– Эх, попадись они мне в руки, эти профессора!
– Я же объяснял, – терпеливо сказал Стив, – профессора здесь ни при чем. Мои друзья и я действовали самостоятельно. Мы и сами умеем думать. Ты ничего в этом не понимаешь.
– Так уж и не понимаю? Любой, кто читает газеты, знает, что происходит.
По лицу Тео градом струился пот. Айрис никогда не видела его в такой ярости – вздувшиеся на висках вены, казалось, вот-вот лопнут. И все же он еще держал себя в руках и говорил относительно спокойно.
– Когда я вспоминаю себя в твои годы… Я бы никогда не осмелился…
– «Времена, они ведь меняются», – процитировал Стив. – Но тебе, скорее всего, не нравится Боб Дилан.
– Почему же, он прекрасный певец. И зарабатывает немалые деньги. Все они такие, эти звезды эстрады. Распевают о том, как отвратителен им дух стяжательства, пропитавший наше общество, а сами не стесняются делать деньги и жить в роскоши. Свернуть бы им всем их проклятые шеи, чтобы они никогда больше не пропели ни одной ноты.
– Ты все сказал? – спросил Стив. – Если все, я пойду спать. Я устал.
Тео бросил на него гневный взгляд.
– Да, ты, конечно, очень устал. Денек у тебя выдался на редкость тяжелый. Не легко, должно быть, учинять разгром в отделе регистрации призывников.
Атмосфера в комнате была ледяной, словно кто-то отключил отопление. Капли дождя блестели на стеклянной стене, отделявшей комнату от террасы. Все стояли в дальнем конце комнаты, и Айрис, чувствовавшей себя бесконечно несчастной, пришла вдруг в голову мысль о зеваках, собравшихся на месте дорожного происшествия или вокруг упавшего на улице прохожего.
Вы только посмотрите на него, думал Тео, стоит здесь с презрительным видом в грязной мокрой куртке, борода неопрятная… а ведь такой красивый мальчик. Что он пытается доказать?
– Ты пачкаешь ковер, – вслух сказал он.
– Во-первых, это всего лишь вода, а во-вторых, подумаешь, ковер. В жизни есть куда более важные вещи.
– Вот как? А ты заработал хоть на один ковер? Да ты самого себя еще не можешь прокормить, а осмеливаешься говорить с нами… смотреть нам в глаза, кривя губы. Что это у тебя на брюках?
Стив взглянул на темные пятна.
– Кровь, наверное.
– Кровь, да? То-то мне будет приятно вспомнить об этом, когда придется оплачивать очередной счет за твое обучение. Ну до того приятно!
Тео прошел в другой конец комнаты и задернул шторы. Зашуршал тяжелый шелк, звякнули медные колечки. Когда ОН вернулся, в лице его не было ни кровинки. Он медленно, с трудом, проговорил:
– Последний раз спрашиваю тебя, намерен ли ты порвать с этими людьми, прежде чем твоя жизнь будет окончательно загублена?
– Нет, я не могу этого сделать.
Тео непроизвольно сжимал и разжимал кулаки.
– Тогда мне, как законопослушному гражданину, следует, черт возьми, донести на тебя. Вот так-то!
– Нет! – выкрикнула Айрис. – Нет, Тео! Ты не можешь так думать. В конце концов, они же никого не покалечили, никого не убили. Стив сказал, они в первую очередь думали о том, как избежать насилия. Ты должен принять это в расчет, Тео.
– Нет, Айрис. Не указывай мне, что я должен и чего не должен делать. Посмотри на кровь на его одежде. А ведь он воспитывался в такой семье…
– Дерьмо! – заорал Стив. Он весь дрожал. – Я презираю все это. Это тупое, эгоистичное, узкое…
Он описал широкий круг рукой, словно показывая, что его слова относятся ко всему, находящемуся в комнате: и к людям – матери, отцу, бабушке, брату, и к вещам, которые они с такой любовью приобретали для детей – книгам, картинам, роялю; этим яростным жестом он будто проклинал все и вся, даже невинные розы, подаренные ей Тео ко дню рождения.
– Ты! – сказал Тео. – Ты знаешь, о чем я сейчас подумал? Что ты подхватил вирус какой-то страшной болезни. Ты и говоришь, как больной. В этом доме никто так не говорит.
– Мы вообще говорим на разных языках. Я не желаю оставаться под этой крышей. – Стив повернулся к Анне. – Нана, ты позволишь мне переночевать у тебя? Если нет, я устроюсь под деревом.
– Не будь дураком, – ответила Анна. – Иди, жди меня в машине.
Когда за Стивом захлопнулась дверь, все трое молча уставились друг на друга, словно каждый надеялся прочитать на лице другого ответ на мучивший их всех вопрос.
Айрис заговорила первой:
– Это все бравада. Он испуган до смерти. – Она умоляюще посмотрела на Тео. – Я уверена, я готова поклясться, что он никогда больше не сделает ничего подобного.
– А я совсем в этом не уверен.
– Я отвезу его к себе. По крайней мере он не будет действовать вам на нервы и, возможно, вы сможете немного поспать, – сказала Анна. Надев пальто, она тихо добавила: – Вам придется примириться с тем, что он не оправдал ваших ожиданий. Нельзя вложить свои мысли в голову другого человека.
– Вы правы, мама, – с глубокой горечью откликнулся Тео. – Нельзя сформировать человека по идеальному образцу. Теперь я это понимаю.
У двери на улицу Анна остановилась.
– Внутренний мир любого человека – тайна для окружающих. Мы можем понять только самих себя. – В тусклом свете прихожей Айрис увидела, что по лицу матери промелькнула печальная улыбка, больше похожая на болезненную гримасу. – А иногда и этого не можем.
Раздеваясь, Тео расхаживал по комнате. Всегда такой аккуратный, сейчас он бросил рубашку на стул, а ботинки оставил валяться на полу. И он говорил не переставая.
– Работаешь не покладая рук, хочешь создать надежный фундамент для своих детей, а они тебя отвергают. Но что-то же мы сделали правильно, ведь с другими нашими детьми все обстоит благополучно. Эти бунтари мнят себя людьми с широким кругозором, – продолжал ворчать он, – и считают при этом, что все придуманное не ими, созданное не вчера, сказанное теми, кому за тридцать – хлам. Вдобавок они нелогичны – хотят совершить революцию и в то же время ведут вольный образ жизни хиппи. – Он сел на край кровати, сжав голову руками. – Айрис, я не знаю, что делать. Может, и в самом деле следовало сдать его властям. Для него же было бы лучше. Он бы понес заслуженное наказание, и это послужило бы ему уроком.
Айрис, сидевшая перед туалетным столиком, расчесывая волосы, в ужасе резко обернулась.
– Тео, ты не можешь так думать. Он никогда тебе этого не простил бы, никогда, до конца жизни.
– И все-таки для него же самого это было бы лучше.
– И я… я тоже никогда бы тебе этого не простила. Стив еще ребенок. У него это пройдет. Будь терпелив с ним.
– Ребенок? Ну, нянчиться с ним я не собираюсь, я тебе прямо скажу. Я хочу сделать из него человека, а не потакать ему во всем.
– Разве несколько минут назад в разговоре с мамой ты не признал, что нельзя сформировать человека по своему образу и подобию?
– Я не говорил «по своему образу и подобию», я сказал «по идеальному образу». Но это верно лишь отчасти. Я имел в виду… Ах, Айрис, ради Бога, давай на сегодня прекратим этот разговор. Завтра с утра у меня операция. Поставь будильник на полшестого. Утром надо принять душ, сейчас я так вымотан, что даже на это у меня нет сил.
Они лежали рядом. Обычно Айрис клала голову Тео на плечо, он говорил, что ему нравится ощущать прикосновение к телу ее теплых волос. Но сейчас она положила голову повыше на подушку, так что их щеки соприкоснулись, и его ресницы защекотали ей лицо. Повернувшись, они прижались друг к другу, и их сердца забились в едином ритме.
– Биение живых сердец, – прошептала она, думая вслух, и нежно погладила его по щеке.
– Айрис… дверь заперта?
– Да.
Он лег на нее, и она приняла его в себя, подумав: что бы ни случилось, у нас всегда есть это утешение, это ни с чем не сравнимое чистое наслаждение, полнейшее растворение друг в друге, бальзам, исцеляющий души.
Затем наступил тот миг, когда весь мир вокруг словно перестает существовать – «краткая смерть», как назвал кто-то, она не помнила, кто, апогей физической близости; потом она снова вернулась к жизни, в тишину их спальни, ощутила на груди руку любимого.
В ночь, подобную этой, после акта любви, хорошо бездумно лежать в теплой постели, в теплой комнате, ожидая, когда придет сон, и чувствуя себя надежно защищенным от дождя, барабанящего по стеклам, от любых невзгод, подстерегающих тебя снаружи. Только вот невзгоды могут в любой момент без приглашения вторгнуться в твой дом. Тео услышал, как где-то в дальнем конце сада с треском, похожим на треск сломанной кости, сломалось дерево. Наверное, старый клен в углу; корни у него давно подгнили. Кошмарная ночь! Но по крайней мере Стив не бродит где-то по улицам и не попал в тюрьму. Идиот, юный идиот, разрушающий собственную жизнь. Прекрасно, когда у человека есть идеалы и он борется за них, но не таким же образом. Наказать бы его как следует, вправить мозги в его глупую голову. Анна… может, она повлияет на него, как в ту ночь накануне бар-мицвы, от которой их отделяет, кажется, целое столетие. Нет… он теперь взрослый, да тогда и дело было совсем в другом.
Он осторожно, стараясь не натягивать одеяло, чтобы не разбудить Айрис, повернулся и прислушался. Айрис дышала неровно, значит, тоже не спала. Эта история потрясла ее. Бедная Айрис. Добром это не кончится. Их сын идет по плохой дороге. Тео в этом не сомневался.
Айрис всегда чувствовала, спит Тео или нет. Она потянулась было к нему, желая утешить, но передумала. Бывали моменты, когда он нуждался в утешении, но иногда лучше было оставить его в покое. Как же хорошо она его знала!
Что же теперь будет делать Стив? Тео переживает из-за него мучительнее, чем я. Он, конечно, ни за что с этим не согласится, но он всегда стремился к совершенству во всем, в этом-то все и дело.
Бедный милый Тео. Хочет угодить мне, даже перестал заигрывать с женщинами. А если бы и заигрывал, я бы не обратила внимания. Так я решила в тот день несколько лет назад, когда он подвез медсестру, а я выставила себя ревнивой дурой.
Несколько холодных слезинок выкатились из глаз Айрис и скатились по вискам в волосы.
8
К осени 1967 года энтузиазм американцев пошел на убыль: они стали уставать от войны во Вьетнаме, от ежевечерних военных сводок по телевидению, сопровождающихся демонстрацией кадров с изображением горящих деревень, маленьких фигурок, разбегающихся в разные стороны, непроходимых, кишащих насекомыми джунглей и кружащих в воздухе вертолетов, готовящихся вывезти раненых из этого тропического ада.
Весь мир в агонии, подумала Айрис. Кровавые события разворачиваются не только по другую сторону Тихого океана, но и на Ближнем Востоке, где войска Сирии, Египта и Иордании, которых поддерживает Советский Союз, чуть ли не ежедневно вторгаются на территорию Израиля, разоряют его города. Не бывать миру, заявили арабские лидеры на совещании в Хартуме, до тех пор, пока мы не сбросим израильтян в море.
Нескончаемый виток насилия.
Но, конечно же, больше всего она тревожилась за Стива. После инцидента с налетом на пункт регистрации призывников он редко приезжал домой. По телефону они разговаривали спокойно, но с чувством какой-то неловкости. Никто не спрашивал его, чем он занимается; он вряд ли ответил бы на этот вопрос, да и им самим было проще не знать. По крайней мере, учебу он не бросил, и отметки у него были отличными.
Родители никогда не приставали с вопросами о Стиве к Джимми, учившемуся в том же университете, считая нечестным и непорядочным выпытывать у него сведения о брате. Изредка он сам как бы случайно мог обронить фразу, вроде: «Стив уехал сегодня в Балтимор. Там состоится марш протеста. Я вас об этом предупреждаю, чтобы вы не волновались, если прочтете что-то в газетах».
Однажды Айрис спросила Джимми:
– Откуда он берет деньги? Того, что мы ему посылаем, недостаточно для этих поездок.
– У его друзей есть деньги, – ответил Джимми. – Не знаю, где они их достают, но деньги у них есть.
В феврале 1968 года вьетнамцы отмечали свой национальный праздник Тет – годовщину победы над китайцами полтора века назад. Нельзя было не поражаться тому, что эти, подвергшиеся жестоким бомбардировкам, люди не только были все еще живы, но и не утратили боевого духа и оказались в состоянии начать новое наступление на американцев; они совершили нападение на территорию посольства в Сайгоне, отбить которое удалось далеко не сразу – бои продолжались всю ночь. Военные не придали этому эпизоду большого значения, а он между тем положил начало падению популярности президента. В марте президент объявил, что не будет выставлять свою кандидатуру на следующий срок, вызвав бурю ликования среди американской молодежи, во всяком случае, большей ее части.
В августе в Чикаго открылся съезд Демократической партии. Подготовка к нему имела зловещий характер. Части Национальной гвардии Иллинойса и полиция были приведены в состояние боевой готовности на случай возможных террористических актов: «йиппи», например, заявили, что введут ЛСД в систему водоснабжения Чикаго. Итак, глаза американцев были с большим, чем обычно, вниманием прикованы к телевизионным экранам.
Тео с Айрис остались на лето одни. Лаура, перешедшая в последний класс средней школы, уехала в Нью-Гемпшир в составе группы агитаторов, призывающих голосовать за Маккарти. Филипп проводил лето в лагере в лесах Мэна. Джимми работал санитаром в чикагской больнице. Стив прислал кое-как нацарапанное коротенькое письмо с минимумом информации: он едет на запад с группой студентов, специализирующихся в политологии, для участия в каком-то семинаре; напишет позже. До августа он так и не написал им больше ни строчки, но Айрис была уверена, как если бы кто-то сообщил ей об этом, что местом назначения поездки «на запад» был Чикаго. Однако, сидя рядом с Тео перед телевизором, слушая программу новостей, она не стала говорить о своем беспокойстве.
Они смотрели, как один за другим были забаллотированы претенденты, включившие в свою программу обещание «немедленного мира», и кандидатом от Демократической партии стал Хэмфри. Смотрели на беспорядки, вспыхнувшие в городе после того, как полиция разогнала молодых людей, разбивших, несмотря на запрет, лагерь в парке Линкольна. «Свиньи!» – орали молодые люди и длинноволосые девушки, все в одинаковых джинсах и майках. «Комми!» – кричали в ответ полицейские, раздавая направо и налево удары дубинками. В парке Гранта собралось десять тысяч человек. На улице напротив отеля «Хилтон» завязалась настоящая схватка. В полицейских летели кирпичи, камни, «вонючие» бомбы, те в свою очередь пустили в ход слезоточивый газ. С верхних этажей зданий бросали пакеты с экскрементами и мочой. Глядя прямо в камеры, молодые демонстранты, раскачиваясь, словно они пели в хоре или исполняли какой-то ритуальный танец, скандировали: «Весь мир смотрит на нас! Весь мир смотрит на нас!»
Айрис застыла в напряженном молчании, не замечая, что руки у нее сжаты в кулаки. В комнате было темно, светился лишь экран телевизора; и в этом слабом свете она увидела, как Тео наклонился вперед, стараясь не упустить ни одной подробности происходящего на экране. Возможно, подумала она, он, так же как и я, высматривает Стива в этой оголтелой толпе.
– Полиция заходит слишком далеко, – сказала она. Какая жалость. Ведь они же совсем еще дети.
– Верно. Некоторые полицейские утратили чувство меры. Но они тоже всего лишь люди. Их вывели из терпения. Эти юнцы неуправляемы, вытворяют Бог знает что. Бросают всякие гадости из окон, танцуют голыми в фонтанах. А ведь вроде бы интеллигентные ребята, студенты университетов. В чем смысл? Чего они, черт возьми, хотят? Ведь в Париже начались мирные переговоры.
– Хотела бы я знать, – пробормотала она, – там ли Стив.
– Ну, если он и там, лучше бы ему не танцевать голым в фонтане, – угрюмо отозвался Тео.
Не прошло и пятнадцати минут, как зазвонил телефон. Позже, возвращаясь к случившемуся, Айрис всегда вспоминала, что при первом же звонке ее охватило недоброе предчувствие.
Звонил Джимми.
– Мам? Не волнуйся, пожалуйста. Потом все наверняка как-то уладится, но Стива арестовали сегодня.
– О Господи! Арестовали! Где?
– В Чикаго. Он позвонил мне, и я тут же пришел. Я сейчас в полицейском участке.
Тео выхватил трубку, и Айрис побежала на кухню к параллельному аппарату.
– Ему предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка, ничего серьезного. Могут отпустить под залог, но у меня нет с собой достаточно денег.
По ответу Тео она поняла, что он в ярости. Любое, самое незначительное повышение голоса было у него признаком ярости.
– Так, понятно. А если залог не будет внесен?
– Ну, тогда его задержат. Я точно не знаю. – У Джимми заметно дрожал голос. – Хочешь поговорить с ним? Он здесь, рядом. Мы у стола сержанта.
Раздался голос Стива:
– Привет, это я.
– В чем дело? Что ты сделал на этот раз?
– Ты же знаешь. Ты слышал.
– Да, я слышал. Что ты с собой делаешь? И что ты делаешь с матерью?
Через открытую кухонную дверь Тео увидел, что Айрис заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46