Он хотел было встать,
но замер: девушка обняла мужчину за шею и прильнула своими губами к его.
Закон нарушался злостно и неприкрыто.
Как по команде, встали с одной стороны поляны Апельсин, а с другой -
Собачий Нюх со стражниками. "Именем закона!" - по-петушиному сорвавшись
голосом, выкрикнул Апельсин. Мужчина вскочил, схватил девушку за руку -
видно, собирался сбежать от невесть откуда взявшихся дураков, но оглянулся
и увидел, что сзади путь отрезан Собачьим Нюхом. Тут все четверо солдат
кинулись к преступникам и стало ясно, что тем не уйти. Мужчина в драку не
полез. Только когда один из солдат протянул руку к девушке, он показал ему
здоровенный кулак, и тот передумал. Так и вели их в тюрьму - без рук.
На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается, играли в
звон. Последыш Лабаст готовился кинуть биту с черты, а косоглазый гаденыш
Хорек, поставивший на кон единственную монету, следил за ним с ненавистной
жадностью. Но бросок не состоялся. Из-за забора, отгораживающего пустырь
от улицы, высунулась голова Воротка, оборвыша с Потрошки, высунулась и
завопила: "Арестантов ведут!" Тут, понятно, игра прервалась, игроки мигом
оседлали забор, который стал потрескивать и шататься.
Арестованных было двое. Цыганочку, дочь Учителя, все знали хорошо:
Хорек пытался было улюлюкнуть, но переросток Мешок Брюхо так пихнул его в
бок, что тот чуть не полетел с забора. А вот второго, здорового
симпатичного мужика никто не знал. Пацаны загалдели тихонечко - кто такой?
А Последыш, нахмурив брови, мучительно вспоминал: где-то он его видел...
Вспомнил: на ярмарке, со Смелом. Со Смелом? Эге, надо бы сообщить. Еще раз
внимательно поглядев на незнакомого мужика, на Апельсина, на Нюха,
Последыш спрыгнул с забора и кинулся бежать в постоялый двор Грымзы
Молотка - не забрал даже монету, что поставил на кон.
В бражной народу почти не было, только два могула за дальним столиком
переговаривались негромко по-своему: "Шурух-бурух-мурух? -
Шулды-булды-мулды..." Последыш подошел к Молотку и спросил, где Смел. Тот
пожал плечами и мотнул головой на лестницу - мол, пойди, погляди.
Смел и Верен заканчивали приготовления в дорогу. Все получалось, что
слишком много тащить - в три мешка не укладывалось. Но идти как сюда
пришли, перебиваясь с грибов на рыбу, не хотелось. "Ай, ничего. Дотащим
как-нибудь. Сначала тяжело будет, а потом все легче", - говорил Смел, и
Верен кивал, соглашаясь. Ему не терпелось уйти из надоевшего города, а с
какими мешками - легкими, тяжелыми, или вообще без оных, было уже все
равно.
Дверь отворилась и вошел Последыш.
- Хо! - обрадовался Смел. - Как раз вовремя зашел - попрощаться! - И
пояснил: - Мы уходим завтра.
Последыш стоял, нерешительно поглядывая на Верена.
- Сказать что-нибудь хочешь? - догадался Смел. - Сейчас, погоди. - Он
прислонил набитый дорожный мешок к кровати и вышел с Последышем в коридор.
- Ну, что еще стряслось?
Последыш помолчал, не зная, как начать. Потом заговорил:
- Этот большой, глаза такие... - показал руками, какие. - Я тебя с
ним в городе видел... Он кто такой?
- Сметлив, что ли? - узнал Смел. - Ну как кто... Рыбак. А чего это
ты?..
- Арестовали его. Его и Цыганочку.
- Что? - Смел схватил Последыша за плечо. - Откуда ты знаешь?
- Сам видел.
Смел постоял, соображая, и затащил его в комнату:
- А ну, расскажи по порядку...
На вечернее заседание Торгового совета Апельсин явился с опозданием.
Председатель Котелок сухо спросил, в чем дело, на что надзиратель за
нравами гордо ответил:
- Я принимал участие в задержании преступников.
Котелок немного обалдел, и потому следующий вопрос в надлежащем тоне
не выдержал:
- Каких еще... преступников? - и подозрительно покосился на Апельсина
как на недоумка. Но тот был холоден и доволен собой. Он отчеканил:
- Нарушителей закона "О нравственности" и закона "Об уклонении от
налогов".
- Так... - судя по лицам, даже творцы законодательства не ожидали от
своего детища такой прыти.
- И... кто же это? - осторожно поинтересовался Пуд Бочонок.
- Э-э... - надзиратель за нравами в спешке забыл выяснить имена
арестованных, но нашелся: - А какая разница? Перед законом все должны быть
равны.
- Да... - Котелок поглядел на него уже с явной опаской. - А вина-то -
доказана? Нельзя же так сразу людей хватать...
Тут Апельсин указал величавым жестом на дверь и сказал:
- Здесь свидетель, видевший все, как и я, собственными глазами. Мы их
взяли с поличным, - повторил Апельсин звучное словечко осведомителя. -
Позвать?
- Не надо, не надо, - раздраженно отмахнулся от него Котелок. - Лучше
скажи, что мы с ними будем делать?
- Как что? - искренне удивился Апельсин. - Судить.
Наступило напряженное молчание. Учитель, поняв, что апельсиновский
подвиг чреват неприятностями прежде всего для судьи, перебрал
встревоженным взглядом членов совета, но они отводили глаза. Тогда Учитель
стал спешно обдумывать речь - о том, что не все еще знают новый закон, что
не установлены меры наказания, что нельзя начинать сразу с жестокости,
что... Но не успел. Надзиратель за нравами, истолковав длительное молчание
как неодобрение (а рассчитывал он на единодушный восторг по поводу его
хватки и решительности), обиделся:
- Ну и не надо. Ну и пожалуйста. Сами законы пишут, а сами судить не
хотят. Тогда сами и... - он запнулся, - надзирайте за нравами. А я тогда
пошел, - и Апельсин стал уходить.
Для этого он встал, провел руками по пустому столу перед собой (не
забыл ли чего?), озабоченно подержался за порожние поясные карманы (ничего
ли не осталось от бывшей службы в совете?), аккуратно придвинул стул к
столу, застегнул пуговицу на воротнике рубашки и пригладил оранжевые
волосы. Все это продолжалось долго. Наконец не выдержала Лыбица:
- Да сядь ты, родню твою так по-всякому! - она колыхнула богатырской
грудью и вызывающе оглядела собрание. - Закон принимали? Принимали, ежа
вам в штаны? Вот теперь не виляйте. Судить, так судить. Зря он старался,
что ли? - Надзиратель за нравами все стоял с обиженным видом. - Садись,
Апельсин, никуда они не денутся. - И ухмыльнулась скабрезно: - А чего ты
видел-то? А?
Апельсин уселся и растерянно проговорил:
- Ну, они... это...
- Стоп, стоп, стоп! - прихлопнул ладонью по столу Котелок. - Хорошо,
будь по-вашему. Только не надо совет в балаган превращать. Есть дела
поважнее.
Но Апельсин усмотрел в его словах попытку отмахнуться. Он потребовал,
чтобы сейчас же назначен был день суда, а также чтобы на суд пригласили
домината.
Пришлось убить еще немало времени, пока договорились, что суд
состоится завтра, после обеда, и обвинителем на нем выступит Апельсин,
пока определили меру наказания - по три месяца тюрьмы и по пятьдесят монет
взноса с каждого нарушителя ("Сколько их у тебя?" - спросил Котелок.
"Двое", - важно отвечал Апельсин, а Лыбица хихикнула: "Будто
нравственность втроем нарушать можно..."). Потом еще ждали домината,
который выслушал их не без интереса и охотно согласился присутствовать, да
еще уговаривали Учителя огласить от имени совета приговор, на что тот
неохотно согласился: все-таки от совета - это не от самого себя. Все это
время председатель морщился и крутил носом: несолидно все получалось и
отчетливо попахивало балаганом.
Но вот, наконец, после всей этой бестолковщины, Котелок приступил к
важному делу. Он приказал пригласить на совет Собачьего Нюха, а пока того
приглашали, понизив голос, сообщил собратьям неприятную новость:
- Мне передали, что среди ремесленников много недовольных новым
налогом...
Апельсин шел домой в замечательном настроении, напевая себе под нос:
все по-его получилось, а лавка... Да Смут с ней, с лавкой. До зимы
отстроится. А теперь он государственным делом занят. Хотелось Апельсину,
придя домой, хватануть полную кружку браги с устатку, да поужинать плотно:
время-то позднее...
Но на подходе к дому из темной, как яма, подворотни выросли перед ним
две тени - одна пониже, другая повыше, и та, что пониже, схватив его за
грудки, прошипела с угрозой:
- Ты за что, хвост собачий, Сметлива арестовал?
- Какого Сметлива? - растерялся надзиратель за нравами.
- Хо! Он еще спрашивает, - удивилась тень. - Сам, что ли, не знаешь,
кого в тюрьму тащишь?
Апельсин наконец сообразил, что речь идет о преступниках,
обезвреженных им в роще. Он приосанился, насколько это возможно, когда за
грудки ухвачен, и гордо ответил:
- Они законы нарушили!
- Какие такие законы?
- "О нравственности" и "Об уклонении от налогов", - отчеканил
Апельсин, еще более выпячивая грудь.
- Ты толком говори, что они сделали? - тень встряхнула Апельсина,
отчего тот опять согнулся и наконец испугался, смекнув, что может получить
по личности.
- Он ей кольцо подарил, а она его целовала... - пробормотал
надзиратель, с ужасом обнаруживая, что преступления ни в том, ни в другом
случае не содержится. В совете-то в ихнем любому понятно, что закон
нарушается, а вот этим как объяснить? Подтверждая его догадку, тень
вопросила:
- Ну и что?
Апельсин стал путано объяснять:
- Торговый совет... новый закон... запрещается...
- Ах, Торговый совет? - тень перехватила его рубаху поудобнее. - На,
получай свой совет! - и в левом глазу Апельсина что-то вспыхнуло: это ему
засветили по левой скуле.
- Мама... - прошептал надзиратель за нравами, предпринимая, наконец,
запоздалую попытку вырваться.
- Вот тебе "мама", - тень, еще раз перехватив рубаху, угостила его с
другой стороны по уху.
- Мама... - опять прошептал Апельсин, и вдруг сообразил: не шептать,
не шептать надо, а - кричать! Он и попытался закричать, но вместо крика из
горла вышел какой-то хрип, а тень с омерзением плюнула и выпустила
Апельсина, наградив его напоследок тяжелой пощечиной. Вторая, повыше, тень
так и не сдвинулась с места, и ни слова не произнесла.
- Пошли, - буркнул ей избиватель Апельсина, но передумал, и вновь
обратился к надзирателю за нравами, колотящемуся крупной дрожью:
- Когда их выпустят? Ну, не трясись, тебя спрашивают!
- Не знаю, - помотал пылающей головой Апельсин. - Суд завтра после
обеда...
- Вон оно как... Ну, ладно. - И тени неспешно исчезли в подворотне,
откуда появились, а надзиратель, миновав ужасное место на цыпочках, бегом
побежал домой.
- Слушай, - обратился к злющему Смелу Верен, когда они возвращались
на постоялый двор, - а ведь Учитель-то, отец Цыганочкин, - тоже в совете.
Может, к нему сходить? Дочь как-никак...
- Да им плевать - дочь, не дочь... Что ж ты думаешь, он сам не знает?
Получше тебя знает. Сам, небось, законы эти дурацкие придумывал...
- Да... - вздохнул Верен. И подумал: "Не ушли вот вовремя..."
Когда Учитель вернулся домой, дочери не было. И к лучшему: непременно
пристала бы - что да как, а рассказывать про предстоящий назавтра суд не
хотелось. Поэтому он решил поскорее улечься спать, но твердо решил про
себя, что с него достаточно: сразу же после суда объявит о выходе из
совета. Зачем ему это все нужно? Книгу забросил, Цыганочку три дня уже,
считай, что не видел. Не-ет, хватит с него. Завтра еще дотерпеть - и
конец.
Утром, обнаружив, что Цыганочки снова нет и, судя по всему, и не
было, он рассердился: да уж, нравственность нынче у молодых никуда не
годится. Правильный закон они приняли. И осудить надо будет как решили. С
тем направился Учитель в Торговый совет.
Сметлив вышел из высоких тюремных дверей в сопровождении четырех
стражников, легкомысленно щурясь на яркое солнце. Цыганочка шла рядом,
чуть позади, с утомленным, но гордым лицом. Сметливу очень понравилось,
как вела она себя все это время: не хныкала, сердита была, однако
спокойна. Он же вообще воспринимал все случившееся как глупое
недоразумение и лишь посмеивался, вспоминая дурака Апельсина: "А мы-то за
него бунтовали!" - "Не за него, а за отца", - поправляла Цыганочка.
Но как только вышли они из тюрьмы, как увидели, что делается на
площади - со Сметлива беззаботность слетела. Ряды стражников, длинный
стол, за которым восседали с важными лицами лавочники - недавние бунтари
(и среди них почему-то Учитель), доминат по соседству с ними на кресле с
высокой спинкой, грубая скамья, заранее оцепленная охраной, а главное,
огромная толпа горожан - все говорило, что дело здесь готовится совсем не
смешное, а напротив, серьезное.
Учитель сидел за столом, опустив голову к каким-то бумагам, и
Цыганочка, заметив отца, обрадовалась, подмигнула Сметливу - мол, вот как
удачно все. Но Сметлив радости ее не разделил, потому что как раз в этот
момент Учитель поднял голову от бумаг, дочку увидел - и побледнел
смертельно, и даже привскочил на стуле, но рухнул тут же, будто молнией
пораженный. Уже посадили преступников на скамью, стражей оцепленную, уже
тишина повисла над площадью и начинать надо было суд, а Судья все не мог
вернуться в себя, все сидел, оцепенев от внезапной тоски и ужаса. Первая
мысль пришла ему - послать на китулин рог это сборище. Ан нет: только что
выступал на совете, настаивал на суровом наказании, когда Батон Колбаса
предложил ограничиться взносом. Не знал до последнего, о ком речь - вот в
чем беда...
Толпа, разглядев, в чем смак ситуации, приутихла. Батон Колбаса в
несвойственной ему растерянности глядел на Учителя, а Пуд Бочонок, уяснив,
что тому предстоит судить собственную дочь, беспокойно заерзал на стуле.
Председатель Котелок ничего не понял, кроме того, что молчание
затягивается, и тихонько подтолкнул Судью: начинай! Но Учитель позабыл о
подобающих торжественных речах, заранее написанных на бумажке, встал и,
обведя людей на площади затравленным взглядом, с трудом выдавил из себя то
единственное, что вспомнил:
- Слово имеет обвинитель Апельсин, - и сел, слепо уткнувшись в бумаги
перед собой. Представление началось.
Когда Апельсин поднялся на тумбочку для речей, толпа прыснула смехом.
Вид у обвинителя был хорош: одно ухо красное и распухшее, под глазом -
здоровенный синяк. Однако он, нимало не смущаясь, заговорил с важностью,
отчего зрителям стало еще смешней:
- Мы издали законы "О нравственности" и "Об уклонении от налогов". И
вот, вчера вечером, в роще за городом, я и еще пятеро свидетелей застали
подсудимых (тут Апельсин величественным жестом указал на скамью) за
действиями, нарушающими...
Тут в толпе кто-то, не выдержав, захохотал в голос. Апельсин
недовольно умолк и обратился к председателю:
- Я прошу тишины.
Котелок, раздосадованный, что Учитель опустил торжественное
вступление, вскочил и замахал рукой:
- Тихо! Тихо! Здесь вам не балаган! Здесь вам суд!
Народ притих, фыркая в кулаки. Апельсин же, выждав немного,
продолжил:
- Да... Так вот, эти двое злостно нарушали законы: он подарил ей
кольцо, а подарки, согласно новому закону, должны облагаться налогом. Она
же его целовала, не будучи законной женой, что противоречит закону "О
нравственности". Подтвердить это могут платный осведомитель Торгового
совета Собачий Нюх и еще четверо стражников, принимавших участие...
До людей стало доходить, о чем толкует оранжевый надзиратель за
нравами. Его речь перебил удивленный голос:
- Это что же теперь - подарить ничего нельзя?
- Да, нельзя, - самодовольно подтвердил Апельсин, - если налог не
уплачен.
- Порядочки... - выдохнула толпа.
Председатель Котелок, чувствуя, что суд уходит в какую-то не ту
сторону, встал и громко спросил:
- Вопросы к обвинителю есть? - помолчал для виду, и хотел уже
посадить Апельсина на место, чтобы не позорил совет, но раздался голос:
"Есть вопрос!" - и Котелку ничего не оставалось, как сделать приглашающий
жест - мол, пожалуйста. Вперед вышел худой бородатый старик с
бочкообразной грудною клеткой - старшина стеклодувов:
- А какого такого Смута вы налоги вдвое подняли, а?
Такого вопроса Апельсин не ожидал и развел короткими ручками:
- Это решение Торгового совета... Но лично я... - и снова развел.
Старшина же воинственно выставил бороду:
- Торговый совет - это ладно. Сидите там - и сидите, Смут с вами,
решайте себе... А мы при чем?
Котелок метнул тревожный взгляд на Нагаста, который слушал возникшую
перепалку с нескрываемым удовольствием, снова встал и возвысил голос:
- Прошу вопросы по сути дела!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
но замер: девушка обняла мужчину за шею и прильнула своими губами к его.
Закон нарушался злостно и неприкрыто.
Как по команде, встали с одной стороны поляны Апельсин, а с другой -
Собачий Нюх со стражниками. "Именем закона!" - по-петушиному сорвавшись
голосом, выкрикнул Апельсин. Мужчина вскочил, схватил девушку за руку -
видно, собирался сбежать от невесть откуда взявшихся дураков, но оглянулся
и увидел, что сзади путь отрезан Собачьим Нюхом. Тут все четверо солдат
кинулись к преступникам и стало ясно, что тем не уйти. Мужчина в драку не
полез. Только когда один из солдат протянул руку к девушке, он показал ему
здоровенный кулак, и тот передумал. Так и вели их в тюрьму - без рук.
На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается, играли в
звон. Последыш Лабаст готовился кинуть биту с черты, а косоглазый гаденыш
Хорек, поставивший на кон единственную монету, следил за ним с ненавистной
жадностью. Но бросок не состоялся. Из-за забора, отгораживающего пустырь
от улицы, высунулась голова Воротка, оборвыша с Потрошки, высунулась и
завопила: "Арестантов ведут!" Тут, понятно, игра прервалась, игроки мигом
оседлали забор, который стал потрескивать и шататься.
Арестованных было двое. Цыганочку, дочь Учителя, все знали хорошо:
Хорек пытался было улюлюкнуть, но переросток Мешок Брюхо так пихнул его в
бок, что тот чуть не полетел с забора. А вот второго, здорового
симпатичного мужика никто не знал. Пацаны загалдели тихонечко - кто такой?
А Последыш, нахмурив брови, мучительно вспоминал: где-то он его видел...
Вспомнил: на ярмарке, со Смелом. Со Смелом? Эге, надо бы сообщить. Еще раз
внимательно поглядев на незнакомого мужика, на Апельсина, на Нюха,
Последыш спрыгнул с забора и кинулся бежать в постоялый двор Грымзы
Молотка - не забрал даже монету, что поставил на кон.
В бражной народу почти не было, только два могула за дальним столиком
переговаривались негромко по-своему: "Шурух-бурух-мурух? -
Шулды-булды-мулды..." Последыш подошел к Молотку и спросил, где Смел. Тот
пожал плечами и мотнул головой на лестницу - мол, пойди, погляди.
Смел и Верен заканчивали приготовления в дорогу. Все получалось, что
слишком много тащить - в три мешка не укладывалось. Но идти как сюда
пришли, перебиваясь с грибов на рыбу, не хотелось. "Ай, ничего. Дотащим
как-нибудь. Сначала тяжело будет, а потом все легче", - говорил Смел, и
Верен кивал, соглашаясь. Ему не терпелось уйти из надоевшего города, а с
какими мешками - легкими, тяжелыми, или вообще без оных, было уже все
равно.
Дверь отворилась и вошел Последыш.
- Хо! - обрадовался Смел. - Как раз вовремя зашел - попрощаться! - И
пояснил: - Мы уходим завтра.
Последыш стоял, нерешительно поглядывая на Верена.
- Сказать что-нибудь хочешь? - догадался Смел. - Сейчас, погоди. - Он
прислонил набитый дорожный мешок к кровати и вышел с Последышем в коридор.
- Ну, что еще стряслось?
Последыш помолчал, не зная, как начать. Потом заговорил:
- Этот большой, глаза такие... - показал руками, какие. - Я тебя с
ним в городе видел... Он кто такой?
- Сметлив, что ли? - узнал Смел. - Ну как кто... Рыбак. А чего это
ты?..
- Арестовали его. Его и Цыганочку.
- Что? - Смел схватил Последыша за плечо. - Откуда ты знаешь?
- Сам видел.
Смел постоял, соображая, и затащил его в комнату:
- А ну, расскажи по порядку...
На вечернее заседание Торгового совета Апельсин явился с опозданием.
Председатель Котелок сухо спросил, в чем дело, на что надзиратель за
нравами гордо ответил:
- Я принимал участие в задержании преступников.
Котелок немного обалдел, и потому следующий вопрос в надлежащем тоне
не выдержал:
- Каких еще... преступников? - и подозрительно покосился на Апельсина
как на недоумка. Но тот был холоден и доволен собой. Он отчеканил:
- Нарушителей закона "О нравственности" и закона "Об уклонении от
налогов".
- Так... - судя по лицам, даже творцы законодательства не ожидали от
своего детища такой прыти.
- И... кто же это? - осторожно поинтересовался Пуд Бочонок.
- Э-э... - надзиратель за нравами в спешке забыл выяснить имена
арестованных, но нашелся: - А какая разница? Перед законом все должны быть
равны.
- Да... - Котелок поглядел на него уже с явной опаской. - А вина-то -
доказана? Нельзя же так сразу людей хватать...
Тут Апельсин указал величавым жестом на дверь и сказал:
- Здесь свидетель, видевший все, как и я, собственными глазами. Мы их
взяли с поличным, - повторил Апельсин звучное словечко осведомителя. -
Позвать?
- Не надо, не надо, - раздраженно отмахнулся от него Котелок. - Лучше
скажи, что мы с ними будем делать?
- Как что? - искренне удивился Апельсин. - Судить.
Наступило напряженное молчание. Учитель, поняв, что апельсиновский
подвиг чреват неприятностями прежде всего для судьи, перебрал
встревоженным взглядом членов совета, но они отводили глаза. Тогда Учитель
стал спешно обдумывать речь - о том, что не все еще знают новый закон, что
не установлены меры наказания, что нельзя начинать сразу с жестокости,
что... Но не успел. Надзиратель за нравами, истолковав длительное молчание
как неодобрение (а рассчитывал он на единодушный восторг по поводу его
хватки и решительности), обиделся:
- Ну и не надо. Ну и пожалуйста. Сами законы пишут, а сами судить не
хотят. Тогда сами и... - он запнулся, - надзирайте за нравами. А я тогда
пошел, - и Апельсин стал уходить.
Для этого он встал, провел руками по пустому столу перед собой (не
забыл ли чего?), озабоченно подержался за порожние поясные карманы (ничего
ли не осталось от бывшей службы в совете?), аккуратно придвинул стул к
столу, застегнул пуговицу на воротнике рубашки и пригладил оранжевые
волосы. Все это продолжалось долго. Наконец не выдержала Лыбица:
- Да сядь ты, родню твою так по-всякому! - она колыхнула богатырской
грудью и вызывающе оглядела собрание. - Закон принимали? Принимали, ежа
вам в штаны? Вот теперь не виляйте. Судить, так судить. Зря он старался,
что ли? - Надзиратель за нравами все стоял с обиженным видом. - Садись,
Апельсин, никуда они не денутся. - И ухмыльнулась скабрезно: - А чего ты
видел-то? А?
Апельсин уселся и растерянно проговорил:
- Ну, они... это...
- Стоп, стоп, стоп! - прихлопнул ладонью по столу Котелок. - Хорошо,
будь по-вашему. Только не надо совет в балаган превращать. Есть дела
поважнее.
Но Апельсин усмотрел в его словах попытку отмахнуться. Он потребовал,
чтобы сейчас же назначен был день суда, а также чтобы на суд пригласили
домината.
Пришлось убить еще немало времени, пока договорились, что суд
состоится завтра, после обеда, и обвинителем на нем выступит Апельсин,
пока определили меру наказания - по три месяца тюрьмы и по пятьдесят монет
взноса с каждого нарушителя ("Сколько их у тебя?" - спросил Котелок.
"Двое", - важно отвечал Апельсин, а Лыбица хихикнула: "Будто
нравственность втроем нарушать можно..."). Потом еще ждали домината,
который выслушал их не без интереса и охотно согласился присутствовать, да
еще уговаривали Учителя огласить от имени совета приговор, на что тот
неохотно согласился: все-таки от совета - это не от самого себя. Все это
время председатель морщился и крутил носом: несолидно все получалось и
отчетливо попахивало балаганом.
Но вот, наконец, после всей этой бестолковщины, Котелок приступил к
важному делу. Он приказал пригласить на совет Собачьего Нюха, а пока того
приглашали, понизив голос, сообщил собратьям неприятную новость:
- Мне передали, что среди ремесленников много недовольных новым
налогом...
Апельсин шел домой в замечательном настроении, напевая себе под нос:
все по-его получилось, а лавка... Да Смут с ней, с лавкой. До зимы
отстроится. А теперь он государственным делом занят. Хотелось Апельсину,
придя домой, хватануть полную кружку браги с устатку, да поужинать плотно:
время-то позднее...
Но на подходе к дому из темной, как яма, подворотни выросли перед ним
две тени - одна пониже, другая повыше, и та, что пониже, схватив его за
грудки, прошипела с угрозой:
- Ты за что, хвост собачий, Сметлива арестовал?
- Какого Сметлива? - растерялся надзиратель за нравами.
- Хо! Он еще спрашивает, - удивилась тень. - Сам, что ли, не знаешь,
кого в тюрьму тащишь?
Апельсин наконец сообразил, что речь идет о преступниках,
обезвреженных им в роще. Он приосанился, насколько это возможно, когда за
грудки ухвачен, и гордо ответил:
- Они законы нарушили!
- Какие такие законы?
- "О нравственности" и "Об уклонении от налогов", - отчеканил
Апельсин, еще более выпячивая грудь.
- Ты толком говори, что они сделали? - тень встряхнула Апельсина,
отчего тот опять согнулся и наконец испугался, смекнув, что может получить
по личности.
- Он ей кольцо подарил, а она его целовала... - пробормотал
надзиратель, с ужасом обнаруживая, что преступления ни в том, ни в другом
случае не содержится. В совете-то в ихнем любому понятно, что закон
нарушается, а вот этим как объяснить? Подтверждая его догадку, тень
вопросила:
- Ну и что?
Апельсин стал путано объяснять:
- Торговый совет... новый закон... запрещается...
- Ах, Торговый совет? - тень перехватила его рубаху поудобнее. - На,
получай свой совет! - и в левом глазу Апельсина что-то вспыхнуло: это ему
засветили по левой скуле.
- Мама... - прошептал надзиратель за нравами, предпринимая, наконец,
запоздалую попытку вырваться.
- Вот тебе "мама", - тень, еще раз перехватив рубаху, угостила его с
другой стороны по уху.
- Мама... - опять прошептал Апельсин, и вдруг сообразил: не шептать,
не шептать надо, а - кричать! Он и попытался закричать, но вместо крика из
горла вышел какой-то хрип, а тень с омерзением плюнула и выпустила
Апельсина, наградив его напоследок тяжелой пощечиной. Вторая, повыше, тень
так и не сдвинулась с места, и ни слова не произнесла.
- Пошли, - буркнул ей избиватель Апельсина, но передумал, и вновь
обратился к надзирателю за нравами, колотящемуся крупной дрожью:
- Когда их выпустят? Ну, не трясись, тебя спрашивают!
- Не знаю, - помотал пылающей головой Апельсин. - Суд завтра после
обеда...
- Вон оно как... Ну, ладно. - И тени неспешно исчезли в подворотне,
откуда появились, а надзиратель, миновав ужасное место на цыпочках, бегом
побежал домой.
- Слушай, - обратился к злющему Смелу Верен, когда они возвращались
на постоялый двор, - а ведь Учитель-то, отец Цыганочкин, - тоже в совете.
Может, к нему сходить? Дочь как-никак...
- Да им плевать - дочь, не дочь... Что ж ты думаешь, он сам не знает?
Получше тебя знает. Сам, небось, законы эти дурацкие придумывал...
- Да... - вздохнул Верен. И подумал: "Не ушли вот вовремя..."
Когда Учитель вернулся домой, дочери не было. И к лучшему: непременно
пристала бы - что да как, а рассказывать про предстоящий назавтра суд не
хотелось. Поэтому он решил поскорее улечься спать, но твердо решил про
себя, что с него достаточно: сразу же после суда объявит о выходе из
совета. Зачем ему это все нужно? Книгу забросил, Цыганочку три дня уже,
считай, что не видел. Не-ет, хватит с него. Завтра еще дотерпеть - и
конец.
Утром, обнаружив, что Цыганочки снова нет и, судя по всему, и не
было, он рассердился: да уж, нравственность нынче у молодых никуда не
годится. Правильный закон они приняли. И осудить надо будет как решили. С
тем направился Учитель в Торговый совет.
Сметлив вышел из высоких тюремных дверей в сопровождении четырех
стражников, легкомысленно щурясь на яркое солнце. Цыганочка шла рядом,
чуть позади, с утомленным, но гордым лицом. Сметливу очень понравилось,
как вела она себя все это время: не хныкала, сердита была, однако
спокойна. Он же вообще воспринимал все случившееся как глупое
недоразумение и лишь посмеивался, вспоминая дурака Апельсина: "А мы-то за
него бунтовали!" - "Не за него, а за отца", - поправляла Цыганочка.
Но как только вышли они из тюрьмы, как увидели, что делается на
площади - со Сметлива беззаботность слетела. Ряды стражников, длинный
стол, за которым восседали с важными лицами лавочники - недавние бунтари
(и среди них почему-то Учитель), доминат по соседству с ними на кресле с
высокой спинкой, грубая скамья, заранее оцепленная охраной, а главное,
огромная толпа горожан - все говорило, что дело здесь готовится совсем не
смешное, а напротив, серьезное.
Учитель сидел за столом, опустив голову к каким-то бумагам, и
Цыганочка, заметив отца, обрадовалась, подмигнула Сметливу - мол, вот как
удачно все. Но Сметлив радости ее не разделил, потому что как раз в этот
момент Учитель поднял голову от бумаг, дочку увидел - и побледнел
смертельно, и даже привскочил на стуле, но рухнул тут же, будто молнией
пораженный. Уже посадили преступников на скамью, стражей оцепленную, уже
тишина повисла над площадью и начинать надо было суд, а Судья все не мог
вернуться в себя, все сидел, оцепенев от внезапной тоски и ужаса. Первая
мысль пришла ему - послать на китулин рог это сборище. Ан нет: только что
выступал на совете, настаивал на суровом наказании, когда Батон Колбаса
предложил ограничиться взносом. Не знал до последнего, о ком речь - вот в
чем беда...
Толпа, разглядев, в чем смак ситуации, приутихла. Батон Колбаса в
несвойственной ему растерянности глядел на Учителя, а Пуд Бочонок, уяснив,
что тому предстоит судить собственную дочь, беспокойно заерзал на стуле.
Председатель Котелок ничего не понял, кроме того, что молчание
затягивается, и тихонько подтолкнул Судью: начинай! Но Учитель позабыл о
подобающих торжественных речах, заранее написанных на бумажке, встал и,
обведя людей на площади затравленным взглядом, с трудом выдавил из себя то
единственное, что вспомнил:
- Слово имеет обвинитель Апельсин, - и сел, слепо уткнувшись в бумаги
перед собой. Представление началось.
Когда Апельсин поднялся на тумбочку для речей, толпа прыснула смехом.
Вид у обвинителя был хорош: одно ухо красное и распухшее, под глазом -
здоровенный синяк. Однако он, нимало не смущаясь, заговорил с важностью,
отчего зрителям стало еще смешней:
- Мы издали законы "О нравственности" и "Об уклонении от налогов". И
вот, вчера вечером, в роще за городом, я и еще пятеро свидетелей застали
подсудимых (тут Апельсин величественным жестом указал на скамью) за
действиями, нарушающими...
Тут в толпе кто-то, не выдержав, захохотал в голос. Апельсин
недовольно умолк и обратился к председателю:
- Я прошу тишины.
Котелок, раздосадованный, что Учитель опустил торжественное
вступление, вскочил и замахал рукой:
- Тихо! Тихо! Здесь вам не балаган! Здесь вам суд!
Народ притих, фыркая в кулаки. Апельсин же, выждав немного,
продолжил:
- Да... Так вот, эти двое злостно нарушали законы: он подарил ей
кольцо, а подарки, согласно новому закону, должны облагаться налогом. Она
же его целовала, не будучи законной женой, что противоречит закону "О
нравственности". Подтвердить это могут платный осведомитель Торгового
совета Собачий Нюх и еще четверо стражников, принимавших участие...
До людей стало доходить, о чем толкует оранжевый надзиратель за
нравами. Его речь перебил удивленный голос:
- Это что же теперь - подарить ничего нельзя?
- Да, нельзя, - самодовольно подтвердил Апельсин, - если налог не
уплачен.
- Порядочки... - выдохнула толпа.
Председатель Котелок, чувствуя, что суд уходит в какую-то не ту
сторону, встал и громко спросил:
- Вопросы к обвинителю есть? - помолчал для виду, и хотел уже
посадить Апельсина на место, чтобы не позорил совет, но раздался голос:
"Есть вопрос!" - и Котелку ничего не оставалось, как сделать приглашающий
жест - мол, пожалуйста. Вперед вышел худой бородатый старик с
бочкообразной грудною клеткой - старшина стеклодувов:
- А какого такого Смута вы налоги вдвое подняли, а?
Такого вопроса Апельсин не ожидал и развел короткими ручками:
- Это решение Торгового совета... Но лично я... - и снова развел.
Старшина же воинственно выставил бороду:
- Торговый совет - это ладно. Сидите там - и сидите, Смут с вами,
решайте себе... А мы при чем?
Котелок метнул тревожный взгляд на Нагаста, который слушал возникшую
перепалку с нескрываемым удовольствием, снова встал и возвысил голос:
- Прошу вопросы по сути дела!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30