Получалось в самом деле так: сначала торговал, потом доставлял нужные сведения, а в конце концов взялся за сочинительство… Но было не так!
Вообще поправки, которые новейшие исследователи вносят в старые представления о Дефо, заставляют отказываться от романтических эпизодов, украшавших его прежние биографии. Как скрывался он от долгов в старой таможне времен Генриха VIII, как познакомился с прототипом Робинзона Крузо, как рукопись его книги не принял поначалу ни один издатель – нет, таможня тут ни при чем, и встречи скорее всего никакой не было, а рукопись пошла прямо в типографский станок, и даже еще не один.
Но ведь отказ от легенд не только не облегчает, еще и усложняет задачу биографа. Благодаря кропотливому труду изыскателей мы, например, теперь знаем, что Толстой на Малаховом кургане не дежурил и Красносельских скачек не видел, но от этого не потускнели ни «Севастопольские рассказы», ни соответствующие страницы «Анны Карениной», только труднее обнаружить источник, озаряющий эти произведения светом правды.
Так и Дефо: все, что он делал, занимало его всю жизнь. Постоянно торговал, до конца дней связан был с политическими сферами и писал так же, не покладая рук. Единство его личности при всей видимой многоликости и есть наиболее существенная проблема. К тому же и Дефо понимал ее важность. Мы уже знаем, какую мысль вложил он в поэму, посвященную памяти своего учителя: «Вот был человек!» Поэма так и называется – «Характер покойного доктора Энсли». И каждый из романов Дефо есть, в сущности, рассказ о некоем характере, который раскрывается вроде бы безо всякого вмешательства автора, а так, сам собой. За ним и не уследишь!
Автор вместе с читателями испытывает чувство удивления перед необычайной подвижностью натуры человеческой, хотя он сам заключил «механизм» этого характера под переплет.
«Я любопытствовал обо всем на свете» – эту исключительную любознательность, какой наделил Дефо своего «полковника Джека» с детства, именно с детства, биографы, принимая во внимание отрывочные и все же непротиворечивые данные, считают вполне авторской.
О том, каким воображал себя он «историком», свидетельствует его «Историческое собрание», относящееся к 1682 году. Известно нам только заглавие этого труда, потому что сама книга не сохранилась, как не сохранились и три других его самых первых, еще более ранних издания. Но хорошо, что дошли до нас хотя бы заглавия, к тому же благодаря своей пространности они, как современные издательские аннотации, в сжатом виде выражают суть книг.
Правда, крупнейший библиограф Дефо дал себе труд просмотреть все пятьсот его произведений не только по заглавиям и пришел к неутешительным выводам, сколь объективным, столь же и обидным для остальных специалистов по Дефо. Выяснилось, что большинство знатоков судит о множестве сочинений Дефо только по титульным листам, по заглавиям, и очень часто это приводит к фантастическим результатам. Конечно, пятьсот сочинений и для знатока многовато, тем более что некоторые из них уникальны, уцелели в единственном экземпляре, и даже библиотека Британского музея имеет далеко не все произведения Дефо. Например, наиболее полный комплект газеты «Обозрение» находится за океаном, в Америке, так что прочесть всего Дефо можно, лишь совершив путешествие, достойное Робинзона Крузо.
Вообще необходимо всегда соблюдать осторожность, если имеем мы дело с Дефо, великим мастером литературных мистификаций. Заглавие вполне серьезное, у него в самом тексте иронически выворачивается наизнанку, стало быть, и означает совсем не то, что кажется на первый взгляд. Его газета «Обозрение», если судить только по заглавию, посвящена «делам во Франции», а в действительности «Францию» следует понимать как Англию.
«Историческое собрание или свод высказываний различных авторов» – так назывался труд Дефо, и хотя какие высказывания и каких авторов, мы не знаем, но по заглавию видно, что действовал Дефо в духе времени, когда подобные сборники стали распространенными. Благодаря таким фолиантам, составленным тружениками-антикварами, дошли до нас сведения о Шекспире. Их работа сыграла свою важную роль в переходную эпоху, когда происходила решительная переоценка всех ценностей, и если Шекспир для одних был дороже Библии, то, по мнению других, подлежал анафеме и огню. Хотя бы сохранить «связь времен» – цель таких сборников. Не будем фантазировать, какие звенья преемственной цепи хотел укрепить Дефо. Нам важно убедиться, как рано, собственно с самого начала литературного пути, обратился он к «документальности», которая как принцип и приведет его к «истории» моряка, вроде бы «написанной им самим». И другие идеи, приемы, интересы Дефо определяются изначально, исподволь.
Есть в Британском музее и такая реликвия: юношеская записная книжка Дефо со стихами, его собственными, и проповедями, которые слушал он в академии и записывал слово в слово (как видно, помогла ему стенография). Выходит, самыми первыми его опытами были вирши, именно вирши, так называемые «Размышления» (1681), довольно прямолинейные и корявые, какими, впрочем, будут все его стихи.
Впоследствии он писал немало стихов: по количеству больше Мильтона! Хотелось Дефо утвердить себя именно в звании поэта. Толкало его к этому не только литературное честолюбие. Из всей пишущей братии в те времена одни поэты могли рассчитывать на положение особенное, в чем он имел случай убедиться хотя бы на примере Мильтона. И вот после каждого своего заметного успеха, привлекающего к нему внимание, Дефо пытался напомнить публике, что он поэт: переиздает свои старые стихи или же пишет какие-нибудь новые. Как правило, тщетно! Публика ждет, чтобы написал он нечто другое.
Правда, крупнейшим его триумфом была поэма, но дело явно не в стихах, а в злободневной остроте этого рифмованного памфлета. В поэтическом справочнике, который был издан в 1723 году, в разгар популярности «Робинзона Крузо», о «господине Даниеле Де Фо» сказано так:
«Этот автор прежде был галантерейщиком, но со временем сделался он одним из самых предприимчивых памфлетистов, которых только знал наш век. Определенные обстоятельства жизни и склонности привели его к поэзии, в результате чего выдал он в свет два поэтических произведения, многим понравившиеся, а именно:
1. „Чистопородный англичанин“ – злая сатира, разошедшаяся во множестве экземпляров. Однако слог в ней большей частью качества весьма низкого.
2. „Божественное право“ – поэма значительной длины».
Если принять во внимание, что составитель справочника, по его собственным словам, получал сведения от самих авторов, а Дефо при случае на похвалы самому себе не скупился, то сказано немного, прямо надо признать, немного. А уж критика идет, надо думать, от редактора.
И памфлеты писал он с самого начала, причем они сразу поставили его в позицию, которая оставалась за ним всю жизнь.
«Тогда я впервые разошелся с общим мнением, – рассказывал Дефо, вспоминая один из своих трех не дошедших до нас, ранних публицистических опытов. – Хотя я был годами молод и еще моложе как автор, но я восстал против и написал вопреки, на что, честно надо сказать, отклик последовал неважный».
Памфлет этот появился в 1683 году, назывался он «Против турок», и хотя прочесть мы его не можем, но суть его понятна – «против», что, разумеется, еще далеко не означает, будто Дефо в самом деле писал против турок. Против или за кого он – это даже когда перед нами весь текст, не сразу становится понятно, а там ведь ситуация была сложная: турецкий султан, враждуя с католиками, поддерживал протестантов, в частности, венгерских, – поэтому позицию Дефо по данному вопросу стремятся восстановить венгерские историки, чтобы разобраться, какой стороны действительно придерживался Дефо…
Одним словом, в двадцать один – двадцать три года, в обычные для литературного дебюта сроки, заявил Дефо о себе, но как? Мечтал он добиться поэтической славы, а вместо этого заслужил репутацию задиристого журналиста.
Самое важное, что дают нам первые опыты Дефо, и те, которые мы знаем только по названию, и те, которые можем прочесть, – это строки и страницы, попавшие в «Приключения Робинзона». Да, за четверть века до появления знаменитой книги она уже намечается у Дефо. Конечно, путь еще долог, и документальность преобразится под его пером, прежде чем станет производить впечатление «подлинных записок», но все же с первых творческих шагов развивает он заветный замысел… Нам это очень пригодится, когда подойдем мы к «Приключениям Робинзона» вплотную и постараемся понять, как за два месяца могла появиться книга, сохранившаяся на века.
«Робинзон» появился из-под пера Дефо быстро, роман, живущий вот уже третье столетие, написан был наскоро, но замысел вызревал три десятка лет, и образцовая литературная мускулатура была наработана в непрерывной, многолетней и ожесточенной печатной борьбе. Что стоило ему, автору четырехсот одиннадцати названий, настрочить за два месяца книгу в триста страниц! Нужна только небольшая пауза, и вот перо, бумага, минута – и… Минута, подготовленная всей жизнью.
Многому научила Дефо работа в газете. В 1690 году эту газету стал издавать его друг, Джон Дантон, зять доктора Энсли, того самого, чей доблестный характер увековечил Дефо в своей первой поэме.
У доктора Энсли, викария церкви святого Джайлса, из прихода изгнанного законом 1662 года, подрастали три дочери. И было решено, что трое друзей – Весли, Дантон и Дефо – породнятся со своим вдохновителем. Весли и Дантон договор выполнили, Дефо по каким-то причинам уклонился. Но дружба, хотя не без трений и колкостей, между ними сохранилась. Причем на всю жизнь: с Дантоном связано у Дефо не только первое, но и одно из последних его печатных начинаний.
Если описывать Дантона, называя основные его свойства и не называя его имени, то возникнет впечатление: так это Дефо! Да, пра-Дефо, старший современник и друг, сильно на Дефо повлиявший. Только вот учился Дантон не в Ньюингтоне, происходил он из старинной университетски-священнической семьи. По роду деятельности был издатель и литератор и в отличие от Дефо, делившего свое время и энергию между литературой и разнообразным предпринимательством, занимался исключительно книжным делом, которое было для него и призванием, и, в свою очередь, предприятием. Сам писал, сам и печатал, понятно, не только сочинения собственные. Дантон говорил, что им было издано восемьсот книг. Погрузив все свои книги на корабль, отправился в Америку. «Я, – говорил Дантон, – не находил себе покоя, если какая-либо идея, овладевшая мной, тут же не получала воплощения». Проекты, а также литературные мистификации – это его стихия.
Вернувшись в Англию, Дантон однажды на прогулке с другом хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Вопросы и ответы!» Кажется, что же тут такого: в каждой газете и в каждом журнале мы это теперь найдем. Но идея «Спрашивай – отвечаем» Джону Дантону первому пришла в голову.
Так основал он газету, которая называлась «Афинский Меркурий». Почему? За разъяснениями Дантон по обыкновению того времени отсылал к Библии, где в Книге Деяний говорится, что афиняне любили послушать все новое, интересное… «Казуистическая газета» – таков был подзаголовок этого издания, в котором, по словам самого Дантона, принимали участие «ведущие умы века».
Успех был велик. Количество писем все росло. А кроме того, друзья-казуисты и сами сочиняли письма, на которые сами же и отвечали, в том числе – Дефо.
В газете освещались следующие отрасли знания:
Политика
Тактика
Экономика
Криптика
Апокалиптика
Скептика
Пневматика
Поэтика
Математика
Софистика
Прагматика
Догматика
«Ведущие умы века» забавляли сами себя, а читателям газеты обещали (по названию сразу видно) все самое лучшее: свежие новости, гарантией чему служило имя Меркурия, курьера богов; пищу для ума, ведь Афины – колыбель мудрости; и все в форме «казуистической», иначе говоря, изысканно-интеллектуальной. Если учесть, что предназначалась газета для публики, как мы бы теперь сказали, самой массовой, что газету читали люди любознательные и простодушные одновременно, то в основном это был полнейший обман, но по-своему честный.
«Как мужья должны обращаться с женами?», «Можно ли королеву называть „мадам“?», «Восстанут ли чернокожие из мертвых в день страшного суда?» – вот вопросы, способные серьезно занять читателей «Афинского Меркурия». Отвечал Дефо остроумно и увлекательно, гораздо лучше того, чем подобные «проблемы» заслуживали.
Тут и начал он с читателями игру, легкую и содержательную, простую и серьезную, которая в конце концов классически воплотится в «Приключениях» моряка, будто бы описанных «им самим».
Как не бывал Дефо сам в Южной Америке или на Северном полюсе, так и на том свете до срока, всем положенного, ему уж наверное побывать не удалось, но обсуждал он муки ада или райские блаженства со своими читателями, как он выражался, «по-домашнему», с заправским видом знатока, на правах бывалого человека. В каждый предмет вникал, всякое дело рассматривал детально, хотя, разумеется, и «детали» и «пристальность» – все было мнимым, умело придуманным. Всерьез интересовался он только одним, тем, чего читатель как раз не замечал, что составляло закулисный секрет игры: как сделать неотразимо привлекательной приманку, на которую публика пойдет, поймается и даже крючка не почувствует?
В той же газете Дефо работал бок о бок со своими будущими основными соперниками-разоблачителями. Все вместе они пользовались одними и теми же приемами «убедительного вранья». А впоследствии, когда литературная борьба развела их, эти двое пытались уничтожить Дефо, доказав, что все он выдумывает. Попытка не удалась, она оказалась покушением с негодными средствами, только негодными по-разному. И разоблачители были людьми разных возможностей.
Один из них – некто Чарльз Гилдон, литератор, в свое время довольно известный, а из памяти последующих поколений он исчез, потерпев принципиальное поражение в борьбе с Дефо. Он стремился обнаружить у него «ложь» так, как можно «разоблачать» пирог, который мы все равно съедим, даже зная, что тесто замешено было не по правилам. Съедим, конечно, если пирог съедобен. Ведь нам важен вкус, а не рецепт приготовления.
Другой разоблачитель, напротив, в рекомендациях не нуждается. Его мы уже называли, да он и так всем известен не хуже самого Дефо. Это Свифт. В «Меркурии» начал он сотрудничать позднее Дефо и тоже кое-чему там научился. Собственно, основному, чем пользовался сам всю жизнь, этому умению «пудрить мозги» читателю, отвлекая его внимание идущими и не идущими к делу подробностями.
Фактически и Свифт потерпел поражение от Дефо, но только с другим результатом, парадоксально-триумфальным. Разоблачить Робинзона не сумел, а сумел всего лишь создать Гулливера, столь же правдоподобно-убедительного.
Стало быть, вымышленная «правдоподобность» была неуязвима в чем-то, если не сокрушил ее ни прямолинейный натиск, ни изощренное разоблачение изнутри.
Существовал «Афинский Меркурий» недолго, и недолго Дефо в нем сотрудничал. В ту пору, в тридцать лет, он еще только выбирал себе путь. Им владели честолюбивые намерения выдвинуться в ряды влиятельных политических деятелей. Его видели рядом с самим королем, когда конь о конь сопровождал он Вильяма III на пути в Ирландию.
Там, в битве на берегах реки Бойне (летом 1690 года), решился вопрос в пользу протестантского правительства, которое всеми силами поддерживал Дефо.
Короля своего, короля-протестанта, Дефо поддерживал словом и делом. Приход Вильяма к власти он приветствовал «Размышлениями о совершившейся великой революции». Он старался всюду, где возможно, держаться рядом с королем. Впрочем, на пути к Бойне он покинул его на половине дороги и в сражении уже не принимал непосредственного участия.
От ратных дел Дефо отвлекли заботы хозяйственные и торговые, его банкротство, хотя деловая катастрофа и не раздавила Дефо. «У него были друзья, несомненно, у него были очень влиятельные друзья», – говорят наиболее осведомленные современные биографы. И это, видимо, так: ведь потом, когда таких друзей у него не было, то в какую нору приходилось ему уползать! А тут, не имея, правда, возможности снять с него бремя долгов (сам король был в долгах из-за внутренней войны), ему предлагают представительство за границей, от которого он сам отказался, делают в 1695–1696 годах сборщиком налогов и, наконец, организатором лотереи.
«Провидение, – вспоминал Дефо, приписывая по обыкновению своего времени высшим силам управление тем, что совершалось на грешной земле, – побудило меня отказаться от наивыгоднейших предложений того сорта, которые бы требовали моего отъезда за границу, и вместо этого связало с лучшими людьми страны в разыскании I путей и средств для правительства по добыче средств в случае новой войны, если таковая возникнет, Спустя некоторое время после этого без малейшего усилия с моей стороны я, находясь вдали от Лондона, получил назначение счетчика по сбору оконного налога, в каковой должности и находился вплоть до упразднения оной».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Вообще поправки, которые новейшие исследователи вносят в старые представления о Дефо, заставляют отказываться от романтических эпизодов, украшавших его прежние биографии. Как скрывался он от долгов в старой таможне времен Генриха VIII, как познакомился с прототипом Робинзона Крузо, как рукопись его книги не принял поначалу ни один издатель – нет, таможня тут ни при чем, и встречи скорее всего никакой не было, а рукопись пошла прямо в типографский станок, и даже еще не один.
Но ведь отказ от легенд не только не облегчает, еще и усложняет задачу биографа. Благодаря кропотливому труду изыскателей мы, например, теперь знаем, что Толстой на Малаховом кургане не дежурил и Красносельских скачек не видел, но от этого не потускнели ни «Севастопольские рассказы», ни соответствующие страницы «Анны Карениной», только труднее обнаружить источник, озаряющий эти произведения светом правды.
Так и Дефо: все, что он делал, занимало его всю жизнь. Постоянно торговал, до конца дней связан был с политическими сферами и писал так же, не покладая рук. Единство его личности при всей видимой многоликости и есть наиболее существенная проблема. К тому же и Дефо понимал ее важность. Мы уже знаем, какую мысль вложил он в поэму, посвященную памяти своего учителя: «Вот был человек!» Поэма так и называется – «Характер покойного доктора Энсли». И каждый из романов Дефо есть, в сущности, рассказ о некоем характере, который раскрывается вроде бы безо всякого вмешательства автора, а так, сам собой. За ним и не уследишь!
Автор вместе с читателями испытывает чувство удивления перед необычайной подвижностью натуры человеческой, хотя он сам заключил «механизм» этого характера под переплет.
«Я любопытствовал обо всем на свете» – эту исключительную любознательность, какой наделил Дефо своего «полковника Джека» с детства, именно с детства, биографы, принимая во внимание отрывочные и все же непротиворечивые данные, считают вполне авторской.
О том, каким воображал себя он «историком», свидетельствует его «Историческое собрание», относящееся к 1682 году. Известно нам только заглавие этого труда, потому что сама книга не сохранилась, как не сохранились и три других его самых первых, еще более ранних издания. Но хорошо, что дошли до нас хотя бы заглавия, к тому же благодаря своей пространности они, как современные издательские аннотации, в сжатом виде выражают суть книг.
Правда, крупнейший библиограф Дефо дал себе труд просмотреть все пятьсот его произведений не только по заглавиям и пришел к неутешительным выводам, сколь объективным, столь же и обидным для остальных специалистов по Дефо. Выяснилось, что большинство знатоков судит о множестве сочинений Дефо только по титульным листам, по заглавиям, и очень часто это приводит к фантастическим результатам. Конечно, пятьсот сочинений и для знатока многовато, тем более что некоторые из них уникальны, уцелели в единственном экземпляре, и даже библиотека Британского музея имеет далеко не все произведения Дефо. Например, наиболее полный комплект газеты «Обозрение» находится за океаном, в Америке, так что прочесть всего Дефо можно, лишь совершив путешествие, достойное Робинзона Крузо.
Вообще необходимо всегда соблюдать осторожность, если имеем мы дело с Дефо, великим мастером литературных мистификаций. Заглавие вполне серьезное, у него в самом тексте иронически выворачивается наизнанку, стало быть, и означает совсем не то, что кажется на первый взгляд. Его газета «Обозрение», если судить только по заглавию, посвящена «делам во Франции», а в действительности «Францию» следует понимать как Англию.
«Историческое собрание или свод высказываний различных авторов» – так назывался труд Дефо, и хотя какие высказывания и каких авторов, мы не знаем, но по заглавию видно, что действовал Дефо в духе времени, когда подобные сборники стали распространенными. Благодаря таким фолиантам, составленным тружениками-антикварами, дошли до нас сведения о Шекспире. Их работа сыграла свою важную роль в переходную эпоху, когда происходила решительная переоценка всех ценностей, и если Шекспир для одних был дороже Библии, то, по мнению других, подлежал анафеме и огню. Хотя бы сохранить «связь времен» – цель таких сборников. Не будем фантазировать, какие звенья преемственной цепи хотел укрепить Дефо. Нам важно убедиться, как рано, собственно с самого начала литературного пути, обратился он к «документальности», которая как принцип и приведет его к «истории» моряка, вроде бы «написанной им самим». И другие идеи, приемы, интересы Дефо определяются изначально, исподволь.
Есть в Британском музее и такая реликвия: юношеская записная книжка Дефо со стихами, его собственными, и проповедями, которые слушал он в академии и записывал слово в слово (как видно, помогла ему стенография). Выходит, самыми первыми его опытами были вирши, именно вирши, так называемые «Размышления» (1681), довольно прямолинейные и корявые, какими, впрочем, будут все его стихи.
Впоследствии он писал немало стихов: по количеству больше Мильтона! Хотелось Дефо утвердить себя именно в звании поэта. Толкало его к этому не только литературное честолюбие. Из всей пишущей братии в те времена одни поэты могли рассчитывать на положение особенное, в чем он имел случай убедиться хотя бы на примере Мильтона. И вот после каждого своего заметного успеха, привлекающего к нему внимание, Дефо пытался напомнить публике, что он поэт: переиздает свои старые стихи или же пишет какие-нибудь новые. Как правило, тщетно! Публика ждет, чтобы написал он нечто другое.
Правда, крупнейшим его триумфом была поэма, но дело явно не в стихах, а в злободневной остроте этого рифмованного памфлета. В поэтическом справочнике, который был издан в 1723 году, в разгар популярности «Робинзона Крузо», о «господине Даниеле Де Фо» сказано так:
«Этот автор прежде был галантерейщиком, но со временем сделался он одним из самых предприимчивых памфлетистов, которых только знал наш век. Определенные обстоятельства жизни и склонности привели его к поэзии, в результате чего выдал он в свет два поэтических произведения, многим понравившиеся, а именно:
1. „Чистопородный англичанин“ – злая сатира, разошедшаяся во множестве экземпляров. Однако слог в ней большей частью качества весьма низкого.
2. „Божественное право“ – поэма значительной длины».
Если принять во внимание, что составитель справочника, по его собственным словам, получал сведения от самих авторов, а Дефо при случае на похвалы самому себе не скупился, то сказано немного, прямо надо признать, немного. А уж критика идет, надо думать, от редактора.
И памфлеты писал он с самого начала, причем они сразу поставили его в позицию, которая оставалась за ним всю жизнь.
«Тогда я впервые разошелся с общим мнением, – рассказывал Дефо, вспоминая один из своих трех не дошедших до нас, ранних публицистических опытов. – Хотя я был годами молод и еще моложе как автор, но я восстал против и написал вопреки, на что, честно надо сказать, отклик последовал неважный».
Памфлет этот появился в 1683 году, назывался он «Против турок», и хотя прочесть мы его не можем, но суть его понятна – «против», что, разумеется, еще далеко не означает, будто Дефо в самом деле писал против турок. Против или за кого он – это даже когда перед нами весь текст, не сразу становится понятно, а там ведь ситуация была сложная: турецкий султан, враждуя с католиками, поддерживал протестантов, в частности, венгерских, – поэтому позицию Дефо по данному вопросу стремятся восстановить венгерские историки, чтобы разобраться, какой стороны действительно придерживался Дефо…
Одним словом, в двадцать один – двадцать три года, в обычные для литературного дебюта сроки, заявил Дефо о себе, но как? Мечтал он добиться поэтической славы, а вместо этого заслужил репутацию задиристого журналиста.
Самое важное, что дают нам первые опыты Дефо, и те, которые мы знаем только по названию, и те, которые можем прочесть, – это строки и страницы, попавшие в «Приключения Робинзона». Да, за четверть века до появления знаменитой книги она уже намечается у Дефо. Конечно, путь еще долог, и документальность преобразится под его пером, прежде чем станет производить впечатление «подлинных записок», но все же с первых творческих шагов развивает он заветный замысел… Нам это очень пригодится, когда подойдем мы к «Приключениям Робинзона» вплотную и постараемся понять, как за два месяца могла появиться книга, сохранившаяся на века.
«Робинзон» появился из-под пера Дефо быстро, роман, живущий вот уже третье столетие, написан был наскоро, но замысел вызревал три десятка лет, и образцовая литературная мускулатура была наработана в непрерывной, многолетней и ожесточенной печатной борьбе. Что стоило ему, автору четырехсот одиннадцати названий, настрочить за два месяца книгу в триста страниц! Нужна только небольшая пауза, и вот перо, бумага, минута – и… Минута, подготовленная всей жизнью.
Многому научила Дефо работа в газете. В 1690 году эту газету стал издавать его друг, Джон Дантон, зять доктора Энсли, того самого, чей доблестный характер увековечил Дефо в своей первой поэме.
У доктора Энсли, викария церкви святого Джайлса, из прихода изгнанного законом 1662 года, подрастали три дочери. И было решено, что трое друзей – Весли, Дантон и Дефо – породнятся со своим вдохновителем. Весли и Дантон договор выполнили, Дефо по каким-то причинам уклонился. Но дружба, хотя не без трений и колкостей, между ними сохранилась. Причем на всю жизнь: с Дантоном связано у Дефо не только первое, но и одно из последних его печатных начинаний.
Если описывать Дантона, называя основные его свойства и не называя его имени, то возникнет впечатление: так это Дефо! Да, пра-Дефо, старший современник и друг, сильно на Дефо повлиявший. Только вот учился Дантон не в Ньюингтоне, происходил он из старинной университетски-священнической семьи. По роду деятельности был издатель и литератор и в отличие от Дефо, делившего свое время и энергию между литературой и разнообразным предпринимательством, занимался исключительно книжным делом, которое было для него и призванием, и, в свою очередь, предприятием. Сам писал, сам и печатал, понятно, не только сочинения собственные. Дантон говорил, что им было издано восемьсот книг. Погрузив все свои книги на корабль, отправился в Америку. «Я, – говорил Дантон, – не находил себе покоя, если какая-либо идея, овладевшая мной, тут же не получала воплощения». Проекты, а также литературные мистификации – это его стихия.
Вернувшись в Англию, Дантон однажды на прогулке с другом хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Вопросы и ответы!» Кажется, что же тут такого: в каждой газете и в каждом журнале мы это теперь найдем. Но идея «Спрашивай – отвечаем» Джону Дантону первому пришла в голову.
Так основал он газету, которая называлась «Афинский Меркурий». Почему? За разъяснениями Дантон по обыкновению того времени отсылал к Библии, где в Книге Деяний говорится, что афиняне любили послушать все новое, интересное… «Казуистическая газета» – таков был подзаголовок этого издания, в котором, по словам самого Дантона, принимали участие «ведущие умы века».
Успех был велик. Количество писем все росло. А кроме того, друзья-казуисты и сами сочиняли письма, на которые сами же и отвечали, в том числе – Дефо.
В газете освещались следующие отрасли знания:
Политика
Тактика
Экономика
Криптика
Апокалиптика
Скептика
Пневматика
Поэтика
Математика
Софистика
Прагматика
Догматика
«Ведущие умы века» забавляли сами себя, а читателям газеты обещали (по названию сразу видно) все самое лучшее: свежие новости, гарантией чему служило имя Меркурия, курьера богов; пищу для ума, ведь Афины – колыбель мудрости; и все в форме «казуистической», иначе говоря, изысканно-интеллектуальной. Если учесть, что предназначалась газета для публики, как мы бы теперь сказали, самой массовой, что газету читали люди любознательные и простодушные одновременно, то в основном это был полнейший обман, но по-своему честный.
«Как мужья должны обращаться с женами?», «Можно ли королеву называть „мадам“?», «Восстанут ли чернокожие из мертвых в день страшного суда?» – вот вопросы, способные серьезно занять читателей «Афинского Меркурия». Отвечал Дефо остроумно и увлекательно, гораздо лучше того, чем подобные «проблемы» заслуживали.
Тут и начал он с читателями игру, легкую и содержательную, простую и серьезную, которая в конце концов классически воплотится в «Приключениях» моряка, будто бы описанных «им самим».
Как не бывал Дефо сам в Южной Америке или на Северном полюсе, так и на том свете до срока, всем положенного, ему уж наверное побывать не удалось, но обсуждал он муки ада или райские блаженства со своими читателями, как он выражался, «по-домашнему», с заправским видом знатока, на правах бывалого человека. В каждый предмет вникал, всякое дело рассматривал детально, хотя, разумеется, и «детали» и «пристальность» – все было мнимым, умело придуманным. Всерьез интересовался он только одним, тем, чего читатель как раз не замечал, что составляло закулисный секрет игры: как сделать неотразимо привлекательной приманку, на которую публика пойдет, поймается и даже крючка не почувствует?
В той же газете Дефо работал бок о бок со своими будущими основными соперниками-разоблачителями. Все вместе они пользовались одними и теми же приемами «убедительного вранья». А впоследствии, когда литературная борьба развела их, эти двое пытались уничтожить Дефо, доказав, что все он выдумывает. Попытка не удалась, она оказалась покушением с негодными средствами, только негодными по-разному. И разоблачители были людьми разных возможностей.
Один из них – некто Чарльз Гилдон, литератор, в свое время довольно известный, а из памяти последующих поколений он исчез, потерпев принципиальное поражение в борьбе с Дефо. Он стремился обнаружить у него «ложь» так, как можно «разоблачать» пирог, который мы все равно съедим, даже зная, что тесто замешено было не по правилам. Съедим, конечно, если пирог съедобен. Ведь нам важен вкус, а не рецепт приготовления.
Другой разоблачитель, напротив, в рекомендациях не нуждается. Его мы уже называли, да он и так всем известен не хуже самого Дефо. Это Свифт. В «Меркурии» начал он сотрудничать позднее Дефо и тоже кое-чему там научился. Собственно, основному, чем пользовался сам всю жизнь, этому умению «пудрить мозги» читателю, отвлекая его внимание идущими и не идущими к делу подробностями.
Фактически и Свифт потерпел поражение от Дефо, но только с другим результатом, парадоксально-триумфальным. Разоблачить Робинзона не сумел, а сумел всего лишь создать Гулливера, столь же правдоподобно-убедительного.
Стало быть, вымышленная «правдоподобность» была неуязвима в чем-то, если не сокрушил ее ни прямолинейный натиск, ни изощренное разоблачение изнутри.
Существовал «Афинский Меркурий» недолго, и недолго Дефо в нем сотрудничал. В ту пору, в тридцать лет, он еще только выбирал себе путь. Им владели честолюбивые намерения выдвинуться в ряды влиятельных политических деятелей. Его видели рядом с самим королем, когда конь о конь сопровождал он Вильяма III на пути в Ирландию.
Там, в битве на берегах реки Бойне (летом 1690 года), решился вопрос в пользу протестантского правительства, которое всеми силами поддерживал Дефо.
Короля своего, короля-протестанта, Дефо поддерживал словом и делом. Приход Вильяма к власти он приветствовал «Размышлениями о совершившейся великой революции». Он старался всюду, где возможно, держаться рядом с королем. Впрочем, на пути к Бойне он покинул его на половине дороги и в сражении уже не принимал непосредственного участия.
От ратных дел Дефо отвлекли заботы хозяйственные и торговые, его банкротство, хотя деловая катастрофа и не раздавила Дефо. «У него были друзья, несомненно, у него были очень влиятельные друзья», – говорят наиболее осведомленные современные биографы. И это, видимо, так: ведь потом, когда таких друзей у него не было, то в какую нору приходилось ему уползать! А тут, не имея, правда, возможности снять с него бремя долгов (сам король был в долгах из-за внутренней войны), ему предлагают представительство за границей, от которого он сам отказался, делают в 1695–1696 годах сборщиком налогов и, наконец, организатором лотереи.
«Провидение, – вспоминал Дефо, приписывая по обыкновению своего времени высшим силам управление тем, что совершалось на грешной земле, – побудило меня отказаться от наивыгоднейших предложений того сорта, которые бы требовали моего отъезда за границу, и вместо этого связало с лучшими людьми страны в разыскании I путей и средств для правительства по добыче средств в случае новой войны, если таковая возникнет, Спустя некоторое время после этого без малейшего усилия с моей стороны я, находясь вдали от Лондона, получил назначение счетчика по сбору оконного налога, в каковой должности и находился вплоть до упразднения оной».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30