– предложила Фани.– А там чисто? – спросила Клара.Испанец не ответил. Джек метнул на Клару сердитый взгляд и сказал вежливо:– Мы вам очень благодарны, господин священник!.. С вашего разрешения мы поедем потихоньку за вашим мулом и тоже переночуем в этом странноприимном месте.Так они и сделали. Кюре тронулся первым, а они сели в машину и поехали за ним самым медленным ходом. Полицейский из гражданской гвардии, поцеловав священнику руку и получив благословение, остался у моста, чтобы с помощью красного фонаря предупреждать шоферов об опасности. К тому времени совсем стемнело. Джек зажег фары, осветившие зад мула, и гулом мотора припугнул несчастное животное. Машина подгоняла мула, пока наконец не подняла его в галоп, и тело священника, вероятно не привычного к такой езде, стало беспомощно мотаться в седле. Все это показалось компании очень забавным. Настроение снова поднялось.– Ты должен был называть его padre, а не господин священник, – сказала Фани.– Что это значит?– Это значит – отец.– Может быть, следовало приложиться к его ручке? – сказал Мюрье, обняв в полумраке Клару за талию. Американка крепко прижалась к нему, и они поцеловались.– Сначала надо бы выжать из него воду, – предложила Фани, не подозревая измены.– Это сделает Клара! – сказал Джек.– И приготовлю тебе чай из этой воды, – ответила американка.Так, не переставая издеваться над мулом и несчастным странником, они наконец добрались до постоялого двора, затерянного в степи.Это было старинное заведение, один из тех испанских постоялых дворов, где, по свидетельству Готье, в спальни попадали через конюшню и где, может быть, когда-то ночевали Сервантес и Лопе де Вега. Путники прошли через первый этаж, мимо нескольких оборванцев, которые пили вино, и поднялись на второй, отведенный для более важных гостей. Здесь в среднем помещении горел камин, а скатерти и приборы на столах сверкали чистотой. Керосиновая лампа заливала все белым светом. Из кухни шел запах жаркого. За прилавком стоял трактирщик – смуглый толстяк в бархатной жилетке, с засученными рукавами и красным платком на голове. В одном ухе у него поблескивала золотая серьга. В его внешности сразу угадывалась умышленная стилизация на потребу туристов. Дождливая погода и снесенный мост могли привести сюда посетителей. Поэтому трактирщик и вдел серьгу, которая должна была вызывать восхищение иностранцев. Этот стиль был выдержан во всем убранстве заведения. И только радио и портрет Алькалы Самора Алькала Самора – президент Испанской республики в 1931–1936 гг.
выдавали коммерческую фальсификацию этой Espana tradicional.Удобно расположившись, голодные путешественники заказали обильный ужин. Пока они пили мансанилью и с жадностью уничтожали нежных цыплят, эгоизм помешал им вспомнить о человеке, который привел их сюда. Войдя в трактир, они и не подумали его поблагодарить, а за ужином вовсе забыли о его существовании. Кюре появился совершенно неожиданно, когда компания перешла к хересу, и его появление никого бы не смутило, не покажись он им совершенно другим. Сначала всем стало неловко, как будто их вдруг выставили напоказ. Смех и шутки сразу смолкли, потом все почувствовали себя виноватыми. Теперь кюре был без плаща и шляпы, под ярким светом керосиновой лампы Фани могла разглядеть его лицо. Первое, чем поражало это лицо, была красота.Оно было пугающе, греховно, почти кошмарно красиво, слишком красиво, чтобы принадлежать монаху или священнику. Изящные очертания бровей, носа, губ дышали безмятежной мечтательностью и спокойствием языческого бога, но в матовости кожи, в черных как уголья глазах горели темперамент и зной Андалусии, что-то пламенное и страстное, что воздействовало сильней всего, но это не было земной чувственностью, а скорее фанатизмом, в котором проглядывало даже что-то жестокое и зловещее. Может, это был чисто испанский фанатизм его веры, а может быть, такое впечатление производила монашеская ряса или ум, спокойствие и железная воля, которые светились в его глазах и странно контрастировали с молодым, почти юношеским лицом.Он поклонился легко, непринужденно и улыбнулся, показав два ряда ослепительно-белых зубов. Фани сразу поняла, что этот человек вполне уверен в себе. В нем не было и тени мучительной робости перед женщинами, какую прячут иные католические священники под маской напыщенной строгости.Первой опомнилась Клара, наименее восприимчивая ко всему необычному.– Как вы себя чувствуете? – прощебетала она, пожирая пустыми глазами красавца монаха.– Мы только что говорили о вас!.. – солгал Мюрье, которому стало стыдно за эгоизм компании.Монах сказал, что был в конюшне, растирал соломой своего мула. Животное могло простудиться. А потом в кухне сушил у огня одежду. Все это он объяснил без всякой досады, точно дождь и путешествие ничуть не были ему неприятны.– Почему вы путешествуете на муле? – спросила Клара.– Я объезжаю горные селения.– Вы ужинали? – спросил Джек.– О нет!.. Я буду ужинать сейчас, – сказал монах весело.– Пригласи его поужинать с нами! – быстро прошептала Фани.Джек облек свое приглашение в самую учтивую форму, и все же в нем прозвучала снисходительная нотка, которая могла оскорбить монаха. Тот ответил, что очень сожалеет, но не может принять любезного приглашения. Правила ордена, к которому он принадлежит, обязывают его ужинать скромно, и он вынужден отказаться от удовольствия разделить их благородную компанию. Ответ обескуражил всех четверых и произвел неприятное впечатление. Монах заметил это и, не смущаясь, добавил откровенно:– Я бы с радостью сел с вами, но я должен соблюдать устав ордена.Правдивость и твердая убежденность, с какими он говорил, были удивительны. Мюрье и Фани поняли его отлично, чего нельзя было сказать об американцах. Джек насупился, а Клара сказала хихикая:– Мы слишком испорченная компания для вас?– Оставь человека в покое! – вскипела Фани.– Не сердись, милая, – звонко пропела Клара. – Это ты предложила его позвать.К счастью, монах не слышал их перепалки. Ему только что принесли ужин, и в тот момент, когда они обменивались колкостями, он встал у своего стола и начал читать молитву.– Без сомнения, он попадет прямо в рай! – тихо сказал Джек. – Фани, почему ты не пьешь вино? Похоже, наружность его преподобия начинает на тебя действовать?– А почему бы и нет? – сказала Фани и залпом выпила свой стакан. И вдруг ей стало грустно оттого, что через полчаса лицо монаха исчезнет и она никогда больше его не увидит.– Он похож на Франшота Тона, – авторитетно установила Клара. – Только поменьше ростом.– Теперь я вижу, что ты и правда с удовольствием бы его выжала, – заметила Фани.Американка усмехнулась снисходительно и не сочла нужным ответить. Она уже вырвала Мюрье из рук Фани и была полна тщеславной гордости, но отчасти и сочувствия к своей приятельнице. Бедная Фани! Когда в женщине нет изюминки, ей ничто не поможет!В это время монах кончил молитву и спокойно принялся за еду. Ужин его был самый дешевый – такой, наверное, заказывали бедняки и странники на первом этаже. Немного вареного гороха, капуста и сало – все в одной тарелке. Пока он ел, а Фани спорила с друзьями – она настаивала, чтобы они подольше пробыли в Авиле, – с шоссе послышались громкие голоса и шум грузовика. Трактирщик выскочил из комнаты, но никто не обратил на это внимания.Джек, по природе не злопамятный и не ревнивый, а только вспыльчивый и избалованный, снова почувствовал расположение к монаху и, перебросившись с ним несколькими словами, решил, несмотря на протесты Фани, послать ему бутылку вина. Монах принял ее с благодарностью, но попросил позволения выпить вино на следующий день. Четверка опять повела вполголоса иронический разговор, которого монах не слышал, так как столик его стоял в противоположном углу комнаты.– Держу пари, он вообще не станет ее пить, – сказал Джек сердито.– Куда же он ее денет?– Может, кому-нибудь подарит.– Или сам выхлещет перед сном, – предположила Клара.– Ну и что из этого? – спросила Фани.– А ты готова стать его адвокатом, дорогая?…– Чем он нас оскорбил?– Как чем? – спросил Джек, уже сильно захмелевший, – Можно ли представить себе более дерзкую надменность?– Глупости!.. Он держится совершенно естественно.Они уже готовы были поссориться, когда монах кончил ужинать и оперся локтем о стол. Видимо, ему хотелось уйти, но из вежливости он решил поговорить с ними несколько минут. Или, может, он делал это в силу привычки изучать людей. Его красивые глаза остановились по очереди на каждом.– Вы… вероятно, туристы?… – спросил он вежливо.– Вроде того, – развязно ответил Джек. – Ищем потехи по всей Испании.– Так делает большинство иностранцев, которые не знают нашей страны, – кротко заметил монах.– Мы из таких.– Может быть, вы гордитесь этим? – внезапно спросил испанец.– Конечно, – ответила Фани за Джека, – потому что мансанилья сразу бросается нам в голову.Она сказала это по-испански, к удивлению монаха, который улыбнулся п пробормотал понимающе:– Yo lo veo!.. Понятно!.. (исп.)
Он посмотрел на нее своими пронзительными, блестящими, как черный бриллиант, глазами, точно хотел сказать: «Спасибо, но меня ничуть не задевает поведение этого сеньора!» Фани ощутила волнение от этой мгновенной солидарности, установившейся между ними. Присутствие монаха сразу заглушило раздражение, которое вызывал у нее флирт Клары и Мюрье.Кюре действовал на нее как мансанилья или, точнее, вместе с мансанильей вносил в обстановку что-то гипнотическое, возбуждающее и приятное… Это матовое испанское лицо, блеск зубов, нервная южная красота, аскетически сжатые губы и твердый блеск глаз в таком странном сочетании с христианским смирением были поистине пленительны и овладевали всем ее существом. Молчание, наступившее после глупой выходки Джека, прогнало бы монаха, если бы Фани не постаралась задержать его еще немного.– К какому ордену вы принадлежите, отец? – спросила она почтительно.– Ого, она называет его «отец»! – вырвалось у Клары. И американка громко захохотала, потому что тоже была пьяна.– Я из Христова воинства, – ответил монах, не обращая внимания на смех.– Что это за общество? – спросил Джек.– Это не общество, сэр, а религиозный орден, основанный нашим духовным отцом Лойолой.– А-а! Значит, вы иезуит? – торжественно установила Клара и обвела взглядом всю компанию, точно хотела сказать: «Наконец-то мы его поймали!»– Это слово звучит у нас не слишком лестно, – заявил Джек.– В этом виноваты наши враги, – ответил монах.– А почему у вас есть враги?– Потому что даже у самого Христа было мало друзей.– Какие цели у вашего ордена?– Они просты, но мне не дозволено излагать их по трактирам.– Может, вы изготовляете ликеры? – спросила Клара.– Нет, благородная мисс.– Вы не обязаны отвечать на глупые вопросы, – заявила Фани решительно.– Знаю, – смиренно ответил монах, – но я не считаю господ глупыми.– Мы только нечестивые, – сказал Джек.– И избалованные, – добавила Фани.Клара и Джек набросились на нее с ироническими упреками, но Фани не обратила на них внимания. Она не спускала глаз с монаха, который опять посмотрел на нее слегка озадаченно, точно удивлялся, что она так реагирует на выходки своих друзей и даже готова рассориться с ними ради него. Они обменялись взглядами и снова молча согласились, что Клара и Джек – избалованные дети, на дерзость которых но следует обращать внимания. Но нахальство американцев уже перешло все границы. И тем не менее в терпении монаха было не безразличие, а достоинство человека, превосходящего их неизмеримо. Может быть, он вел себя так, подчиняясь только правилам ордена. Может быть, если бы этот человек – его властные с жестокой складкой губы, острый взгляд, в котором горели неукротимые фанатичные огоньки, утонченность всего его облика выдавали идальго, облачившегося в рясу por convicciуn, По убеждению (исп.).
– может быть, если бы этот человек находился где-нибудь в клубе или на стадионе, он ответил бы Джеку вызовом на дуэль, ударом кулака в челюсть. Но сейчас он воздержался даже от резкого слова и сделал это красиво, умело, подчиняясь той внутренней дисциплине, какой требовал его орден.Шум, долетавший снизу, внезапно усилился и отвлек внимание четверки от монаха. Послышались громкие угрожающие выкрики и вслед за тем удары по воротам.– Что там происходит? – по-испански спросила Фани кельнера.– Это очень неприятно, сеньора!.. Рабочие едут на митинг в Сеговию.– Ну и что же?– Они хотят войти в трактир.– Пускай входят!– Как? Сюда? – растерялся кельнер.Мысль о том, чтобы смешать господ с простонародьем, показалась ему скандальной.– Говорите, митинг? По какому поводу? – спросил Джек.– Против восстановления старой церкви в Сеговии, – объяснил Мюрье.В Бургосе, пока они пили кофе, он успел пробежать заголовки газет.– Но ведь Испания – прогрессивная республика?– Вот именно! Прогрессивная, только чересчур набожная, и рабочие протестуют.– Замолчите, давайте послушаем! – предложила Фани.Шум и крики не смолкали. Откуда-то выскочили две служанки и испуганно прижались друг к другу.– Madrecita!.. Мамочка!.. (исп.)
– захныкала молоденькая, ломая руки.– Не бойся, Рамонсита! – утешала ее другая, постарше. – Хозяин послал Хоселито за гражданской гвардией.– Какой от нее толк? Эта гражданская гвардия наполовину из антихристов!.. – не унималась Рамонсита.Сельский священник давно внушил ей, что все, кто не признает короля, – антихристы.Любопытство компании перешло в тревогу, когда по лестнице, ведущей наверх, тяжело затопали люди, прорвавшиеся в трактир. Послышался голос хозяина, который убеждал их:– Mucliachos!.. Muchachos!.. Ребята!.. Ребята!.. (исп.)
Это комнаты для господ. Там сейчас иностранцы… англичане…Другой голос, подобный иерихонской трубе, взревел яростно:– А мы собаки, что ли, черт подери? Нынче у нас равенство!
Человек, который так свирепо настаивал на равенстве, показался в дверях. Это был молодой черноволосый великан с добродушными карими глазами, выражение которых никак не вязалось с сердитыми выкриками, с какими он крушил ворота. Он был одет в опрятный рабочий комбинезон и, видимо, уже подвыпил. За ним толпились его товарищи, человек десять, в потрепанной одежде и баскских шапочках. С виду все они были рабочие или бедные интеллигенты, воодушевленные идеей дружно продемонстрировать в Сеговии свою ненависть к средневековой Испании. Войдя, великан обвел взглядом комнату; когда глаза его остановились на монахе, в них блеснули огоньки фанатической ненависти.– Товарищи! – объявил он зловеще. – Вот он, чернорясник!И угрожающе двинулся на представителя реакции. Но остальные были гораздо трезвее своего товарища. Один из них тотчас почуял опасность, грозившую монаху, и, схватив плечистого исполина за локоть, спокойно осадил его:– Карлито!.. Без глупостей!Карлито моргнул. Потом с некоторым усилием сосредоточился и пришел к выводу, что и впрямь не имеет смысла вышвыривать кюре из трактира. Да их не счесть, этих черных паразитов в рясах!.. Лучше будет сперва взять власть, а потом погрузить их на пароходы – в подарок Ватикану от Испанской республики. И Карлито смирился. Он только дал волю своему энтузиазму, ударив что есть мочи по столу и крикнув во всю силу легких:– Viva el anarquismo!.. Да здравствует анархизм!.. (исп.)
После этой внушительной декларации в присутствии кюре и компании капиталистов, ужинавших жареными цыплятами, Карлито и его товарищи велели хозяину сдвинуть два стола и расселись за ними. Так как испанская честь не позволяла им угощаться бесплатно, они вытащили кошельки и проверили, сколько у них денег. Половина субботней получки была пожертвована на нужды профсоюза, часть другой половины оставлена семьям – женам и детям. Об ужине не могло быть и речи, но все же на остатки денег можно было вскладчину заказать бутылку мансанильи. Не хватало всего пятидесяти сантимов. Их дал хрупкий юноша с высоким лбом и затуманенным взором – самый обеспеченный изо всей компании, тот, что удерживал Карлито от глупостей. Он был учителем начальной школы в Аранде и, хотя показывал ученикам, как изготовить гранату, подобно всем интеллигентам робел, когда наступало время действовать.От удара Карлито по столу и его громовой здравицы анархизму задрожали стекла. Фани заметила, что это вызвало появление еще одного представителя пролетариата, тоже в рабочем комбинезоне. Новое лицо, видимо, не принадлежало к группе анархистов, но обладало какой-то властью, возможно, было одним из организаторов предстоящего митинга. На его баскской шапочке блестела красная звезда. Оглядев комнату, он задержал взгляд, подозрительный и враждебный, на тщедушном рыжеволосом рабочем с неприятным лицом.– Что такое, товарищ Лоренте? – сухо спросил Карлито в наступившей тишине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
выдавали коммерческую фальсификацию этой Espana tradicional.Удобно расположившись, голодные путешественники заказали обильный ужин. Пока они пили мансанилью и с жадностью уничтожали нежных цыплят, эгоизм помешал им вспомнить о человеке, который привел их сюда. Войдя в трактир, они и не подумали его поблагодарить, а за ужином вовсе забыли о его существовании. Кюре появился совершенно неожиданно, когда компания перешла к хересу, и его появление никого бы не смутило, не покажись он им совершенно другим. Сначала всем стало неловко, как будто их вдруг выставили напоказ. Смех и шутки сразу смолкли, потом все почувствовали себя виноватыми. Теперь кюре был без плаща и шляпы, под ярким светом керосиновой лампы Фани могла разглядеть его лицо. Первое, чем поражало это лицо, была красота.Оно было пугающе, греховно, почти кошмарно красиво, слишком красиво, чтобы принадлежать монаху или священнику. Изящные очертания бровей, носа, губ дышали безмятежной мечтательностью и спокойствием языческого бога, но в матовости кожи, в черных как уголья глазах горели темперамент и зной Андалусии, что-то пламенное и страстное, что воздействовало сильней всего, но это не было земной чувственностью, а скорее фанатизмом, в котором проглядывало даже что-то жестокое и зловещее. Может, это был чисто испанский фанатизм его веры, а может быть, такое впечатление производила монашеская ряса или ум, спокойствие и железная воля, которые светились в его глазах и странно контрастировали с молодым, почти юношеским лицом.Он поклонился легко, непринужденно и улыбнулся, показав два ряда ослепительно-белых зубов. Фани сразу поняла, что этот человек вполне уверен в себе. В нем не было и тени мучительной робости перед женщинами, какую прячут иные католические священники под маской напыщенной строгости.Первой опомнилась Клара, наименее восприимчивая ко всему необычному.– Как вы себя чувствуете? – прощебетала она, пожирая пустыми глазами красавца монаха.– Мы только что говорили о вас!.. – солгал Мюрье, которому стало стыдно за эгоизм компании.Монах сказал, что был в конюшне, растирал соломой своего мула. Животное могло простудиться. А потом в кухне сушил у огня одежду. Все это он объяснил без всякой досады, точно дождь и путешествие ничуть не были ему неприятны.– Почему вы путешествуете на муле? – спросила Клара.– Я объезжаю горные селения.– Вы ужинали? – спросил Джек.– О нет!.. Я буду ужинать сейчас, – сказал монах весело.– Пригласи его поужинать с нами! – быстро прошептала Фани.Джек облек свое приглашение в самую учтивую форму, и все же в нем прозвучала снисходительная нотка, которая могла оскорбить монаха. Тот ответил, что очень сожалеет, но не может принять любезного приглашения. Правила ордена, к которому он принадлежит, обязывают его ужинать скромно, и он вынужден отказаться от удовольствия разделить их благородную компанию. Ответ обескуражил всех четверых и произвел неприятное впечатление. Монах заметил это и, не смущаясь, добавил откровенно:– Я бы с радостью сел с вами, но я должен соблюдать устав ордена.Правдивость и твердая убежденность, с какими он говорил, были удивительны. Мюрье и Фани поняли его отлично, чего нельзя было сказать об американцах. Джек насупился, а Клара сказала хихикая:– Мы слишком испорченная компания для вас?– Оставь человека в покое! – вскипела Фани.– Не сердись, милая, – звонко пропела Клара. – Это ты предложила его позвать.К счастью, монах не слышал их перепалки. Ему только что принесли ужин, и в тот момент, когда они обменивались колкостями, он встал у своего стола и начал читать молитву.– Без сомнения, он попадет прямо в рай! – тихо сказал Джек. – Фани, почему ты не пьешь вино? Похоже, наружность его преподобия начинает на тебя действовать?– А почему бы и нет? – сказала Фани и залпом выпила свой стакан. И вдруг ей стало грустно оттого, что через полчаса лицо монаха исчезнет и она никогда больше его не увидит.– Он похож на Франшота Тона, – авторитетно установила Клара. – Только поменьше ростом.– Теперь я вижу, что ты и правда с удовольствием бы его выжала, – заметила Фани.Американка усмехнулась снисходительно и не сочла нужным ответить. Она уже вырвала Мюрье из рук Фани и была полна тщеславной гордости, но отчасти и сочувствия к своей приятельнице. Бедная Фани! Когда в женщине нет изюминки, ей ничто не поможет!В это время монах кончил молитву и спокойно принялся за еду. Ужин его был самый дешевый – такой, наверное, заказывали бедняки и странники на первом этаже. Немного вареного гороха, капуста и сало – все в одной тарелке. Пока он ел, а Фани спорила с друзьями – она настаивала, чтобы они подольше пробыли в Авиле, – с шоссе послышались громкие голоса и шум грузовика. Трактирщик выскочил из комнаты, но никто не обратил на это внимания.Джек, по природе не злопамятный и не ревнивый, а только вспыльчивый и избалованный, снова почувствовал расположение к монаху и, перебросившись с ним несколькими словами, решил, несмотря на протесты Фани, послать ему бутылку вина. Монах принял ее с благодарностью, но попросил позволения выпить вино на следующий день. Четверка опять повела вполголоса иронический разговор, которого монах не слышал, так как столик его стоял в противоположном углу комнаты.– Держу пари, он вообще не станет ее пить, – сказал Джек сердито.– Куда же он ее денет?– Может, кому-нибудь подарит.– Или сам выхлещет перед сном, – предположила Клара.– Ну и что из этого? – спросила Фани.– А ты готова стать его адвокатом, дорогая?…– Чем он нас оскорбил?– Как чем? – спросил Джек, уже сильно захмелевший, – Можно ли представить себе более дерзкую надменность?– Глупости!.. Он держится совершенно естественно.Они уже готовы были поссориться, когда монах кончил ужинать и оперся локтем о стол. Видимо, ему хотелось уйти, но из вежливости он решил поговорить с ними несколько минут. Или, может, он делал это в силу привычки изучать людей. Его красивые глаза остановились по очереди на каждом.– Вы… вероятно, туристы?… – спросил он вежливо.– Вроде того, – развязно ответил Джек. – Ищем потехи по всей Испании.– Так делает большинство иностранцев, которые не знают нашей страны, – кротко заметил монах.– Мы из таких.– Может быть, вы гордитесь этим? – внезапно спросил испанец.– Конечно, – ответила Фани за Джека, – потому что мансанилья сразу бросается нам в голову.Она сказала это по-испански, к удивлению монаха, который улыбнулся п пробормотал понимающе:– Yo lo veo!.. Понятно!.. (исп.)
Он посмотрел на нее своими пронзительными, блестящими, как черный бриллиант, глазами, точно хотел сказать: «Спасибо, но меня ничуть не задевает поведение этого сеньора!» Фани ощутила волнение от этой мгновенной солидарности, установившейся между ними. Присутствие монаха сразу заглушило раздражение, которое вызывал у нее флирт Клары и Мюрье.Кюре действовал на нее как мансанилья или, точнее, вместе с мансанильей вносил в обстановку что-то гипнотическое, возбуждающее и приятное… Это матовое испанское лицо, блеск зубов, нервная южная красота, аскетически сжатые губы и твердый блеск глаз в таком странном сочетании с христианским смирением были поистине пленительны и овладевали всем ее существом. Молчание, наступившее после глупой выходки Джека, прогнало бы монаха, если бы Фани не постаралась задержать его еще немного.– К какому ордену вы принадлежите, отец? – спросила она почтительно.– Ого, она называет его «отец»! – вырвалось у Клары. И американка громко захохотала, потому что тоже была пьяна.– Я из Христова воинства, – ответил монах, не обращая внимания на смех.– Что это за общество? – спросил Джек.– Это не общество, сэр, а религиозный орден, основанный нашим духовным отцом Лойолой.– А-а! Значит, вы иезуит? – торжественно установила Клара и обвела взглядом всю компанию, точно хотела сказать: «Наконец-то мы его поймали!»– Это слово звучит у нас не слишком лестно, – заявил Джек.– В этом виноваты наши враги, – ответил монах.– А почему у вас есть враги?– Потому что даже у самого Христа было мало друзей.– Какие цели у вашего ордена?– Они просты, но мне не дозволено излагать их по трактирам.– Может, вы изготовляете ликеры? – спросила Клара.– Нет, благородная мисс.– Вы не обязаны отвечать на глупые вопросы, – заявила Фани решительно.– Знаю, – смиренно ответил монах, – но я не считаю господ глупыми.– Мы только нечестивые, – сказал Джек.– И избалованные, – добавила Фани.Клара и Джек набросились на нее с ироническими упреками, но Фани не обратила на них внимания. Она не спускала глаз с монаха, который опять посмотрел на нее слегка озадаченно, точно удивлялся, что она так реагирует на выходки своих друзей и даже готова рассориться с ними ради него. Они обменялись взглядами и снова молча согласились, что Клара и Джек – избалованные дети, на дерзость которых но следует обращать внимания. Но нахальство американцев уже перешло все границы. И тем не менее в терпении монаха было не безразличие, а достоинство человека, превосходящего их неизмеримо. Может быть, он вел себя так, подчиняясь только правилам ордена. Может быть, если бы этот человек – его властные с жестокой складкой губы, острый взгляд, в котором горели неукротимые фанатичные огоньки, утонченность всего его облика выдавали идальго, облачившегося в рясу por convicciуn, По убеждению (исп.).
– может быть, если бы этот человек находился где-нибудь в клубе или на стадионе, он ответил бы Джеку вызовом на дуэль, ударом кулака в челюсть. Но сейчас он воздержался даже от резкого слова и сделал это красиво, умело, подчиняясь той внутренней дисциплине, какой требовал его орден.Шум, долетавший снизу, внезапно усилился и отвлек внимание четверки от монаха. Послышались громкие угрожающие выкрики и вслед за тем удары по воротам.– Что там происходит? – по-испански спросила Фани кельнера.– Это очень неприятно, сеньора!.. Рабочие едут на митинг в Сеговию.– Ну и что же?– Они хотят войти в трактир.– Пускай входят!– Как? Сюда? – растерялся кельнер.Мысль о том, чтобы смешать господ с простонародьем, показалась ему скандальной.– Говорите, митинг? По какому поводу? – спросил Джек.– Против восстановления старой церкви в Сеговии, – объяснил Мюрье.В Бургосе, пока они пили кофе, он успел пробежать заголовки газет.– Но ведь Испания – прогрессивная республика?– Вот именно! Прогрессивная, только чересчур набожная, и рабочие протестуют.– Замолчите, давайте послушаем! – предложила Фани.Шум и крики не смолкали. Откуда-то выскочили две служанки и испуганно прижались друг к другу.– Madrecita!.. Мамочка!.. (исп.)
– захныкала молоденькая, ломая руки.– Не бойся, Рамонсита! – утешала ее другая, постарше. – Хозяин послал Хоселито за гражданской гвардией.– Какой от нее толк? Эта гражданская гвардия наполовину из антихристов!.. – не унималась Рамонсита.Сельский священник давно внушил ей, что все, кто не признает короля, – антихристы.Любопытство компании перешло в тревогу, когда по лестнице, ведущей наверх, тяжело затопали люди, прорвавшиеся в трактир. Послышался голос хозяина, который убеждал их:– Mucliachos!.. Muchachos!.. Ребята!.. Ребята!.. (исп.)
Это комнаты для господ. Там сейчас иностранцы… англичане…Другой голос, подобный иерихонской трубе, взревел яростно:– А мы собаки, что ли, черт подери? Нынче у нас равенство!
Человек, который так свирепо настаивал на равенстве, показался в дверях. Это был молодой черноволосый великан с добродушными карими глазами, выражение которых никак не вязалось с сердитыми выкриками, с какими он крушил ворота. Он был одет в опрятный рабочий комбинезон и, видимо, уже подвыпил. За ним толпились его товарищи, человек десять, в потрепанной одежде и баскских шапочках. С виду все они были рабочие или бедные интеллигенты, воодушевленные идеей дружно продемонстрировать в Сеговии свою ненависть к средневековой Испании. Войдя, великан обвел взглядом комнату; когда глаза его остановились на монахе, в них блеснули огоньки фанатической ненависти.– Товарищи! – объявил он зловеще. – Вот он, чернорясник!И угрожающе двинулся на представителя реакции. Но остальные были гораздо трезвее своего товарища. Один из них тотчас почуял опасность, грозившую монаху, и, схватив плечистого исполина за локоть, спокойно осадил его:– Карлито!.. Без глупостей!Карлито моргнул. Потом с некоторым усилием сосредоточился и пришел к выводу, что и впрямь не имеет смысла вышвыривать кюре из трактира. Да их не счесть, этих черных паразитов в рясах!.. Лучше будет сперва взять власть, а потом погрузить их на пароходы – в подарок Ватикану от Испанской республики. И Карлито смирился. Он только дал волю своему энтузиазму, ударив что есть мочи по столу и крикнув во всю силу легких:– Viva el anarquismo!.. Да здравствует анархизм!.. (исп.)
После этой внушительной декларации в присутствии кюре и компании капиталистов, ужинавших жареными цыплятами, Карлито и его товарищи велели хозяину сдвинуть два стола и расселись за ними. Так как испанская честь не позволяла им угощаться бесплатно, они вытащили кошельки и проверили, сколько у них денег. Половина субботней получки была пожертвована на нужды профсоюза, часть другой половины оставлена семьям – женам и детям. Об ужине не могло быть и речи, но все же на остатки денег можно было вскладчину заказать бутылку мансанильи. Не хватало всего пятидесяти сантимов. Их дал хрупкий юноша с высоким лбом и затуманенным взором – самый обеспеченный изо всей компании, тот, что удерживал Карлито от глупостей. Он был учителем начальной школы в Аранде и, хотя показывал ученикам, как изготовить гранату, подобно всем интеллигентам робел, когда наступало время действовать.От удара Карлито по столу и его громовой здравицы анархизму задрожали стекла. Фани заметила, что это вызвало появление еще одного представителя пролетариата, тоже в рабочем комбинезоне. Новое лицо, видимо, не принадлежало к группе анархистов, но обладало какой-то властью, возможно, было одним из организаторов предстоящего митинга. На его баскской шапочке блестела красная звезда. Оглядев комнату, он задержал взгляд, подозрительный и враждебный, на тщедушном рыжеволосом рабочем с неприятным лицом.– Что такое, товарищ Лоренте? – сухо спросил Карлито в наступившей тишине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32