Что касается вашей жены, то она обещала Луизе присутствовать на нашей свадьбе, и я увожу ее с собой.
– Ваша Луиза хитрее вас, – сказала мадам Жозеф. – Она поняла, что лучший способ заставить вас приехать – это перестать вам слать нежные записки.
– Если бы я думал так, то не уехал бы, – возразил Жоанн. И он схватился за чемодан с радостью школьника, едущего на каникулы.
– Все это очень хорошо, – сказала мадам Жозеф, – но сейчас отвратительная погода, и мы застрянем в дороге.
– Мне все равно. Я готов даже продвигаться вперед с дерева на дерево, как обезьяна.
– Ну нет, мой мальчик, я не могу следовать за вами таким способом. Я предпочитаю ехать на телеге.
Мадам Жозеф захватила для свадьбы свои лучшие наряды. Особенно она дорожила платьем из зеленого шелка, которое надела всего один раз за три года, прожитых в колонии. Они отправились в путь с ломовым извозчиком, который возвращался в город. Однако почти все время им приходилось брести пешком и Жоанну еще повезло, что не всегда приходилось подталкивать застревавшую в грязи телегу сзади. Он мог бы опередить телегу, если бы не нуждался в компании. Поэтому он должен был набраться терпения. Через три дня, которые Жоанну показались тремя веками, они добрались до Мельбурна.
10
Глаза сердца, голос души
Жоанн сердечно взял за руку мадам Жозеф со словами:
– Мы поедем позже, не правда ли? Пойдемте сначала к ней. О, Боже мой, как же я глуп от природы. Я совсем близко к счастью, но чувствую себя грустным, сердце у меня сжимается. День так мрачен, что я опасаюсь, не скверное ли это предзнаменование для меня.
Его голос дрогнул, и в глазах блеснули слезы. Мадам Жозеф тоже было не до веселья. Она устала и проголодалась.
– Как нетерпелива юность! – воскликнула она. – По правде говоря, и я была такой. Уверена, что со своей стороны она не сомкнула глаз все эти восемь дней.
– Вы думаете? – оживился Жоанн, выдавливая улыбку, которая скоро погасла. – Если она так меня любит, что могло помешать ей написать?
– Успокойтесь, – отозвалась мадам Жозеф, останавливаясь передохнуть, – вероятно, до приисков уже дошли два или три письма. Чем эта бедная девочка может ускорить работу почты? Вы уже начинаете делать ей упреки? Стоит женщине оставить вас на несколько часов и вы уже думаете, что ее мысли изменились, как меняет направление флюгер на ветру! Конечно, встречаются женщины, чья сущность – медь. Обе блестят почти одинаково, только медь скоро чернеет, золото же не чернеет никогда. Луиза как раз из породы тех, чьи сердца – золото. Она вас любит, говорю вам, ее сердце не изменилось.
Жоанн горячо обнял мадам Жозеф и, чтобы ей стало полегче, пошел немного медленнее.
– Я спешу так же, как и вы, – сказала добрая женщина, отдуваясь, – и я шла бы еще быстрее, если бы могла.
Приближаясь к дому, где жила Луиза, он совсем замедлил шаги.
– Что с вами? – спросила мадам Жозеф.
– Со мной? – Жоанн провел рукой по лбу. – Не знаю. Но я не осмелюсь войти первым.
Жоанн и его спутница свернули на нужную им улицу и увидели перед домом мисс Никсон телегу, нагруженную мебелью. Жоанн остановился, ничего не понимая в происходящем, когда прачка, у которой работала Луиза, вышла к извозчику.
– Вы переезжаете? – спросила мадам Жозеф, даже не поздоровавшись с ней. Она боялась ей не удастся немного передохнуть.
– Как! Мадам Жозеф! – воскликнула мисс Никсон. – Что вы здесь делаете? Вы вернулись в город? У вашего мужа хорошо идут дела? Вы же должны были взять на обслуживание мою клиентуру на приисках – получили бы много денег.
– Вы переезжаете? – повторила мадам Жозеф, между тем, как Жоанн пристально смотрел на дом, словно мог что-то увидеть сквозь стены.
– Да, – ответила прачка с огорченным видом. – Одна из моих работниц умерла. Я боюсь оставаться в доме, где был мертвец.
При этом ответе дыхание Жоанна пресеклось, Он не осмелился ни о чем спросить, тогда как прачка добавила:
– О! Но вы же ее хорошо знаете, ведь вы вместе с ней шли до приисков. Бедная Луиза! Мне так ее жаль! Она умерла совсем молодой.
Жоанн почувствовал, что у него подкашиваются ноги, он больше не видел и не слышал ничего. Кровь прихлынула к его груди, он задыхался. Мадам Жозеф посмотрела на него, подошла ближе и взяла за руку.
– Мое дитя! – повторила она. – Мое бедное дитя! Затем она повернулась и бросилась в дом, крича:
– Вы сошли с ума! Этого не может быть!
– Уверяю вас, что это правда, – сказала прачка, следуя за ней. – Видите, дом пуст. Луизу похоронили позавчера.
Жоанн в отчаянии стукнулся лбом в стену, словно желая пробить ее.
– Как она умерла? – спросила тихо мадам Жозеф, выходя из дома.
– Она проболела только десять дней, – ответила мисс Никсон. – Восемь дней она совсем не жаловалась, у нее была лихорадка и боли в голове. Когда позвали врача, было уже поздно. Эта болезнь погубила в этой стране много детей и молодых людей.
– Бедная девочка! – вздохнула мадам Жозеф, заплакав. – Если бы я находилась возле нее. И она вам ничего не говорила о своем будущем? Ничего не сказала о женихе?
– Нет, – удивилась мисс Никсон. – Вы же знаете, она никогда не говорила о своих делах. Она мне только вручила письмо за час до своей смерти, которое я уже переслала бы на прииски, если бы не хлопоты с переездом.
– Дайте его, – сказала мадам Жозеф с нетерпением. – Оно для него. Молодой человек уже сходит с ума.
Мисс Никсон порылась в вещах и нашла коробку, в которой находилось письмо Луизы. Мадам Жозеф схватила его и устремилась к Жоанну. Взяв его за руку, она привлекла его к себе.
– Смотрите! Вот ее последний привет. Мужайтесь, Жоанн, отвага больше нужна для того, чтобы жить, а не для того, чтобы умереть.
Жоанн хотел распечатать письмо, но он ничего не видел, глаза его застилали слезы. Мадам Жозеф пошла в гостиницу и сняла комнату. Едва они разместились там, как она села возле него:
– Поплачем, мой бедный друг, поплачем вместе. Слезы успокаивают душу. Этого хотел Бог, он может разрушить то, что создал. Все мы ему подвластны.
– О! Пусть Он забудет также и меня, – прошептал Жоанн. – Я не могу жить без нее. Господи! Господи! Поимей жалость ко мне. Я хочу умереть.
Мадам Жозеф даже не пыталась остановить первый взрыв отчаяния Жоанна. Она предоставила ему лить слезы, убежденная, что выплакавшись, он успокоится. Но скоро ужасающее спокойствие сменило это безумное отчаяние. Жоанн погрузился в состояние какого-то оцепенения. Мадам Жозеф воспользовалась моментом, когда он, казалось, пришел в себя, чтобы протянуть ему письмо Луизы.
Молодой человек попытался прочесть его, но тут же закрыл лицо руками.
– Нет, я никогда не смогу. Читайте. Мадам Жозеф взяла письмо и начала чтение, часто прерывая его слезами и рыданиями.
«Милый Жоанн! Я вам написала вчера и сегодня начала новое письмо, которое намерена послать вам, когда мне станет лучше, так как не хочу беспокоить вас ни жалобами, ни рассказами о страданиях, которые вас могут огорчить или убедить в том, что у меня меньше мужества, чем у вас, и что я вас обманываю, чтобы заставить вас приехать. Мое сердце слишком любит вас, ибо не может не понимать все величие вашего. Этой ночью в два часа я проснулась от болей в боку. Я подумала сначала, что меня ударили кинжалом и закричала. Женщины, спавшие в одной комнате со мною, подскочили испуганные. Конечно, никакого кинжала не было. Никто ко мне не прикасался. И все же я не заснула. Казалось, железный обруч сжал мою голову и не отпускал ее, а мало-помалу стискивал все больше. Что можно было предпринять против неизвестной болезни? Призвать все свое мужество и смириться, что я и сделала, думая о вас. Когда настал день, я немного успокоилась. Наверное, у меня была очень сильная лихорадка. Моей голове стало лучше. Да будет славен Бог! Я надеюсь послать вам письмо завтра. Сегодня десятое июня, значит, вы приедете через 10 дней. О, мой милый Жоанн, если я еще буду больна, ваше присутствие меня излечит».
«11 июня. Не могу отправить свое письмо, я провела ужасную ночь. Восемь часов я мучилась и кричала, а когда забылась тяжелым сном, стала жертвой кошмаров. Я думала о каких-то странных вещах, о которых мне никогда не говорили, и мне страшно. Если бы вы, по крайней мере, появлялись в моих снах, это меня утешило бы. Сегодня утром меня спрашивали, не послать ли за доктором, но я отказалась и работала с большой выдержкой. Разве вы не будете здесь через девять дней? Мне всегда холодно. Я жмусь к огню, пью по нескольку чашек горячего чая, ноне перестаю дрожать. Все работают и мало обращают на меня внимания, но я совсем не избалована и не жалуюсь, так как скоро буду вознаграждена за все, У меня не осталось сил для работы, я сижу у камина, слушаю потрескиванье дров, смотрю на пламя и думаю о вас.
12 июня. Я провела эту ночь также, как и другие. Очень странно. Мне кажется, что я находилась в какой-то длинной и глубокой дыре, куда не достигал свет. Земля сырая и мне холодно. Этим утром я получила письмо от вас, я спрятала его на груди, у сердца, оно меня согревает. Мне лучше, но я испытываю общую слабость. У меня немеют конечности, и я весь день провела в постели. Что я делала? Перечитывала ваше письмо, пока глаза не устали, а потом думала о вас. О! Если бы моя бедная мама могла очутиться здесь через восемь дней! Как она была бы счастлива назвать вас своим сыном! Мы возвратимся в Европу, не правда ли? Когда я повидаюсь с матерью и сестрой, мы поедем к вам на родину в Остенде и будем жить на берегу моря. Вы можете иногда плавать, только не слишком далеко, а то я буду умирать от беспокойства. Я ловкая, могу делать все, любую работу. О, если бы я осмелилась, я отослала бы вам мое письмо и написала бы: «Приезжайте скорее!» Но ждать вас уже совсем немного, я каждый день отсчитываю по календарю. Надо мною все посмеиваются. И, кроме того, я могу вас напугать. До завтра, больше писать не могу.
13 июня, утро – Такая же ужасная ночь, такая же лихорадка, те же боли. Я мешаю спать моим товаркам. Хозяйка хочет переставить их кровати в другую комнату, чтобы я осталась одна. Приходил доктор, он прописал мне две гадкие микстуры и питье из воды и водки. Все это поставили возле меня, а потом работницы принялись за стирку. У меня нет сил встать, и я вынуждена пить эту смесь, которая ударяет мне в голову, не утоляя жажды.
Жоанн, Жоанн! Я боюсь. Что, если я умру? Почему вы вдали от меня? Почему не приезжаете? Неужели вы не чувствуете никакого волнения из-за болезни, которая меня мучает? Когда вы болели, я ощущала ваши муки. О, как это будет ужасно! После жизни, полной лишений, предвидеть счастье и умереть. И что могу я вам оставить для того, чтобы память обо мне не умерла вместе со мной? О, вы меня забудете! Подождите, моя голова кружится, я становлюсь почти безумной. Я хочу выйти из дома, попросить нарисовать для вас мой портрет.
Семь часов вечера. Я была слишком возбуждена лихорадкой, чтобы отказаться от исполнения своего замысла, даже если бы мне грозила по дороге смерть. Я направилась к человеку, который рисует портреты на Коллин-стрит. Поднялась к нему буквально ползком.
Думаю, что я его напугала. Он усадил меня в кресло, и я осталась недвижимой, как изваяние. Он три раза начинал заново и отдал мой портрет, который ему показался лучшим. Затем он проводил меня до дома. Это очень хороший человек, мы вместе поблагодарим его, когда мне станет лучше. После такого напряжения сил я пять часов лежала без движения. Придя в себя, я посмотрела на портрет, предназначенный вам. Он меня испугал, и я его уничтожила. Я там совсем не такая, какой вы меня знаете. Вы полюбили меня, когда я была совсем другой и я боюсь вам не понравиться. Выходит, я совершила неосторожность. Я чувствую себя еще хуже. О, как долго тянется время!..»
Мадам Жозеф остановилась, чтобы вытереть глаза. Она взглянула на Жоанна. Он не двигался, его дыхание было едва заметным. Казалось, он не принадлежал больше к миру живых. Он все еще прислушивался. Мадам Жозеф продолжала.
«14, утро». Я едва могу писать, глаза мои затуманиваются, я ничего не слышу и ощущаю только свое сердце. Вы приедете слишком поздно, я поняла, что мне надо готовиться к смерти. Доктор ничего не говорит, все меня сторонятся, чтобы не присутствовать при последних грустных моментах перехода живого существа из этого мира в небытие. Прощайте, страдания, я буду умирать среди этих стен, которые заглушают мои мольбы и плач – ведь мой голос так слаб. Господи, может быть, ты призываешь меня, чтобы дать мне еще большее счастье? Не считай меня недостаточно смиренной, прости меня за то, что я разделяю мою последнюю мысль между Тобой и Жоанном – ведь Ты сам вложил в мое сердце эту любовь. Я прошу у тебя с мольбой о жизни, я так молода, я не готова умирать, мне страшно… Господи, Господи! Пощади меня!
Десять часов вечера. Я спала. Я стала более спокойной, но у меня упадок сил, мое дыхание стало частым, мне требуется сверхчеловеческое усилие, чтобы взяться за перо. Я многое хочу вам сказать, но я чувствую, что мне не хватит времени. Бедный Жоанн! Мои глаза просто исходят слезами – столько я плачу о вас, остающемся одиноким. Живите, я так хочу. А если вы будете недостаточно покорны судьбе, Бог вас накажет и удалит нас друг от друга в вечности. Когда я была совсем маленькой, я видела, как умирала старая дам?
– католичка. Священник молился с ней в ее последний час. Эта религия прекрасна. Во всех уголках мира вы найдете друга, который поможет вам совершить страшный переход в вечное пристанище душ, который посмотрит, как отлетела ваша душа и помолится о ней.
О, мне недостает храбрости, Жоанн! Свадебное платье станет моим саваном. Смените ваши слова любви на молитвы, ваши улыбки – на слезы, покиньте эту страну, но не забывайте меня. Пойдите к человеку, который делал мои портреты – у него должны были остаться другие. Увы, они очень похожи. Это я, я превратилась лишь в тень самой себя. Если они сохранились оба, отдайте один портрет моей матери. О, Боже мой! Пальцы сводит судорогой, я пишу, не видя. Жоанн, никогда не убивайте птиц, кружащихся над вами – если бы я смогла вложить свою душу в тело одной из них, я бы всегда летела в вашу сторону. Ледяная рука сжала мое сердце, какая-то пелена окутывает меня… Вам посвящается моя последняя мысль, последняя жалоба, первый поцелуй любви!»
– После этой фразы больше ничего не написано, – простонала мадам Жозеф, выпуская письмо из рук.
Жоанн поднял его, пробежал опустошенным взглядом и поцеловал. Затем, положив руку на сердце, он вздохнул, как человек, испытывающий острую боль.
Мадам Жозеф хотела дать ему выплакаться, но все обернулось по-другому – немое отчаяние Жоанна испугало ее. Понимая всем своим добрым сердцем, что слова утешения будут бесполезны, она решила отвлечь его от горя.
– Не хотите ли пойти за ее портретом и узнать, где она похоронена? – сказала она.
Молодой человек позволил руководить собою, как ребенок.
У художника в самом деле сохранились оба первых наброска, которые он делал с Луизы. Сходство было большое, но пугающее – она должна была совсем немного измениться после смерти.
Жоанн залился слезами.
Ради него бедная девушка сделала такое героическое усилие, притащив за собой уже вцепившуюся в нее смерть к художнику. Тому было понятно отчаяние Жоанна, он сам проникся состраданием к несчастной Луизе, ведь и он любил в своей жизни. Художник проводил молодого человека на ее могилу.
Жоанн опустился на колени и, казалось, хотел разрыть ногтями землю. Постепенно оседая, он упал ничком, прижавшись лицом к земле, будто желая пронзить ее глубину поцелуем.
Когда мадам Жозеф и художник подняли его, он был без сознания. Ничто не могло вывести несчастного из состояния унылого оцепенения.
– Вы снова заболеете, – сказала добрая женщина. На все уговоры, на все утешения он отвечал:
– Я хочу умереть.
Большое горе всегда приводит к одиночеству. Но немного раньше или немного позже все возвращаются на свою жизненную стезю. Вы остаетесь одни с памятью о тех, кого вы оплакиваете.
Мадам Жозеф очень привязалась к Жоанну. Она жалела его, но не могла забросить свое хозяйство, чтобы оставаться подле больного, который не хотел выздоравливать и не принимал утешения.
Она написала своему мужу о смерти Луизы и предупредила, что останется на несколько дней подле Жоанна. Но ее отсутствие не могло длиться бесконечно. Однажды утром она объявила Жоанну, что вынуждена покинуть его и возвратиться на прииски. Он не сделал ни одного движения, не сказал ни слова, его бесчувственность могла показаться неблагодарностью.
– Жоанн, – обратилась к нему мадам Жозеф, обняв на прощание. – Вам не надо оставаться в Австралии, вы должны вернуться в Европу. У вас есть более ста тысяч франков – это богатство. Надейтесь на время, будьте мужественны – вы еще можете стать счастливым.
– Нет, – отвечал он, – здесь умерла она, и я хочу тоже умереть здесь.
Предоставленный сам себе, он выходил из комнаты только на кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Ваша Луиза хитрее вас, – сказала мадам Жозеф. – Она поняла, что лучший способ заставить вас приехать – это перестать вам слать нежные записки.
– Если бы я думал так, то не уехал бы, – возразил Жоанн. И он схватился за чемодан с радостью школьника, едущего на каникулы.
– Все это очень хорошо, – сказала мадам Жозеф, – но сейчас отвратительная погода, и мы застрянем в дороге.
– Мне все равно. Я готов даже продвигаться вперед с дерева на дерево, как обезьяна.
– Ну нет, мой мальчик, я не могу следовать за вами таким способом. Я предпочитаю ехать на телеге.
Мадам Жозеф захватила для свадьбы свои лучшие наряды. Особенно она дорожила платьем из зеленого шелка, которое надела всего один раз за три года, прожитых в колонии. Они отправились в путь с ломовым извозчиком, который возвращался в город. Однако почти все время им приходилось брести пешком и Жоанну еще повезло, что не всегда приходилось подталкивать застревавшую в грязи телегу сзади. Он мог бы опередить телегу, если бы не нуждался в компании. Поэтому он должен был набраться терпения. Через три дня, которые Жоанну показались тремя веками, они добрались до Мельбурна.
10
Глаза сердца, голос души
Жоанн сердечно взял за руку мадам Жозеф со словами:
– Мы поедем позже, не правда ли? Пойдемте сначала к ней. О, Боже мой, как же я глуп от природы. Я совсем близко к счастью, но чувствую себя грустным, сердце у меня сжимается. День так мрачен, что я опасаюсь, не скверное ли это предзнаменование для меня.
Его голос дрогнул, и в глазах блеснули слезы. Мадам Жозеф тоже было не до веселья. Она устала и проголодалась.
– Как нетерпелива юность! – воскликнула она. – По правде говоря, и я была такой. Уверена, что со своей стороны она не сомкнула глаз все эти восемь дней.
– Вы думаете? – оживился Жоанн, выдавливая улыбку, которая скоро погасла. – Если она так меня любит, что могло помешать ей написать?
– Успокойтесь, – отозвалась мадам Жозеф, останавливаясь передохнуть, – вероятно, до приисков уже дошли два или три письма. Чем эта бедная девочка может ускорить работу почты? Вы уже начинаете делать ей упреки? Стоит женщине оставить вас на несколько часов и вы уже думаете, что ее мысли изменились, как меняет направление флюгер на ветру! Конечно, встречаются женщины, чья сущность – медь. Обе блестят почти одинаково, только медь скоро чернеет, золото же не чернеет никогда. Луиза как раз из породы тех, чьи сердца – золото. Она вас любит, говорю вам, ее сердце не изменилось.
Жоанн горячо обнял мадам Жозеф и, чтобы ей стало полегче, пошел немного медленнее.
– Я спешу так же, как и вы, – сказала добрая женщина, отдуваясь, – и я шла бы еще быстрее, если бы могла.
Приближаясь к дому, где жила Луиза, он совсем замедлил шаги.
– Что с вами? – спросила мадам Жозеф.
– Со мной? – Жоанн провел рукой по лбу. – Не знаю. Но я не осмелюсь войти первым.
Жоанн и его спутница свернули на нужную им улицу и увидели перед домом мисс Никсон телегу, нагруженную мебелью. Жоанн остановился, ничего не понимая в происходящем, когда прачка, у которой работала Луиза, вышла к извозчику.
– Вы переезжаете? – спросила мадам Жозеф, даже не поздоровавшись с ней. Она боялась ей не удастся немного передохнуть.
– Как! Мадам Жозеф! – воскликнула мисс Никсон. – Что вы здесь делаете? Вы вернулись в город? У вашего мужа хорошо идут дела? Вы же должны были взять на обслуживание мою клиентуру на приисках – получили бы много денег.
– Вы переезжаете? – повторила мадам Жозеф, между тем, как Жоанн пристально смотрел на дом, словно мог что-то увидеть сквозь стены.
– Да, – ответила прачка с огорченным видом. – Одна из моих работниц умерла. Я боюсь оставаться в доме, где был мертвец.
При этом ответе дыхание Жоанна пресеклось, Он не осмелился ни о чем спросить, тогда как прачка добавила:
– О! Но вы же ее хорошо знаете, ведь вы вместе с ней шли до приисков. Бедная Луиза! Мне так ее жаль! Она умерла совсем молодой.
Жоанн почувствовал, что у него подкашиваются ноги, он больше не видел и не слышал ничего. Кровь прихлынула к его груди, он задыхался. Мадам Жозеф посмотрела на него, подошла ближе и взяла за руку.
– Мое дитя! – повторила она. – Мое бедное дитя! Затем она повернулась и бросилась в дом, крича:
– Вы сошли с ума! Этого не может быть!
– Уверяю вас, что это правда, – сказала прачка, следуя за ней. – Видите, дом пуст. Луизу похоронили позавчера.
Жоанн в отчаянии стукнулся лбом в стену, словно желая пробить ее.
– Как она умерла? – спросила тихо мадам Жозеф, выходя из дома.
– Она проболела только десять дней, – ответила мисс Никсон. – Восемь дней она совсем не жаловалась, у нее была лихорадка и боли в голове. Когда позвали врача, было уже поздно. Эта болезнь погубила в этой стране много детей и молодых людей.
– Бедная девочка! – вздохнула мадам Жозеф, заплакав. – Если бы я находилась возле нее. И она вам ничего не говорила о своем будущем? Ничего не сказала о женихе?
– Нет, – удивилась мисс Никсон. – Вы же знаете, она никогда не говорила о своих делах. Она мне только вручила письмо за час до своей смерти, которое я уже переслала бы на прииски, если бы не хлопоты с переездом.
– Дайте его, – сказала мадам Жозеф с нетерпением. – Оно для него. Молодой человек уже сходит с ума.
Мисс Никсон порылась в вещах и нашла коробку, в которой находилось письмо Луизы. Мадам Жозеф схватила его и устремилась к Жоанну. Взяв его за руку, она привлекла его к себе.
– Смотрите! Вот ее последний привет. Мужайтесь, Жоанн, отвага больше нужна для того, чтобы жить, а не для того, чтобы умереть.
Жоанн хотел распечатать письмо, но он ничего не видел, глаза его застилали слезы. Мадам Жозеф пошла в гостиницу и сняла комнату. Едва они разместились там, как она села возле него:
– Поплачем, мой бедный друг, поплачем вместе. Слезы успокаивают душу. Этого хотел Бог, он может разрушить то, что создал. Все мы ему подвластны.
– О! Пусть Он забудет также и меня, – прошептал Жоанн. – Я не могу жить без нее. Господи! Господи! Поимей жалость ко мне. Я хочу умереть.
Мадам Жозеф даже не пыталась остановить первый взрыв отчаяния Жоанна. Она предоставила ему лить слезы, убежденная, что выплакавшись, он успокоится. Но скоро ужасающее спокойствие сменило это безумное отчаяние. Жоанн погрузился в состояние какого-то оцепенения. Мадам Жозеф воспользовалась моментом, когда он, казалось, пришел в себя, чтобы протянуть ему письмо Луизы.
Молодой человек попытался прочесть его, но тут же закрыл лицо руками.
– Нет, я никогда не смогу. Читайте. Мадам Жозеф взяла письмо и начала чтение, часто прерывая его слезами и рыданиями.
«Милый Жоанн! Я вам написала вчера и сегодня начала новое письмо, которое намерена послать вам, когда мне станет лучше, так как не хочу беспокоить вас ни жалобами, ни рассказами о страданиях, которые вас могут огорчить или убедить в том, что у меня меньше мужества, чем у вас, и что я вас обманываю, чтобы заставить вас приехать. Мое сердце слишком любит вас, ибо не может не понимать все величие вашего. Этой ночью в два часа я проснулась от болей в боку. Я подумала сначала, что меня ударили кинжалом и закричала. Женщины, спавшие в одной комнате со мною, подскочили испуганные. Конечно, никакого кинжала не было. Никто ко мне не прикасался. И все же я не заснула. Казалось, железный обруч сжал мою голову и не отпускал ее, а мало-помалу стискивал все больше. Что можно было предпринять против неизвестной болезни? Призвать все свое мужество и смириться, что я и сделала, думая о вас. Когда настал день, я немного успокоилась. Наверное, у меня была очень сильная лихорадка. Моей голове стало лучше. Да будет славен Бог! Я надеюсь послать вам письмо завтра. Сегодня десятое июня, значит, вы приедете через 10 дней. О, мой милый Жоанн, если я еще буду больна, ваше присутствие меня излечит».
«11 июня. Не могу отправить свое письмо, я провела ужасную ночь. Восемь часов я мучилась и кричала, а когда забылась тяжелым сном, стала жертвой кошмаров. Я думала о каких-то странных вещах, о которых мне никогда не говорили, и мне страшно. Если бы вы, по крайней мере, появлялись в моих снах, это меня утешило бы. Сегодня утром меня спрашивали, не послать ли за доктором, но я отказалась и работала с большой выдержкой. Разве вы не будете здесь через девять дней? Мне всегда холодно. Я жмусь к огню, пью по нескольку чашек горячего чая, ноне перестаю дрожать. Все работают и мало обращают на меня внимания, но я совсем не избалована и не жалуюсь, так как скоро буду вознаграждена за все, У меня не осталось сил для работы, я сижу у камина, слушаю потрескиванье дров, смотрю на пламя и думаю о вас.
12 июня. Я провела эту ночь также, как и другие. Очень странно. Мне кажется, что я находилась в какой-то длинной и глубокой дыре, куда не достигал свет. Земля сырая и мне холодно. Этим утром я получила письмо от вас, я спрятала его на груди, у сердца, оно меня согревает. Мне лучше, но я испытываю общую слабость. У меня немеют конечности, и я весь день провела в постели. Что я делала? Перечитывала ваше письмо, пока глаза не устали, а потом думала о вас. О! Если бы моя бедная мама могла очутиться здесь через восемь дней! Как она была бы счастлива назвать вас своим сыном! Мы возвратимся в Европу, не правда ли? Когда я повидаюсь с матерью и сестрой, мы поедем к вам на родину в Остенде и будем жить на берегу моря. Вы можете иногда плавать, только не слишком далеко, а то я буду умирать от беспокойства. Я ловкая, могу делать все, любую работу. О, если бы я осмелилась, я отослала бы вам мое письмо и написала бы: «Приезжайте скорее!» Но ждать вас уже совсем немного, я каждый день отсчитываю по календарю. Надо мною все посмеиваются. И, кроме того, я могу вас напугать. До завтра, больше писать не могу.
13 июня, утро – Такая же ужасная ночь, такая же лихорадка, те же боли. Я мешаю спать моим товаркам. Хозяйка хочет переставить их кровати в другую комнату, чтобы я осталась одна. Приходил доктор, он прописал мне две гадкие микстуры и питье из воды и водки. Все это поставили возле меня, а потом работницы принялись за стирку. У меня нет сил встать, и я вынуждена пить эту смесь, которая ударяет мне в голову, не утоляя жажды.
Жоанн, Жоанн! Я боюсь. Что, если я умру? Почему вы вдали от меня? Почему не приезжаете? Неужели вы не чувствуете никакого волнения из-за болезни, которая меня мучает? Когда вы болели, я ощущала ваши муки. О, как это будет ужасно! После жизни, полной лишений, предвидеть счастье и умереть. И что могу я вам оставить для того, чтобы память обо мне не умерла вместе со мной? О, вы меня забудете! Подождите, моя голова кружится, я становлюсь почти безумной. Я хочу выйти из дома, попросить нарисовать для вас мой портрет.
Семь часов вечера. Я была слишком возбуждена лихорадкой, чтобы отказаться от исполнения своего замысла, даже если бы мне грозила по дороге смерть. Я направилась к человеку, который рисует портреты на Коллин-стрит. Поднялась к нему буквально ползком.
Думаю, что я его напугала. Он усадил меня в кресло, и я осталась недвижимой, как изваяние. Он три раза начинал заново и отдал мой портрет, который ему показался лучшим. Затем он проводил меня до дома. Это очень хороший человек, мы вместе поблагодарим его, когда мне станет лучше. После такого напряжения сил я пять часов лежала без движения. Придя в себя, я посмотрела на портрет, предназначенный вам. Он меня испугал, и я его уничтожила. Я там совсем не такая, какой вы меня знаете. Вы полюбили меня, когда я была совсем другой и я боюсь вам не понравиться. Выходит, я совершила неосторожность. Я чувствую себя еще хуже. О, как долго тянется время!..»
Мадам Жозеф остановилась, чтобы вытереть глаза. Она взглянула на Жоанна. Он не двигался, его дыхание было едва заметным. Казалось, он не принадлежал больше к миру живых. Он все еще прислушивался. Мадам Жозеф продолжала.
«14, утро». Я едва могу писать, глаза мои затуманиваются, я ничего не слышу и ощущаю только свое сердце. Вы приедете слишком поздно, я поняла, что мне надо готовиться к смерти. Доктор ничего не говорит, все меня сторонятся, чтобы не присутствовать при последних грустных моментах перехода живого существа из этого мира в небытие. Прощайте, страдания, я буду умирать среди этих стен, которые заглушают мои мольбы и плач – ведь мой голос так слаб. Господи, может быть, ты призываешь меня, чтобы дать мне еще большее счастье? Не считай меня недостаточно смиренной, прости меня за то, что я разделяю мою последнюю мысль между Тобой и Жоанном – ведь Ты сам вложил в мое сердце эту любовь. Я прошу у тебя с мольбой о жизни, я так молода, я не готова умирать, мне страшно… Господи, Господи! Пощади меня!
Десять часов вечера. Я спала. Я стала более спокойной, но у меня упадок сил, мое дыхание стало частым, мне требуется сверхчеловеческое усилие, чтобы взяться за перо. Я многое хочу вам сказать, но я чувствую, что мне не хватит времени. Бедный Жоанн! Мои глаза просто исходят слезами – столько я плачу о вас, остающемся одиноким. Живите, я так хочу. А если вы будете недостаточно покорны судьбе, Бог вас накажет и удалит нас друг от друга в вечности. Когда я была совсем маленькой, я видела, как умирала старая дам?
– католичка. Священник молился с ней в ее последний час. Эта религия прекрасна. Во всех уголках мира вы найдете друга, который поможет вам совершить страшный переход в вечное пристанище душ, который посмотрит, как отлетела ваша душа и помолится о ней.
О, мне недостает храбрости, Жоанн! Свадебное платье станет моим саваном. Смените ваши слова любви на молитвы, ваши улыбки – на слезы, покиньте эту страну, но не забывайте меня. Пойдите к человеку, который делал мои портреты – у него должны были остаться другие. Увы, они очень похожи. Это я, я превратилась лишь в тень самой себя. Если они сохранились оба, отдайте один портрет моей матери. О, Боже мой! Пальцы сводит судорогой, я пишу, не видя. Жоанн, никогда не убивайте птиц, кружащихся над вами – если бы я смогла вложить свою душу в тело одной из них, я бы всегда летела в вашу сторону. Ледяная рука сжала мое сердце, какая-то пелена окутывает меня… Вам посвящается моя последняя мысль, последняя жалоба, первый поцелуй любви!»
– После этой фразы больше ничего не написано, – простонала мадам Жозеф, выпуская письмо из рук.
Жоанн поднял его, пробежал опустошенным взглядом и поцеловал. Затем, положив руку на сердце, он вздохнул, как человек, испытывающий острую боль.
Мадам Жозеф хотела дать ему выплакаться, но все обернулось по-другому – немое отчаяние Жоанна испугало ее. Понимая всем своим добрым сердцем, что слова утешения будут бесполезны, она решила отвлечь его от горя.
– Не хотите ли пойти за ее портретом и узнать, где она похоронена? – сказала она.
Молодой человек позволил руководить собою, как ребенок.
У художника в самом деле сохранились оба первых наброска, которые он делал с Луизы. Сходство было большое, но пугающее – она должна была совсем немного измениться после смерти.
Жоанн залился слезами.
Ради него бедная девушка сделала такое героическое усилие, притащив за собой уже вцепившуюся в нее смерть к художнику. Тому было понятно отчаяние Жоанна, он сам проникся состраданием к несчастной Луизе, ведь и он любил в своей жизни. Художник проводил молодого человека на ее могилу.
Жоанн опустился на колени и, казалось, хотел разрыть ногтями землю. Постепенно оседая, он упал ничком, прижавшись лицом к земле, будто желая пронзить ее глубину поцелуем.
Когда мадам Жозеф и художник подняли его, он был без сознания. Ничто не могло вывести несчастного из состояния унылого оцепенения.
– Вы снова заболеете, – сказала добрая женщина. На все уговоры, на все утешения он отвечал:
– Я хочу умереть.
Большое горе всегда приводит к одиночеству. Но немного раньше или немного позже все возвращаются на свою жизненную стезю. Вы остаетесь одни с памятью о тех, кого вы оплакиваете.
Мадам Жозеф очень привязалась к Жоанну. Она жалела его, но не могла забросить свое хозяйство, чтобы оставаться подле больного, который не хотел выздоравливать и не принимал утешения.
Она написала своему мужу о смерти Луизы и предупредила, что останется на несколько дней подле Жоанна. Но ее отсутствие не могло длиться бесконечно. Однажды утром она объявила Жоанну, что вынуждена покинуть его и возвратиться на прииски. Он не сделал ни одного движения, не сказал ни слова, его бесчувственность могла показаться неблагодарностью.
– Жоанн, – обратилась к нему мадам Жозеф, обняв на прощание. – Вам не надо оставаться в Австралии, вы должны вернуться в Европу. У вас есть более ста тысяч франков – это богатство. Надейтесь на время, будьте мужественны – вы еще можете стать счастливым.
– Нет, – отвечал он, – здесь умерла она, и я хочу тоже умереть здесь.
Предоставленный сам себе, он выходил из комнаты только на кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23