А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Исчезают длинные, мрачные тени, и словно оживают увешанные щитами стены. Золотые щиты, украшенные головами собак, чередуются с серебряными, на которых изображены головы драконов, львов и туров. Это прекрасные изделия урартских мастеров. Когда-то, до похода Саргона, они украшали стены Мусасирского храма. А когда Саргон со своим войском ворвался в священный Мусасир, он увез дорогие урартам реликвии храма. Он приказал разыскать и мастеров, которые сделали эти щиты, и также увез их в Ассирию.
Золотые щиты привлекают внимание Асархаддона. Прежде чем покинуть храм, он останавливается возле них и обращается к Шумукину:
– Вели рабу Аплаю сделать новую статую бога Шамаша. Торопись, пока он еще жив. Ведь его привез еще мой дед Саргон.
– Статуя будет сделана, – отвечает, низко кланяясь, Шумукин. – Нужно только золота да камней драгоценных побольше.
С высоты храма как на ладони видна прекрасная Ниневия. Удивительно красива столица Ассирии! Как величественны ее дворцы и храмы, как свежи и зелены сады!
– Вот для чего нужны рабы! – говорит Асархаддон сыновьям, протягивая руку к дворцам Ниневии. – Руками рабов создали мы город, красивейший на земле. Руками рабов мы построим еще много городов и оросительных каналов.
Новые виноградники дадут нам божественные ягоды, что украшают жизнь.
– Для нас всё приготовят урарты! – усмехнулся царевич Ашшурбанипал. – Хочется мне повторить поход Саргона, великого предка твоей царственности.
Пусть урарты узнают, для кого создаются все их богатства! Великую добычу возьмем мы у них и рабов пригоним.
– Призовем милость богов… – отвечает, хмурясь, Асархаддон. – Сейчас не до того. Мы пошлем к ним Белушезиба – пусть нападет он на Тушпу и доставит нам сокровища урартов, пусть напомнит о гневе и силе бога Ашшура.
А наша забота – покорить Египет, поставить его на колени.

УЗЫ ДРУЖБЫ И ЦЕПИ РАБСТВА
Расставшись с царем, Шумукин поспешил в храм. Ему хотелось сейчас же увидеть Аплая и заставить его немедля приняться за работу. Он послал за рабом служителя храма. Однако служитель вернулся без мастера и сообщил Шумукину, что старик лежит, как бревно, и не может подняться.
– Кто-то его так избил, что он едва говорит, – пояснил служитель.
– Ты палкой не смог поднять раба? – удивился Шумукин. – Тебя ли учить этому ремеслу!
– Но мне еще ни разу не приходилось поднимать палкой кусок мокрой глины, – ответил служитель. – Я думаю, что его уже ничем не поднимешь.
– Будь проклят этот ничтожный раб! Кто же сможет сделать достойную статую из золота и дорогих украшений?
Шумукин был разъярен. Новая статуя Шамаша была нужна не только для храма. Новые жертвоприношения сулили великую пользу не только божеству, но и самому верховному жрецу Шумукину.


Верховный жрец сделал то, чего не делал ни разу за всю свою долгую жизнь: верховный жрец храма Шамаша, сам Шумукин, пошел в хижину раба.
Был час полдневной трапезы, когда рабам разрешалось оставить работу, чтобы поесть просяных лепешек и запить их водой.
Шумукин переступил порог убогой хижины Аплая. Тот сидел на корточках и, странно покачиваясь, стонал, прикрыв руками правый глаз. Грязное рубище едва прикрывало худое, немощное тело. Старик не слышал шагов жреца.
– Куда девалась твоя почтительность, старый пес? – гневно воскликнул Шумукин, опуская тяжелую палку на голову старика.
Аплай распростерся ниц перед грозным жрецом.
– Мой глаз… – прошептал Аплай едва слышно. – Меня избили… Нет сил… я жду смерти… Будь милостив, великий жрец, пошли мне скорую смерть!
– Куда же ты девал свой глаз? – спросил Шумукин, рассматривая распухшее, посиневшее лицо старика. – Кто разукрасил тебя, как обезьяну? Тебя не велено бить. Ты – раб самого владыки вселенной.
– Такова воля великого царевича, – ответил Аплай. – Ему все можно.
– В чем же ты провинился, ничтожный раб? – закричал Шумукин. Он видел перед собой развалину и был озабочен этим.
– Горе великое! – ответил старик жрецу. – Боги разгневали царевича. Царевич Ашшурбанипал пришел в литейную посмотреть бронзовые светильники для своих покоев. Он сказал, что львы, изображенные на этих светильниках, плохи, не свирепы. Царевич разъярился…
Старик умолк, не в силах больше говорить.
– И что же сделал царевич с тобой, старая собака? – спросил в нетерпении Шумукин.
– Он выколол мне глаз моим же кинжалом – я сделал его царевичу. А потом меня били… Помоги мне, великий Шумукин! – взмолился старик. – Помоги мне уйти в царство мертвых. Вспомни, как я лепил для твоих храмов статуи богов. Я раб, ничтожный раб, но я человек… и прошу так мало! Пощади старого раба! Сотвори милость – убей раба!
– Поднимись, Аплай, – сказал жрец. – Я окажу тебе великую милость. Я оставлю тебя в хижине, освобожу от работы и буду кормить со стола моего. Мой раб принесет тебе пищу и воду. Тебя никто больше не ударит. Но ты погоди умирать… Ты должен сделать статую бога Шамаша. Она будет больше той, что стоит в нашем храме и сделана тобою давно. Ты украсишь ее драгоценными камнями и золотом. Эта статуя призовет милость богов, и боги дадут тебе легкую смерть.
Шумукин ушел. А старый Аплай, словно окаменев, сидел в тяжком раздумье. Он мысленно призывал милость богов, чтобы они дали ему силы закончить свой земной путь. Аплай сидел недвижимо на камышовой циновке и думал о своей судьбе.
Впервые за много лет его не гнали на работу, над ним не свистел кнут надсмотрщика. Он мог собраться с мыслями и подумать о том, что было ему дороже всего на свете и о чем он думал каждую ночь, прежде чем забыться тревожным сном. Он думал о своем сыне Аблиукну. Аблиукну, который остался дома, в родном Урарту. Жив ли сын? Продолжил ли дело отца? Сумел ли прославить искусство своих дедов? Аблиукну было всего десять лет, а как отлично лепил он маленькие статуэтки богов! Он знал секреты бронзового литья и ловко расчеканивал бронзовые чаши. На родной земле урартов все было по-иному. Аплай был беден, но свободен. А как уважали его в селении за умение превращать металл в чудесные, удивительные вещи! А теперь он – раб. И жизни конец.
Старый Аплай хотел представить себе сына – взрослого, возмужалого, – но это было очень трудно. В последний раз он видел его еще совсем юным. Это было так давно… Аплаю было тогда около сорока лет, а теперь ему уже семьдесят. Сколько побоев и оскорблений перенес он за эти годы! Сколько голодал и страдал от болезней! Как часто просил он милости у бога Халда, призывал смерть… А смерть не шла. Стояла у изголовья и снова уходила. Бог Халд не слышит Аплая, он лишил его своих милостей.
Мысли Аплая уносят его к дням молодости, когда он был счастлив. Его молодая жена Абли пела свои нежные песни, работая на винограднике, а он занимался литьем. Их маленький каменный домик стоял на берегу реки. Быстрая, шумная Ильдаруни несла свои воды с высоких гор, что окружали плодородную долину. Много было вокруг садов и виноградников, много было полей пшеницы и проса. В каждом домике жили земледельцы и виноградари. Только он, Аплай, занимался литьем и чеканкой. А красавица Абли трудилась на винограднике.
Как бывало радостно на душе, когда Абли возвращалась домой с корзиной янтарного винограда на плече! Рядом с ней шагал курчавый сероглазый Аблиукну, насвистывая веселую песенку на своей бронзовой дудочке. Аплай сделал сыну дудку, когда тот был еще совсем маленьким… Абли умерла еще до нашествия Саргона. Быть может, это и лучше. Они бы взяли в плен бедную женщину, если бы она оказалась в Мусасире вместе с Аплаем. А может быть, уцелела бы вместе с Аблиукну? Как знать, что задумали боги… Ведь ассирийцам не удалось добраться до Ильдаруни…
Раб, пришедший от Шумукина, прервал мысли Аплая. Старик снова почувствовал боль в разбитом теле, снова заныл глаз.
– Я пришел сообщить тебе о милости великого жреца, – сказал раб. – Мне велено напомнить тебе закон Асархаддона: «Всякий выбивший глаз рабу должен уплатить половину стоимости раба, так же как за повреждение глаза вола». Эту плату прислал тебе милостивый Шумукин. Он дарит тебе то, что, по всем законам, должен был получить сам царь от своего сына Ашшурбанипала, нанесшего тебе такое повреждение.
– Мне не нужно этого, – ответил Аплай, возвращая рабу слиток бронзы. – На что он мне, когда я ухожу в другой мир! Верни его Шумукину.
– А вот это? – спросил раб, поставив к ногам Аплая кувшин воды и корзинку с едой.
– Это можешь оставить, – согласился Аплай. – Силы покинули меня, а мне предстоит еще большая работа, прежде чем боги уведут меня в лучший мир.
– Тогда возьми целебного масла для ран, – предложил раб, подавая Аплаю маленький кувшин с душистым маслом. – Смажь раны этим маслом, и все заживет. Шумукин его добыл у царского лекаря.
– Я нужен Шумукину, – вздохнул Аплай. – Я был хуже собаки – и вдруг стал человеком. Надолго ли это?
Трясущимися руками, глотая слезы обиды и горя, Аплай приступил к еде. Раб, принесший ему корзинку, отказался от угощения и тотчас же скрылся. Аплай остался наедине со своими мыслями.
Он думал о сыне. Как хотелось ему знать, что сын жив! Пусть далеко от него, но с мыслью о нем, о его мастерстве. Если бы можно было новыми страданиями, тяжкими муками добыть себе право увидеть сына…
Аплай вспомнил Мусасир, священный храм, где были его щиты. Он долго трудился над ними – много лет. Он начал их тогда, когда Аблиукну был еще беспомощным младенцем. А когда кончал, сын уже помогал ему. Аблиукну стал хорошим помощником и так ловко слепил голову собаки, что Аплай решил использовать его лепку для золотого щита. На этом щите был первый знак Аблиукну, указывающий имя мастера.
Много лет прошло с тех пор. Хотелось бы знать, где теперь прекрасные щиты из золота и серебра? Сохранились ли они в священном Мусасире? Возможно, что их увезли жадные до чужого добра ассирийцы. Для них нет святынь на чужой земле. Как они жгли и грабили дома! Страшно подумать… Прошло так много лет, а все еще не забывается ужасная картина пожарищ и грабежа. Настанет ли час возмездия? Должен настать! Урарты всегда были храбрыми воинами. Настанет день мщения!
В этот вечер старый Аплай о многом вспомнил, многое передумал. В памяти оживали незабываемые дни юности, и с еще большей силой загорелась ненависть к ассирийцам, к их царям, поработившим свободных урартов.
В полночь Аплай услышал шорох, и в хижину его вполз Габбу – каменотес. Аплай узнал его в полутьме по лохматой, всклокоченной голове. Габбу старался разглядеть старика при слабом свете лунного луча, проникшего сквозь дырявую крышу хижины.
– Жив ли ты? – спросил каменотес, нащупывая руку Аплая.
– Жив, жив, – ответил слабым голосом Аплай. – Садись, будь гостем дорогим. Бедный Габбу! – вздохнул старик, зажигая светильник. – Ты пришел отдать мне последний долг… Возможно, даже принес мешочек со священной землей урартов. А я еще жив, смерть не идет ко мне…
– Когда я узнал о злодействе царевича, сердце мое переполнилось гневом. Хотелось поджечь их дворцы и уничтожить всех этих извергов! Как я ненавижу их!
– Судьба рабов – жить с ненавистью в душе, – ответил Аплай. – Я устал от этой ненависти. Хочу умереть… Нет сил жить…
– Боги мудры, – сказал Габбу задумчиво. – Они даруют тебе жизнь. Не отказывайся от нее! Как ни тяжко нам, а жить хочется. Даже в цепях мы любим жизнь. Как это понять?
– Жизнь – это большое благо, – согласился Аплай. – Ее надо любить и ценить. Но мне она стала в тягость. Я стремлюсь в царство мертвых. Там ждет меня покой. Беда лишь в том, что Шумукин не хочет этого. Ему нужна новая статуя бога Шамаша. Для этого он готов вымолить у богов еще одну долгую жизнь для меня. Вот и еду прислал со своего стола и целебного масла для ран прислал. Страх перед богами заставил злобного жреца стать похожим на человека. Он стал жалостлив, этот злодей с сердцем шакала.
– Такова воля богов, – ответил Габбу. – Богу Халду угодно даровать тебе жизнь. А знаешь ли ты, для чего он это сделал? – спросил Габбу как-то торжественно.
– Нам не дано знать волю богов, – ответил Аплай. – Мы слепы, как новорожденные щенки.
– Но мы можем догадаться, предположить, – возразил каменотес. – Я уверен, что великий Халд даровал тебе жизнь для того, чтобы ты оставил потомкам еще одно прекрасное творение. Я кое-что узнал о твоих работах. Хорошее узнал, а печаль вошла в мое сердце и жжет его огнем – печаль о твоей старости, о тяжкой и голодной жизни, о рабстве.
– Что же ты узнал, мой Габбу? Что мог ты узнать под хлыстом злобного надсмотрщика? Ты такой же бедный и бесправный раб, как и я, хоть руки у тебя золотые и мысли светлые, как струи горного ключа.
– Случилось так, что я попал во дворец Асархаддона, – ответил Габбу. – Меня повели туда строить библиотеку царя. По воле Асархаддона стены библиотеки будут сделаны из резного камня. Много пригнали туда искусных мастеров! Нам велено было высечь на камне царскую охоту на львов. Трудная это резьба, тонкая. Большое нужно умение, чтобы угодить царю. А самое страшное и трудное – изобразить царя. Ведь ты знаешь: если что не так, то не снести нам головы. Забьют плетьми до смерти, и умрешь в мучениях тяжких…
– Опять львы! – застонал Аплай.
– Опять львы! – ответил Габбу. – На стремительно мчащейся колеснице несется царь. Он поражает могучих зверей громадной пикой. Позади колесницы корчатся в предсмертных судорогах умирающая львица и громадный лев. Все это я должен повторить на камне.
– Трудное это дело, – согласился Аплай.
– Но не о том я хотел тебе сказать, друг Аплай, – продолжал Габбу. – Когда я шел во дворец, мне пришлось пройти мимо храма Шамаша, что высится на холме. Мне показали там многое, что привезено было из священного храма в Мусасире. И вот я увидел золотые и серебряные щиты. Я спросил человека, который вел меня во дворец: «Кто сделал эти чудесные щиты?» И он ответил мне: «Это сделал знаменитый мастер Аплай. Такого мастера, говорят, нет на всем белом свете. А привез их отважный Саргон, когда победил урартов и похитил сокровища Мусасирского храма».
– Отважный грабитель, – вздохнул Аплай и совсем тихо спросил: – А еще что ты узнал, Габбу?
– Я спросил человека, не знает ли он, какова судьба того мастера: жив ли он. Тот ответил, что мастер живет при дворце Асархаддона и сам царь следит за его работой. А еще сказал, что послы из других стран восхищаются работой этого мастера. Был здесь посланец от царя скифского. Он предложил взамен Аплая белых лошадей, но Асархаддон отказался. Он ответил, что белых лошадей велит вырастить в пределах Ассирии, а если лишится искусного мастера, то некому будет делать статуи богов, и тогда радость покинет царский дворец и мрак сойдет на землю ассирийцев… Вот как ценят твои труды, Аплай! – закончил Габбу и пожал худые, корявые руки старика.

– Так вот где мои щиты! Как жаль, что они достались врагам! Не для них я трудился… Добрый Габбу, ты рад тому, что жестокий ассирийский царь оценил мое мастерство. Мне это безразлично. Не для него я стараюсь, хоть и работаю по его воле и под его плетью. Я стараюсь для бедного люда. Как живет здесь бедный люд? Да и на родине нашей, на святой земле урартов, также тяжка его доля. Посмотри на мои руки: кожа на них – как панцирь черепахи. Мои глаза слезятся от пламени костра. В моих ушах звон, подобный звону наковальни. Я достиг совершенства в своем мастерстве, а вот злобный шакал, сын царя ассирийского, лишил меня глаза, и все потому, что я раб, раб!.. Ты каменотес, Габбу. Ты хороший резчик по камню. Под твоим ловким резцом камень оживает и дышит. Он становится подобным творению богов. Велико твое мастерство, а тебе нет пользы от него. Когда ты кончаешь работу, твои руки падают от усталости. Ноги твои подкашиваются, и ты не можешь разогнуть спину… А строитель стен… – продолжал Аплай. – Что за жизнь у него! Он в постоянном страхе за жизнь, потому что привязан к столбам. Вся одежда его – лохмотья, как и у нас с тобой. Дети его без хлеба, и ждет их такое же будущее… Сандальщику совсем плохо: он всегда нищенствует. Ему так же спокойно, как спокойно кому-либо среди волков. Жует он кожу, когда хочет есть, а хлеб видит лишь во сне… Не лучше и ткачу. Плохо ему, как рыбе без воды: не дышит он воздухом. Если за день не выработает он достаточно тканья, то будет наказан. Дает он хлеб привратнику, чтобы увидеть свет, выйти на мгновение из своей темницы… Плач и стон трудового люда уходят в самое небо, и нет нам утешения. Одна утеха: помолиться богу, принести жертву и ждать милости богов. Когда я делаю статуи богов, я надеюсь, что бедный люд принесет жертву божеству и в ту святую минуту сойдет на него мир и спокойствие.
– Ты прав, – согласился Габбу. – Это хорошо – служить бедному люду. Такой радости нет у меня. Нет ее и у строителя стен. Дворцы, что создали мы своими руками, – все для царей и жрецов. Нет радости в труде моем… А руки мои – как плети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41