А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мне неприятно думать, что бедное животное мучилось в капкане, чтобы потом я смогла закутаться в его мех.
– Хорошо, что я сохранил это место для твоего отца, – сказал Донал, не обращая внимания на ее ответ. – Боже мой, здесь достаточно места для всех вас. Если только ты не вернешься в наш дом с девочками, без меня, конечно. Я уже присматриваю себе квартиру в Нью-Йорке. Не Пятой авеню.
– Мы останемся здесь, – сказала она. – Я здесь выросла.
Было что-то элегическое в словах «я здесь выросла», что-то далекое, грустное и спокойное.
– Ты уверена, что не хочешь дом?
Мэг покачала головой. Этот богато украшенный пригородный дом, его дом, его выбор – нет! Кроме того, он будет волен приезжать туда, когда захочет, подниматься по лестнице, заходить в спальню. Она не верила, что какой-то закон запретит ему это делать. Он будет делать то, что захочет. Как всегда.
– В квартире будет достаточно места для всех детей. Мы поделим их. Я буду справедливым.
Она подумала: «Они все равно с возрастом будут больше его, чем мои. Это ясно. Даже посторонние замечают это. Все, кроме Агнесс. Он тоже понимает это. Он уже разочаровался в Агнесс, хотя никогда не признался бы в этом. В ней он видит слишком много от меня».
Кто-то постучал в дверь.
– О, простите меня, – сказала Эмили, входя в комнату. – Простите, я подумала, что вы уже кончили и готовы немного перекусить. Ранний ужин, Донал, перед тем, как вы уедете.
– Спасибо, мама, это очень приятно, но я не голоден.
Он нарочно подчеркнул «мама», а Эмили была так смиренно-сердечна. Конечно, ведь их единственный доход – это зарплата отца за управление недвижимостью Донала! Депрессия еще далеко не закончилась. Сколько миллионов безработных? И не закончится, говорил Поль, пока не разразится война.
Донал взял пальто, переброшенное через стул.
– Так мы договорились, Мэг? Если да, то я поеду.
– Да.
Эмили вопросительно смотрела на них.
– Мы разводимся, мама, – сказал ей Донал, – что называется «полюбовно». Но вам с папой не о чем волноваться. Работа у него будет.
– Спасибо, Донал. Вы всегда так добры.
– Я только погляжу детей перед отъездом.
– Они играют во дворе. – Эмили поспешила за ним. – Мне так жаль, что так случилось, Донал.
– Судьба. Нельзя все время выигрывать. Пока, Мэг. Я свяжусь с тобой.
Две женщины наблюдали через стеклянную дверь, как маленькие девочки, которые катали друг друга на санках, бросились к отцу. Крича и визжа, они обхватили его и лезли на руки.
– Смотри, они не отпускают своего отца, – сказала Эмили.
В этом замечании было невысказанное обвинение: женщина принадлежит своему мужу и сохраняет семью. Не может быть и речи о личных проблемах. Умная женщина справляется с подобными вещами, решает проблемы. Никто не мог бы быть более щедрым, чем был он.
– Конечно, мы рады вам, дорогая, – говорила она Мэг. – Мы как-нибудь справимся.
Она поплакала и обнимала Мэг с жалостью и сочувствием. Но она также ничего не понимала и была в сомнении.
– Это все так неудобно. Ты так неожиданно ушла. Люди будут удивляться.
Она сама удивлялась. Такой долгий, долгий путь от мига, когда она увидела его, прислонившегося к камину в доме Ли, и пожелала его больше всего на свете, захотела, чтобы он полюбил ее… Такой долгий путь. Может быть, он тоже видит, как это грустно?
– Посмотри на них! – снова воскликнула Эмили. Дети пытались посадить его на санки. Но Мэг отвернулась и сказала:
– Я пойду помочь Элси в кухне.
Элси была стара, последняя из служанок. Несправедливо вешать на нее всю работу по уходу за всей этой оравой.
После того, как ужин был съеден и со стола убрали, после того, как дети поднялись наверх делать уроки и ложиться спать, наступило тяжелое время. Невысказанные вопросы таились в испуганных глазах Эмили, когда она вышивала, и в беспокойных взглядах Элфи, который прятался за газетой.
Часы в зале – одна из антикварных находок Эмили – зашумели, словно прочищали горло, а потом громко пробили девять раз. Через несколько минут шум воды возвестил, что Эмили принимала ванну.
Элфи опустил газету:
– Твоя мать очень расстроена. Волнуется о тебе. Что с тобой будет.
– Она считает, что мне следует вернуться к До-налу?
Элфи не отрицал этого.
– Ты ничего не объяснила нам, Мэг! Я не думаю, что тот страшный случай на свадьбе у Ли является основной причиной?
– Конечно, нет. Но он многое показал в человеке, не так ли?
Собаки, которые спали у ног Элфи, вдруг вскочили и побежали в заднюю часть дома. Он встал, чтобы успокоить их.
– Еноты. В саду живет их семья. – Он посмотрел на часы. – Половина. Что-то они сегодня рано! Они обычно не приходят до десяти.
На стене висела голова оленя с красивыми рогами. Несомненно, он купил ее; он, который подкармливал енотов, справился бы с ружьем не лучше, чем со скрипкой Страдивари. Ему хотелось выглядеть спортивным сельским джентльменом. Это был обман, такой же обман, как его присутствие в церкви с Эмили.
Он подошел и погладил Мэг по голове:
– Я рад, что ты здесь, Мэгги. Мне, конечно, жаль, что у тебя такая неприятность, но я рад, что ты приехала сюда. В доме было одиноко. Хорошо, что в нем снова дети, маленькие и моя большая дочка. – Он поцеловал ее в лоб. – Это твой дом, помни.
Когда он ушел, она побродила по комнате, ища, чем бы заняться. На столе лежал большой фотоальбом. Наверное, это отец смотрит его, потому что Эмили не была сентиментальна. Но я такая же, как отец, подумала Мэг и взяла альбом.
Там были старые-престарые фотографии, двадцатипятилетней давности и даже больше. Вот они на веранде под завитушками резной крыши. На женщинах, похоже, белые платья, пуговички вязаные и не попадают в петельки. На мужчинах бриджи, вязаные носки с отворотами, вывязанными ромбиками цветной шерстью, и, несмотря на жару, они в шерстяных двубортных пиджаках. Это воскресенье, а Элфи любит, чтобы в воскресенье соблюдались традиции.
Они пообедали. На фото чувствовалась дневная апатия. Обед был тяжелым, с маслом, сочившимся из кукурузы и мяса, много сладкого и мучного, мороженое, сбитое утром на кухонном крыльце, шапочкой лежало на каждом кусочке пирога.
Мэг листала страницы. Вот ее первый пони. Вот джерсейка Дотти, которая заняла второе место на окружной ярмарке. Вот Поль и Мариан перед свадьбой. Поль совсем не изменился, но как изменилась Мариан! Вот кошка, у которой было двенадцать котят, лучших отдали Мэг выкармливать из пипетки – все выжили.
Фото выцвели, но все равно на них чувствовалось дыхание лета, дрожащий августовский зной.
Часы пробили десять, и Мэг закрыла альбом. Оделась и вышла из дома. Лунный свет мерцал на побелевшей земле. Утрамбованный снег на тропинке к амбарам поскрипывал под ногами, когда она ступала по следам отца.
Отец ушел к амбарам проверить постройки, он это делал каждый день, как будто за ночь могла протечь крыша или начали бы гнить полы. Она понимала, почему он ходит туда. Чтобы вспомнить прекрасное стадо джерсеек в стойлах, жующих зерно, и скаковых лошадей, которых давно нет. Чтобы вспомнить все эти вещи и сказать себе, что однажды он снова будет их иметь. Несуразность этого пробудила в ней нежность.
И она пошла вверх по склону через неухоженные поля, теперь зарастающие кустарником. Сквозь голые деревья едва различимый пруд казался овалом из темного стекла. Сквозь эти самые деревья в свои невинные пятнадцать лет она впервые поняла природу любви мужчины и женщины, когда увидела страстно обнимающихся Бена и Ли.
Все прошло и кончено. Бен мертв, а Ли замужем за человеком, который отличается от него, как день от ночи. Кто бы мог предсказать это тогда?
Все течет и меняется. Текущая река, быстрая река, которую невозможно задержать.
Элфи хотелось бы повернуть ее назад. Он бы хотел пережить все заново. Он хочет, чтобы я оставалась здесь, как его дитя, старший ребенок среди моих собственных детей, принадлежащий ему, как совсем по-другому, ужасно, я должна была бы принадлежать Доналу. Мой отец был бы любящим собственником, и я была бы в безопасности здесь, как та маленькая девочка на ступеньках в то давнее воскресенье. Это было бы единственным отличием.
Так Мэг стояла прислонившись к стволу березы. Она долго стояла, думая, ища ответы на свои вопросы. Потом набежали облака, и, так и не найдя ответов, она пошла вниз по тропинке к дому.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Шел 1939 год. Всего несколько месяцев назад Поль сидел в Патэ-Ньюс театре в Гранд Сентрал Стейшн и смотрел на мистера Чемберлена – черный цилиндр и черный свернутый зонтик, – только что вернувшегося из Германии с «Миром на время». Он читал речь Черчилля в палате общин: «Мы потерпели полное поражение… все страны Средней Европы… по одной будут втянуты в систему нацистской политики…И не полагайте, что на этом все кончится. Это только начало».
Мира не было. Это было главным, и Поль ощущал необыкновенную тревогу. Это были последние дни, когда еще можно было избежать кипящего котла, каким скоро станет Европа. Для своих родственников и близких людей он уже не мог ничего сделать. Письмо от Илзе нанесло еще один сильный удар по его пошатнувшейся вере в человеческую порядочность. Они с Марио получили итальянское гражданство в прошлом году, но теперь их гражданство аннулировано и им приказано покинуть страну. Они будут скрываться, пока не найдут страну, которая приняла бы их. Это будет ее последним письмо, пока… пока что?
Эта гордая, сильная женщина, яркая, смеющаяся, гнавшая машину по горным дорогам… Конечно же, что-то можно бы сделать для нее!
Но сделать ничего было нельзя.
– Польская квота заполнена на годы вперед, – сказала ему Хенни. Она пошла работать добровольцем по оказанию помощи беженцам, как это сделали многие милосердные и сознательные женщины, включая Мариан.
Весной нацисты победили мужественную Чехословакию; Чемберлен был вынужден признать, что Гитлер лгал и Мюнхенское соглашение было обманом. Весной русские сбросили своего министра иностранных дел Литвинова, потому что он был защитником мира и, кроме того, евреем. А в августе, к удивлению всего мира, Сталин и Гитлер, эти два заклятых врага, объявили о своем союзе.
Гитлер вторгся в Польшу первого сентября. Поль подумал, что это первый шаг, потом Гитлер перехитрит Россию и прыгнет через польскую границу. Через два дня Франция и Британия вступили в войну, и «Афению» потопили у берегов Ирландии, недалеко от того места, где когда-то затонула «Лузитания». И хотя Поль давно предсказывал эти события, у него возникло чувство нереальности происходящего.
Все это, начиная с российско-германского пакта, убило Дэна Рота. По крайней мере, так считала Хенни. Конечно, Дэн никогда не был коммунистом, подобно многим запутавшимся либералам своего времени, но он считал, что российскому эксперименту необходимо дать шанс. Когда новости о пакте подтвердились, его это поразило. И когда разразилась война, война, в возможность которой он не верил до последней минуты, он ушел в себя.
В течение нескольких лет он работал над идеей электронного сканирующего прибора, который, по его замыслу, будет помогать в определении скрытых заболеваний. У него было предчувствие, что он близок к открытию. Теперь он тихо сидел за столом, иногда закрывая лицо руками. Как они могли так поступить? Так их слово ничего не значит – все их громкие фразы о человечности и равноправии ничего не значат…
Поль и сам не знал, какое стечение обстоятельств привело его в лабораторию Дэна именно тем осенним вечером. Проезжая вдоль Гудзона, он увидел громадные лайнеры, находившиеся в океане в момент объявления войны и теперь ждущие у причалов указаний своих владельцев. Там был и знакомый кунардер, его любимец, «Куин Мэри»; рядом с ней располагалась «Нормандия».
В памяти промелькнуло воспоминание об отъезде, длинном печальном гудке, темном зимнем утре и лукавом лице Ли в обрамлении черно-бурого воротника и нелепой шапочки.
Прошло всего три года, но столько произошло за это время! Сейчас война угрожала всему: предвкушению теплого лета, возможности наслаждаться искусством и, что самое главное, доброте человека к себе подобным. В его домашнем мирке кризис миновал, все вернулось к прежнему спокойному уровню. Кроме случайного тоскливого, обеспокоенного взгляда Мариан, на который Поль откликался ободряющей улыбкой, словом и жестом, все было внешне по-прежнему. Внутренне он постоянно ощущал ее страх: «Не бросай меня, Поль…»
В тот вечер он был в напряжении, чувствовал настоятельную необходимость увидеть кого-нибудь из близких ему людей. Ли, конечно, была недосягаема, Хенк все еще сторонился его, а Мэг укрылась в деревне, пытаясь наладить свою жизнь. Потом он подумал о Хенни с Дэном, о том, что было бы неплохо пригласить их пообедать. Дэн, без сомнения, еще в лаборатории.
В лаборатории было душно, даже при открытых окнах.
– Такая жара вредна тебе, – увещевал Поль. – Послушай, я дам тебе ключ от моего коттеджа на острове и машину. Почему бы тебе с Хенни не воспользоваться этим?
Дэн покачал головой:
– Не хочу прерываться, пока мысль свежа.
– Твои идеи никуда не денутся за две недели. Ты их можешь взять с собой.
– Я не могу прерываться и на две недели в этот период своей жизни, Поль.
– Ну, тогда, – настаивал Поль, – по крайней мере, уик-энд. Я случайно узнал, что вас приглашает Элфи.
– Давай поговорим об этом позже. Я пообедаю с тобой, это я готов сделать.
– Ты только задерживаешься, – сказал Поль, – пошли.
С усилием Дэн встал. Он надел пиджак, закрыл наружную дверь и, поворачивая ключ в замке, неожиданно упал.
Три дня Дэн пролежал в больнице в коме. Три дня и часть ночей около него сидели Поль и Хенни. Они мало говорили, каждый погруженный в свои мысли, и Поль был уверен, что думали они часто об одном и том же.
– Простой, добрый, нежный, – услышал он, как Хенни бормотала сама себе.
После ночи ее щеки прорезали две глубокие складки, но глаза были сухи, и она не сводила их с Дэна.
«Да, он такой», – мог бы сказать Поль и добавить еще много слов: гордый, мужественный, неэгоистичный, непрактичный, вспыльчивый – все это принадлежало человеку, лежащему без сознания на постели.
И, как будто прочитав его мысли, Хенни сказала:
– Мы никогда не узнаем, какие еще мысли рождались в его голове. Теперь он никогда не очнется.
Они знали, каким будет конец.
Хенни гладила руки Дэна. «Работа рук». Она, должно быть, вспоминает, как эти руки ласкали ее. Один раз она нежно положила свою голову ему на плечо. Как много ночей спали они так!
Принесли еду, но она не смогла поесть. Неподвижно, без слез сидела она, следя за слабеющим дыханием Дэна.
Хенни подняла глаза на Поля, который хотел, чтобы она отдохнула.
– Я все запоминаю, – сердито сказала она, – как ты не понимаешь? Я никогда больше не увижу его. Ты понимаешь?
Пришел Хенк проститься с дедом. Несколько минут он стоял, смотря на тело на кровати. Дэн как-то вдруг стал меньше, свернулся, как ребенок в утробе матери.
– Проклятье! Черт их всех побери! Опять у тебя взяли все мастерство твоего ума, чтобы использовать в войне и убийстве, которые ты так ненавидел, – плакал Хенк.
«Новый Дэн!» – подумал Поль. И он знал, что молодой человек вспоминал. Он видел маленького мальчика на стуле у пианино и Дэна, ставящего его маленькие пальчики на клавиши. Он видел, как проходили дни рождения мальчика в доме, подаренном ему делом. И сейчас ему бы хотелось обнять Хенка, но трещина в их отношениях еще не затянулась – взгляд Хенка был холоден. Потом на Поля нахлынули его собственные воспоминания: кухня в квартирке, где школьником он разговаривал с Дэном о вещах, которые редко обсуждались дома, и Дэн слушал его так, словно Поль был взрослым человеком, к мнению которого следовало прислушаться.
Прошло два дня. Они ждали. Вечером третьего дня врач настоял, чтобы Хенни пошла отдохнуть домой. Так что Поль был один, когда Дэн умер.
В маленькую квартиру Ротов стекались люди: ортодоксы в черных пальто и с пейсами, атеисты, профсоюзные лидеры, рабочие, учителя и бывшие ученики, теперь уже пожилые люди.
Даже Донал Пауэрс пришел. Поль порадовался, что его в это время не было. Ему опять напомнили, что Дэн был освобожден из тюрьмы Доналом Пауэрсом. Хотя он понимал, что чувство его мелкое и ограниченное, он знал, что никогда не избавится от него.
Мэг все чаще и чаще стала подумывать о том, чтобы вернуться к учебе и стать ветеринаром.
Сначала эта идея показалась ей смешной. Но потом, поразмыслив, она уже серьезно стала обдумывать свое будущее. Ей уже тридцать пять лет, у нее три дочери и два сына. Давно пора принять твердое решение!
И она вспомнила больных или раненых кроликов, котов и птиц со сломанными крыльями, которых она выхаживала в своем одиноком детстве. Через секунду она подумала: «Сентиментальная глупость! Откуда мне знать, хватит ли у меня сил и настойчивости, чтобы пройти через это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39