Выбегаешь эдак утром на зарядку – оба-на! Здрасьте, племяннички, вот она – я! Плещется у самого порога: стадион со спорткомплексом уже затопила, даже футбольные ворота под водой скрылись, к парашютному комплексу уже подобралась и тренажеру транспортного «Ила» только рубки с перископом не хватает, а так ни дать, ни взять – нормальная субмарина на рейде.
А если доведется в эти дни в карауле стоять – на всю жизнь запомнишь. Бредешь по берегу этого самого моря – волна тихонько плещет, луна сияет, как танковый прожектор, и выстилает серебром тропинку, ведущую в неведомые миры; а в море этом острова цветущей черемухой пенятся, и соловьи до самого утра не смолкают, и пение их с девичьим русалочьим смехом переплетается… Эх!.. Какая тут, к чертовой бабушке, служба! После бесконечных морозных и слякотных недель вдруг обрушивается на тебя такое, что и с катушек съехать недолго. Возможно, отчасти из-за этого и отправляют курсантов в это время в учебный центр – от греха подальше. В лес вас, родименьких! На стрельбище да на танкодромчик! В городок диверсионный да на поле тактическое – самое место вам там сейчас!
Растянувшись, как невероятная змея-мутант, рота шагала в учебный центр Сельцы. Шестьдесят километров – много это или мало? Хоть пешие переходы для спецназовца – вещь вполне привычная, но когда это происходит во время весенней распутицы, по раскисшим грунтовым дорогам, веселого в этом маловато. После половины пути командиры перестали ежеминутно подгонять и подтягивать растягивающуюся, словно резиновую, роту и молча шагали рядом с курсантами, с ожесточением выдирая ноги из вязкой грязи – дотопают, никуда не денутся.
Серая раскисшая дорога с каждым шагом высасывала из курсантов последние, казалось, силы. А они все шли и шли, и каждый был уверен, что дойдет только до вон того поворота, а потом повалится плашмя в эту чертову холодную грязь и – дьявол с ним, пусть хоть расстреляют в задницу соленым огурцом, больше не сделает ни шага. Но – поворот оставался позади, и все шли дальше – до следующего, а потом – еще до следующего… И только когда кто-то, не сворачивая на очередном повороте, продолжал двигаться по прямой, углубляясь в раскисшее поле, становилось ясно: на ходу уснул парень. Идет с открытыми глазами, а ничего не видит, только ноги машинально переставляет. Бывает. Парня догоняли и разворачивали в нужном направлении – до следующего поворота.
Орлами глядели только комроты Бздынь да неутомимый Ауриньш – кроме гранатомета, рюкзака и остальной штатной экипировки киборг тащил на плече железный ящик с пистолетами. Ящик он подхватил с плеча второкурсника Мишки Алексеева на двадцать восьмом километре пути – ровно за секунду до мгновения, когда Мишка готов был швырнуть это орудие пытки в грязь. Не сгибаясь подо всей этой грудой железа, Маргус бодро месил яловыми сапогами стылую жижу, и при этом еще умудрялся наигрывать на губной гармошке – прощальном подарке «генерала» Мишки Шоломицкого.
Теперь он считался второкурсником: первая часть эксперимента была признана успешно выполненной, и после зимней сессии Маргус был переведен в первый взвод, к курсантам второго курса. Первокурсники провожали его, словно в дальнюю дорогу – с объятиями, хлопаньем по спине и наказами жаловаться, если что. Надарили кучу подарков – большей частью для Маргуса бесполезных, ну да какая разница? Рижанин Юрка Блинников подарил наполовину пустой флакон престижнейшего одеколона «Командор» фабрики «Дзинтарс» – привет с родины, парень! Цунь торжественно вручил ободранный жестяной портсигар с поломанной защелкой (фигня, ты потом починишь). Рустамджон Садыков нахлобучил голову киборга новенькую кокандскую тюбетейку. Прижимистый Леха Мамонт повздыхал-покряхтел и вытащил из чемодана редкую вещь – китайский фонарик.
– Держи, Маргус. Да не профукай, як ты умеешь – такый фонарык вже не купишь…
Увы и ах – половину подаренного Маргус профукал в первую же неделю пребывания в новом коллективе. В том числе и «фонарык». Э, да что вы хотите – искусству сохранять свои вещи в казарме за полгода не научишься… И надо сказать, Маргус по этому поводу здорово переживал, хоть и жадным не был, да и в темноте прекрасно видел безо всякого фонаря – а все равно расстроился.
– Ты чего играешь, Маргус? – догнал его Алексеев. Избавленный от этого проклятого ящика, он чувствовал себя окрыленным – словно в невесомости.
– Не знаю, – оторвался от губной гармошки Ауриньш. – В кино один солдат играл эту музыку, я запомнил, теперь вот пробую…
– Ну-ка, ну-ка… Э, да это «Лили Марлен»! Слова знаешь?
– Нет, я только мелодию слышал. А ты знаешь?
– А как же! Давай, играй!
Мишка перебросил десантный «калашников» на грудь, лихо сдвинул шапку на затылок и, воодушевляясь с каждым шагом, запел:
Vor der Kaserne vor dem grossen Tor
Stand eine Laterne, und steht sie noch davor,
So wolln wir uns da wiedersehn,
Bei der Laterne wolln wir stehn
Wie einst, Lili Marleen…
Возле казармы, в свете фонаря
кружатся попарно листья сентября,
ах, как давно у этих стен
я сам стоял,
стоял и ждал
тебя, Лили Марлен.
Понемногу песню начали подтягивать остальные «немцы» первого взвода:
Unsre beiden Schatten sahn wie einer aus;
Dass wir so lieb uns hatten, das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst, Lili Marleen.
Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь
крутить любовь
с тобой, Лили Марлен.

Schon rief der Posten: Sie blasen Zapfenstreich;
Es kann drei Tage kosten! – Kam'rad, ich komm ja gleich.
Da sagten wir auf Wiedersehn.
Wie gerne wollt' ich mit dir gehn,
Mit dir, Lili Marleen!
Лупят ураганным, Боже, помоги!
Я отдам Иванам шлем и сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарем
стоять вдвоем
с тобой, Лили Марлен.
К ним подключились и другие – даже те, кто не знал слов, но как-то помыкивали в такт, а уж последние строчки тянули все хором:
Deine Schritte kennt sie, deinen zieren Gang,
Alle Abend brennt sie, mich vergass sie lang.
Und sollte mir ein Leids geschehn,
Wer wird bei der Laterne stehn
Mit dir, Lili Marleen?
Есть ли что банальней смерти на войне,
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих,
Ich liebe dich,
моя Лили Марлен.

Aus dem stillen Raume, aus der Erde Grund
Hebt mich wie im Traume dein verliebter Mund.
Wenn sich die spIten Nebel drehn,
Werd ich bei der Laterne stehn
Wie einst, Lili Marleen…
Кончатся снаряды, кончится война,
возле ограды, в сумерках одна,
будешь ты стоять у этих стен,
во мгле стоять,
стоять и ждать
меня, Лили Марлен.
(перевод И. Бродского)
И оказалось – на удивление хорошо шагается под эту песню. Недаром немцы через всю Европу под нее протопали, уж они в этом толк понимали.
– Ауриньш, что за херня! – возник рядом Бздынь. – Отставить фашистские песни!
– Да товарищ капитан! – дружно вступились все. – Что тут фашистского? Нормальная солдатская песня!
– Не звездите мне тут! Про что хоть поете?
Перевели охотно, в цветах и красках.
– Вот и все, – пояснил Алексеев. – Ее в войну и англичане пели, и американцы. Нормальная же песня. И шагается под нее хорошо.
– Лучше б «Катюшу» спели, – проворчал Бздынь. – Ее хоть знают все…
– «Катюша» – хорошая песня, – согласился Маргус, – только на такой темп движения она плохо ложится…
– Это точно, – вынужден был признать ротный. – Ладно, пойте… Гитлерюгенды хреновы.
И гармошка зазвучала вновь – уже в полный голос. И курсанты уже не засыпали на ходу – лучше всяких команд и окриков подбадривала старая песня о вечной солдатской тоске по дому. Немного печальная, но все равно хорошая. Солдатская, одним словом. И легко верилось в то, что под такую песню и в самом деле можно хоть через всю Европу прошагать…
Назад в Рязань рота возвращалась через две недели. За это время Ока уже разлилась, и посуху было ни пройти, ни проехать. Поэтому роту перебрасывали по воздуху, эскадрильей «Аннушек». Самолеты летели низко, на стометровой высоте. Внизу проплывали, вспыхивая отраженным вечерним солнцем, полузатопленные березовые рощи. Маргус весь полет не отрывался от иллюминатора, плюща тонкий нос о холодный плексиглас.
– Что, красиво? – кивнул Алексеев, сидевший на соседнем дюралевом сиденье.
– Березы красивые, – оторвался Маргус от иллюминатора. – Кое-где уже начинают распускаться листья, и они становятся похожи… – Маргус помялся, подбирая слова: – На молоденьких девушек! Да-да – знаешь, когда они в первый раз делают взрослую прическу и немного этого стесняются…
– Ого! Да ты у нас еще и поэт! – удивился Мишка. – Что значит, есенинские края – даже горячие прибалтийские парни вдохновляются!
– Т`ин кэуэн, – Валентина Алексеевна легко щелкала клавишами пульта лингафонного кабинета. – Прослушайте текст. По окончании будьте готовы выйти к доске и записать то, что поняли. Слушайте внимательно, текст будет повторен только один раз… – надев наушники, она опустила глаза, бегло просматривая отпечатанный текст.
Курсанты хмурились, напряженно ловя слова, произносимые писклявым девчоночьим голоском – ну тараторит же малявка, фиг чего уловишь… Не хмурился лишь неунывающий здоровяк Федор Пастухов – подперев румяную щеку ладонью, он мечтательно улыбался. И затуманенный взор его был устремлен не в тетрадь, а вперед и чуть вниз – в сторону учительского стола. Валентина Алексеевна пришла на занятие в модной джинсовой юбке с разрезом. Разрез был как разрез, вполне целомудренный – чуть выше колена, но… Много ли надо здоровому тренированному восемнадцатилетнему балбесу, у которого весенней порой гормоны бурлят, пузырятся и брызжут, как лава из вулкана? Молочно белеющее колено в таинственной тени разреза приковало взгляд Федора намертво – словно японского смертника к пулемету. Во рту пересохло. Кровь долбила в виски пудовой кувалдой.
– Пастухов тунджи! – вздрогнув, услышал он и опомнился. – Цин, лай джер… Пожалуйста, идите сюда…
«Блин, а вот это – провал, подумал Штирлиц. Черт, о чем хоть она чирикала, эта китаеза?» – лихорадочно вспоминал Федор, бочком-бочком пробираясь к доске и проклиная себя за то, что, поддавшись пижонской моде, ушил штаны в обтяжку – до лосинообразного вида…
Взяв мел, он попытался расположиться так, чтобы по возможности быть обращенным к учительнице и классу тылом. Не тут-то было…
– Федя! – раздался вдруг возмущенный голос Маргуса. – Вон же мой фонарик – у тебя в кармане! А ты говорил – не брал!
Бедняга Федор вспыхнул, неловко попытался прикрыть «фонарик» руками – только мелом его испачкал, обозначив еще отчетливее. Он метал взглядом в сторону Маргуса свирепые молнии и строил страшные рожи.
– Пастухов, сходите в туалет, намочите тряпку, – поправила очки Валентина Алексеевна. – Совсем дежурные не следят…
Федор судорожно ухватился за тряпку, как утопающий за спасательный круг, и метнулся к двери. Парни потом долго спорили, чем именно он ее открыл.
– Марик, сволочь! – коршуном налетел он на Ауриньша на перемене. – Ты что, вообще оборзел – так подставлять?!
– Отдавай фонарик, Федор, – хладнокровно парировал Маргус. – Куда ты его уже спрятал?
– Да какой фонарик, придурок! Ты что – вообще таких вещей не понимаешь?!
– Что я должен понимать? – с достоинством ответил Маргус. – Мне еще ничего не объясняли.
– Стоп, люди, хорош ржать, – унял общее веселье рассудительный Качанов. – Мужик, может быть, вообще инвалид, а вы не врубаетесь.
– О, а в самом деле, – вмиг остыл Федор, – Маргус, у тебя там вообще как – есть что-нибудь?
– Все есть, – сообщил Маргус. – Правда, я еще не знаю, для чего это нужно – возможно, декоративный элемент, чтобы не отличаться от людей…
– Покажь! – дружно заинтересовались присутствующие.
– Вы что, сдурели?! – охладил исследовательский пыл Качанов. – Он же сейчас и в самом деле выкатит – у него ума хватит. Придем в казарму – посмотрим.
Осмотр Ауриньша в казарме вызвал уважительно-завистливые вздохи.
– М-да, – почесал затылок Федор. – Умеют же делать вещи, когда захотят. Оборонка, не хала-бала! Слушай, Маргус, а он у тебя как – только в транспортном положении находится? Или в боевом тоже может?
– Не знаю, – пожал плечами Маргус, застегивая штаны. – Я интересовался функциональным предназначением этой детали у Вии Карловны, но она почему-то покраснела и ответила непонятно: «вырастешь – узнаешь». Я так и не понял, должны ли измениться мои габариты, и когда это произойдет.
– Елки зеленые, – посочувствовал кто-то. – Такое оборудование без дела простаивает…
– Скорее, провисает, – поправили его.
Посовещавшись, аудитория пришла к логическому выводу – данное оборудование должно быть работоспособным: любая военная техника предельно функциональна, бесцельного украшательства в военном машиностроении просто не может быть по определению. А как же – разведчик есть разведчик, для выполнения задачи он должен уметь работать и головой, и руками, и всем остальным. А вдруг вражескую шифровальщицу придется завербовать? Правда, проводить эксперименты по приведению оборудования в рабочее состояние никто не решился: ну его на фиг, еще сломаешь – отвечай потом…
– Маргус, тебя на какой день в увольнение записывать? – окликнул его замкомвзвода Румянков, составляющий список увольняемых на предстоящие выходные.
– А это обязательно? – Ауриньш оторвался от вырезания из пенопласта иероглифа «Мао» (по просьбе Валентины Алексеевны он помогал оформлять класс военного перевода).
– Что значит: «обязательно»? Ты что – в город не хочешь?
– А что там делать?
– Ну, как – что делать! На танцы сходишь. В кино, например. И вообще.
– Я на танцах уже был. Кино здесь тоже показывают. Не хочется нерационально тратить время, – Маргус вновь взялся за скальпель, аккуратно отсекая от ломтя пенопласта тонкие извилистые полоски.
– Не, ну так нельзя! – обеспокоился Румянков. Что это получается? Пахал парень всю неделю, как папа Карло, весь наряд по столовой благодаря ему поощрение получил, а в увольнение не пойдет? Непорядок.
– Слышь, Маргус! – вспомнил вдруг он. – А в библиотеке ты был?
– В городе?
– Ну!
– Нет, еще не был. Хорошая библиотека?
– А ты думал! Областная, не хухры-мухры! Там все, что хочешь, можно найти, даже Стругацкие есть! На дом, правда, не дают, а в читалку – запросто. Ну что – записываю тебя? На воскресенье?
– Хорошо, – кивнул Маргус, – записывай. Только я не знаю, где это, покажешь?
– Да запросто. И записаться помогу, у меня там девчонка знакомая работает.
Воскресным утром посетители читального зала областной библиотеки недоуменно поглядывали на белобрысого курсанта-второкурсника, уютно устроившегося в углу читалки – на узком диванчике, за раскидистой комнатной пальмой. Рядом с курсантом высилась солидная стопка книг, которые курсант быстро пролистывал одну за другой, словно искал что-то, спрятанное между листами. На любопытные взгляды курсант не обращал ни малейшего внимания, полностью поглощенный своим занятием.
– Маргус, здравствуйте… – услышал он вдруг даже не робкий голос, а еле слышный шелест, и обернулся.
Худенькая некрасивая девчонка несмело глядела на него сквозь лапчатые листья пальмы и стремительно краснела.
– Здравствуйте, Лиля, – Маргус быстро встал и сгреб с дивана книги, освобождая место. – Садитесь, пожалуйста.
– Вы меня помните? – застенчиво обрадовалась Лиля, присаживаясь на краешек дивана, и пытаясь натянуть юбку на худые коленки.
– Конечно. Вы – Лиля Марлина, студентка радиоинститута, мы с вами танцевали в Доме офицеров, – браво отчеканил Ауриньш.
– А я потом всегда туда на танцы приходила, а вас больше не видела…
– Я там больше не был, – объяснил Маргус. – Мне… не очень понравились танцы.
– Ой, да ладно! – недоверчиво засмеялась Лиля. – Вы так танцуете! Меня потом та тетка из хореографии все теребила – кто такой, да кто такой. И меня в свой кружок затащить хотела. Я ей говорю, что танцевать не умею, а она не верит.
– Мне это было нетрудно, – пожал плечами Маргус. – Только не очень интересно. Просто я товарищу помочь хотел.
– Как это? – взмахнула ресницами Лиля.
Маргус принялся невозмутимо рассказывать историю с призовым тортом, и не понимал, почему девушка вдруг опять покраснела и опустила голову.
– Понятно, – наконец, прошептала она. – Извините, я пойду…
– Лиля, подождите! – обеспокоился Маргус и ухватил ее за руку. – Вы, кажется, обиделись?
– Нет-нет, что вы, – пронзила она его взглядом, способным заморозить океан. – Мне пора.
– Простите, Лиля, но мне кажется, что я вас чем-то обидел, – обескуражено проговорил Ауриньш. – Пожалуйста, не сердитесь на меня, я еще не понимаю многих вещей. Но я… чувствую, что вам сейчас плохо. И я в этом виноват. Что мне сделать, чтобы вы не сердились на меня? Я не хочу, чтобы вы ушли.
Лиля вздохнула и покачала головой.
– Пойдемте погуляем, – тихо проговорила она, глядя в сторону. – День такой хороший…
– Пойдемте, – с готовностью отозвался Маргус. – Я только книги сдам, хорошо?
– И я сдам – голова уже пухнет. А что вы читаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14