- И все. Он сломался. Понимаешь, да?
- Ушел в монастырь?
- Нет! сломался. Он потом ушел в монастырь. Перед самым судом. Но
сломался - тогда. Я, значит, и виновата. Он, когда христианином сделался
- он, конечно, меня простил. Но он не простил, неправда! Я знаю - он не
простил!
- Перед каким судом?
- Что? А! Приятели вот сюда, - постучала дама в пол сквозь медвежью
шкуру, - затащили. Напоили. Мы с его отцом как раз разводились, дачу
забросили, его забросили. А он переживал! Хочешь еще?
- Мне хватит, - покрыла Нинка рюмку ладонью. - А вы пейте, пожалуйс-
та.
- Ага, - согласилась дама. - Я выпью, - и налила коньяку, выпила.
- Ну и что - дачу?
- Какую дачу? А-а! Девица от них сбежала. В окно выбросилась. Вооб-
ще-то, раз уж такая недотрога, нечего было и ехать. Правильно? Голая.
Порезалась вся. А была зима, ветер, холодно! Ну, она куда-то там дополз-
ла, рассказала! Ей ногу потом ампутировали. Вот досюда, - резанула дама
ребром ладони по нинкиной ноге сантиметра на три ниже паха.
- И Сережка всех заложил?
- Зачем? - обиделась дама. - Зачем ты так говоришь: заложил? Зачем?!
Он потрясен был!
- Пьяный, вы же сказали!
- Не в этом дело! Тут ведь бардак! И все такое прочее! Каково ему бы-
ло видеть? Его вырвало! Он! он просто не умел врать! Вообще не умел! И
виновата во всем я! - Дама рыдала, все более и более себя распаляя: - Я!
Я!! Я!!!
- Пора оттохнуть, торокая, - седой элегантный Отто уже с минуту как
закончил говорить со своим Гамбургом и стоял в дверях, наблюдая, а когда
дама ввинтилась в спираль истерики, приблизился.
- Пошел вон! - отбивалась дама. - Не трожь! Я знаю: меня уложишь, а
сам! - и ткнула в Нинку указательным. - Угадала?! Ну скажи честно: уга-
дала?!
- Да не дам я ему, успокойтесь, - презрительно возразила Нинка. - Я
Сережу люблю!
- Итемте, итемте, милая, - Отто уводил-уносил сопротивляющуюся, крив-
ляющуюся даму наверх, в мансарду, а Нинке кивнул с дороги, улучив минут-
ку: - Комната тля гостей. Располагайтесь.
Нинка проводила их мутноватым взглядом, налила коньяку и, выпив, ска-
зала в пустоту:
- Все равно вытащу. Подумаешь: Иерусалим!..
Они чинно и молча завтракали на пленэре. Что по Нинке, что по даме
вообразить было невозможно вчерашнюю сцену у камина.
- Also, - сказал Отто, допив кофе и промакнув губы салфеткою, извле-
ченной из серебряного кольца. - Я оплачиваю бизнес-класс то Иерусалима,
тва бизнес-класса - назад. И тве нетели шисни по! - прикинул в уме -
!тшетыреста марок в тень. Фам твух нетель хватит?
Нинке стало как-то не по себе от столь делового тона: получалось, что
ее нанимают для определенной унизительной работы. Тем не менее, Нинка
кивнула.
Дама заметила ее смятение, попыталась поправить бестактность мужа:
- Знаешь, девочка. У нас довольно старый и хороший род. И я совсем не
хочу, чтоб по моей вине он прервался. Если ты! если ты вытащишь Сережу -
ты станешь самой любимой моей! дочерью.
Отто переждал сантименты и продолжил:
- Я ету в Санкт-Петербург и захвачу фас. Сфотографируйтесь на паспорт
фот по этому атресу, - написал несколько слов золотым паркером на оборо-
те визитной карточки, - тоштитесь снимков и савесите мне в офис, - пос-
тучал пальцем по лицевой стороне. - Там же фам перетатут и билет на
"стрелу". У фас тостаточно тенег? - полез во внутренний карман.
- Денег? - переспросила Нинка с вызовом. - Как грязи!
- Отшень хорошо, - спрятал Отто бумажник.
В Москве Нинка буквально не находила себе места, ожидая вестей, опа-
саясь, что прежде, чем удастся уехать, появится на горизонте Арифметик,
обозленный бегством былого приятеля в недосягаемые места, приятеля-пре-
дателя, перенесет ненависть на нее. Нинка почти даже перестала ночевать
дома, меняла, как заядлая конспираторша, адреса: подруги, знакомые,
дальние родственники, - оставляя координаты одной бабульке.
Ночной звонок перебудил очередной дом, где Нинка нашла приют.
- Девочка, милая! - мать Сергея, не пьяная, несколько разве на взво-
де, расхаживала по пустой ленинградской квартире с радиотелефоном у ще-
ки. - Тебе почему-то отказали в паспорте. Не знаю! Не знаю! У Отто это
первый случай за восемь лет. Подожди. Подожди. Успокойся. Возьми каран-
даш. Двести три, семь три, восемь два. Записала? Николай Арсеньевич
Ланской. Это сережин отец. Он работает в МИДе. Сходи к нему, договори-
лись? Я могла б ему позвонить, но боюсь: только напорчу. Да, вот еще! Я
очень прошу не брыкаться и не обижаться, мы ведь уже почти родственницы:
я послала тебе кой-какую одежду. Поверь: сейчас это тебе необходимо. По-
обещай, что не станешь делать жестов: получишь, наденешь и будешь но-
сить. Обещаешь, да? Обещаешь?..
Лощеный скромник-демократ, какие за последнее время нам уже при-
мелькались в интервью и репортажах программы "Вести", стоял у МИДовских
лифтов, намереваясь высмотреть Нинку и составить впечатление о ней преж-
де, чем она заметит, узнает, расшифрует его.
Судя по ее внешности, жестов Нинка не сделала: дорогое, элегантное
платье сидело на ней так, словно никогда в жизни ничего ниже сортом Нин-
ка и не нашивала. Она явно переходила в очередной класс, а, может, через
один и перепрыгивала.
Наглядевшись, Николай Арсеньевич приблизился, и надо было видеть, с
каким невозмутимым достоинством подала ему Нинка руку для поцелуя.
Они вышли на улицу, под косое предвечернее солнце. Тут же зашевели-
лась, двинулась к подъезду "Волга" 3102, та самая, что подобрала Нинку
на ночном шоссе пять недель - целую жизнь! - назад.
- Беда в том, - сказал Николай Арсеньевич, - что я не смогу помочь
вам с документами. Честнее так: не мне вам помогать, потому что как раз
я приложил все усилия, чтобы разрешение на выезд дано вам не было. И бу-
ду прикладывать впредь.
Нинка посмотрела на вельможу долгим взглядом, жлоб же водитель долгим
взглядом посмотрел на Нинку: сперва он не мог поверить глазам и пару раз
даже мотал головою, словно гнал галлюцинацию, но в конце концов все же
утвердился во мнении, что это - та самая.
- В истерике, по-мальчишески, - отвечал вельможа на безмолвный нинкин
вопрос, посредственно для дипломата скрывая возбуждение, которое генери-
ровала в нем сексапильная фигурка, - но Сергей несколько лет назад выб-
рал на мой взгляд одну из самых удачных возможных карьер. И я как отец
(со временем и у вас, не исключено, появятся дети!) просто обязан помочь
ему не сорваться. Когда в лавре из-за вас начался скандал, я предпринял
все возможное, чтоб удалить Сергея в Иерусалим. Не надо смотреть на меня
с ненавистью - Сергей попросил сам. Бежал от вас он - я ему только по-
мог. Простите, я, вероятно, неточно выразился: не от вас - от себя. И я
его, - улыбнулся двусмысленно, - теперь понимаю. Но согласитесь: нелепо
будет, если сейчас, ему вдогонку!
- Соглашаюсь, - перебила Нинка, совсем по видимости не обескуражен-
ная, во всяком случае - взявшая себя в руки: чем больше на ее пути
встречалось препятствий, тем сильнейший азарт она, казалось, испытывала,
тем емче заряжалась энергией преодоления.
- Вы, конечно, ни в чем не виноваты, и я готов компенсировать вашу
неудачу, чем смогу! - тут Нинку прожег, наконец, потный взгляд жлоба-во-
дителя, и она обернулась, жлоба узнала, став, впрочем, после этого лишь
еще презрительнее. - Я еду сейчас за город. Если у вас есть время, вы
могли бы сопроводить меня, и мы вместе обсудили б! - вельможа все откро-
веннее, все нетерпеливее облапывал Нинку глазами.
- У меня нту времени, - улыбнулась она. - Мне нужно добывать паспорт.
Улыбнулся и вельможа.
- Передумаете, - резюмировал, - мой телефон у вас записан. Уверяю,
что Париж, Лондон, Гамбург на худой конец, гораздо увлекательнее Иеруса-
лима, - и направился к машине.
- Вы меня, конечно, извините, Николай Арсеньевич, - склонился к нему
жлоб, - но эта, с позволения сказать! телка! - и совсем уж приблизился к
шефу, два-три слова прошептал прямо на ухо. Приотстранился несколько и
добавил: - Ага. За двести рублей.
Нинка понимала их разговор, словно слышала, и потому, едва "Волга"
собралась вклиниться в густой предвечерний автомобильный поток Садового,
стремительно подошла, отворила дверцу и, в ответ улыбке вельможи, добив-
шегося-таки, как ему показалось, своего, сказала:
- Вы, конечно, отец Сергея. И все-таки вы знаете кто, Николай Ар-
сеньевич? Вы ф-фавен! Вы старый вонючий фавен!
У входа в клуб бизнесменов Нинка объяснялась с привратником-Шварцнег-
гером с помощью визитной карточки, полученной некогда от Отто. Шварцнег-
гер, наконец, отступил, и Нинка, миновав вестибюль и комнату, где нес-
колько человек лениво играли на рулетке, оказалась в зальчике, где шло
торжество.
Компания была сугубо мужская, ибо хорошенькие подавальщицы, бесшумны-
ми стайками снующие за спинами бизнесменов, в счет, разумеется, не шли.
Посередине перекладины буквы П, которою стояли столы, восседал юбиляр:
несколько расхристанный, извлекающий из рукава освобожденной от галстука
рубахи крупную запонку; человек не приблизительно, но точно пятидесяти-
летний, ибо именно эту дату отмечали; совершенно славянского типа, слег-
ка крутой, обаятельный, в несколько более, чем легком, подпитии и никак
не меньше, чем с двумя высшими образованиями.
Рядом с юбиляром седо-лысый еврей-тамада, водрузив перед собою пере-
вернутую кастрюлю, вооружась молотком для отбивания мяса, вел шутливый
аукцион.
- Левая запонка именинника! - выкрикнул, получив и продемонстрировав
оную. - Стартовая цена! двадцать пять долларов!
- Ставьте сразу обе! - возразил самый молодой и самый крутой из гос-
тей. - Если я сторгую эту, придется торговать и следующую, что в услови-
ях монополизма может привести!
- Не согласен! - возразил с другого конца человек с внешностью доро-
гого адвоката. - Предметы, продаваемые с юбиляра, являются музейными
ценностями и прагматическому использованию не подлежат!..
У кого-то из присутствующих образовалось третье мнение на сей счет, у
кого-то - четвертое, - Нинка тем временем, угадав его со спины, подошла
к Отто, который, хоть и глянул с заметным неудовольствием, дал знак при-
нести стул и прибор.
- Тридцать долларов слева, - продолжал меж тем продавать запонку та-
мада-аукционист.
- Тридцать пять!
- Сорок!
- Мне удалось добиться, - сказала Нинка, - чтобы меня включили в па-
ломническую группу в Иерусалим. Наврала с три короба про чудесное исце-
ление, что дала, мол, обет!
- Пятьдесят пять долларов раз! Пятьдесят пять - два! Пятьдесят пять
долларов - три! - ударил аукционист молотком в днище кастрюли. - Прода-
но, - и усилился шум, зазвякали о рюмки горлышки бутылок, запонка поплы-
ла из рук в руки к новому обладателю.
- Но им, кажется, это все равно. Они сказали - была б валюта.
- Сколько? - спросил Отто.
- Правая запонка именинника!
- Девять тысяч четыреста двадцать пять, - назвала Нинка сумму, глаза
боясь на Отто поднять.
- Марок? - спросил тот.
- Долларов, - прошептала Нинка.
- Пятьдесят пять долларов - раз! Пятьдесят пять - два! Пятьдесят пять
долларов - пауза - три! - и удар в кастрюлю. - Правая запонка покупателя
не нашла. Переходим к рубахе. Что? - склонился аукционист к юбиляру. -
Владелец предлагает снизить на запонку стартовую цену.
- Против правил! - подал реплику адвокат.
- Ладно! Имениннику можно, - нетрезво-снисходительно возразил с при-
балтийским акцентом прибалтийской же внешности человек.
- Никому нельзя! - припечатал крутой-молодой.
- Нет, - взвесив, коротко, спокойно ответил Нинке Отто.
- Нет? - переспросила она с тревогой, с мольбою, с надеждою.
- Нет, - подтвердил Отто. - Они хотят наварить тшерестшур. Триста,
тшетыреста процентов. Это против моих правил.
- Значит, нет, - утвердила Нинка, однако, с последним отзвуком вопро-
са, который Отто просто проигнорировал.
- Юбилейная рубаха юбиляра, - продолжал аукционист, разбирая надпись
на лейбле. - Шелк-сырец. Кажется, китайская. Цена в рублях - девятьсот
пятьдесят.
Отто налил Нинке выпивки. Она решала мгновенье: остаться ли, - и ре-
шила остаться.
- Тысяча!
- Тысяча слева. Тысяча - раз! Тысяча - два!
- Тысятша сто, - сказал Отто просто так, неизвестно зачем: рубаха
именинника не нужна ему была точно, демонстрировать финансовое свое бла-
гополучие он тоже, очевидно, не собирался.
- Господин Зауэр - тысяча сто. Тысяча сто - раз!
- Тысяча двести!
Юбиляр с голым, шерстью поросшим торсом, благодушно улыбаясь, следил
за торгами с почетного своего места.
Отто поглядел на соседку с холодным любопытством:
- Хотите, я фс фыстафлю на аукцион? Авось соберете. Стартовую цену
назнатшим три тысятши.
- Долларов? - поинтересовалась Нинка.
- О, да! - отозвался Отто. - Не сертитесь, но сами толшны понимать,
тшто это несколько! тороковато. На Риппер-бан фам тали бы максимум! ма-
рок твести. Но сдесь собрались люти корячие, асартные. И не снают пока
настоящей цены теньгам.
- Левый башмак юбиляра! - продолжал тамада аукцион.
- И что я должна делать с тем, кто меня купит?
- Если купят! - значительно выделил Отто первое слово и пожал плеча-
ми: - Могу только пообещать, тшто я фас приопретать не стану. И тшто все
вырученные теньги перейдут фам. Пез куртажа. Сокласны?
Нинка выпила и кивнула.
- Две с половиной справа!
Отто встал, подошел к юбиляру, нашептал что-то тому на ухо, взглядом
указывая на Нинку, юбиляр поманил склониться тамаду.
- На аукцион выставляется, - провозгласил последний, когда выпрямил-
ся, - любовница юбиляра, - и, повернувшись к Нинке, сделал жест шпрехш-
талмейстера. - Прошу!
Нинка вздернула голову и, принцесса-принцессою, зашагала к переклади-
не буквы П.
- Блюдо! - крикнул крутой-молодой и утолил недоумение возникшего
метрдотеля: - Блюдо под даму!
Очистили место, появилось большое фарфоровое блюдо, Нинка, подсажен-
ная, взлетела, стала в его центр. Кто-то подскочил, принялся обкладывать
обвод зеленью, редиской. Какая откуда, высунулись мордочки любопытных
подавальщиц.
- Стартовая цена, - провозгласил аукционер, - три тысячи долларов.
Возникла пауза.
- Раздеть бы, посмотреть товар! - хихикнув, высказал пожелание толс-
тенький-лысенький.
Господи! Как Нинка была надменна!
Крутой-молодой встал, подошел к толстому-лысому, глянул, словно за
грудки взял:
- Обойдемся без хамства.
- Да я чего? - испугался тот. - Я так, пошутил.
Инцидент слегка отрезвил компанию, и вот-вот, казалось, сомнительная
затея рухнет. В сущности, именно молодой мог ее прекратить, но он спо-
койно вернулся на место и не менее спокойно произнес:
- Пять!
Снова повисла тишина. Девочки-подавальщицы зашлись в немом восторге,
словно смотрели "Рабыню Изауру", даже аукционер не долбил свое: пять -
раз, пять - два!
Отто холодно, оценивающе глянул на молодого и, подняв два пальца, на-
бил цену:
- Семь!
- Десять, - мгновенно, как в пинг-понге, парировал тот.
- Пятнадцать! - выкрикнул толстенький-лысенький: идея осмотреть то-
вар, кажется, им овладела.
- Двадцать! - молодой тем более не сдавался.
- Двадцать - раз, - пришел в себя аукционер. - Двадцать - два! Двад-
цать! - и занес молоток над кастрюлею.
- Тватцать пять, - вступил Отто, еще раз рассчитав, что цену его, по-
жалуй, платежеспособно перебьют - и точно:
- Тридцать!
Одна из подавальщиц глотнула воздух от изумления. Молоток ударил в
кастрюльное дно.
- Продано!
- Теньги!
Крутой-молодой извлек из внутреннего кармана пачку, отсчитал два де-
сятка бумажек, которые спрятал назад, а остальные, подойдя, положил на
блюдо к нинкиным ногам: поверх салата, поверх редиски. Вернулся на мес-
то.
- Ну-ка живо! - шуганул метрдотель подавальщиц. - Чтоб я вас тут!
Нинка скосилась вниз, на зеленоватую пачку, перетянутую аптечной ре-
зинкою.
Отто взял нинкину сумочку, оставшуюся на стуле, передал в ее сторону.
- Перите, - сказал и пояснил собравшимся: - Косподин Карпов, - кивок
в сторону юбиляра, - шертвует эту сумму на благотворительность. А распо-
ряшаться ею бутет бывшая его люповница.
Полуголый господин Карпов кивнул туповато-грустно: ему вдруг жаль по-
казалось расстаться с такою своей любовницей.
Нинка присела, спрятала деньги в сумочку, спрыгнула, подхваченная
мужскими руками, медленным шагом направилась к молодому и неожиданно для
всех опустилась пред ним на колени, склонила голову.
Молодой посмотрел на Нинку, посмотрел на собравшихся, явно ожидающих
красивого жеста и, кажется, именно поэтому жеста не сделал: не поцеловал
даме руку, не предложил подняться или что-нибудь в этом роде.
- Неужто ж я столько стю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70