пулеметными гнездами, колючей проволокой и, видимо, электронной системой слежения по всему периметру. Как говорится, ни мышке, ни мишки делать не х... я. А нам? Нам тоже, признался Сосо, чтобы взять эту крепость, нужны бомбардировщики В-52.
- Ничего, вызовем, - буркнул я, - с аэродрома Джона Кеннеди.
- Иди ты, Ехан Палыч! Все шутки шутишь.
- Да, - признался я. - Здесь нужен месяц, чтобы тихо продырявить всю систему.
- А если громко?
- Сутки.
- Как понимаю, кацо, пойдем по первому варианту?
- И не надейся, Сосо.
Я понимал, что мой план сумасброден и глуп, не имеет никакого отношения к военному искусству. Рефлектирующий папарацци решил в ближнем бою столкнуться с монстровидной Системой, не имея никаких шансов на победу. И тем не менее мы были обязаны идти на бетонированную амбразуру. Первым всегда смертельно трудно. Возможно, потом за нами пойдут другие?.. Пойдут ли?..
Отношение фруктового барона Гоги к нашему плану было сдержанным - он прекрасно понимал, что наши шансы на победу минимальны. Их нет, этих шансов. Но взбить жирную холку Системе надобно. И в полуночной беседе, как это лучше сделать, мы сидели в комнате отдыха, шурша бумагой, где был начертан план объекта "Госзнак USA", когда по мобильному телефончику прошел сигнал. Сосо Мамиашвили привычным движением прислонил аппарат к небритой щеке, выслушал сообщение, глянул на меня.
- Что? - встревожился я.
- Хулио, - и резким движением ладони "перерезал" горло.
Наш экзотический друг и товарищ совершил ошибку - он помнил страну, где проводил веселые и беззаботные деньки, и поэтому не принял достаточных мер безопасности. Декоративные секьюрити казино "Красная звезда" и невидимые бойцы невидимой Организации Освобождения Трудового Народа не могли защитить его от профессионального и агрессивного наскока. А то, что работали профи, не было никаких сомнений.
Меня и Сосо, как близких товарищей погибшего, пропустили через милицейские кордоны. Специфический запах крови и пороховой гари витал в бывшем доме культуры. По сбивчивым показаниям служивых людишек, нападение произошло около полуночи. Около десятка боевиков атаковали игровые залы и подсобные помещения. Из посетителей никто не пострадал, может быть, потому, что не оказывали сопротивление? Но скорее всего цель нападения была определенная: Хулио и его любознательная команда папарацци. Когда мы заглянули в комнату, обитой кожей, то мне показалось, что под ногами следователя хлюпает кровь. Потом понял - игра теней. Хулио и его трое приятелей были искромсаны автоматными очередями. Пулевые отверстия червоточили на искореженных телах. На лицах - выражение недоумения и какой-то детской обиды, будто отняли жизнь, как игрушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51