Однако она не мешала празднику, скорее даже была его украшением. Провожаемый завистливыми взорами молодых женщин, критическими замечаниями женщин постарше и негромкими шутками мужчин поезд красавиц в шляпах двигался к перекрестку центральных аллей. И тут ему путь преградил знакомый «экспресс». Карета и автомобили остановились. Пошатываясь, кондуктор встал на свое высокое сиденье и произнес речь.– Увы! – прохрипел он, указывая на автомобили. – Как ни грустно говорить об этом, в последнее время все чаще и чаще можно видеть, как подобные новшества, равно как и другие так называемые усовершенствования, лишь говорят о пагубном брожении умов, наблюдающемся в обществе, и о том, что мы разучились уважать наши освещенные веками установления!– Что он говорит? – спросил Геннадий, с интересом наблюдая происходящее.– Из Диккенса, – ответил Сергей. – Это шуточное столкновение старой и новой Англии заранее условлено. Они высмеивают и то и другое, и оба друг друга рекламируют.– Зачем, спрашивается, – хрипел кондуктор, поклонившись красавицам в новых шляпах, – вам, одержимым духом беспокойства, непременно трястись по мостовой со скоростью, которая чужда была нашим предкам? Зачем этот грохот и чад, отравляющий воздух Англии? Разве не лучше наша старая удобная карета, делающая не менее четырех миль в час?Зрители и даже шоферы автомобилей аплодировали оратору. Кондуктор напряг все силы голоса, чтобы закончить речь.– Извозчичьи кареты – плоть от плоти и кость от кости нашего правопорядка; закон их утвердил, и парламентская мудрость снабдила номерными знаками.– Браво! Райт! – закричали окружающие.Кондуктор затрубил в рожок, шоферы ответили короткими гудками, и пассажиры «старой» и «новой» Англии чопорно раскланялись друг с другом, обмениваясь воздушными поцелуями, разъехались в противоположные стороны.– Забавно, – сказал Геннадий, продолжая идти среди провожающих карету. – Они делают прекрасные автомобили и призывают вернуться к диккенсовскому «комадору».– И мне кажется, – заметил Сергей, – что здесь найдется немало джентльменов, готовых всерьез принять этот призыв, даже если они когда-либо читали своего великого писателя.«Экспресс» тем временем вползал на широкую площадку у Мраморной арки, где обычно по вечерам, и особенно по воскресным дням, проводятся митинги разных партий и обществ.Сегодня лондонцев развлекало другое. Карета замедлила ход, находившиеся на крыше пассажиры-мужчины встали, подняли цилиндры и наклонили головы, женщины присели в торжественном реверансе. Кондуктор яростно затрубил, пытаясь вывести мотив популярной песенки. «Экспресс» поравнялся с «королевской семьей».Окруженные фотографами и кинооператорами, среди шума веселых реплик и смеха, стояли «король», «королева» и молодая «принцесса». Они важно, с истинно монаршим достоинством ответили на поклоны пассажиров «экспресса», едва наклонив пышные головные уборы из разноцветных страусовых перьев. Позы их были столь величественны и лица столь неприступно-бесстрастны, что какой-то мистер-шутник, захваченный торжественностью момента, закричал не очень трезвым, но очень громким голосом: «Шляпы долой! Все шляпы долой! Ур-ра! Обнажите ваши лысины перед их величеством!»На шутника цыкнули. Он испуганно умолк, и Геннадий успел заметить, как в сторону неудачного оратора, расталкивая толпу, двигался рослый полисмен.Ни «король», ни «королева» не проявили державной милости и не заступились за своего веселого подданного. Напротив, они смущенно попятились, стараясь смешаться с толпой. Сделать им это было трудно. Даже среди самых пестрых зевак их костюмы видны были на большом расстоянии. Кроме ярких страусовых перьев, их выделяли еще платья, составленные из разноцветных перламутровых пуговиц. На спинах четко выделялись выписанные такими же пуговицами слова: «Кинг», «Куин», «Принцесс». Они пришли на гулянье, конечно, не из Букингемского дворца, а из Ист-Энда, из «королевства кокни».– Артисты, что ль? – с веселым удивлением спросил Геннадий.– Нет, не артисты, – тихо объяснил Сергей, стараясь не привлекать внимания русской речью, – это жители самого большого района столицы, Ист-Энда.Еще до отъезда в Англию Геннадий читал о потомственных лондонских обитателях, гордящихся своим происхождением и говорящих на своем, несколько отличном от столичного языка диалекте. Он знал, что «кокни» – это те, кто создали славу английским ремесленникам, построили мосты и магазины, украсили залы и музеи, воздвигли дворцы, а получили лишь право считать себя «настоящими лондонцами», презирать аристократов и в дни народных гуляний избирать шуточных королей.– Почему выбрали именно этих трех? – поинтересовался Геннадий.– По знатности рода, – улыбнулся Сергей, – или по другим каким-то причинам. Во всяком случае, это скорее всего одна из наиболее старых фамилий «кокни». Сегодня их величают «ваше величество», а завтра «король» и «королева» будут кланяться перед заказчиком, выторговывая лишний пенс, либо зазывать покупателей, стоя за прилавком пуговичного ларька.– Я думал, они артисты, вроде как бы нанятые на праздник шуты… Ну, словом, уличные клоуны. Есть еще в Англии такие?– В Англии все есть, – пошутил Сергей. Он посмотрел на часы. – Скоро четыре, начало первых сеансов в праздничные дни. Пока зрители ждут возле кинотеатров, их развлекают «стрит актерс» – уличные актеры, или артисты на улицах, все равно… Пойдем, посмотрим.Они пришли на круглую Трафальгарскую площадь с возвышающейся колонной-памятником адмиралу Нельсону. Здесь шумно и многолюдно. Дети и взрослые кормят голубей, давно привыкнувших к людям, бензинному перегару и щелканью фотоаппаратов туристов. Голубей столько, что, когда они, вдруг вспорхнув все сразу сизой тучей, проносятся вокруг поднятого адмирала, как бы вознося хвалу национальному герою, над площадью повисает дружное хлопанье, подобное бурным аплодисментам переполненного зала и напоминающее шум автомобилей и нежный перезвон колоколов церкви святого Мартина, а бронзовая фигура покрывается долго несмываемыми, бело-серыми пятнами.На краю площади, за широкими тротуарами, стройная колоннада национальной галереи. Туда-то и направился Сергей. Немало дней и часов, наполненных тихим восторгом, провел он в этом собрании великих произведений мировой живописи.На тротуаре, у подножья национальной галереи, в аккуратно очерченных прямоугольниках пестрят рисунки, сделанные цветными карандашами или пастелью. У нижнего края рисунков, почти у самых ног прохожих, лежит старая шляпа, и возле нее выведенные мелом два слова: «Тенк ю».Рисунков много вдоль всего тротуара. Они создают иллюзию странного отражения мира в пыльных зеркалах. Ровно заштрихованные контуры коттеджей, чуть тронутое голубым серое асфальтовое небо, широкостволые дубы и зеленые холмы у пруда отдаленно напоминают окраины Лондона, мимо которых два дня назад проезжал Геннадий. В каждом из рисунков повторяется несложная гамма красок, линий и часто сюжетов. Коттеджи сменяются уголками старого сада, сад – уютной гостиной с пылающим камином. Короткие надписи: «Мой дом», «Мой любимый старый сад», «Мой очаг» – объединяют их в одно целое, напоминая прохожему семьянину то, что покинул он, выйдя на шумную улицу, и к чему, как истый англичанин, должен спешить вернуться.Автор «семейного уюта», бедно одетый, маленький человек с взлохмаченной рыжей бородкой, полулежал на тротуаре, дописывая голову золотистого ирландского сеттера. Серия собачьих голов, добрых и злых, сентиментально-нежных и смешных, в очках и держащих в зубах дымящиеся трубки, несмотря на любовь англичан к собакам и кошкам, редко останавливала прохожих. Их так много, что они превратились как бы в обычное украшение тротуара. Авторы этих рисунков собирают немного медяков. Собирают как милостыню, без той гордости художника, которая превращает брошенные ему монеты в заслуженный гонорар. Только один из уличных мастеров догадался, как заставить прохожего с уважением открыть свой кошелек. Грузный, с одутловатым лицом мужчина, в берете, покрывавшем гладкие длинные волосы, в линялой бархатной блузе, из-под которой виднелся красный нашейный платок, сидел на складном табурете, откинувшись спиной на каменный парапет газона, и с нескрываемым презрением смотрел на проходящих обывателей. У ног его раскинули платья три красивые леди. Под ними, в темном квадрате, лиловая подпись: «Я был приглашен в Бельгию, ко двору королевы Элизабет. Мне предложили хорошее место в их академии, но мое искусство принадлежит только Лондону».Это был хорошо рассчитанный ход. Медно-желтые пенсы и даже серебристые шиллинги падали в его шляпу, как дань благородных лондонцев за патриотическую самоотверженность.– Хэлло! Аллан! – поздоровался Сергей.– Хэлло, мистер Бондарь, – ответил художник, тяжело поднимаясь и протягивая короткопалую, мясистую руку.– Есть что-нибудь новое?– Несколько рисунков на континентальном вокзале. – Художник вынул небольшой альбом. – Сожалею, это еще не то.– Хорошо, Аллан, – остановил его Сергей, – у меня сейчас нет времени. Я зайду на следующей неделе.– Ол райт, сэр, – согласился мистер, снова опускаясь на табурет.– Он талантливый художник, – с некоторым сожалением сказал Сергей, уводя Геннадия за угол галереи. – Не знаю, правда ли, что его приглашали в Бельгийскую академию, но Лондон он действительно любит. Я иногда покупаю у него зарисовки для своего альбома.– Только в праздники им разрешают рисовать? – спросил Геннадий.– И в будни, – ответил Сергей, – в хорошую погоду вокруг национальной галереи все тротуары разрисованы. Так получается, что английская живопись собирается в одном месте. В галерее классики и модные мастера, а на тротуаре – отверженные художники.– Собственно нищие, – вставил Геннадий.– Просить милостыню в Англии запрещено, – объяснил Сергей, – но если вы продаете коробку спичек, зубочистку, рисуете или поете – это работа, хотя каждый понимает, что вы тем самым просите подаяние. Таких нищих можно встретить на каждой площади любого города. Вы, кажется, хотите видеть уличных артистов? Пойдемте на Лейстер-сквер.Лейстер-сквер следовало бы назвать «Малой театральной площадью» Лондона. Она лежит в кольце театральных вывесок и реклам.Театр, названный именем великого английского актера Гаррика, театр комедии, театр варьете «Принц Уэльский», кинотеатры американской компании «Эмпайер», «Братья Уорнер», премьерные театры английских киномагнатов, маленькие очень пестрые входы в театры мультипликационных и хроникальных фильмов… Все они прижались друг к другу так, что почти не оставили места для непременных кафе и баров. Чудом уцелевшие в центре площади деревья находятся под перекрестным огнем рекламных гангстеров, рычащих тигров, людоедов, доисторических чудовищ и оголенных голливудских красавиц, забрасывающих тонкие ноги до самых вершин покрасневших кленов и тополей.Низкая чугунная решетка опоясывает группу деревьев, охраняя ее от автомобилей. Вот сюда, к этой решетке, чаще всего сходятся «стрит актерс». Быть может, не только потому, что у подъездов театров толпится много зрителей и, значит, возможны большие подаяния. Скорее всего небольшой круг площади, освещенный ярким светом реклам, и повисший над ним неумолчный гул напоминают старым актерам покинутую арену или подмостки, огни и шум амфитеатра.Сегодня первый день пасхи. От церквей, от величественного собора святого Павла торжественно плывет пасхальная благовесть. На семейные столы ставится традиционный пудинг, льется вино в ресторанах, а на площади, у чугунной решетки, отирая пот, смачивая горло глотком дешевого пива и озираясь на полисменов, дают представление «стрит актерс».Два пожилых эксцентрика в нечесаных париках, поверх которых одеты красные фески, оголив до колен волосатые ноги, пародируют восточный танец. Стройная девушка с красивыми печальными глазами играет на аккордеоне, а четвертый партнер в толстых очках и котелке обходит зрителей, потряхивая коробочкой, в которой звенят монеты.– «Стрит актерс», это значит уличные актеры, или артисты на улицах, все равно, – Геннадий вспомнил сказанное Сергеем, – нет, не все равно… хотя только слова переставил…Геннадий любил выступления артистов на городских улицах и площадях Белоруссии. Доводилось видеть их и в Москве. Любил праздничные концерты в гуще веселых зрителей, плотно обступавших площадку сдвинутых грузовиков или наспех сколоченную, пахнущую смолой и стружкой эстраду. Любил шумные, щедрые аплодисменты людей, с простодушной радостью принимающих дар талантливых исполнителей и дружески прощающих неудачи.Ему нравилось то простое общение, которое всегда возникало между публикой и артистами, ничем от нее не отгороженными: ни ущельем оркестра, ни рампой, ни занавесом.Акробаты, гимнасты, актеры отдавали народу то, чем наградила их природа и чего они достигли своим трудом.– Смотрите, – казалось, говорили они, – ничто не скрывает, не приукрашает наши движения, нашу ловкость, наше остроумие. Мы такие, как вы, только… мы ваши артисты!«Когда-нибудь, – думал Геннадий, – наступит время, артисты театров и цирков будут выступать в закрытых помещениях только в ненастные дни и в период, так сказать, лабораторной работы над спектаклем или концертом, а венчать их вдохновенный труд будут выступления на улицах, на стадионах во время народных гуляний. И тогда всем им будет присвоено почетное звание народных артистов – артистов советского народа!»Негромко звякнули в коробочке монеты. Человек в котелке сказал «тенк ю» и посмотрел на Геннадия поверх толстых очков.– Бросьте в коробочку пару пенсов, – шепнул стоящий рядом Сергей.Аккордеон тянул восточную мелодию. Точно отвечая ритму музыки, актеры плавно двигались посреди мостовой. Позы и движения были смешны и неожиданны. Они реагировали на все происходящее вокруг, вплетая в рисунок сцены-танца и проходящий мимо богатый автомобиль (кланялись ему, как паланкину шейха), и обнаруженную среди зрителей кокетку (посылая ей воздушные поцелуи и разрывая вынутое из-за пазухи бумажное сердце), и толстопузого туриста с фотоаппаратом, смущенно прикрываясь от него полой пиджака, как чадрой. В этом не было ни кривлянья, ни пошлого паясничанья. Скорее это было то необъяснимое вдохновение, которое во время спектакля охватывает талантливого актера, неудовлетворенного заученной ролью.Большие машины, проходя через площадь, на минутку закрывали артистов. Пассажиры поглядывали в окна, иногда смеялись, но чаще безразлично смотрели на проплывающую толпу или читали газеты. Автобус увозил их в пеструю глубину бесконечного города. Актеры прощально махали фесками и начинали сначала свой танец.– Как жаль, – прошептал Геннадий, – видать, неплохие актеры. Они работали раньше в театре?– Не знаю, – ответил Сергей. – Я часто их вижу на улицах. Однако сюда движутся два полисмена. Номер, вероятно, будет сейчас закончен, и мы сможем побеседовать с ними.И точно. Человек в котелке шепнул девушке, та сняла с плеча аккордеон. Актеры направились к решетке.– Им не дают подолгу задерживаться, – объяснил Сергей. – Полиция не любит скопления людей в таких оживленных местах.Сняв фески и парики, приведя в порядок костюмы, эксцентрики сидели на тротуаре, устало прислонясь к решетке. Девушка подала им по маленькой бутылке пива и сандвичу. Теперь это были не смешные, легко и быстро двигавшиеся чудаки, а изможденные, обессиленные житейскими невзгодами люди, не представляющие интереса для праздной толпы.Подойдя к отдыхающим актерам, Сергей поздоровался и обратился к девушке с каким-то вопросом. Та охотно отвечала ему.Геннадий, не понимая по-английски, отступил на шаг и, ожидая пока Сергей кончит, почти безразлично оглядывал площадь. Перед ним проходили вереницы людей в разных одеждах, с разным выражением лица, веселые и сосредоточенные, самодовольные и хмурые, холеные и усталые.Медленно текла пестрая река разноцветных автомобилей, сквозь глухой рокот площади прорывались голоса уличных торговцев, где-то звенел звонок, из-за деревьев доносился голос поющего. Геннадий прислушался. Он еще не мог разобрать слов, но молодой, сильный голос пел какую-то знакомую песню.Геннадий тронул Сергея за плечо:– Слышите? Что это?Сергей прислушался. Девушка-аккордеонистка улыбнулась.– Итс поул, – объяснила она, – вандерфул войс. Энд хиз компанион Билл, стритс мюзишен.– Какой-то поляк, – перевел Сергей. – Говорят, чудесный голос, и его компаньон Билл, уличный музыкант.– Поляк? – переспросил Геннадий. – А что он поет?Сергей прислушался.
…едут да по полю герои,эх, да славной армии герои…
– Это же наше «Полюшко»! – почти крикнул Геннадий обрадованно.– Они знают разные песни, – спокойно ответил Сергей, – вас удивляет это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23