А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

мах-
ровым - как шутил он сам - американофильством, которому обязана была
клоунским своим именем, - любила и охотно потакала всем отцовым слабос-
тям. Но что мог подумать, почувствовать человек посторонний, неподготов-
ленный, в данном случае - Никита, когда, например, вручал ею же, Мэри,
заготовленный подарок: американскую маечку, - выбежавшему вприпрыжку
навстречу дочкиной машине генералу, седому толстяку в джинсовом костюм-
чике Wrangler, на который нашиты и погоны, и лампасы, и золотые дубовые
листья, и прочие атрибуты генеральского достоинства? Что мог подумать
посторонний человек, увидев, как летят на траву дачной лужайки и звеня-
щая орденами и медалями курточка, и в талию пошитый фирменный батник, и
джинсовая же кепочка-жокейка с кокардою и парчовым кантом, а генерал, не
в силах потерпеть и минутки, натягивает подарок на обширный, седой ого-
ленный свой торс, и надпись "Keep smiling! The boss loves idiots!" уст-
раивается поперек груди, - ну-ка, переведи, дочка, что написано! Я, зна-
ешь (это Никите), - я, знаешь, пацан, хоть и люблю американцев, детей
сукиных, а язык их лягушачий учить ленюсь. Мы когда с немцем воевали,
так те тоже: нихферштей, нихферштей, а как границу мы ихнюю перешли -
живо все по-русски зашпрехали. Так чт, говоришь, написано? (снова к до-
чери). Держи улыбку! перевела. Босс! н-ну, то есть, начальник! любит
идиотов! Это, что ли, про моего маршала?! В самую помидорку попал, па-
цан, в самую помидорочку! Удружил подарочком, ничего не скажешь, спаси-
бо, пацан, спасибо! Жалко, маршал мой тоже по-американски ни бум-бум!
А что мог подумать Никита, когда, часом позже, достал генерал Оберни-
бесов военных еще времен баян и, мечтательно склонив голову к мехам, за-
вел американский свой репертуар: "Хэлло, Долли!", да "Караван", да "Ког-
да святые маршируют", - ладно еще играл бы только, а то ведь и петь на-
чал шутейные переделки собственного изготовления: говеный сыч = шары за-
лил, говеный сыч ша-ры-за-ли-ил!
Мэри потрясающе ясно вспомнила побелевшее, с прикушенной губою лицо
Никиты: минут за пять до двенадцати прислуживающий на даче сержант внес
огромный отцовский филипс, пробивающий любую глушилку, и доложил: так
что аппарат настроенный. Слушайте, пожалуйста, на здоровьичко, и отец
повернул верньер, умрите! цыкнул на пьяненьких гостей. "Голос Америки"!
"Программа для полуночников"! Я, знаешь, пацан, ни одной "Программы для
полуночников" не пропускаю вот уже лет пятнадцать, очень я этот самый
"Голос Америки" люблю: врут они меньше наших раза в три меньше! Или!
(прикинул) - в два с половиной. А на моем посту правду знать положено. У
нас, конечно, белый ТАСС-тарантас есть, но он, знаешь, тоже того! Тихо!
начинают! сам себя оборвал, - вспомнила побелевшее, с прикушенной губою
и от этого, казалось, еще более красивое, но и более недоступное лицо
Никиты и страшный, безумный взгляд, брошенный Никитою на старого папки-
ного товарища, дядю Колю, которого Никита за глаза называл Трупцом Мла-
денца Малого и под началом которого (кстати, по мэриной же тайной про-
текции взятый; у Мэри хватило ума не посвящать Никиту в свое благодеяние
- он не простил бы ей ни за что) - служил в особо таинственном каком-то
отделе Комитета Госбезопасности, расположенном в специальном здании на
набережной Яузы. Да и у самого дяди Коли лицо сильно посерело в тот мо-
мент, посерело и озверело, но это для Мэри неожиданностью не было: дядя
Коля лютой, личной ненавистью Голоса ненавидел и не раз ругался с отцом,
что тот их слушает.
Но, видать, последней каплею, переполнившей, что называется, чашу ни-
китиного терпения, была неизвестно зачем затеянная несколько перебравшим
отцом ночная поездка на его службу, на кнопочку, как он любил выра-
жаться. Гостей уже никого почти не осталось, дядя Коля, злой из-за "Го-
лоса Америки", наорал на отца и обиженно пошкандыбал на электричку
ноль-сорок, так что в "Волге", не считая солдата-шофера, сидели только
они втроем: сам Обернибесов, Мэри и Никита.
Повиляв с полчаса между сосен по узким, хорошо асфальтированным до-
рожкам, въезд на которые простым смертным был заказал светящимися кирпи-
чами, а также явными и секретными постами солдат, "Волга" уперлась в ме-
таллические ворота с огромными выпуклыми пятиконечными красными звезда-
ми, приваренными к каждой из двух створок, в ворота, что прикрывали
въезд за несоразмерно высокий забор.
Таких ворот перевидывал Никита за жизнь не одну, надо думать, тысячу:
воинская часть как воинская часть, но зрелище, открывшееся ему потом,
когда, узнанные и пропущенные, оказались они на территории кнопочки, -
зрелище это могло, конечно, не только поразить неожиданностью (Мэри по-
нимала это сейчас слишком отчетливо), но и вызвать своей неестествен-
ностью, фиктивностью чувство эдакой презрительной гадливости, особенно
если учесть, что предстало перед взглядом весьма уже раздраженным. Парк
культуры и отдыха районного масштаба - вот как выглядела кнопочка изнут-
ри: мертвые по случаю ночной поры, дежурными лампочками только подсве-
ченные, торчали среди редких сосен и американские горы, и качели-карусе-
ли, и колесо обозрения, и парашютная вышка, и раковина эстрадки, и все
такое прочее, что еще положено иметь парку культуры и отдыха районного
масштаба. Генерал сказал пару слов на ухо дежурному офицеру (в штатс-
ком), тот что-то там не то нажал, не то переключил, вспыхнул и замигал
над воротами транспарант "Боевая тревога!" и одновременно вспыхнули, за-
мигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттракци-
онов, заорала искаженная "колоколом" эстрадная музыка и неизвестно отку-
да, словно прямо из-под земли, выскочила не одна сотня молодых парней и
девиц, одетых тоже в штатское и относительно разнообразно, выскочила,
стала на мгновение в строй и тут же, подчинясь неслышной от ворот коман-
де, рассыпалась по аллейкам, эстрадкам и аттракционам. Молодые люди
развлекались, веселились и целовались в кустах старательно, изо всех
сил, что создавало впечатление натужности, но довольный Обернибесов на-
тужности не замечал, а смотрел на эту, в сущности, жутковатую катавасию
с гордостью и пояснял Никите: маскировочка, пацан, сам понимаешь. Чтобы
американцы чего не подумали. Балдеешь? То-то, пацан! Сам все сочинил!
Потом генерал повел их в комнату смеха, и они, издевательски отража-
ясь то в тех, то в других кривых зеркалах, все шагали и шагали под уклон
по замысловатому лабиринту, пока наконец зеркала не исчезли мало-помалу
со ставших цементированными и сырыми стен, и уже в многочисленных кори-
дорных коленах все чаще стали попадаться солдаты и офицеры, одетые по
форме, и, приветствуя неожиданных гостей, вытягивались с такими невозму-
тимо-приветливыми рожами, что мерцающая в распахе генераловой курточки
люминесцентная надпись приобретала смысл комментария к происходящему.
Сама кнопочка была огромной красного цвета кнопищею, напоминающей
грибок для штопки носков. Мэри видела ее раз сто, Никита же стоял заво-
роженный, не отрывая очей. Что? вот так вот просто нажать - и все? слов-
но бы спрашивал выразительный его взгляд, и генерал ответил: ничего, па-
цан, не боись! Не идиоты! Тут знаешь, пацан, какая механика хитрая?!
Чтобы эта сработала, кивнул на кнопочку, надо предварительно еще пять
нажать: в Генштабе, в Кремле, на Старой площади и еще в двух местах. Но
про те места, пацан, знать тебе не положено, да я, честно, и сам про них
ни хера не знаю. Ав-то-бло-ки-ро-воч-ка!
Никита, словно в трансе каком, словно под гипнозом, лунатик словно,
потянулся кнопочке нажать-попробовать, но генерал, хоть и пьяненький,
среагировал на раз, остановил, спокойно, пацан, спокойно! У нас тут на
днях пара транзисторов импортных вылетела, заменить не на что, так ребя-
та пока напрямую провода скрутили. Нажмешь ненароком - и бах! и, сообщ-
нически подмигнув Мэри, генерал ударил вприсядку, подпевая намеренно то-
неньким, под бабу, голоском: с неба звездочка упала = прямо милому в
штаны. = Что б угодно оторвала, = лишь бы не было войны! Дежурящий у
пульта полковник невозмутимо наблюдал за перипетиями сцены.
Мэри, считающая отца, несмотря на привычку его гаерничать, человеком,
вообще говоря, серьезным, насчет напрямую скрутили ему не поверила, соч-
ла за шутку и довольно забавную, но теперь, когда вспоминала события
пьяной той ночи, шутка эта, услышанная как бы ушами Никиты, показалась
Мэри ужасно грубой, бездарной, солдатскою. Тоже совсем не смешною в дан-
ном контексте показалась и висящая над кнопкою эстонская картинка, кото-
рую Мэри в свое время привезла из Таллина и, гордая своим чувством юмо-
ра, подарила отцу, а тот, принимая игру, повесил именно здесь. Картинка
изображала пульт управления: четыре телеэкрана с ракетами наизготовку,
кнопочки "Start" под каждым из них, а перед пультом сидят четверо деге-
неративного вида злобных амбалов и потому только не нажимают на кнопоч-
ки, что одеты в смирительные рубахи, рукава которых перевязаны тугими
двойными узлами за спинками кресел. И один из рукавов грызет маленькая
мышка: лишь тонкая ниточка и осталась. Минут на пять работы.
Нет, были, были у Никиты основания хлопнуть дверью и уйти от Мэри,
сунув десятку за проезд, сама она виновата, что затащила его на жуткие,
на кошмарные, на цирковые эти смотрины; тем ведь смотрины и нехороши,
что не только на избранника смотрит родня - избранник и сам, увы, не без
глаз! - и вот, три дня промучившись, не решаясь звонить, поехала Мэри на
Яузу, чтобы встретить Никиту после работы и попытаться извиниться перед
ним, объяснить ему, рассказать про отца, какой он добрый, хороший, про!
Мэри сама толком не знала, чт будет говорить Никите, - надеялась:
чувство раскаяния, вины, с которыми ходила последние дни, наложило на
нее отпечаток, эдакую благородную патину, которая не может же остаться
незамеченною, не тронуть возлюбленного и, как знать! - вдруг окажется,
что не окончательно рухнула та самая постройка, терпеливо собранная из
разрозненных кирпичиков!
Руки и ноги уже не дрожали, сердце колотилось не так бешено, - Мэри
повернула ключик - заурчал двигатель - и потихоньку тронулась со стоянки
у библиотеки иностранной литературы, тронулась и тут же притормозила,
поджидая момент, когда можно будет вклиниться в бесконечную вереницу во-
енных грузовиков, текущую от "Иллюзиона" на набережную реки Яузы.
Хотя по Москве бегает достаточно "Волг" ядовито-васильковой окраски,
Никита, все еще не отошедший от окна, в тупом оцепенении оглядывающий и
так до дырки просмотренные окрестности, печенкой почуял, что "Волга",
которая стала у подъезда, - "Волга" обернибесовская, и действительно: из
приоткрывшейся левой передней дверцы показалась рыжая голова Машки-ка-
кашки. Это уже был полный привет: если генералу за три прошедшие дня не
достали обещанный "Мустанг", машкино появление на отцовской машине могло
означать только одно: генерал сегодня на боевом посту! То есть, цепочка
выстраивалась такая: неожиданный приступ с Малофеевым открывает Трупцу
Младенца Малого дорогу к студии прямого эфира - на кнопочке сидит люби-
тель американского радио - проводки скручены в обход блокировки.
Заверещал внутренний телефон: Машка-какашка дошла, стало быть, до бю-
ро пропусков. Никита с усилием разрушил позу своего оцепенения и снял
трубку: слушаю! Никиточка, прости меня, дуру! Я виновата, виновата, ви-
новата перед тобою тысячу раз! Машка несла ахинею, и Никита раздраженно
пережидал, когда можно будет вклиниться с единственным актуальным на
данный момент вопросом: твой отец что, сегодня дежурит? Да, недоуменно
ответила Мэри, сбитая с нежно-покаянной волны. Дежурит и в ночь? И в
ночь. Подожди меня, я сейчас спущусь. Он же прекрасно знает, что отец
нашим встречам не помеха, пожала Мэри плечами в тревожном недоумении.
Словно ошпаренный пес, в коридоре Никиту поджидал бородач Солженицын:
Никита Сергеевич, простите! Для вас я не Никита Сергеевич, а гражданин
начальник! - Никита имел к Солженицыну некоторое, несколько, правда,
гадливое сочувствие и обычно не позволял себе подобных обижающих резкос-
тей, но это проклятое имя-отчество, показавшееся раздраженному Никите
произнесенным со значением, с издевочкою, вывело из себя: только, пожа-
луйста, короче, я спешу. Гражданин начальник (Никита, сам вызвавший
именно это обращение, невольно поморщился) - гражданин начальник, мне
меньше месяца сидеть осталось! Солженицын покосился на покуривающего в
конце коридора, у окна, лефортовского прапорщика-конвоира. А если вы по-
дадите рапорт - меня отправят в лагерь и неизвестно на сколько! Могу от-
туда и вообще не вернуться!
Яузский Солженицын (настоящую фамилию его Никита не помнил, да, ка-
жется, и не знал никогда) был диссидентом, два с лишним года назад арес-
тованным по семидесятой за изготовление и распространение цикла хвалеб-
ных статей о творчестве Солженицына вермонтского, под следствием потек и
потому получил пять вместо семи и предложение, что срок будет переполо-
винен, если Солженицын вместо лагеря останется на обслуге в тюрьме. Дис-
сидент согласился, полагая, что обслуга - это убирать двор, чистить кар-
тошку, менять проводку и прочее - однако, ему готовили иную судьбу:
трижды в неделю ездить под конвоем из Лефортово в здание на Яузе и ими-
тировать там стиль и голос любимого своего писателя, то есть сочинять за
него отрывки из новых книг, всяческие статьи, интервью и обращения к го-
сударственным деятелям и общественности, доводя, что, кстати сказать,
особого труда не требовало, до абсурда идеи и приемы прототипа, и произ-
носить сочиненное в микрофон. Такая работа, хоть и заключала в себе оп-
ределенный нравственный изъян, с точки зрения бытовой, житейской предс-
тавлялась все же много приятнее и обслуги, и, конечно же, лагеря, -
только вот страшно было сознавать, что носишь в себе ужасающую госу-
дарственную тайну: убедившись в некоторой духовной нестойкости и болтли-
вости Солженицына, хозяева могли бы и не рискнуть выпустить его на сво-
боду, и сейчас, когда срок подходил к концу, Солженицын все ждал подлян-
ку, провокацию, которая дала бы повод отменить условно-досрочное, отпра-
вить в лагерь и там сгноить, - ждал, опасался, но! но все-таки снова
смалодушничал, хотя и совсем в другом роде.
Никита, занятый своим, с трудом понял, вспомнил, о чем нудит Солжени-
цын: да, действительно, часа полтора назад, возвращаясь с двенадцатого
этажа, куда относил контролерам на утверждение пленку с сегодняшними
"Книгами и людьми", Никита издалека заметил, что у дверей отдела кто-то
толчется. По мере бесшумного - по паласу - приближения Никите все яснее
становилась мизансцена: низенькая пухлая Танька Семенова, она же Людмила
Фостер (программа "Книги и люди"), она же Леокадия Джорджиевич, стояла у
слегка приоткрытой двери, напряженная, вся поглощенная зрелищем внутри
комнаты; длинный тощий прапор, конвоир Солженицына, поверх ее головы
наблюдал столь же внимательно и за тем же самым. Засунув руки за пояс
коротенькой джинсовой юбочки, Людмила Фостер, она же Леокадия Джорджие-
вич, дрочилась, пыхтя, сжимаясь, выгибая короткую спину, не слыша над
собою (или имея в виду) сопение прапора. Никита все понял вмиг: Катька
Кишко, она же Лана Дея ("Европейское бюро" "Голоса Америки"), наруши-
ла-таки категорический запрет Трупца и дала Солженицыну, а на атас пос-
тавила подружку, которая так прониклась сценою, что забыла, зачем,
собственно, здесь стоит. Никита, без труда поборов возникшее на мгнове-
ние искушение пошутить: заорать тонким, пронзительным голоском Трупца
Младенца Малого, - отодвинул рукою и конвоира, и Таньку и вошел в отдел:
потный, красный, повизгивающий Солженицын трахал со спины Лану Дею,
опершуюся руками и грудью о край его, никитиного, рабочего стола. Розо-
вые нейлоновые трусики Ланы Деи были спущены на колени, юбка задрана и
елозила, вторя солженицынским движениям.
Никита как ни в чем не бывало обошел пылких любовников, не услышавших
ни его появления, ни предостерегающих междометий Таньки, ни свиста пра-
пора, обошел и сел за стол. Наконец, Солженицын начальника заметил, и
его, Солженицына, не успевшего, кажется, даже и кончить, сдуло, словно
ветром. Катька под намеренно наглым, пристальным взглядом Никиты начала
приводить себя в порядок, бормоча: надо же посочувствовать человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70