Вот будет субботник, тогда и спроси.
-- ..."И еще сказал: Наступят дни -- вы будете искать меня. Вы не найдете меня".
-- Не про нас. Да и вообще мура все это. И так ясно, что надо делать, без всяких учителей.
-- Я, наверное, сегодня нажрусь, -- говорит реставратор. -- Составишь мне компанию?
-- Шел бы ты к "плотникам", -- советую я. -- Стал бы их идеологом, раз у тебя мозги чешутся.
"Плотники" -- это ансамбль песни и пляски допризывников при районном отделении ДОСААФа, набранный из учащихся столярного ПТУ. Они считали, что советская экономика вот-вот развалится, и били всякого, кто отказывался покупать рыбные котлетки и томатную пасту. Райком боялся с ними связываться, чтобы не выглядеть поборником экономического развала...
-- Малолетние кретины, -- говорит реставратор о "плотни ках". -- Зачем строить столярное ПТУ в городе, где нет ни од ной мебельной фабрики?
-- Вот именно за этим, -- говорю я и иду к выходу.
-- Посиди, -- просит реставратор, -- тошно одному напиваться.
-- Меня, наверное, скоро в армию заберут.
-- А библиотека? -- спрашивает реставратор. -- Я один не вытяну. Я вообще один ничего делать не умею, даже зайцем в автобусе ездить. Меня не учили.
-- Библиотека будет гнить дальше, ждать следующего предпенсионера... И я думаю, нам ее все равно не спасти, все равно ее зальет дерьмом из "Незабудки" или крысы доедят. И если я еще что-то делаю, то только потому, что мне в детском саду вдолбили: всякая работа в нашей стране -- почетна, даже бесполезная, -- говорю я и выхожу на свежий воздух. Настроение мое совсем падает, и хоть как-то поднять его может одна Марина, потому что с ней не надо притворяться и предъявлять себя с отдельных удобных и выгодных сторон, как бракованный товар или социалистический реализм. В нее хочется вылить себя целиком со всем дерьмом и розами.
Марина была сиротой и выросла и пригородном интернате для умственно-неполноценных детей, потому что в тот момент, когда ее оформляли, в нормальном детдоме не было свободных коек. А потом про нее забыли, как про всех, о ком помнят с детства... Когда она подросла, ее определили дежурной сипелкой и держали среди воспитанниц за самую смышленую. Большинство же девочек из интерната отправлялось на вечное поселение в психиатрическую больницу. Будь у этих урожденных алкоголичек и наркоманок родные, может быть, их и выпускали бы на свободу под ответственность нормальных родственников. А без такого поручительства они гнили в сумасшедшем доме. Правда, Марина кое-кого из них навещала.
Однажды в интернат приехал председатель химзаводского профкома с подарками, увидел Марину, бросил подарки и влюбился. Он прописал ее в заводской квартире и собрался утолять там свою страсть. Тут вмешался Сусанин, нажив себе очередного врага. Председатель пустил слух, что Сусанин забрал Марину в личное пользование, но первый секретарь заткнул ему глотку выговором. Адам Петрович перевел Марину на работу в ЗАГС, потому что в интернате она совсем белого света не видела: по ночам меняла горшки и утки у детей, а днем отсыпалась. Потом появился я, и Сусанин сдал Марину под мою защиту.
Весь ЗАГС занимал одну комнату, посреди которой стоял круглый стол. За столом сидели четыре делопроизводительницы. Марина оформляла браки, старуха напротив -- разводы, женщина слева выдавала свидетельства о смерти, справа -- о рождении.
Где-то в кустах на окраине строился уже десять лет Дворец бракосочетания. "Зеркало" называло эту кучу бетонных плит красивым словом "долгострой", как будто строили что-то величественное и грандиозное -Парфенон и пирамиду Хеопса под одной крышей. Но мебель, которую заказали к пуску дворца, как назло, пришла в запланировавши срок, ее сложили штабелями вдоль стен в коридоре старого ЗАГСа так, что невесты, носившие трусы пятидесятого размера и больше, лишились счастья выйти в Сворске замуж.
Когда Сусанин повел меня знакомиться, то тоже застрял. Я вошел один, и Марина спросила:
-- У вас кто-нибудь родился или умер?
-- Нет, -- сказал я. -- Я пришел жениться на вас.
-- А чем я лучше других? -- спросила Марина.
-- Вы похожи па розовый куст после дождя.
...Потом Сусанин сказал мне, что это -- безнадежная метафора. "Поклонник красоты оборвет куст, ненавистник -- растопчет; в любом случае куст -- не жилец". Ему видней. Ведь он не понимает людей и вещи буквально, ищет их суть в сравнениях. А я даже не уверен, что сам придумал эту фразу...
Но Марина после моих слов стала вылитый куст.
-- Тогда заполните бланк и заплатите пошлину -- рубль пятьдесят, -сказала она.
Тут в окно влез Сусанин и заявил, что дело терпит...
А дальше было как в сказке. Я сказал, что люблю ее, и Марина ответила мне взаимностью. Мы поклялись любить друг друга, пока не надоест, и поцеловались... И вечером я принес в ее квартиру свой чемодан... И председатель профкома, видя, как рушится его последняя надежда, хотел искусать меня по дороге, но и отогнал его палкой.
Правда, дальше невинных поцелуев наша совместная жизнь не пошли, хоть мы и целовались все вечера напролет. Марина оказалась такой беззащитной и доброй, что мне было неудобно просить о чем-то человека, который и так никому никогда ни в чем не отказывает. Я думал, она сама как-то попытается. Ведь чувствовала она, что я не импотент, но ей, вероятно, и в голову подобное не приходило. Только однажды она прижималась ко мне искренне, обнимала в постели, но любовью здесь не пахло. Просто у нее разболелись почки, а у меня в это время был грипп, температура 39°, и Марина использовала меня вместо грелки...
Я захожу в ЗАГС с кактусом в горшке, который украл в кинотеатре. Марина обожает флору. В аптеке, поликлинике, химчистке -- везде она отрывает по отростку или кустику и потом сажает дома. Поэтому карманы ее и сумка вечно набиты листьями сансевьеры, герани, лимона, побегами аспарагуса, вьюнка, азалии...
Еще я купил цыпленка в зоомагазине. Все покупали, и я купил. Все брали по десять штук, чтобы вырастить на балконе за лето и осенью иметь свою птицу, а я взял по дурости. Цыпленок был легкий, как комок свалявшейся пыли, и еле слышно тикал будильником...
Марины в конторе нет: старухи говорят, что она заболела. Я бегу к ней, и у дома меня хватает за рукав Столик, протягивая одну ладонь, а другой зачем-то постукивая себя в грудь. Я не знаю -- зачем? Вообще, в его движениях много необъяснимого.
-- Извините, -- говорю, -- но я вам руки не подам.
-- Зря, молодой человек, мои руки чисты... Вот что, незачем нам жить как кошка с собакой. Мы теперь в одной упряжке руководящего совета...
-- Домсовет не сегодня-завтра концы отдаст. Для этого Сусанин и включил себя, меня и вас -- лебедя, рака и щуку. Юродивых заменил убогими, а вас оставил как реликт, или пожалел, или -- из собственных соображений. Он сцепился со Сплю и с вами только потому, что вы придумали один способ, как убивать время, а он -- другой. Вот Сусанин и хочет доказать, что его способ веселее. Для этого надо уничтожить Домсовет. И он его уничтожит, вот посмотрите. А я не хочу придумывать никаких способов, я хочу трудиться, а не слоняться по улицам. Но вероятно, работать мне не дадут. Да точно не дадут! По рукам ведь бьют, если хочешь взять с земли орудие труда...
-- Нет, вы меня не убедили. Новая, помолодевшая гвардия Домсовета будет работать на износ. Так всем и расскажу...
-- Да что тут нового? Фамилии на доске объявлений?... Чтобы создать что-то новое, нужно силу прикладывать. А она есть только у энтузиастов. Кто тут энтузиаст? Я? Или Сусанин? Мы без всякого напряжения зарплату получаем по календарю. А у вас пенсия больше, чем моя зарплата...
-- Вы пенсией не попрекайте. Я ее заслужил...
-- Вот именно, слуга всех господ...
-- Кто вам разрешил обзывать меня?..
-- Письменный приказ еще не готов, -- говорю я.
-- Почему вы не уважаете?..
-- А почему я должен уважать?
-- Хотя бы потому, что я старше! Хотя бы из простой вежливости! Из приличия, наконец!
-- А меня доконали приличия! И вежливости такой я не понимаю. Не понимаю, почему я должен протягивать вам руну, если у меня чешется нога дать вам подсад, раз вы встали поперек дороги.
-- Вы, молодой человек, просто дрянь, невоспитанная дрянь! I
-- Просто я сказал, что думал. Даже еще не сказал, сейчас скажу, слушайте: вы, Столик, бесполезный человек, вы всю жизнь не делали ничего, от вас и не останется ничего, кроме гумуса на совхозных полях. Вис даже коллеги-дармоеды не уважают. Ваше счастье, что вы родились в стране, где пять работяг могут прокормить десять бездельников и при этом терпеть их рядом с собой, даже терпеть, чтобы пустозвоны жили лучше них и руководили ими. Но лично я вас терпеть не намерен: вы мне противны до блевотины. Сплю -- его хоть природа бездельником создала, вы -- сознательный бездельник!
-- А работяга ты, что ли, хорек вонючий? Ты меня кормишь?
Столик-таки напросился, я дою ему пинка, и он летит на газон. Но ненароком и давлю цыпленка в кармане. Выкидываю трупик в урну. Думаю, если покажу, мы его три дня хоронить и рыдать будем.
...Что я за человек? Почему всю жизнь кого-нибудь душу, бью? С тех пор как научился сжимать ладошку в кулак. Я даже бил своего учителя -- тренера по боксу. Невероятная скотина -- он курил в спортзале, где и так дышать нечем, но это еще можно бы перетерпеть. Хуже было, что он постоянно ругался матом, словно других слов и не знал: только мат плюс боксерские термины. Я мирился три года, но однажды, когда он готовил меня персонально к соревнованиям и орал, потому что у меня никак не получался боковой удар, я все-таки съездил ему по уху -- так он меня достал. А этот сорокалетний бугай рассвирепел и ответил мне -- тринадцатилетнему мальчишке -- голым кулаком, без перчатки. Нос мой, конечно, захрустел и прилип к щеке, а кровь приклеила его...
Пока Столик барахтается в кустах, я думаю: "А правда, из какой я категории бездельников? Наверное, из категории вынужденных, из самой массовой... Надо бы предложить Сусанину организовать Союз временно нетрудоспособных..."
В квартире Марины я застаю такую картину: посреди кровати, поджав ноги и укрыв их пледом, устроилась хозяйка; с обеих сторон от нее чинно сидят Путаник и Кавелька, зажав ладони между ног.
Марина визжит от радости:
-- А я решила, что ты уехал навсегда! Вчера Адам ходил в изолятор, но ему никто не открыл.
-- Чем ты больна?
-- Расстройством, -- говорит Марина. -- Я расстроилась, когда решила, что ты уехал, и мне стало плохо, холодно, гадко. Меня тошнило без тебя.
Я тоже сажусь на кровать, и Марина забирается на мои колени. Она кладет голову мне на грудь и просит:
-- Не уходи больше, ладно?
-- Ладно, -- обещаю я.
Так мы сидим и молчим, потому что Марина уже спит. Когда на дворе становится томно, она открывает глаза, прыгает на пол и улыбается:
-- Вот я и выздоровела!
Путаник и Кавелька тоже чуть не прыгают от радости. Они берутся за руки и начинают водить вокруг Марины хоровод.
-- На-ко-нец-то! На-ко-нец-то! -- поют они с интонациями Сплю.
-- Что "наконец-то"? -- спрашиваю я.
-- Марина поправилась, -- говорит Кавелька, прекращая народный танец. -- Теперь мы пойдем в ЗАГС, и Миша станет моим мужем, а я, если соглашусь, его женой.
-- Мы с воскресенья сидим тут и ждем, когда Марина выздоровеет, -говорит Путаник.
"Господи! -- думаю я. -- Кто же в этой стране работает?"
-- Почему вы не могли ждать на работе? -- спрашиваю я наивно.
-- Мы боимся расставаться. У Кавельки предчувствие, что если мы расстанемся, то судьба уже не сведет нас. А это -- несчастье для нас обоих. Так мы решили.
Ну, что Кавелька -- набитая дура, я знаю. Однажды в аптеке на моих глазах она купила противозапорные свечи и спросила провизора, нужно эти свечи, вставив в одно место, поджигать или они сами сгорят? Но Путаник! От него я не ожидал такого расслабления мозгов.
-- Значит, вы высиживаете здесь свое счастье? -- спрашиваю.
-- Бежим скорее в ЗАГС, Марина, -- одновременно со мной требует Кавелька.
-- Но я тоже боюсь расставаться с Иваном, -- улыбается Марина.
-- Милый Ваня, -- умоляет Кавелька, -- бежим, пожалуйста, с нами.
-- Давайте хоть поужинаем сначала, -- предлагаю я.
-- Но в доме нет ни крошки, -- улыбается Марина.
-- Адам вчера доел последнюю рыбную консерву, -- подтверждает Путаник.
-- ЗАГС уже закрыли, -- говорю я. -- У Марины есть ключ от двери, -объясняет Кавелька.
-- И ключ от сейфа, где лежит печать, -- объясняет Путаник.
Деваться некуда -- я соглашаюсь
Марина снимает халат, и я говорю, напустив в голос строгость:
-- Марина, в комнате мужчины. Разве ты не стесняешься их?
-- Нет, -- улыбается Марина. -- Мы с девочками, когда переодевались, ни от кого не прятались.
-- Теперь тебе придется прятаться: ты не в детдоме, и уже взрослая девушка. Собирай свои тряпки и дуй в ванную.
-- Хорошо, я буду стесняться, -- улыбается Марина. -- Хочешь, я буду спать в одежде?.. У нас была такая девочка -- ее никто не мог раздеть...
Мы приходим в ЗАГС, зажигаем свет и садимся за круглый стол, положив руки на зеленое в кляксах сукно, как будто ночь напролет собираемся играть в карты. Мне достается грустное место регистраторши смерти.
Марина вынимает из стола бумаги и через одну сдает их жениху и невесте
-- Заполните ли бланки, -- улыбается она. -- Предупреждаю, что неверно указанные сведения могут повлечь за собой расторжение брака.
Кавелька и Путаник смотрят друг на друга с подозрением, потом дружно сопят и хватают ручки. Кавелька черкает скорописью, словно боится забыть о себе что-то, Путаник выводит крендельки и завитушечки, словно пытается что-то вспомнить. Пока они пишут, Марина забирается мне на колени, и мы резвимся, как две собачки. Потом я плачу пошлину, потому что жених с невестой выше денег, а Марина выписывает "Свидетельство о браке". Кавелька расписывается за себя и за свидетеля жениха, а Путаник -- за себя и за свидетельницу невесты. Я включаю электроколымагу, из которой тотчас ревет марш Мендельсона, отштамповываю паспорта и вручаю молодоженам. Кавелька ревет в голос и трясет головой, а Путаник так смущен, что закрывает лицо развернутым паспортом, и на лбу Миши отпечатывается непросохший штамп. Вдруг меня осеняет, я даже подпрыгиваю:
-- Марина, давай тоже станем мужем и женой!
-- Ой, как здорово! -- радуется Марина и хлопает в ладоши.
Кавелька тоже радуется и тоже хлопает. И даже Путаник бьет ладонь о ладонь.
Мы тотчас строчим анкеты и еще одно "Свидетельство о браке". Потом Марина встает на одном краю стола, а я -- на противоположном.
-- Иван, -- улыбается Марина, -- ты ведь согласен взять меня в жены?
-- Да, -- говорю я.
-- А я? -- улыбается Марина. -- Я согласна стать твоей женой? -- Она обегает полукруг стола, берет меня за руку и говорит: -- Я и подавно согласна.
И возвращается на свое место:
-- Объявляют нас мужем и женой! Вот так-то! Путаник заводит шарманку с Мендельсоном, а я беру Марину на руки и обношу вокруг стола, как приз.
Тут даже мне становится весело.
-- Пойдемте в ресторан! -- предлагаю я. -- Не каждый же день женишься!
Путаник смотрит на часы и издыхает с облегчением:
-- Ресторан закрыт.
-- Тогда пойдемте к моей жене и будем пить фирменный напиток Сворска: уж бутылка гидролизного у любого таксиста есть!
-- Зачем покупать? -- спрашивает Путаник. -- У меня в портфеле всегда лежит такая бутылка.
-- А еду можно попросить у Фрикаделины, -- улыбается Марина, -- или у Любки.
-- Мы с Мишей поспешим ко мне, -- говорит Кавелька, -- я вся горю. Я так долго ждала, что у меня не осталось сил на праздник.
-- Что ты ждала? -- улыбается Марина.
-- Когда, наконец, Миша станет моим мужем по-настоящему, когда два наших тела и две души сольются в одно и в одну на узенькой девичьей кроватке, и только сноп лунного света встанет вуайером над таинством любви да ветви за окном, шелестя и напевая...
-- Но Миша уже стал твоим мужем по-настоящему, -- перебивает Марина.
-- Нет, еще не стал. Я лучше знаю, я чиста, как весталка, -- утверждает Кавелька. -- Он, правда, порывался, негодник, но я не позволила.
Путаник сопит в оправдание.
-- А как же становятся "по настоящему"? -- улыбается Мерина. -- С помощью снопа и ветвей?
-- Разве ты не знаешь? -- спрашивает Кавелька.
-- Нет, -- улыбается Марина.
-- Иди сюда. -- И Кавелька шепчет моей жене на ухо таинства любви.
-- Как интересно!.. -- говорит Марина, прямо-таки засовывая ухо в Кавелькин рот; но я ждал, что она сильнее удивится. -- Я тоже хочу попробовать. То-то я думала... А это можно делать с любым мужчиной или только с Путаником?
-- С любым, кроме Путаника, -- говорит Кавелька.
-- Тогда расскажи об этом же Ивану.
-- Я все знаю, -- говорю я.
-- Знаешь? -- удивляется Марина. -- Тебе Путаник рассказал?...
Мы гасим свет, запираем двери и расходимся в разные стороны.
Возле дома я говорю Марине:
-- Давай заглянем к Адаму Петровичу! Вот он за нас порадуется.
-- Конечно, заглянем, -- соглашается Марина, -- хоть мне и хочется поскорее попробовать.
Нам открывает Фрикаделина, в глазах -- слезы.
-- Что случилось? -- пугаюсь я, потому что первый раз вижу Фрикаделину плачущей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23