Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней — устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?Юрий Львович продолжал бубнить:— Я ее, прошмандовку старую, знаю — она с начальником милиции еб…ась — хехе! О, я ее знаю.Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от «светского хроникера».Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.Наконец я решился:— Аня, я тебя ждал…— Я тоже, — сказала Лукошкина. — Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?— Я — я два с лишним часа стоял на морозе…— С цветами? — в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.— Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.— Какое же свидание без цветов?— Два часа… на морозе… — бессвязно — что это со мной? — продолжал я.— И где ты стоял?— У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.— Места свиданий и встреч надо записывать, — назидательно сообщила Лукошкина. — Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.Я же тебе сказала — у двенадцатого коттеджа.— По-моему, у второго? — неуверенно сказал я.— У двенадцатого, — твердо заявила Лукошкина.Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.— Как самочувствие, камикадзе?— Да я, — ответил Коля, — в ЗакСе бухаю… с депутатами! Закалка! Тренировка… как огурчик, шеф.В общем, приврал Коля, — от него уже пахло свеженьким.
* * * Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга — смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические — все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи… Каждому свое.Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее — генерал-майор, но, конечно, не в этом дело…— А в чем? — перебил я с досадой.— Она — необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи… или романс… или крутой шлягер.— Посвяти ей поэму, — посоветовал я.— Поэму? — ошеломленно спросил Володя.— Поэму, поэму… Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.— Да ее нет, ушла куда-то… Ты думаешь — поэму?Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон… Совсем крыша поехала у мужика.Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича — сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет…Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.— Заходите, открыто! — раздался ее голос.Я зашел.Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе…— Ты мне мешаешь, Андрей! — произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. — Извини, но я страшно занята.Надо все это, — показала она на огромную пачку бумаги, — прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.— Мы же на отдыхе, Аня!— Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.— Хорошо, — согласился я. — А вечером? Вечером ты будешь свободна?— Вечером — буду.— И мы увидимся?— Увидимся.— Где? — спросил я. — Здесь?— Нет, не здесь.— Значит, у меня.— И не у тебя.— На мороз больше не пойду, — максимально жестко заявил я.— Давай, — задумалась Аня, — давай встретимся в сауне. Там тепло.— А сауна в этой комсомольской зоне одна? — спросил я недоверчиво.— Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.В обед случилась еще одна кража.После обеда читал лекцию Соболин.Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.Приводя примеры из практики, изрядно… э-э… ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.
* * * О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин… Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.Я думал о том, как вечером — в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени — я возьму Аню за руку, и мы…Но тут влетел Соболин.— Андрей! — горячо сказал он. — Андрей, послушай.Он сказал это и встал «в позу драматического актера». «Поэма, — догадался я. — Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать». Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо — отрешенное и трагическое.Настал миг откровения, большого искусства… Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.Володя отвел правую руку в сторону и завыл: Тигрица ты! На Марсе день сгорает. В загадочной небесной высоте. Душа моя страдает и блуждает, Как будто в лабиринтах декольте. Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!— Что? — спросил Володя. — Что вы сказали, Анна Яковлевна?— Я?… Я ничего.— А мне показалось, что вы сказали.Извольте…— Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш… э-э… текст не совсем оригинален.— Как? — воскликнул Володя. — Вы хотите сказать?…— Нет, нет, Владимир Альбертович.Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом, — успокаивающе сказала Лукошкина.— Автор? — со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо — Гамлет, да и только.— Лоханкин, — сказала Аня. — Васисуалий Лоханкин.— Как?— Своей супруге… Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу… Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: «Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня…»И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное…— Так, — сказал Володя. — Так…Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.— Закройте рот, Танненбаум, — саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!— Караул, — сказал светский хроникер.— Что? — сказал Танненбаум.— Караул, господин Танненбаум. Кругом — ворье!— Как?— Так! Бинокль спи… украли.Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа — это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? — Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. — А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? — Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики…А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны — английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.— А зачем вы взяли с собой бинокль? — приветливо спросила Анька.— То есть как — зачем? — удивился Юрий Львович. — Здесь же семинар!— Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?— Э-э, коллеги… А вы знаете, как переводится с латыни слово «семинар»?Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.— То-то, — ответил он удовлетворенно. — Слово семинар на латыни означает — рассадник!… А вы что себе думали?И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.— А что еще украли? — спросил я.— Еще? Да, кажется, ничего.— Вы уверены?— Э-э… нужно проверить.Юрий Львович ушел. А я задумался.Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.
* * * Ничего путного в голову не приходило.Аня сказала:— Плюнь, Андрей… Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?… Парик… бинокль… Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.— Пошли танцевать, — предложил я Ане.— Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе — поработаю, тут слишком шумно стало.Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня — сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:— Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.— Может быть, завтра? — спросил я, пытаясь освободить пуговицу.— Нет, немедля, — сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:— Возьмите. Это ваша.— Спасибо, — сказал я.Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.— Нам нужно поговорить тет-а-тет.— Я слушаю вас, Юрий Львович.Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.— Я знаю, кто совершает кражи, — громким шепотом заявил Юрий Львович.— Это интересно, — сказал я, а про себя подумал: «Дурдом…»— Я подозреваю господина Танненбаума.— Да? И почему же вы его подозреваете?— Сволочь!Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.— Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли…— Что — сейчас?— Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.О, я его знаю.Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу… Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спас пуговицу.— Скажите, Юрий Львович, — спросил я, — зачем вы мне все это рассказываете?— Как — зачем? Нужно разоблачить Танненбаума.— Разоблачайте на здоровье. В милицию, кстати, сообщили о кражах?— В милицию?! Вы смеетесь?— Нет, нисколько.Хроникер снова нацелился на пуговицу, но я предусмотрительно накрыл ее ладонью, а ему протянул другую, уже оторванную.— Что? — спросил он. — Что это?— Пуговица, — ответил я. — Если уж вам непременно нужно что-то крутить — крутите эту. Я вам ее дарю.— Спасибо… В милицию, говорите вы? Мафия, голубчик! Все повязаны. Круговая порука! Вы видели, на чем ездит эта проститутка Виктория? На джипе, Андрей Викторович!— А при чем здесь Виктория?— Ее папочка — начальник милиции N-ска. На какие шиши начальник милиции подарил доченьке «лэндкрузер»?— Папа Виктории — начальник милиции? — изумился я. — Генерал-майор?— Майор. Без генерала. Сволочь.Дочь — проститутка. Мафия.— Ладно, — сказал я. — Хорошо. Хорошо, я все понял. Но от меня-то вы чего хотите, Юрий Львович?— Вы же криминалист, дела раскрывали. Пойдемте — разоблачим этого Танненбаума. Припрем его к стенке, заставим вернуть украденный бинокль!«Ну, это уж слишком, — подумал я. — Это уже просто бред какой-то. Может, сплавить Юрия Львовича в надежные руки Коли Повзло?» Я оглянулся. Коли нигде не было.— Вот что, Юрий Львович, я вам скажу. Как я понял, никаких фактов, свидетельствующих о возможной причастности господина Танненбаума к кражам, у вас нет. Так?— Есть! воскликнул хроникер. — Еще и как есть!— Какие же?— Во время обеда я видел его возле своей двери. Что-то он вынюхивал.— Ну, знаете ли… несерьезно.— Вы отказываетесь мне помочь?— Разумеется, — ответил я, подводя черту под нашим разговором.— Зря, Серегин, — бросил мне в спину Юрий Львович. — Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Вы еще пожалеете.
* * * — …Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Пожалеете.Я остановился. Я обернулся к хроникеру и… взял его за пуговицу. Он мне уже изрядно осточертел, но его последние слова…— Что вы имеете в виду, Юрий Львович? — строго спросил я.— Что имею, то и введу… хе-хе…— Прекратите. Что вы имели в виду, когда сказали, что я самое заинтересованное лицо?— Пуговицу отпустите.— Не отпущу. Колитесь, Юрий Львович, что хотели сказать. За базар, как говорится, надо отвечать.— Замашки у вас, однако… Неинтеллигентно, Андрей Викторович.— Ну не всем же светской хроникой заниматься… Колитесь.Юрий Львович повертел головой по сторонам и злорадно сказал:— В кражах-то вас подозревают.— Меня?— Ну, не вас лично, а вообще — вас, питерских. Вашу банду.Сказать, что я был удивлен — не сказать ничего. Я даже пуговицу из рук выпустил.— Вас, вас, Серегин. Вместе с вашей шайкой… хе-хе…— Но почему? Объясните почему?— Потому, что вы приезжие. Все остальные — свои. Мы не первый раз сабантуйчики-междусобойчики проводим.И никогда ничего не пропадало. Все друг друга знаем. Все всегда достойно, интеллигентно. Бонтонно… А вы из северной столицы приехали и — нате, пожалуйста! — кражи. Кроме того, Танненбаум раскопал, что вы срок мотали. Каково?Вот и пошли среди наших разговоры. Танненбаум же их и подогревает.— Понятно, — сказал я. — А где сам господин Танненбаум?— Черт его знает. Наверное, у себя, в своем барском коттедже. Оторвался, сволочь такая, от коллектива. Жирует.
* * * В окнах шале, которое занимал Женя Танненбаум, горел свет. Едва слышно доносилась музыка. «В гости» к организатору нашего семинара мы пошли втроем: я, Повзло и Юрий Львович. Хроникера я брать не хотел, но избавиться от него не представилось возможным. Я был разгневан и шел к Танненбауму объясниться…А Юрий Львович шел его «разоблачить».Ну — ну…Я постучал в дверь. В вечерней тишине звук разносился далеко. Казалось, он достигает луны… Я снова постучал. Послышались шаги и затем голос Танненбаума:— Кто?— Откройте, Евгений Кириллович, — агрессивно рявкнул Юрий Львович. — Общественность.— Обще… Какая еще общественность?Я сплю. Я устал. Все — утром.— Врете, не спите. Откройте прессе.— Да что вам нужно? Я… не одет.— Глупости какие говорите, — пролаял Юрий Львович. Слова вырывались вместе с облачками пара. — Женщин тут нет.Я понял, что препираться через дверь можно долго, и решил вмешаться:— Евгений Кириллович, есть серьезный разговор. Извольте нас впустить.— Это вы, Серегин?— Я. И не только я. Со мной мои коллеги. Откройте, нам нужно поговорить.— А зачем с вами эта старая сволочь?— Это кто, извините, старая сволочь? — взвился Юрий Львович.— Спокойно, — сказал я. — Так вы собираетесь нам открывать?— Открою, — после паузы ответил Танненбаум. — Подождите минутку, я хотя бы оденусь. Я вас не ожидал. Я нездоров.Мы стояли на крыльце. Настроение было довольно-таки поганым… А каким же оно должно быть в такой ситуации?Юрий Львович вдруг быстренько соскочил с крыльца и убежал за угол дома.Я подумал, что ему приспичило помочиться, и ошибся. Секунд через тридцать возбужденный хроникер вернулся и зашептал:— Он! Точно он! Я в щель между шторами подсмотрел: что-то он в стенном шкафу подшустрил… поди — улики прятал. Перепуганный — сам с собой говорит. Щас узнаем, щас правда-то вся вылезет.Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.— Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:— Хе-хе, дружище… Видим, что не ждали.Один за другим мы вошли в гостиную.Все здесь было так же, как в моем шале:«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…— Чем обязан, господа?
1 2 3 4 5
* * * Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга — смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические — все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи… Каждому свое.Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее — генерал-майор, но, конечно, не в этом дело…— А в чем? — перебил я с досадой.— Она — необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи… или романс… или крутой шлягер.— Посвяти ей поэму, — посоветовал я.— Поэму? — ошеломленно спросил Володя.— Поэму, поэму… Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.— Да ее нет, ушла куда-то… Ты думаешь — поэму?Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон… Совсем крыша поехала у мужика.Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича — сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет…Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.— Заходите, открыто! — раздался ее голос.Я зашел.Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе…— Ты мне мешаешь, Андрей! — произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. — Извини, но я страшно занята.Надо все это, — показала она на огромную пачку бумаги, — прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.— Мы же на отдыхе, Аня!— Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.— Хорошо, — согласился я. — А вечером? Вечером ты будешь свободна?— Вечером — буду.— И мы увидимся?— Увидимся.— Где? — спросил я. — Здесь?— Нет, не здесь.— Значит, у меня.— И не у тебя.— На мороз больше не пойду, — максимально жестко заявил я.— Давай, — задумалась Аня, — давай встретимся в сауне. Там тепло.— А сауна в этой комсомольской зоне одна? — спросил я недоверчиво.— Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.В обед случилась еще одна кража.После обеда читал лекцию Соболин.Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.Приводя примеры из практики, изрядно… э-э… ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.
* * * О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин… Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.Я думал о том, как вечером — в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени — я возьму Аню за руку, и мы…Но тут влетел Соболин.— Андрей! — горячо сказал он. — Андрей, послушай.Он сказал это и встал «в позу драматического актера». «Поэма, — догадался я. — Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать». Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо — отрешенное и трагическое.Настал миг откровения, большого искусства… Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.Володя отвел правую руку в сторону и завыл: Тигрица ты! На Марсе день сгорает. В загадочной небесной высоте. Душа моя страдает и блуждает, Как будто в лабиринтах декольте. Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!— Что? — спросил Володя. — Что вы сказали, Анна Яковлевна?— Я?… Я ничего.— А мне показалось, что вы сказали.Извольте…— Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш… э-э… текст не совсем оригинален.— Как? — воскликнул Володя. — Вы хотите сказать?…— Нет, нет, Владимир Альбертович.Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом, — успокаивающе сказала Лукошкина.— Автор? — со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо — Гамлет, да и только.— Лоханкин, — сказала Аня. — Васисуалий Лоханкин.— Как?— Своей супруге… Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу… Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: «Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня…»И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное…— Так, — сказал Володя. — Так…Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.— Закройте рот, Танненбаум, — саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!— Караул, — сказал светский хроникер.— Что? — сказал Танненбаум.— Караул, господин Танненбаум. Кругом — ворье!— Как?— Так! Бинокль спи… украли.Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа — это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? — Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. — А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? — Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики…А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны — английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.— А зачем вы взяли с собой бинокль? — приветливо спросила Анька.— То есть как — зачем? — удивился Юрий Львович. — Здесь же семинар!— Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?— Э-э, коллеги… А вы знаете, как переводится с латыни слово «семинар»?Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.— То-то, — ответил он удовлетворенно. — Слово семинар на латыни означает — рассадник!… А вы что себе думали?И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.— А что еще украли? — спросил я.— Еще? Да, кажется, ничего.— Вы уверены?— Э-э… нужно проверить.Юрий Львович ушел. А я задумался.Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.
* * * Ничего путного в голову не приходило.Аня сказала:— Плюнь, Андрей… Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?… Парик… бинокль… Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.— Пошли танцевать, — предложил я Ане.— Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе — поработаю, тут слишком шумно стало.Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня — сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:— Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.— Может быть, завтра? — спросил я, пытаясь освободить пуговицу.— Нет, немедля, — сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:— Возьмите. Это ваша.— Спасибо, — сказал я.Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.— Нам нужно поговорить тет-а-тет.— Я слушаю вас, Юрий Львович.Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.— Я знаю, кто совершает кражи, — громким шепотом заявил Юрий Львович.— Это интересно, — сказал я, а про себя подумал: «Дурдом…»— Я подозреваю господина Танненбаума.— Да? И почему же вы его подозреваете?— Сволочь!Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.— Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли…— Что — сейчас?— Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.О, я его знаю.Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу… Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спас пуговицу.— Скажите, Юрий Львович, — спросил я, — зачем вы мне все это рассказываете?— Как — зачем? Нужно разоблачить Танненбаума.— Разоблачайте на здоровье. В милицию, кстати, сообщили о кражах?— В милицию?! Вы смеетесь?— Нет, нисколько.Хроникер снова нацелился на пуговицу, но я предусмотрительно накрыл ее ладонью, а ему протянул другую, уже оторванную.— Что? — спросил он. — Что это?— Пуговица, — ответил я. — Если уж вам непременно нужно что-то крутить — крутите эту. Я вам ее дарю.— Спасибо… В милицию, говорите вы? Мафия, голубчик! Все повязаны. Круговая порука! Вы видели, на чем ездит эта проститутка Виктория? На джипе, Андрей Викторович!— А при чем здесь Виктория?— Ее папочка — начальник милиции N-ска. На какие шиши начальник милиции подарил доченьке «лэндкрузер»?— Папа Виктории — начальник милиции? — изумился я. — Генерал-майор?— Майор. Без генерала. Сволочь.Дочь — проститутка. Мафия.— Ладно, — сказал я. — Хорошо. Хорошо, я все понял. Но от меня-то вы чего хотите, Юрий Львович?— Вы же криминалист, дела раскрывали. Пойдемте — разоблачим этого Танненбаума. Припрем его к стенке, заставим вернуть украденный бинокль!«Ну, это уж слишком, — подумал я. — Это уже просто бред какой-то. Может, сплавить Юрия Львовича в надежные руки Коли Повзло?» Я оглянулся. Коли нигде не было.— Вот что, Юрий Львович, я вам скажу. Как я понял, никаких фактов, свидетельствующих о возможной причастности господина Танненбаума к кражам, у вас нет. Так?— Есть! воскликнул хроникер. — Еще и как есть!— Какие же?— Во время обеда я видел его возле своей двери. Что-то он вынюхивал.— Ну, знаете ли… несерьезно.— Вы отказываетесь мне помочь?— Разумеется, — ответил я, подводя черту под нашим разговором.— Зря, Серегин, — бросил мне в спину Юрий Львович. — Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Вы еще пожалеете.
* * * — …Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Пожалеете.Я остановился. Я обернулся к хроникеру и… взял его за пуговицу. Он мне уже изрядно осточертел, но его последние слова…— Что вы имеете в виду, Юрий Львович? — строго спросил я.— Что имею, то и введу… хе-хе…— Прекратите. Что вы имели в виду, когда сказали, что я самое заинтересованное лицо?— Пуговицу отпустите.— Не отпущу. Колитесь, Юрий Львович, что хотели сказать. За базар, как говорится, надо отвечать.— Замашки у вас, однако… Неинтеллигентно, Андрей Викторович.— Ну не всем же светской хроникой заниматься… Колитесь.Юрий Львович повертел головой по сторонам и злорадно сказал:— В кражах-то вас подозревают.— Меня?— Ну, не вас лично, а вообще — вас, питерских. Вашу банду.Сказать, что я был удивлен — не сказать ничего. Я даже пуговицу из рук выпустил.— Вас, вас, Серегин. Вместе с вашей шайкой… хе-хе…— Но почему? Объясните почему?— Потому, что вы приезжие. Все остальные — свои. Мы не первый раз сабантуйчики-междусобойчики проводим.И никогда ничего не пропадало. Все друг друга знаем. Все всегда достойно, интеллигентно. Бонтонно… А вы из северной столицы приехали и — нате, пожалуйста! — кражи. Кроме того, Танненбаум раскопал, что вы срок мотали. Каково?Вот и пошли среди наших разговоры. Танненбаум же их и подогревает.— Понятно, — сказал я. — А где сам господин Танненбаум?— Черт его знает. Наверное, у себя, в своем барском коттедже. Оторвался, сволочь такая, от коллектива. Жирует.
* * * В окнах шале, которое занимал Женя Танненбаум, горел свет. Едва слышно доносилась музыка. «В гости» к организатору нашего семинара мы пошли втроем: я, Повзло и Юрий Львович. Хроникера я брать не хотел, но избавиться от него не представилось возможным. Я был разгневан и шел к Танненбауму объясниться…А Юрий Львович шел его «разоблачить».Ну — ну…Я постучал в дверь. В вечерней тишине звук разносился далеко. Казалось, он достигает луны… Я снова постучал. Послышались шаги и затем голос Танненбаума:— Кто?— Откройте, Евгений Кириллович, — агрессивно рявкнул Юрий Львович. — Общественность.— Обще… Какая еще общественность?Я сплю. Я устал. Все — утром.— Врете, не спите. Откройте прессе.— Да что вам нужно? Я… не одет.— Глупости какие говорите, — пролаял Юрий Львович. Слова вырывались вместе с облачками пара. — Женщин тут нет.Я понял, что препираться через дверь можно долго, и решил вмешаться:— Евгений Кириллович, есть серьезный разговор. Извольте нас впустить.— Это вы, Серегин?— Я. И не только я. Со мной мои коллеги. Откройте, нам нужно поговорить.— А зачем с вами эта старая сволочь?— Это кто, извините, старая сволочь? — взвился Юрий Львович.— Спокойно, — сказал я. — Так вы собираетесь нам открывать?— Открою, — после паузы ответил Танненбаум. — Подождите минутку, я хотя бы оденусь. Я вас не ожидал. Я нездоров.Мы стояли на крыльце. Настроение было довольно-таки поганым… А каким же оно должно быть в такой ситуации?Юрий Львович вдруг быстренько соскочил с крыльца и убежал за угол дома.Я подумал, что ему приспичило помочиться, и ошибся. Секунд через тридцать возбужденный хроникер вернулся и зашептал:— Он! Точно он! Я в щель между шторами подсмотрел: что-то он в стенном шкафу подшустрил… поди — улики прятал. Перепуганный — сам с собой говорит. Щас узнаем, щас правда-то вся вылезет.Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.— Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:— Хе-хе, дружище… Видим, что не ждали.Один за другим мы вошли в гостиную.Все здесь было так же, как в моем шале:«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…— Чем обязан, господа?
1 2 3 4 5