Это мой вид. Я могу смотреть на него, могу закрыть глаза или даже отвернуться. Я могу делать, что хочу. Здесь, наверху, я все решаю сама.
– Большинство людей называют это властью, – сказал Пит.
Дженни ответила:
– Я называю это свободой.
– Это так же, как забраться высоко-высоко в холмы над фермой, когда под ногами твердый камень, а наверху – необъятное небо, звезды и луна. Как твой карьер без воды. Тебе бы понравилось там.
Конечно, ей бы понравилось. Но свобода ощущалась бы по-другому, если бы она была там с Питом. Так же, как по-другому она чувствовала себя сейчас здесь, с ним. Не так одиноко. Более совершенно. Свобода быть и свобода радоваться.
– Останься на ночь, – прошептала она. Когда его глаза нашли ее, она быстро добавила: – Поспишь. Ты же сказал, что устал. У меня есть место.
– Я тебя обременяю.
– Нет.
– Ты меня почти не знаешь.
– Я знаю достаточно.
Она перелезла через него (Боже правый! Это ощущение горячего, упругого тела под собой!) и выбралась обратно на чердак. Но он опередил ее, чтобы первым спуститься по лестнице, а потом придержать старое одеяло и убедиться, что она в безопасности в своей комнате.
Она устроила его в комнате для гостей и вернулась к себе. Не закрывая двери, она сняла платье, которое так славно поработало сегодня, и осторожно повесила его на плечики. Она надела ночную рубашку и забралась в постель, представляя, как он спит в комнате напротив. Но скрипучие шелковые простыни раздражали ее, и она выползла из-под них, уже совершенно не желая спать.
Ночь была тихой. Стоя посреди комнаты, она пыталась расслышать биение его сердца, но ее собственное стучало слишком громко, свидетельствуя о буре в ее душе. Раньше она испытывала такое из-за страха и отвращения, а сейчас – из-за чего-то нового и удивительного.
Она стянула рубашку через голову. Провела кончиками пальцев по ложбинке между грудями. Ее глаза закрылись. Голова откинулась назад. Она представила, что Пит видит ее, что он любит ее, и ощутила такую внутреннюю наполненность, что едва не закричала.
Но она не хотела этого. Она не хотела будить его. Поэтому она взяла старое одеяло, которого он касался, и завернулась в него с ног до головы. После этого она растянулась на полу и склонила голову на мягкую подушку надежды.
Глава 10
Дженни проснулась с отпечатками складок одеяла на щеке. Она знала, что Пит уехал. «Ну а чего еще ты ожидала? – спросила она у своего отражения в зеркале, стоя в ванной. – Зачем ему оставаться с тобой, если он может заполучить любую, кого только пожелает, будь она хоть в десять раз красивее, умнее и лучше сложена? Скажи спасибо, что он остался так надолго!» Она прополоскала рот, потом еще и еще раз, потому что противный вкус ужаса никуда не уходил.
Остается три дня. Дженни, пора что-то делать! Но что?
Она вычистила и так сверкающую ванную. Она вычистила и так сверкающую кухню. Она вытащила все из шкафа, перетряхнула, сложила обратно.
Наконец, надев бледно-голубую рубашку-поло, шорты, гольфы и спортивные тапочки – униформу «Нит Итс» для повседневной работы, – она вытащила из холодильника противни с тефтелями на шпажках и уложила их в переносной ящик Мириам. Перекинув ремень через плечо, она направилась в сторону города.
Туман был не такой густой, как обычно. Она не успела уйти далеко, когда мимо нее пронесся «Фэрлэйн» Мерля Литтла. Она продолжала смотреть под ноги, чтобы не увидеть приветствия, которого не было, но Бутовы дворняги исправно облаяли ее. Она почти поравнялась с домом, когда они сорвались с веранды и, истошно лая, бросились через газон к ограде. Пытаться подружиться с ними было бесполезно. Она пыталась, и не один раз. Ей представлялось, что они знают о ней все и, будучи животными, просто более прямолинейно, чем люди, выражают свою неприязнь.
– Тихо вы! – пробурчала она, проходя мимо, и посмотрела вперед. Заскрипели ворота Джонсонов, а дальше, благодаря тому, что туман поднялся, она смогла рассмотреть цветы во дворе у Фарина.
Дженни любила цветы. Лучшими – самыми лучшими – днями были те, когда флористы, работавшие с ними на каких-нибудь заказах, оставляли у двери остатки материала. Порой ничего ценного там не было. Временами же, однако, Дженни удавалось набрать вполне приличный букет. Цветы преображали ее кухню в уголок мечты.
Цветы семейства Фарина были хороши, клумба за клумбой самых разных оттенков, форм и размера, которые менялись от сезона к сезону. Дженни не могла сказать, что весенний розовый нравится ей больше, чем летний алый и голубой или осенний желтый и лиловый. Сейчас они как раз были там – бархатцы и ее любимые черноглазые гибискусы.
Она едва не выронила ящик, когда прямо из-за астр появился старик Фарина.
– Что, думаешь, они могли бы быть и получше? – проскрипел он. – Нет, ошибаешься. Лето было таким сухим, что все повяло. – Он потряс в ее сторону лейкой. – Поэтому нечего задирать передо мной нос, юная леди! Ты не смогла бы вырастить и жалкого подобия этого! Не задавайся! Никогда не задавайся!
Стараясь не обращать внимания на его слова, она перевела взгляд на березы на другой стороне дороги и пошла дальше. По крайней мере, березы не умеют кричать вслед. Правда, они не могут и исполнить ее мечту, хотя Господь знает, как она просила. Она писала желание за желанием на скручивающихся кусочках бересты и бросала их в огонь, но ни одно из этих желаний так и не исполнилось. Но она все равно любила березы. В такие деньки, как этот, их кора была похожа на жемчуг. Или кожу.
Она посмотрела на них косо. Куртка? Ботинки? Где они? Она внимательно вгляделась в тени между деревьями, вгляделась в дорогу впереди.
Ничего.
Кто теперь спасет тебя, Дженни Клайд? Она не знала. Не знала. Не знала.
Опустив голову, она поплелась дальше. В квартале от кухни «Нит Итс» ее нагнал Дэн О'Кифи.
– Мне только что звонил Джон Миллис. Это офицер, который будет наблюдать за Дарденом после освобождения. Он хочет подробнее узнать о тебе.
Ее желудок скрутила боль. Согнувшись, она опустила сумку на обочину, присела рядом и стала сражаться с молнией на сумке.
– Что он хочет знать?
– Он спрашивал, работаешь ли ты, и если да, то уволишься ли, когда Дарден вернется?
– Почему я должна уволиться?
– Чтобы помочь Дардену с его бизнесом. Дарден наверняка говорил, что ты должна это сделать.
Она вспомнила, что говорил Дадли Райт.
– Ему не удастся быстро возродить дело.
– Значит, ты останешься у Мириам?
Она должна была. Она не хотела работать с Дарденом. Она не хотела видеть Дардена, слышать Дардена, ощущать запах Дардена. Она не хотела быть нигде близко от Дардена.
– Я попрошу ее дать мне побольше работы. Чтобы больше быть занятой, понимаешь?
Это была ее последняя надежда, она мечтала, что кто-нибудь, вроде Пита, увезет ее туда, где Дарден не сможет до нее добраться. Возвращение Дардена было ее наказанием. Он отбыл свое, теперь пришла ее очередь.
Прежде чем Дэн снова начал повторять то, что она уже слышала, но с чем ничего не могла поделать, она встала, подняла сумку и отправилась дальше.
– О, Дженни, я бы очень хотела… – сказала Мириам, когда Дженни наконец набралась смелости начать разговор.
Они уже проехали большую часть пути, возвращаясь домой с заказа. Остальные трое работников ехали в другой машине. Они с Мириам были вдвоем в фургоне. До этого самого момента они ехали молча. – Но, думаю, это хорошо, что ты сама заговорила об этом. Я не знала, как сказать тебе. – Дженни не нравилось, как Мириам смотрит на нее. – Я сворачиваю «Нит Итс».
Дженни решила, что ослышалась. Она молчала, ожидая продолжения.
– Я беру заказы только до конца месяца, – продолжала Мириам. – Потом я закрываю магазин.
– Ты не можешь закрыться! – Дженни поняла, что не ослышалась, но это было невозможно.
– Я говорила себе то же самое – здесь я счастлива, у меня хорошее дело, хороший доход, – поэтому тянула месяц за месяцем, но больше тянуть нельзя.
– Что случилось?
– Знаешь моего брата, у которого ресторан в Сиэтле? Он просит меня переехать к нему и стать его шеф-поваром, и я говорила ему, что не могу уехать отсюда, но теперь ему грозит закрытие, если он не предпримет никаких решительных мер, а я – единственная опора, которая у него осталась, понимаешь?
Дженни не понимала. Она понимала только, что она работает в «Нит Итс», а если они закроются, она останется без работы. С вернувшимся домой Дарденом.
Ей казалось, что ее сейчас стошнит. Она сглотнула раз, потом другой.
– Никто в городе еще не знает. Я собиралась сказать вам всем об этом еще на прошлой неделе, чтобы у вас было время подыскать другую работу. Я знаю, что у тебя сейчас не лучшие времена, Дженни, но я не могла поступить иначе.
– Неужели мои тефтели оказались плохи? – Дженни пыталась найти причину.
– Твои тефтели были великолепны. Ты здесь совершенно ни при чем.
– Значит, это мятный десерт? – Тарелка с ним сегодня выскользнула у нее из рук.
– Мятный десерт, стаканчик с зубочистками, убежавший крем – сегодня не твой день. Должно быть, я знаю причину.
Дженни прижала руку к животу.
– Я немного нервничаю.
– Ты не должна. Он твой отец. Он ничего не сделает с тобой. К тому же ты ведь не первый раз встречаешься с ним.
Это правда. Дженни каждый месяц ездила навещать его. Это было долгое путешествие в душном автобусе, которое она с радостью согласилась бы проделывать до конца своей жизни, если бы они могли продержать там Дардена все это время.
Она повернулась к Мириам, умоляя:
– Его возвращение ничего не меняет. Ты можешь так же полагаться на меня. Обещаю. Мне просто нужно больше работы.
– А он? Он что, не может работать сам?
– Дело не в деньгах. Просто у меня должно быть занятие. – «Нит Итс» была одной из немногих хороших вещей в ее жизни. – Будем брать больше заказов. Я буду работать еще лучше. Ты можешь даже не платить мне за дополнительные часы.
– Дженни, ты тут совершенно ни при чем.
– Значит, это Дарден. Это из-за него, да? Ты боишься, что будет после того, как он вернется. Но он ничего тебе не сделает. Он не убийца.
– Дженни, – со вздохом, не отрывая взгляда от дороги, произнесла Мириам, – пожалуйста, не представляй все хуже, чем есть. Ты найдешь другую работу.
– Где?
– Почему бы не попробовать устроиться официанткой в гостиницу в Таборе?
Дженни покачала головой. Такая работа не может сравниться с тем, что она делала у Мириам. Здесь она в основном оставалась на вторых ролях. Ей почти не приходилось разговаривать с гостями.
– В Табор не ходит автобус.
– А отец не сможет тебя подвозить?
О, он смог бы! Ему бы понравилось оставаться наедине с ней в машине, понравилось бы играть такую роль в ее жизни. Ему также понравилось бы отпугивать любых друзей, которые могли бы у нее появиться, как это было раньше. Она бы сошла с ума.
Мириам, должно быть, почувствовала ее отвращение, потому что продолжила:
– Тогда попробуй устроиться в кондитерскую здесь, в городе. У Анни уже большой срок, она скоро не сможет работать. Марку придется искать ей замену.
Дженни вцепилась в дверную ручку и смотрела в окно. Марк Эткинс ни за что не возьмет ее на работу, особенно после возвращения Дардена.
Мариам сбросила скорость, так как они въехали в центр города, и повернула налево. Когда фургон затормозил под навесом «Нит Итс», она повернулась к Дженни:
– Ну, так. Завтра в три часа? Никаких блюд. Только ты. Одетая так же, но умытая. Договорились?
По дороге домой Дженни старалась расслабиться. Она сосредоточилась на своих ногах: правая, левая, правая, левая. Она шагала выпрямив спину: правая, левая, правая, левая. Она старалась ни о чем не думать, когда мысли пытались вернуться. Она делала все в точности так, как советовали журналы: правая, левая, правая, левая. Но когда она поднялась по ступеням боковой лестницы и вошла в дом, она все равно ощущала внутри противный комок.
Потом она увидела цветы. Они стояли на кухонном столе в голубой бутылке из-под питьевой воды, которую она вытащила из мусорного ведра на праздновании двухсотлетия города. Это были три ветки гибискуса. Она любила гибискус.
Она огляделась, выбежала из кухни в коридор, в гостиную, опять в коридор, но нигде никого не было. Потом она услышала звук мотоцикла. Она подбежала к двери и увидела, как он останавливается у лестницы, но не слезает с седла. Он только снял шлем и выглядел неуверенно.
– Я уезжаю и возвращаюсь, уезжаю и возвращаюсь, – сказал он. – Если бы у меня была голова на плечах, я бы к этому времени уже пересек соседний штат. – Он внимательно посмотрел на нее. – Но не доехал и до соседнего графства.
«Спроси у него почему», – сказала себе Дженни, но передумала, потому что не хотела, чтобы он даже на минутку задумался о том, почему ему показалось, что он должен уехать.
Ей нужно было, чтобы он остался.
«Спроси, как у него дела. Спроси, как он спал. Спроси, как обстановка на дороге или когда он ел последний раз, голоден ли он. Пригласи его войти, ради Бога».
– Я принес тебе цветы, – сказал он. – Я смотрел на розы и лилии, но черноглазые гибискусы понравились мне больше. Наверное, во мне проснулся деревенский мальчишка.
«Они прекрасны», – подумала она, но боялась произнести это вслух, боялась произнести хоть что-то вслух, чтобы не спугнуть видение.
Он прикусил губу.
– Я все время думал о тебе. Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Это делает тебя интересной. Все началось с волос. Я таких никогда не видел. Или с веснушек.
– Они ужасны.
– Они прекрасны! Да. Но дальше – больше. Я никогда не встречал женщину – с тех пор, как уехал из дома, а это было целую вечность назад – никогда не встречал женщину, которая, рискуя жизнью, забирается на крышу ради того, чтобы испытать чистую радость владения видом.
– Люди считают, что я ненормальная.
– Если быть ненормальной – значит думать своей головой, то я обеими руками «за». Я знавал множество людей, которые делали только то, что от них ожидают, и все они были смертельно скучными. А ты – личность. Ты сама о себе заботишься, а не сидишь и ждешь, пока другие сделают все за тебя. Вот что я ненавидел больше всего дома.
Дженни хотелось знать больше.
– Что ты ненавидел больше всего?
Он улыбнулся, покачав головой.
– Сначала ты. Почему ты живешь одна?
Она осторожно вздохнула.
– А с кем я должна жить?
– С мужем.
– Какой муж?! – Никакого мужа не может быть, пока жив Дарден. Он поклялся в этом. Он клялся, что единственное, что давало ему силы выжить в тюрьме, – это мысль о том, как он вернется домой к ней. Он говорил, что она должна хранить дом для него, и, возможно, он был прав. Но это было ужасно, ужасно, ужасно.
– А где твой отец?
– На севере.
– Это его грузовик там, за гаражом?
Она кивнула.
– А в гараже – его «бьюик»?
Она кивнула еще раз.
– А почему ты на нем не ездишь?
– У меня нет прав.
– Почему?
– Всегда много всяких дел, руки не доходят получить. Но они мне не очень нужны. По городу можно везде добраться пешком, а в другие места ходят автобусы. Так что же ты ненавидел больше всего дома?
– Как умерла твоя мать?
Она не могла ответить и повторила свой вопрос:
– Что ты ненавидел больше всего дома?
Он сдался:
– Людей, которые сидят сложа руки.
– Сидеть сложа руки – это роскошь. Иногда это очень приятно.
– Иногда, но не всю жизнь. Человек должен сделать что-то в жизни сам. – Он шумно втянул воздух. – Хотя не мне судить.
– Почему?
– Ну, посмотри на меня, я катаюсь туда-сюда, вечно между здесь и там, и не могу собраться с духом и сделать то, что должен.
– И что же это?
– Вернуться домой. – Он улыбнулся удивленно, сверкнув белыми зубами. – Черт возьми. Обычно я не признаюсь людям в своих недостатках, но ты вытянула это из меня.
– Я не хотела, – испугалась она. – Это не важно, правда. Я забуду все, что ты сказал, и тебе не надо говорить ничего больше. Я не хотела совать нос не в свое дело, просто ты здесь и с тобой интересно, а никто уже очень давно не говорил со мной так…
Она резко замолчала, не в силах поверить в то, что сказала. Теперь он точно поймет, насколько она жалкая, одинокая и доведенная до отчаяния.
Но он улыбался.
– Хочешь сделку?
– Какую? – Она боялась даже надеяться.
– Еще немного домашней стряпни в обмен на все, что угодно твоей душе.
– Не думаю, что тебе стоит это мне предлагать.
– Почему?
– Я могу согласиться.
Он задумался, какое-то время изучал свой шлем, потом слез с мотоцикла, положил шлем на сиденье и еще с минуту продолжал стоять к ней спиной. Затем обернулся и направился к ней.
Ее рука лежала на сетке, которая закрывала дверь. Когда он потянулся к ней, ее сердце подскочило к горлу. Он коснулся косточки на ее запястье и легонько погладил ее сквозь переплетение проволоки. Заметив, как дрогнула ее рука, он сказал:
– Предложение остается в силе. Нет ничего такого, что я не смогу сделать для тебя, по крайней мере, сегодня. Я не знаю, что будет завтра или послезавтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Большинство людей называют это властью, – сказал Пит.
Дженни ответила:
– Я называю это свободой.
– Это так же, как забраться высоко-высоко в холмы над фермой, когда под ногами твердый камень, а наверху – необъятное небо, звезды и луна. Как твой карьер без воды. Тебе бы понравилось там.
Конечно, ей бы понравилось. Но свобода ощущалась бы по-другому, если бы она была там с Питом. Так же, как по-другому она чувствовала себя сейчас здесь, с ним. Не так одиноко. Более совершенно. Свобода быть и свобода радоваться.
– Останься на ночь, – прошептала она. Когда его глаза нашли ее, она быстро добавила: – Поспишь. Ты же сказал, что устал. У меня есть место.
– Я тебя обременяю.
– Нет.
– Ты меня почти не знаешь.
– Я знаю достаточно.
Она перелезла через него (Боже правый! Это ощущение горячего, упругого тела под собой!) и выбралась обратно на чердак. Но он опередил ее, чтобы первым спуститься по лестнице, а потом придержать старое одеяло и убедиться, что она в безопасности в своей комнате.
Она устроила его в комнате для гостей и вернулась к себе. Не закрывая двери, она сняла платье, которое так славно поработало сегодня, и осторожно повесила его на плечики. Она надела ночную рубашку и забралась в постель, представляя, как он спит в комнате напротив. Но скрипучие шелковые простыни раздражали ее, и она выползла из-под них, уже совершенно не желая спать.
Ночь была тихой. Стоя посреди комнаты, она пыталась расслышать биение его сердца, но ее собственное стучало слишком громко, свидетельствуя о буре в ее душе. Раньше она испытывала такое из-за страха и отвращения, а сейчас – из-за чего-то нового и удивительного.
Она стянула рубашку через голову. Провела кончиками пальцев по ложбинке между грудями. Ее глаза закрылись. Голова откинулась назад. Она представила, что Пит видит ее, что он любит ее, и ощутила такую внутреннюю наполненность, что едва не закричала.
Но она не хотела этого. Она не хотела будить его. Поэтому она взяла старое одеяло, которого он касался, и завернулась в него с ног до головы. После этого она растянулась на полу и склонила голову на мягкую подушку надежды.
Глава 10
Дженни проснулась с отпечатками складок одеяла на щеке. Она знала, что Пит уехал. «Ну а чего еще ты ожидала? – спросила она у своего отражения в зеркале, стоя в ванной. – Зачем ему оставаться с тобой, если он может заполучить любую, кого только пожелает, будь она хоть в десять раз красивее, умнее и лучше сложена? Скажи спасибо, что он остался так надолго!» Она прополоскала рот, потом еще и еще раз, потому что противный вкус ужаса никуда не уходил.
Остается три дня. Дженни, пора что-то делать! Но что?
Она вычистила и так сверкающую ванную. Она вычистила и так сверкающую кухню. Она вытащила все из шкафа, перетряхнула, сложила обратно.
Наконец, надев бледно-голубую рубашку-поло, шорты, гольфы и спортивные тапочки – униформу «Нит Итс» для повседневной работы, – она вытащила из холодильника противни с тефтелями на шпажках и уложила их в переносной ящик Мириам. Перекинув ремень через плечо, она направилась в сторону города.
Туман был не такой густой, как обычно. Она не успела уйти далеко, когда мимо нее пронесся «Фэрлэйн» Мерля Литтла. Она продолжала смотреть под ноги, чтобы не увидеть приветствия, которого не было, но Бутовы дворняги исправно облаяли ее. Она почти поравнялась с домом, когда они сорвались с веранды и, истошно лая, бросились через газон к ограде. Пытаться подружиться с ними было бесполезно. Она пыталась, и не один раз. Ей представлялось, что они знают о ней все и, будучи животными, просто более прямолинейно, чем люди, выражают свою неприязнь.
– Тихо вы! – пробурчала она, проходя мимо, и посмотрела вперед. Заскрипели ворота Джонсонов, а дальше, благодаря тому, что туман поднялся, она смогла рассмотреть цветы во дворе у Фарина.
Дженни любила цветы. Лучшими – самыми лучшими – днями были те, когда флористы, работавшие с ними на каких-нибудь заказах, оставляли у двери остатки материала. Порой ничего ценного там не было. Временами же, однако, Дженни удавалось набрать вполне приличный букет. Цветы преображали ее кухню в уголок мечты.
Цветы семейства Фарина были хороши, клумба за клумбой самых разных оттенков, форм и размера, которые менялись от сезона к сезону. Дженни не могла сказать, что весенний розовый нравится ей больше, чем летний алый и голубой или осенний желтый и лиловый. Сейчас они как раз были там – бархатцы и ее любимые черноглазые гибискусы.
Она едва не выронила ящик, когда прямо из-за астр появился старик Фарина.
– Что, думаешь, они могли бы быть и получше? – проскрипел он. – Нет, ошибаешься. Лето было таким сухим, что все повяло. – Он потряс в ее сторону лейкой. – Поэтому нечего задирать передо мной нос, юная леди! Ты не смогла бы вырастить и жалкого подобия этого! Не задавайся! Никогда не задавайся!
Стараясь не обращать внимания на его слова, она перевела взгляд на березы на другой стороне дороги и пошла дальше. По крайней мере, березы не умеют кричать вслед. Правда, они не могут и исполнить ее мечту, хотя Господь знает, как она просила. Она писала желание за желанием на скручивающихся кусочках бересты и бросала их в огонь, но ни одно из этих желаний так и не исполнилось. Но она все равно любила березы. В такие деньки, как этот, их кора была похожа на жемчуг. Или кожу.
Она посмотрела на них косо. Куртка? Ботинки? Где они? Она внимательно вгляделась в тени между деревьями, вгляделась в дорогу впереди.
Ничего.
Кто теперь спасет тебя, Дженни Клайд? Она не знала. Не знала. Не знала.
Опустив голову, она поплелась дальше. В квартале от кухни «Нит Итс» ее нагнал Дэн О'Кифи.
– Мне только что звонил Джон Миллис. Это офицер, который будет наблюдать за Дарденом после освобождения. Он хочет подробнее узнать о тебе.
Ее желудок скрутила боль. Согнувшись, она опустила сумку на обочину, присела рядом и стала сражаться с молнией на сумке.
– Что он хочет знать?
– Он спрашивал, работаешь ли ты, и если да, то уволишься ли, когда Дарден вернется?
– Почему я должна уволиться?
– Чтобы помочь Дардену с его бизнесом. Дарден наверняка говорил, что ты должна это сделать.
Она вспомнила, что говорил Дадли Райт.
– Ему не удастся быстро возродить дело.
– Значит, ты останешься у Мириам?
Она должна была. Она не хотела работать с Дарденом. Она не хотела видеть Дардена, слышать Дардена, ощущать запах Дардена. Она не хотела быть нигде близко от Дардена.
– Я попрошу ее дать мне побольше работы. Чтобы больше быть занятой, понимаешь?
Это была ее последняя надежда, она мечтала, что кто-нибудь, вроде Пита, увезет ее туда, где Дарден не сможет до нее добраться. Возвращение Дардена было ее наказанием. Он отбыл свое, теперь пришла ее очередь.
Прежде чем Дэн снова начал повторять то, что она уже слышала, но с чем ничего не могла поделать, она встала, подняла сумку и отправилась дальше.
– О, Дженни, я бы очень хотела… – сказала Мириам, когда Дженни наконец набралась смелости начать разговор.
Они уже проехали большую часть пути, возвращаясь домой с заказа. Остальные трое работников ехали в другой машине. Они с Мириам были вдвоем в фургоне. До этого самого момента они ехали молча. – Но, думаю, это хорошо, что ты сама заговорила об этом. Я не знала, как сказать тебе. – Дженни не нравилось, как Мириам смотрит на нее. – Я сворачиваю «Нит Итс».
Дженни решила, что ослышалась. Она молчала, ожидая продолжения.
– Я беру заказы только до конца месяца, – продолжала Мириам. – Потом я закрываю магазин.
– Ты не можешь закрыться! – Дженни поняла, что не ослышалась, но это было невозможно.
– Я говорила себе то же самое – здесь я счастлива, у меня хорошее дело, хороший доход, – поэтому тянула месяц за месяцем, но больше тянуть нельзя.
– Что случилось?
– Знаешь моего брата, у которого ресторан в Сиэтле? Он просит меня переехать к нему и стать его шеф-поваром, и я говорила ему, что не могу уехать отсюда, но теперь ему грозит закрытие, если он не предпримет никаких решительных мер, а я – единственная опора, которая у него осталась, понимаешь?
Дженни не понимала. Она понимала только, что она работает в «Нит Итс», а если они закроются, она останется без работы. С вернувшимся домой Дарденом.
Ей казалось, что ее сейчас стошнит. Она сглотнула раз, потом другой.
– Никто в городе еще не знает. Я собиралась сказать вам всем об этом еще на прошлой неделе, чтобы у вас было время подыскать другую работу. Я знаю, что у тебя сейчас не лучшие времена, Дженни, но я не могла поступить иначе.
– Неужели мои тефтели оказались плохи? – Дженни пыталась найти причину.
– Твои тефтели были великолепны. Ты здесь совершенно ни при чем.
– Значит, это мятный десерт? – Тарелка с ним сегодня выскользнула у нее из рук.
– Мятный десерт, стаканчик с зубочистками, убежавший крем – сегодня не твой день. Должно быть, я знаю причину.
Дженни прижала руку к животу.
– Я немного нервничаю.
– Ты не должна. Он твой отец. Он ничего не сделает с тобой. К тому же ты ведь не первый раз встречаешься с ним.
Это правда. Дженни каждый месяц ездила навещать его. Это было долгое путешествие в душном автобусе, которое она с радостью согласилась бы проделывать до конца своей жизни, если бы они могли продержать там Дардена все это время.
Она повернулась к Мириам, умоляя:
– Его возвращение ничего не меняет. Ты можешь так же полагаться на меня. Обещаю. Мне просто нужно больше работы.
– А он? Он что, не может работать сам?
– Дело не в деньгах. Просто у меня должно быть занятие. – «Нит Итс» была одной из немногих хороших вещей в ее жизни. – Будем брать больше заказов. Я буду работать еще лучше. Ты можешь даже не платить мне за дополнительные часы.
– Дженни, ты тут совершенно ни при чем.
– Значит, это Дарден. Это из-за него, да? Ты боишься, что будет после того, как он вернется. Но он ничего тебе не сделает. Он не убийца.
– Дженни, – со вздохом, не отрывая взгляда от дороги, произнесла Мириам, – пожалуйста, не представляй все хуже, чем есть. Ты найдешь другую работу.
– Где?
– Почему бы не попробовать устроиться официанткой в гостиницу в Таборе?
Дженни покачала головой. Такая работа не может сравниться с тем, что она делала у Мириам. Здесь она в основном оставалась на вторых ролях. Ей почти не приходилось разговаривать с гостями.
– В Табор не ходит автобус.
– А отец не сможет тебя подвозить?
О, он смог бы! Ему бы понравилось оставаться наедине с ней в машине, понравилось бы играть такую роль в ее жизни. Ему также понравилось бы отпугивать любых друзей, которые могли бы у нее появиться, как это было раньше. Она бы сошла с ума.
Мириам, должно быть, почувствовала ее отвращение, потому что продолжила:
– Тогда попробуй устроиться в кондитерскую здесь, в городе. У Анни уже большой срок, она скоро не сможет работать. Марку придется искать ей замену.
Дженни вцепилась в дверную ручку и смотрела в окно. Марк Эткинс ни за что не возьмет ее на работу, особенно после возвращения Дардена.
Мариам сбросила скорость, так как они въехали в центр города, и повернула налево. Когда фургон затормозил под навесом «Нит Итс», она повернулась к Дженни:
– Ну, так. Завтра в три часа? Никаких блюд. Только ты. Одетая так же, но умытая. Договорились?
По дороге домой Дженни старалась расслабиться. Она сосредоточилась на своих ногах: правая, левая, правая, левая. Она шагала выпрямив спину: правая, левая, правая, левая. Она старалась ни о чем не думать, когда мысли пытались вернуться. Она делала все в точности так, как советовали журналы: правая, левая, правая, левая. Но когда она поднялась по ступеням боковой лестницы и вошла в дом, она все равно ощущала внутри противный комок.
Потом она увидела цветы. Они стояли на кухонном столе в голубой бутылке из-под питьевой воды, которую она вытащила из мусорного ведра на праздновании двухсотлетия города. Это были три ветки гибискуса. Она любила гибискус.
Она огляделась, выбежала из кухни в коридор, в гостиную, опять в коридор, но нигде никого не было. Потом она услышала звук мотоцикла. Она подбежала к двери и увидела, как он останавливается у лестницы, но не слезает с седла. Он только снял шлем и выглядел неуверенно.
– Я уезжаю и возвращаюсь, уезжаю и возвращаюсь, – сказал он. – Если бы у меня была голова на плечах, я бы к этому времени уже пересек соседний штат. – Он внимательно посмотрел на нее. – Но не доехал и до соседнего графства.
«Спроси у него почему», – сказала себе Дженни, но передумала, потому что не хотела, чтобы он даже на минутку задумался о том, почему ему показалось, что он должен уехать.
Ей нужно было, чтобы он остался.
«Спроси, как у него дела. Спроси, как он спал. Спроси, как обстановка на дороге или когда он ел последний раз, голоден ли он. Пригласи его войти, ради Бога».
– Я принес тебе цветы, – сказал он. – Я смотрел на розы и лилии, но черноглазые гибискусы понравились мне больше. Наверное, во мне проснулся деревенский мальчишка.
«Они прекрасны», – подумала она, но боялась произнести это вслух, боялась произнести хоть что-то вслух, чтобы не спугнуть видение.
Он прикусил губу.
– Я все время думал о тебе. Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Это делает тебя интересной. Все началось с волос. Я таких никогда не видел. Или с веснушек.
– Они ужасны.
– Они прекрасны! Да. Но дальше – больше. Я никогда не встречал женщину – с тех пор, как уехал из дома, а это было целую вечность назад – никогда не встречал женщину, которая, рискуя жизнью, забирается на крышу ради того, чтобы испытать чистую радость владения видом.
– Люди считают, что я ненормальная.
– Если быть ненормальной – значит думать своей головой, то я обеими руками «за». Я знавал множество людей, которые делали только то, что от них ожидают, и все они были смертельно скучными. А ты – личность. Ты сама о себе заботишься, а не сидишь и ждешь, пока другие сделают все за тебя. Вот что я ненавидел больше всего дома.
Дженни хотелось знать больше.
– Что ты ненавидел больше всего?
Он улыбнулся, покачав головой.
– Сначала ты. Почему ты живешь одна?
Она осторожно вздохнула.
– А с кем я должна жить?
– С мужем.
– Какой муж?! – Никакого мужа не может быть, пока жив Дарден. Он поклялся в этом. Он клялся, что единственное, что давало ему силы выжить в тюрьме, – это мысль о том, как он вернется домой к ней. Он говорил, что она должна хранить дом для него, и, возможно, он был прав. Но это было ужасно, ужасно, ужасно.
– А где твой отец?
– На севере.
– Это его грузовик там, за гаражом?
Она кивнула.
– А в гараже – его «бьюик»?
Она кивнула еще раз.
– А почему ты на нем не ездишь?
– У меня нет прав.
– Почему?
– Всегда много всяких дел, руки не доходят получить. Но они мне не очень нужны. По городу можно везде добраться пешком, а в другие места ходят автобусы. Так что же ты ненавидел больше всего дома?
– Как умерла твоя мать?
Она не могла ответить и повторила свой вопрос:
– Что ты ненавидел больше всего дома?
Он сдался:
– Людей, которые сидят сложа руки.
– Сидеть сложа руки – это роскошь. Иногда это очень приятно.
– Иногда, но не всю жизнь. Человек должен сделать что-то в жизни сам. – Он шумно втянул воздух. – Хотя не мне судить.
– Почему?
– Ну, посмотри на меня, я катаюсь туда-сюда, вечно между здесь и там, и не могу собраться с духом и сделать то, что должен.
– И что же это?
– Вернуться домой. – Он улыбнулся удивленно, сверкнув белыми зубами. – Черт возьми. Обычно я не признаюсь людям в своих недостатках, но ты вытянула это из меня.
– Я не хотела, – испугалась она. – Это не важно, правда. Я забуду все, что ты сказал, и тебе не надо говорить ничего больше. Я не хотела совать нос не в свое дело, просто ты здесь и с тобой интересно, а никто уже очень давно не говорил со мной так…
Она резко замолчала, не в силах поверить в то, что сказала. Теперь он точно поймет, насколько она жалкая, одинокая и доведенная до отчаяния.
Но он улыбался.
– Хочешь сделку?
– Какую? – Она боялась даже надеяться.
– Еще немного домашней стряпни в обмен на все, что угодно твоей душе.
– Не думаю, что тебе стоит это мне предлагать.
– Почему?
– Я могу согласиться.
Он задумался, какое-то время изучал свой шлем, потом слез с мотоцикла, положил шлем на сиденье и еще с минуту продолжал стоять к ней спиной. Затем обернулся и направился к ней.
Ее рука лежала на сетке, которая закрывала дверь. Когда он потянулся к ней, ее сердце подскочило к горлу. Он коснулся косточки на ее запястье и легонько погладил ее сквозь переплетение проволоки. Заметив, как дрогнула ее рука, он сказал:
– Предложение остается в силе. Нет ничего такого, что я не смогу сделать для тебя, по крайней мере, сегодня. Я не знаю, что будет завтра или послезавтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41