Вот его описание:«Тельце как у человека, голова мышья, а лапки собачьи, толстенькие, мохнатые и с когтями. Но наибольшее удивление вызывало все-таки безволосое тельце, а не лапки. Оно походило во всех своих анатомических нюансах на человеческое, за исключением половых органов, которые не просматривались вообще».Мужчина, всполошенный истошным женским криком, свесился с кровати и вперился удивленным взглядом в тварь, слабо барахтающуюся в тазике. В отличие от своей жены он не перепугался, а, напротив, очень сильно обрадовался:– Ну и ну! Аи да знахарка, аи да бабка, аи да молодчина! Выгнала-таки из меня черта, – и, обернувшись к супруге, приказал: – Принеси литровую стеклянную банку.– Зачем?– Пересадим черта в банку.– Ты с ума сошел. Надо немедленно избавиться от этой погани.– Неси банку, дура, – отчеканил в ответ мужик, повышая голос. – Это мой чертик. Что хочу, то и делаю с ним.Чертик был пересажен в банку – он нырнул в нее вместе со рвотной жидкостью, частично перелитой туда из тазика. Пересаживал чертика лично его хозяин. Пересадив же, накрыл банку марлей и обвязал поверх марли бечевкой по горловине.Весть о неслыханном происшествии разнеслась вскоре по деревне.Информаторы В. Черикова сообщают:– Все мы бегали смотреть на чудо-юдо. Думали, чертик скоро подохнет. Но он все жил да жил, бултыхаясь в рвоте. Так продолжалось несколько дней. Потом кто-то предложил отвезти банку с чертом в райцентр, в поликлинику – «для исследований». Ну, вскоре отвезли ее туда и отдали врачам… Что дальше было с той банкой и чертом, живущим в ней, нам неизвестно. ШХУНА «ЭЛИЗАБЕТ» Автор этого рассказа – офицер КГБ, теперь уже бывшего. Он дал согласие на публикацию своих воспоминаний в моей книге при одном условии – имя и фамилия автора не будут упомянуты, а название города, фигурирующего в рассказе, будет изменено.Престранное событие, описанное офицером, произошло, по его утверждению, в конце восьмидесятых годов… ну, допустим, в черноморском городе Новороссийске, хотя на самом деле приключилось оно в другом приморском городе.Наш бравый офицер, непосредственный участник приключения, отпечатал свой рапорт на машинке в единственном экземпляре. К сожалению, рапорт был написан канцелярски дурным слогом. Я подверг его литературной обработке. Вот он, этот монолог кагэбиста, в моей литературной записи:«Машину я припарковал за пакгаузом. Там обнаружился удобный тупичок – уютный кармашек между торцовой кирпичной стеной пакгауза и забором. Забор отгораживал служебные причалы морского порта, пресекая доступ на них любым посторонним лицам. В том месте, где он Г-образно изгибался, упираясь в торец пакгауза, и образовался тот самый тупичок.Изношенный мотор моего старенького, с помятым крылом «Москвича» перестал тарахтеть. Вогнанная в тупичок задним ходом машина нашла в нем надежное укрытие от чужих глаз. Говоря по совести, затрудняюсь объяснить, почему я решил упрятать ее здесь, за пакгаузом. Наверное, сказалась многолетняя выучка, профессиональная привычка при любых обстоятельствах оставлять после себя как можно меньше следов.Уронив голову на рулевое колесо, я несколько секунд посидел, прижимаясь щекой к баранке, приятно холодившей ее, и сознательно расслабляясь.Мои спутники, расположившиеся в машине на заднем сиденье, чувствовали, казалось, что не следует мешать мне в такую минуту.Они затаились как мыши.– Оставайтесь здесь, – приказал я им, встряхиваясь. – Из машины не выходить! Если вы понадобитесь мне, я пришлю за вами кого-нибудь. Ясно?– Ясно, – ответил мне один из них.Я надвинул на лоб кожаную кепку, запахнул потуже полу плаща, поднял воротник и выбрался из автомобиля. И поежился.Погода была хуже не придумаешь. По Новороссийску куролесила поздняя осень с обычными для этих мест и этого времени года атмосферными причудами. Сквозь мглистое месиво дождя ледяной осенний ветер, налетавший резкими порывами, гнал по тротуару вдоль стены мокрые обрывки газет, куски плотной оберточной бумаги вперемешку с желтыми листьями.Я сунул руки в карманы плаща и кивнул на прощание моим спутникам, молча таращившимся на меня из машины. И, втянув голову в плечи – чтобы дождь поменьше сек лицо, – пошел неторопливым шагом прочь.До причала, возле которого покачивалась на волнах интересовавшая меня шхуна, было рукой подать – три-четыре минуты хода. Впрочем, я допускал, что на самом деле никакой шхуны там и в помине не было.Парни, оставшиеся сидеть в моем «Москвиче», запросто могли ввести меня в заблуждение. Шхуна могла оказаться плодом их больного воображения, задымленного спиртными парами.Меряя шагами землю, я напомнил себе их рассказ, который услышал получасом ранее, когда с хозяйственной сумкой в руках вышел из подъезда своего дома. Только что пробило восемь часов утра, а день был воскресный. Я направлялся на рынок за покупками. И едва шагнул из подъезда во двор, как столкнулся с этими ребятами почти нос к носу.Один из них жил в нашем подъезде, двумя этажами ниже меня. Звали его Виталий. Он знал, что я служу в КГБ; об этом все в подъезде знали. Второй был его приятелем. Несколько раз я мельком видел их раньше вместе. Они на пару околачивались возле дверей ближайшего винного магазина.Оба были алкоголиками.Заметив меня, Виталий призывно замахал рукой и почти бегом бросился навстречу. Его собутыльник засеменил следом за ним.Я пожал одну протянутую мне руку, потом другую, недоумевая, зачем я вдруг понадобился этим забулдыгам. До сего дня Виталий не перехватывал у меня денег в долг на выпивку. Он держал себя при редких встречах со мной, офицером КГБ, с подчеркнутой почтительностью. Лишь вежливо раскланивался – тем дело и ограничивалось… Едва поздоровавшись, Виталий принялся говорить – быстро, взволнованно и путано. А его приятель время от времени вставлял в монолог своего кореша подтверждающие междометия, одобрительно хмыкая и гукая, согласно подергивал головой. Мол, все, о чем толкует Виталий, есть истинная правда, и он – живой тому свидетель.Мы стояли под широким козырьком, нависавшим над дверью подъезда. Козырек неплохо защищал от дождя, но для обоих моих собеседников он был что мертвому припарка. Одежонка на них оказалась промокшей насквозь. Видать, долго они под проливным дождем болтались, прежде чем я повстречался с ними.Рассказ Виталия поначалу сильно разозлил меня. Из него я вдруг с удивлением узнал, что эта парочка алкашей имела свой собственный тайный лаз на территорию одного из служебных причалов торгового порта, строго охраняемого. И неоднократно пользовалась тем лазом, шаря по ночам на причале в поисках, по словам Виталия, исключительно и только ящиков с выпивкой! Виталий, впрочем, утверждал, что чаще всего ночные вылазки оканчивались ничем. Однако изредка ему и его собутыльнику удавалось обнаружить «пьяный груз» (это его термин), переправленный с борта грузового корабля на берег и оставленный на ночь прямо на причале. Почему такой специфический груз не убирался тотчас же после разгрузки на склад, под замок, Виталий не знал. Может быть, предположил он, не было на складе в тот момент свободного места.Я зло усмехнулся, представив себе выражение лица начальника охраны порта, когда перед ним положат на стол мой рапорт обо всем этом, пересланный по инстанциям из КГБ. Слушая вполуха бормотание Виталия, я уже начал мысленно составлять рапорт.А Виталий между тем вещал:– Елки-палки, да не обеднеют они, ежели мы у них иной раз пять-шесть бутылок притырим! Сами-то небось гребут под себя бутылки десятками. Положено ведь списывать какую-то часть посуды на бой. Мол, побилась часть стеклотары в пути… Сегодня перед самым рассветом отправились мы опять к причалу, к нашей заветной доске в заборе, что висит на одном гвозде и имеет характерную примету – косую царапину.Сдвинули ее в сторону. Глядим, какие-то новые ящики лежат штабелями на причале. Штабеля плотно укрыты брезентом. Что под тем брезентом – не разглядишь. Может, «пьяный груз». А может, нет. Надо проверить… Потопали мы к штабелям… Пойми меня правильно, сосед. Пойми, почему я все это тебе рассказываю. А потому рассказываю, что ты не мильтон, а кагэбэшник. И нет тебе резона сдавать меня мильтонам, а лучше промолчать, откуда ты узнал про нашу дырку в заборе. Лучше доложить своим начальникам, что ты сам, лично, нашел ту дырку, да и дальнейшее сам все разнюхал. Уж каким таким образом разнюхал, это твои заботы… Главное – другое. Я отдаю сейчас в твои кагэбэшные руки дело, на котором ты сможешь небось заработать новую звездочку на погоны. Отдаю тебе дело о шпионаже!Пользуйся моментом, бери. Мы с моим дружком – люди, конечно, крепко выпивающие. Но еще не настолько, понимаешь ли, упились, чтобы забыть о том, что мы русские. А значит, патриоты России, пусть и пьющие… Верно я говорю?Приятель Виталия задергался, закивал, замычал что-то нечленораздельное, одобрительное.– Ну, так вот, – молвил Виталий. – Когда мы, считай, почти только что из порта сюда, в наш двор, во весь дух примчались, крепко обмозговали, обсудили то, что с нами в порту приключилось. У дружка я спрашиваю: ты патриот? Он говорит: да, я патриот, а ты? Я говорю: я тоже патриот. Давай, говорю, пойдем сейчас же к одному умному мужику, который живет в нашем подъезде. Он работает в КГБ. Это дельце как раз по его части. Пойдем, говорю, и честно расскажем ему обо всем, что в порту увидели. Только я, значит, сказал это, как вдруг, гляжу, ты сам выплываешь во двор! Вот и не верь после этого в судьбу!…Ладно, слушай, сосед, меня внимательно. Докладываю как на духу. Итак, пролезли мы сквозь дырку в заборе и вышли на причал. Едва обогнули ближайший штабель ящиков, смотрим, стоит возле причала какой-то дурацкий кораблик. Маленький, пузатый и весь деревянный. Ну, похожий на старинную шхуну из книжки с картинками. В жизни я не видывал в нашем Новороссийске таких кораблей!Виталий отер ладонью со лба выступивший пот и продолжил свой рассказ:– Фонарные столбы замерли вдоль причала в ряд, фонари на них ясно освещают шхуну. Я пригляделся – мать честная! На мачте над ней болтается на ветру, представь себе, какой-то иностранный флаг.– Иностранный? – переспросил я, приподнимая брови.– Ага! На всякий случай, если не знаешь, сообщаю: в ту часть порта иностранные корабли никогда не допускались и не допускаются. Мы с дружком так и застыли, обалдев, на месте. Верно я говорю?– Верно, верно, – опять задергал головой приятель Виталия.– Во, видал, он подтверждает. Вдруг видим, палуба у старинной шхуны осветилась вся, подсвеченная как бы снизу. Откуда взялся свет, мы не поняли. Потом один из бортовых иллюминаторов на шхуне откинулся.И из него вылетела длиннейшая тонкая трубка, похожая на клистирную. Она извивалась, как змея! Трубка просвистела над причалом и, что самое поразительное, зависла во всю длину над ним в воздухе, будто была невесомой, елки-палки!… Один ее конец уходил в иллюминатор на борту шхуны. А другой замер в полутора метрах над землей как раз напротив нас. Близко замер. Так близко, что можно было дотронуться до него рукой.– А тебе не померещилось все это?– Забодай меня комар, если вру! Гляжу, на конце трубки блестит выпуклое стеклышко. Потом гляжу, эта зараза, то есть трубка, слегка поворачивает, как живая, свой кончик со стеклышком и нацеливает стекляшку на меня. Рассматривает меня, значит. Я это сразу сообразил, что рассматривает. Вернее, не сообразил, а скорее почувствовал. Чужой взгляд я почувствовал, понял? Неприятный такой взгляд.Тяжелый. Давящий. Трубка в следующий момент, как бы налюбовавшись мною, разворачивает в темпе свою стекляшку на моего дружка. И начинает рассматривать его. А ее кончик со стеклышком покачивается при этом из стороны в сторону. Совсем как голова змеи, собирающейся ужалить… Ну, тут нервы у нас не выдержали. Рванули мы с дружком с причала к нашему лазу в заборе так, что только пятки сверкали! Теперь ты понял, почему я хотел с тобой потолковать?Виталий перевел дух. Затем выставил вперед ладонь и принялся загибать на ней пальцы.– Иностранная шхуна. Это раз. Понял? В зоне порта, куда иностранцев не пускают. Это два. Плюс хитроумная самодвижущаяся трубка с окуляром на ней. Это три… Типичная шпионская трубка, понял? Я книги про шпионов читал, я фильмы смотрел.И, резко рубанув воздух ладонью, Виталий подвел под своим рассказом финальную черту:– В общем так, сосед. Какой-то шпионский корабль тайно проник среди ночи в наш порт. И шарит своим шпионским окуляром по сторонам, собирает, сволочь, информацию… А ты в КГБ служишь. Больше сказать мне нечего. Следующее слово за тобой.Чем он был, рассказ Виталия? Бредом алкоголика, упившегося до белой горячки? Но, с одной стороны, приятель Виталия то и дело кивал головой и одобрительно мычал, подтверждая тем самым рассказываемое его собутыльником. А с другой оба эти выпивохи выглядели сейчас вполне трезвыми. День только начинался, и они, судя по всему, не успели еще сегодня заложить за воротник.Но если это не бред алкоголика, то тогда… Что тогда? Неужели некая шхуна под иностранным флагом на самом деле стоит у того причала? Кто ее пропустил туда? Ведь там, по словам Виталия, никогда не разгружались иностранные суда. И неужели взаправду есть на ее борту некое диковинное средство наблюдения, описанное моим соседом-пропойцей? И оно активно используется командой шхуны в акватории советского морского порта. Законно используется? Незаконно?Я почувствовал, что меня охватывает охотничий азарт.– Хорошо, – молвил я решительным тоном. – Вот моя машина, – и я указал рукой на «Москвич», стоявший в некотором отдалении в глубине двора. – Сейчас мы сядем в нее и поедем в порт. Но если вы, ребята, соврали…– Забодай меня комар, если вру! – вскричал Виталий с жаром.Вот так и случилось, что ранним воскресным утром шагал я неспешно вдоль забора, высокого и длинного, уходящего прямой зеленой полосой по берегу бухты вдаль.Нужная мне досочка в заборе с ее характерной приметой сыскалась без труда. На досочке виднелась глубокая косая царапина, упомянутая Виталием. Я повел рукой, подцепил край доски ногтем, и она неожиданно легко отошла в сторону. Доска едва держалась на единственном гвозде, вбитом в нее у верхнего конца. Другая досочка, висевшая рядом, тоже болталась на одном гвозде. Когда я отодвинул и эту доску вслед за первой, то оказалось, что ширина лазейки в заборе была как раз такой, чтобы едва-едва можно было протиснуться в нее боком, плечом вперед.Миновав лазейку, я направился к высоким и длинным штабелям укрытых брезентом ящиков, полностью скрывавших от меня вид на причал. Обогнул ближайший штабель, зашел за его торец. И осторожно высунулся из-за него, окидывая открывшуюся взору панораму быстрым внимательным взглядом.На причале не было ни души.Оно и понятно. День-то ведь был воскресный. Да и не та погода стояла на дворе, чтобы кто-либо из экипажа кораблей, замерших у причала, надумал прохлаждаться сейчас под открытым небом, прогуливаясь по пирсу. Дождь продолжал лить как из ведра, а шквалистый ветер подвывал, обдувая со свистом мачты и покачивая корабли.Справа от того места, где я настороженно высовывался из-за штабеля, стоял высоченный красавец сухогруз. Я прочитал название, написанное синей краской на его белоснежном борту, и вспомнил, что мне было известно о сухогрузе из служебной ориентировки отдела КГБ Новороссийского порта. Сухогруз был приписан к другому порту – к порту города Жданов на Азовском море. Сюда он регулярно заходил за цементом, производимым на местных заводах.Далее, еще правее, виднелся белый и тоже внушительный корпус другого советского сухогруза, название которого я не разглядел – далековато было.Зато прямо напротив штабеля, за которым я хоронился, покачивалась на волнах посудина, несколько странно, мягко говоря, выглядевшая на фоне гигантов сухогрузов.Это была маленькая, низко сидящая в воде шхуна с широким, раздавшимся в стороны корпусом. По грязному, в бурых потеках, деревянному борту тянулась цепочка круглых иллюминаторов. Почти у самой кормы возвышалось на палубе небольшое, чуть выше человеческого роста, сооружение, тоже деревянное и тоже с несколькими круглыми иллюминаторами в дощатой стене, обращенной ко мне. А над ним торчала, как голубятня, рулевая рубка, опять-таки деревянная.На палубе шхуны было пусто. Над палубой уходила вверх мачта, вынесенная далеко вперед к носу посудины. На мачте полоскался флаг. Под мачтой бежала по борту надпись «Элизабет».Надпись была сделана латинскими буквами, а флаг, трепыхавшийся на ветру, был иностранным. Он походил на эмблему какого-то заграничного спортивного клуба.На таком крохотном суденышке хорошо плавать в прибрежных водах. Настоящую морскую волну, если вдруг разгуляется шторм, оно вряд ли выдержит – перевернется и затонет. Однако если этой по всем признакам иностранной посудине было написано на роду таскаться по прибрежным водам от бухты к бухте, то каким образом, спрашивается, она забрела в Новороссийск?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30