шершавой, плотной и вечной, как Стена плача.
Беркович прошел десять метров от машины до холла Управления полиции, и у него заболела голова. Инспектор еще не появился, что показалось Берковичу странным — Хутиэли обычно приходил на службу раньше всех, и сержант не мог вспомнить случая, когда инспектор опаздывал.
«Неужели заболел?» — подумал сержант. Он не успел додумать эту мысль до логического конца, потому что на столе Хутиэли зазвонил телефон. Помедлив, Беркович поднял трубку.
— Амнон? — это был голос сержанта Горелика.
— Нет, это Борис, — сказал Беркович. — Инспектора еще нет, боюсь, не заболел ли он?
— Конечно, нет, — уверенно сказал Горелик. — Если Амнон заболеет, это будет означать, что мир перевернулся.
— Должно быть, мир действительно перевернулся, — пробормотал Беркович. — На улице такая жара, какой не было сто лет.
— А ты помнишь, какая была погода сто лет назад? — удивился Горелик. — Я думал, ты моложе.
— Я-то моложе, — уныло сказал Беркович, — но хамсину на это плевать.
— Да, — согласился Горелик. — Знаешь, что я скажу? Сохнут поступает мудро, не сообщая в своих рекламных материалах о том, какие в Израиле бывают хамсины. Иначе сюда ехали бы репатрианты только из Эфиопии — им к жаре не привыкать.
Беркович положил трубку. «Надо, — подумал он, — позвонить инспектору, вдруг действительно что-то случилось?» Дверь распахнулась, и Хутиэли собственной персоной появился на пороге, вытирая платком вспотевшую шею.
— Привет, Борис, — сказал он. — Стоит задержаться на минуту, и подчиненный уже норовит занять кресло начальника.
— С вами все в порядке? — осведомился Беркович, возвращаясь к своему столу.
— Со мной — да, — кивнул инспектор. — А в природе полный непорядок. На перекрестке Алленби и Бен-Иегуды не работают светофоры, пробка растянулась на полкилометра, пришлось постоять. Я тебе звонил, но ты упорно разговаривал по моему телефону.
— Позвонил сержант Горелик, кстати, он искал вас…
— Подождет… Вот что, Борис, вид у тебя неважный, отправляйся домой, попробуй отоспаться. Если понадобишься, я тебя вызову.
— А вы?
— Не хочешь ли ты сказать, что я плохо выгляжу?
— Вы выглядите замечательно, но…
— Ну, так что мне тогда делать дома? Внуков нянчить? Отправляйся. Считай, что это приказ.
— Слушаюсь! — бодро сказал Беркович и покинул кабинет, предвкушая несколько часов беспробудного сна.
Он сел за руль, включил двигатель, кондиционер заработал, и доменная печь, в которую превратилась машина всего за полчаса, стала понемногу охлаждаться.
Беркович медленно выехал со стоянки, свернул вправо и увидев, что кто-то машет ему рукой, притормозил у тротуара. Человек, открывший дверцу машины, показался сержанту знакомым. Если бы не жара, Беркович узнал бы его сразу
— это был хозяин фалафельной, расположенной напротив Управления, здесь сержант довольно часто покупал что-нибудь перекусить или холодную «колу».
— Простите, — сказал фалафелыцик, — моя машина в ремонте… Если вы едете в сторону севера…
— Садитесь, — предложил Беркович. — Это ведь ваша фалафельная вон там, напротив?
— Да, вы меня знаете? Ваше лицо мне тоже знакомо. Впрочем, у меня все полицейские покупают. Мое имя Юваль Шумейкер.
Беркович вывел наконец машину в левый ряд и прибавил скорость. Вести разговоры ему не хотелось, но молчать было неудобно, и он сказал:
— Хорошо идет торговля? Не жалуетесь? Вопрос уже предполагал, каким будет ответ, и Шу-мейкеру оставалось только кивнуть головой:
— А чего жаловаться? Место хорошее. Рядом Моше материей торгует, пусть он жалуется. Тряпки можно купить, а можно не покупать. А фалафель едят всегда… Простите, сержант, вы не очень торопитесь?
Беркович пожал плечами.
— Здесь, за светофором направо, живет приятель, я хотел забрать у него кое-что… Он у меня одолжил ящик с инструментами неделю назад… Это на две секунды, вас не затруднит?
Да о чем разговор? — великодушно согласился Беркович и за светофором притормозил. Здесь начинался район коттеджей, дома были отделены от дороги невысокими заборами и небольшими садами. Впрочем, сады — слишком громкое название для пяти-шести фруктовых деревьев, стоявших перед каждым домиком.
Я мигом, — сказал Шумейкер и выскочил в жару. Одним прыжком он пересек тротуар, помчался по дорожке к дому, взбежал на несколько ступенек и постучал в дверь. Что-то в движениях Шумейкера показалось Берковичу странным, но он не стал вдумываться — сегодня странным казалось все на свете, даже единственное белое облако, неподвижно висевшее в вышине и похожее на ковер-самолет старика Хоттабыча. Беркович лениво следил взглядом за Шумейкером, который продолжал колотить в дверь, хотя ясно было уже, что хозяина нет дома. Наконец это понял и фалафелыцик, повернулся и направился было назад, но неожиданно издал вопль, который Беркович услышал даже за закрытыми дверьми машины, и показал рукой куда-то влево, где лежало что-то, невидимое за деревьями.
Поняв, что происходит что-то необычное, Беркович вышел из машины, получил немедленно тепловой удар, покрылся потом, но все же быстрым шагом подошел к продолжавшему кричать Шумейкеру. Между деревьями лежал ничком мужчина пет сорока в шортах и майке. На мужчине лежала металлическая стремянка — ясно было, что лестница упала, придавив человека.
Беркович одним прыжком пересек открытое пространство и опустился на колени перед трупом. То, что человек умер несколько часов назад, сомнений не вызывало. Похоже было, что острый край падавшей стремянки ударил человека по затылку, пробив череп. У ног трупа валялась перевернутая банка с белой краской и выпавшая из банки кисть. Левая нога покойника почти до колена была вымазана этой краской, пролившейся, очевидно, в тот момент, когда стремянка обрушилась на землю.
— Это ваш приятель? — спросил Беркович продолжавшего причитать фалафелыцика.
— Да, это Ханан, — с надрывом сказал тот. — Боже мой, какой кошмар! Нужно вызвать скорую помощь! Да, и полицию тоже! Ох, простите, вы же сами полиция, я совсем сошел с ума… А скорую?
— Перестаньте кричать, — резко сказал Беркович, поднимаясь с колен и стараясь не коснуться вытекшей из ведра краски. — Станьте вон там, в тени, и ничего не трогайте.
— Я… ничего, — пробормотал Шумейкер и вытянулся по стойке «смирно».
Беркович, не чувствуя уже ни жары, ни головной боли, вернулся к машине и вызвал скорую. Потом позвонил инспектору и сообщил о происшествии.
— Давно он умер? — деловито спросил Хутиали.
— Жара, трудно сказать, — пробормотал Беркович. — Но, скорее всего, часа два, не больше.
— Займись пока сам, — сказал инспектор. — Я пришлю эксперта. Если понадобится помощь, сообщи.
Беркович вернулся к дому, поднялся по ступенькам к входной двери. По дороге он нечаянно коснулся каменных перил и отдернул руку: перила были покрашены той самой белой краской, что вылилась из ведра. Беркович беспокойно осмотрел брюки — черт, он таки испачкался, немного, но все же…
Сержант осторожно подошел к двери и начал колотить изо всех сил. Никто не отзывался — в доме было пусто, да это и раньше было ясно, ведь Шумейкер уже пробовал войти всего пять минут назад.
— Идемте в машину, — предложил Беркович, — там хоть прохладно. Скорая сейчас приедет, а я пока задам пару вопросов.
Сев рядом с Берковичем на переднее сиденье, Шумейкер втянул голову в плечи
— он никак не мог прийти в себя и что-то все время бормотал под нос.
— Как его имя? — спросил Беркович.
— Ханан… Ханан Бек. Мы давно знакомы, но сейчас редко видимся… Дела все…
— Когда вы видели Ханана последний раз?
— Когда… Он брал у меня коробку с инструментами… Неделю назад.
— У него были враги?
— Враги?.. У всех есть враги, у меня тоже… При чем здесь враги? Разве на Ханана не упала эта проклятая лестница?
— Возможно, — пожал плечами Беркович. — Он получил удар по затылку, это верно. Но могла ли это сделать падавшая стремянка — только эксперт однозначно ответит.
Прибыла скорая, а следом — полицейская машина, тихая улица наполнилась звуками сирен, и сразу же начали подходить любопытные.
— Посидите минуту, — сказал Беркович, — я сейчас вернусь, мы закончим разговор, а потом я вас отвезу… Вам куда? Я вас подброшу, не беспокойтесь.
— Мне-то о чем беспокоиться? — пробормотал Шумейкер. — Это бедному Ханану…
Минут через десять, потеряв с потом не меньше трех килограммов веса, сержант вернулся наконец в машину и с облегчением вздохнул. Объясняя эксперту Левину ситуацию, он и сам восстановил в памяти все, что происходило несколько минут назад, а восстановив, понял наконец, что его все время мучило.
— Еще вопрос, — обратился Беркович к фалафелыцику. — Вы сами открываете свою лавку?
— Нет, это делает Хаим, он приходит в шесть и начинает готовить… А при чем здесь?
— Ни при чем, — успокоил сержант. А вы приходите позднее?
— Обычно — в восемь.
— И сегодня тоже?
Беркович отъехал от дома, кивнул полицейскому, перегородившему движение, и свернул на проспект.
— Сегодня? — нахмурился Шумейкер. — Сегодня я немного опоздал… Жара, не хотелось вставать… Сержант, куда вы едете? Вроде не в ту сторону…
— Возвращаемся в управление, — сказал Беркович. — Там вы объясните, почему убили Ханана Бека.
— Я?! — завопил фалафелыцик и начал рвать дверцу со своей стороны, пытаясь на полном ходу выскочить из машины.
— Спокойно, — предупредил Беркович, — дверца заблокирована. Да и вообще… Упадете, расшибетесь насмерть. Лучше всю жизнь провести в тюрьме, чем на том свете…
— Когда мы приехали к дому Бека, — рассказывал час спустя сержант Беркович инспектору Хутиэли, — этот Шумейкер пошел к двери, и мне сразу показалось, что в его движениях есть нечто странное. Сначала я не понял… Видите ли, он старался не касаться перил. Он знал, что они недавно покрашены. Если не знаешь точно, то ничего и не заметишь, я, например, поднялся по ступенькам несколько минут спустя и выпачкал руку…
— Шумейкер пришел к приятелю примерно в половине восьмого, — продолжал Беркович. — Тот уже покрасил перила и собирался красить каменную скамью в садике. Шумейкер ударил Бека по затылку гаечным ключом, ключ, кстати, уже нашли… А потом повалил на тело стремянку. Ведро с краской опрокинулось, и Шумейкер запачкал обувь, несколько капель попало на ноги. Он вернулся домой, помылся, а потом отправился в фалафельную и стал ждать у стоянки Управления.
— Зачем? — поднял брови Хутиэли.
— Идея была хорошая. Он хотел взять в свидетели какого-нибудь полицейского. Вот, мол, я в присутствии полиции обнаружил труп, значит, я ни при чем.
— Ему повезло, что он нарвался на тебя, — усмехнулся инспектор.
— Да, — скромно потупился Беркович. — Но было еще кое-что… Он смыл с ног краску, но капля все же осталась, там, где он не мог ее видеть. Маленькая капля, но я обратил на нее внимание.
Дело восьмое. УБИЙСТВО В ЖАРКИЙ ДЕНЬ
Жарко, — сказал сержант Беркович, войдя в кабинет. — Похоже, что скоро начнут плавиться стены зданий, и Тель-Авив потечет, как масло…
— Интересная картина, — хмыкнул инспектор Хутиэли. — У тебя образное мышление, Борис. Но мышление полицейского должно быть не образным, а точным. Нарисованная тобой картина плавящегося Тель-Авива не может соответствовать фактам и потому не свидетельствует о том, что ты сегодня в хорошей форме.
— О какой форме вы говорите, инспектор? — воскликнул Беркович. — Здесь, в кабинете, можно жить, но на улице — просто Хиросима после атомного взрыва!
— Ерунда, — отрезал Хугиэли. — Полицейский не должен быть столь эмоциональным. Полицейский по этому поводу должен сказать: «На улице температура плюс тридцать семь градусов, рубашка прилипает к спине, пить нужно каждые пять минут, и влажность достигает восьмидесяти процентов».
— Фу, — поморщился Беркович. — Все точно, как в показаниях, пригодных для использования в суде, но совершенно не интересно!
— Надеюсь, — сказал инспектор, — ты не станешь составлять отчет об осмотре места происшествия в таком возвышенном стиле?
— Нет, конечно, — сразу посерьезнел Беркович. — А что, есть место происшествия, которое нужно осмотреть?
Хугиэли покачал головой и склонился над бумагами.
— Нет, — пробормотал он. — И надеюсь, сегодня не будет.
Естественно, он ошибался и убедился в своей ошибке несколько минут спустя. Зазвонили сразу два телефона — у Берковича и инспектора. Сержант поднял трубку и услышал голос дежурного:
— Бери группу и выезжай, Борис! Улица Тосканини, девять-шестнадцать. Убийство. В это время Хутиэли объяснял кому-то:
— Да, конечно, это наш лучший следователь. Не беспокойтесь, он уже выехал.
— Кто выехал? — поинтересовался Беркович, положив трубку.
— Ты, конечно! Машина ждет внизу, убийство.
— Очень лестно слышать, — сказал Беркович, быстро собираясь на выход, — что тебя называют лучшим следователем.
— Если разберешься по горячим следам, — сказал Ху-тизли, — я это мнение передам начальству.
— В такую жару, — согласился сержант, — следы могут быть только горячими, это ясно…
На узкой улице Тосканини полицейские машины стояли на тротуаре, а дорогу перегородила машина скорой помощи. Беркович с экспертом и фотографом поднялись в лифте на шестой этаж и вошли в кабинет врача-дантиста Даниэля Зальцмана. Врач, мужчина средних лет, лысый, как Фантомас, сидел на медицинской кушетке в углу и выглядел не лучше, чем труп молодой женщины, лежавший в зубоврачебном кресле. Пуля попала женщине в затылок, смерть наступила мгновенно, крови было очень мало. Эксперт и фотограф занялись убитой, а Беркович подошел к дантисту, около которого стоял полицейский из патрульной бригады.
— Вы Даниэль Зальцман? — участливо спросил Беркович. — Это произошло на ваших глазах?
— Он мог убить меня! — вскричал врач, и лысина его покрылась каплями пота.
— Я стоял рядом с Эстер!
— Женщину звали Эстер…
— Эстер Михельсон, она моя постоянная пациентка. Пришла сегодня, как обычно, ей нужно было продолжить лечение второго коренного зуба слева, который…
— Неважно, — перебил Беркович. — Что произошло, когда госпожа Михельсон села в кресло?
— Что произошло! Я взял инструмент, но не успел еще подойти к Эстер, вдруг открылась дверь, появилась рука с пистолетом, прогремел выстрел, и Эстер… О Господи! Кошмар! Я чуть сознание не потерял! Пришел в себя через минуту или две, не помню…
— И бросились в погоню…
— В погоню? Я что — псих? Он бы и меня убил! Я позвонил, в полицию — вот что!
— А где ваша секретарша? В приемной никого нет.
— Рина? Она сегодня отпросилась, придет после обеда, у нее какие-то дела в Национальной службе страхования, она мать-одиночка и новая репатриантка к тому же…
— Понятно, — сказал Беркович. — В приемной было пусто, убийца вошел, выстрелил и спокойно вышел. Вы видели только его руку или лицо тоже?
— Я и руку толком не видел! Он выстрелил, а я…
— Да-да. Извините, я вас на время оставлю, не покидайте кабинета, пожалуйста.
Беркович подошел к эксперту, закончившему осмотр трупа.
— Стреляли скорее всего из «беретты», — заявил эксперт Фукс. — Извлечем пулю, скажу точно. Тело можно унести.
— Распорядись сам, — сказал Беркович, — я поговорю с соседями.
Сказать это было куда проще, чем осуществить. На шестом этаже, где размещался кабинет дантиста, было еще две квартиры, и обе оказались заперты, на долгие звонки никто не отвечал. Этажом ниже в одной из квартир шел ремонт, и румыны-рабочие утверждали на ломаном иврито-русском наречии, что мимо по лестнице никто не поднимался и не спускался по крайней мере вот уж два часа. Значит, убийца скорее всего поднялся на лифте и спустился тоже. Если он не полный идиот, то выбрал, конечно, время, когда в лифте никого не бьио — зачем ему лишние свидетели? Опрашивать жильцов смысла не имело — если рабочие утверждали, что никто по лестнице не поднимался, значит, и жильцы первых этажей не могаи никого видеть. Все же Беркович поручил Науму Пундаку из патрульной группы обойти все квартиры и задать жильцам несколько простых вопросов.
Сам же сержант спустился вниз и вошел в будочку сапожника, сидевшего в подъезде прямо за входной дверью. Будочка была совершенно открытой, жара здесь была, как на улице, сапожник сидел, сняв с себя почти всю одежду — на нем были только огромные яркие шорты.
— А! — воскликнул он, увидев подошедшего полицейского. — Сейчас вы спросите, видел ли я кого-нибудь, кто вошел в лифт в промежутке между десятью и половиной одиннадцатого!
— Спрашиваю, — улыбнулся Беркович, — видели ли вы, кто вошел в лифт в промежутке между десятью и половиной одиннадцатого?
— Отвечаю, — радостно сказал сапожник. — Никого не видел!
— Были заняты работой? — разочарованно спросил Беркович.
— В такую жару? Нет, я сидел вот тут и смотрел на улицу. День сегодня просто ужасный. Ни одного клиента. Да это ладно — в дом вообще никто не входил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Беркович прошел десять метров от машины до холла Управления полиции, и у него заболела голова. Инспектор еще не появился, что показалось Берковичу странным — Хутиэли обычно приходил на службу раньше всех, и сержант не мог вспомнить случая, когда инспектор опаздывал.
«Неужели заболел?» — подумал сержант. Он не успел додумать эту мысль до логического конца, потому что на столе Хутиэли зазвонил телефон. Помедлив, Беркович поднял трубку.
— Амнон? — это был голос сержанта Горелика.
— Нет, это Борис, — сказал Беркович. — Инспектора еще нет, боюсь, не заболел ли он?
— Конечно, нет, — уверенно сказал Горелик. — Если Амнон заболеет, это будет означать, что мир перевернулся.
— Должно быть, мир действительно перевернулся, — пробормотал Беркович. — На улице такая жара, какой не было сто лет.
— А ты помнишь, какая была погода сто лет назад? — удивился Горелик. — Я думал, ты моложе.
— Я-то моложе, — уныло сказал Беркович, — но хамсину на это плевать.
— Да, — согласился Горелик. — Знаешь, что я скажу? Сохнут поступает мудро, не сообщая в своих рекламных материалах о том, какие в Израиле бывают хамсины. Иначе сюда ехали бы репатрианты только из Эфиопии — им к жаре не привыкать.
Беркович положил трубку. «Надо, — подумал он, — позвонить инспектору, вдруг действительно что-то случилось?» Дверь распахнулась, и Хутиэли собственной персоной появился на пороге, вытирая платком вспотевшую шею.
— Привет, Борис, — сказал он. — Стоит задержаться на минуту, и подчиненный уже норовит занять кресло начальника.
— С вами все в порядке? — осведомился Беркович, возвращаясь к своему столу.
— Со мной — да, — кивнул инспектор. — А в природе полный непорядок. На перекрестке Алленби и Бен-Иегуды не работают светофоры, пробка растянулась на полкилометра, пришлось постоять. Я тебе звонил, но ты упорно разговаривал по моему телефону.
— Позвонил сержант Горелик, кстати, он искал вас…
— Подождет… Вот что, Борис, вид у тебя неважный, отправляйся домой, попробуй отоспаться. Если понадобишься, я тебя вызову.
— А вы?
— Не хочешь ли ты сказать, что я плохо выгляжу?
— Вы выглядите замечательно, но…
— Ну, так что мне тогда делать дома? Внуков нянчить? Отправляйся. Считай, что это приказ.
— Слушаюсь! — бодро сказал Беркович и покинул кабинет, предвкушая несколько часов беспробудного сна.
Он сел за руль, включил двигатель, кондиционер заработал, и доменная печь, в которую превратилась машина всего за полчаса, стала понемногу охлаждаться.
Беркович медленно выехал со стоянки, свернул вправо и увидев, что кто-то машет ему рукой, притормозил у тротуара. Человек, открывший дверцу машины, показался сержанту знакомым. Если бы не жара, Беркович узнал бы его сразу
— это был хозяин фалафельной, расположенной напротив Управления, здесь сержант довольно часто покупал что-нибудь перекусить или холодную «колу».
— Простите, — сказал фалафелыцик, — моя машина в ремонте… Если вы едете в сторону севера…
— Садитесь, — предложил Беркович. — Это ведь ваша фалафельная вон там, напротив?
— Да, вы меня знаете? Ваше лицо мне тоже знакомо. Впрочем, у меня все полицейские покупают. Мое имя Юваль Шумейкер.
Беркович вывел наконец машину в левый ряд и прибавил скорость. Вести разговоры ему не хотелось, но молчать было неудобно, и он сказал:
— Хорошо идет торговля? Не жалуетесь? Вопрос уже предполагал, каким будет ответ, и Шу-мейкеру оставалось только кивнуть головой:
— А чего жаловаться? Место хорошее. Рядом Моше материей торгует, пусть он жалуется. Тряпки можно купить, а можно не покупать. А фалафель едят всегда… Простите, сержант, вы не очень торопитесь?
Беркович пожал плечами.
— Здесь, за светофором направо, живет приятель, я хотел забрать у него кое-что… Он у меня одолжил ящик с инструментами неделю назад… Это на две секунды, вас не затруднит?
Да о чем разговор? — великодушно согласился Беркович и за светофором притормозил. Здесь начинался район коттеджей, дома были отделены от дороги невысокими заборами и небольшими садами. Впрочем, сады — слишком громкое название для пяти-шести фруктовых деревьев, стоявших перед каждым домиком.
Я мигом, — сказал Шумейкер и выскочил в жару. Одним прыжком он пересек тротуар, помчался по дорожке к дому, взбежал на несколько ступенек и постучал в дверь. Что-то в движениях Шумейкера показалось Берковичу странным, но он не стал вдумываться — сегодня странным казалось все на свете, даже единственное белое облако, неподвижно висевшее в вышине и похожее на ковер-самолет старика Хоттабыча. Беркович лениво следил взглядом за Шумейкером, который продолжал колотить в дверь, хотя ясно было уже, что хозяина нет дома. Наконец это понял и фалафелыцик, повернулся и направился было назад, но неожиданно издал вопль, который Беркович услышал даже за закрытыми дверьми машины, и показал рукой куда-то влево, где лежало что-то, невидимое за деревьями.
Поняв, что происходит что-то необычное, Беркович вышел из машины, получил немедленно тепловой удар, покрылся потом, но все же быстрым шагом подошел к продолжавшему кричать Шумейкеру. Между деревьями лежал ничком мужчина пет сорока в шортах и майке. На мужчине лежала металлическая стремянка — ясно было, что лестница упала, придавив человека.
Беркович одним прыжком пересек открытое пространство и опустился на колени перед трупом. То, что человек умер несколько часов назад, сомнений не вызывало. Похоже было, что острый край падавшей стремянки ударил человека по затылку, пробив череп. У ног трупа валялась перевернутая банка с белой краской и выпавшая из банки кисть. Левая нога покойника почти до колена была вымазана этой краской, пролившейся, очевидно, в тот момент, когда стремянка обрушилась на землю.
— Это ваш приятель? — спросил Беркович продолжавшего причитать фалафелыцика.
— Да, это Ханан, — с надрывом сказал тот. — Боже мой, какой кошмар! Нужно вызвать скорую помощь! Да, и полицию тоже! Ох, простите, вы же сами полиция, я совсем сошел с ума… А скорую?
— Перестаньте кричать, — резко сказал Беркович, поднимаясь с колен и стараясь не коснуться вытекшей из ведра краски. — Станьте вон там, в тени, и ничего не трогайте.
— Я… ничего, — пробормотал Шумейкер и вытянулся по стойке «смирно».
Беркович, не чувствуя уже ни жары, ни головной боли, вернулся к машине и вызвал скорую. Потом позвонил инспектору и сообщил о происшествии.
— Давно он умер? — деловито спросил Хутиали.
— Жара, трудно сказать, — пробормотал Беркович. — Но, скорее всего, часа два, не больше.
— Займись пока сам, — сказал инспектор. — Я пришлю эксперта. Если понадобится помощь, сообщи.
Беркович вернулся к дому, поднялся по ступенькам к входной двери. По дороге он нечаянно коснулся каменных перил и отдернул руку: перила были покрашены той самой белой краской, что вылилась из ведра. Беркович беспокойно осмотрел брюки — черт, он таки испачкался, немного, но все же…
Сержант осторожно подошел к двери и начал колотить изо всех сил. Никто не отзывался — в доме было пусто, да это и раньше было ясно, ведь Шумейкер уже пробовал войти всего пять минут назад.
— Идемте в машину, — предложил Беркович, — там хоть прохладно. Скорая сейчас приедет, а я пока задам пару вопросов.
Сев рядом с Берковичем на переднее сиденье, Шумейкер втянул голову в плечи
— он никак не мог прийти в себя и что-то все время бормотал под нос.
— Как его имя? — спросил Беркович.
— Ханан… Ханан Бек. Мы давно знакомы, но сейчас редко видимся… Дела все…
— Когда вы видели Ханана последний раз?
— Когда… Он брал у меня коробку с инструментами… Неделю назад.
— У него были враги?
— Враги?.. У всех есть враги, у меня тоже… При чем здесь враги? Разве на Ханана не упала эта проклятая лестница?
— Возможно, — пожал плечами Беркович. — Он получил удар по затылку, это верно. Но могла ли это сделать падавшая стремянка — только эксперт однозначно ответит.
Прибыла скорая, а следом — полицейская машина, тихая улица наполнилась звуками сирен, и сразу же начали подходить любопытные.
— Посидите минуту, — сказал Беркович, — я сейчас вернусь, мы закончим разговор, а потом я вас отвезу… Вам куда? Я вас подброшу, не беспокойтесь.
— Мне-то о чем беспокоиться? — пробормотал Шумейкер. — Это бедному Ханану…
Минут через десять, потеряв с потом не меньше трех килограммов веса, сержант вернулся наконец в машину и с облегчением вздохнул. Объясняя эксперту Левину ситуацию, он и сам восстановил в памяти все, что происходило несколько минут назад, а восстановив, понял наконец, что его все время мучило.
— Еще вопрос, — обратился Беркович к фалафелыцику. — Вы сами открываете свою лавку?
— Нет, это делает Хаим, он приходит в шесть и начинает готовить… А при чем здесь?
— Ни при чем, — успокоил сержант. А вы приходите позднее?
— Обычно — в восемь.
— И сегодня тоже?
Беркович отъехал от дома, кивнул полицейскому, перегородившему движение, и свернул на проспект.
— Сегодня? — нахмурился Шумейкер. — Сегодня я немного опоздал… Жара, не хотелось вставать… Сержант, куда вы едете? Вроде не в ту сторону…
— Возвращаемся в управление, — сказал Беркович. — Там вы объясните, почему убили Ханана Бека.
— Я?! — завопил фалафелыцик и начал рвать дверцу со своей стороны, пытаясь на полном ходу выскочить из машины.
— Спокойно, — предупредил Беркович, — дверца заблокирована. Да и вообще… Упадете, расшибетесь насмерть. Лучше всю жизнь провести в тюрьме, чем на том свете…
— Когда мы приехали к дому Бека, — рассказывал час спустя сержант Беркович инспектору Хутиэли, — этот Шумейкер пошел к двери, и мне сразу показалось, что в его движениях есть нечто странное. Сначала я не понял… Видите ли, он старался не касаться перил. Он знал, что они недавно покрашены. Если не знаешь точно, то ничего и не заметишь, я, например, поднялся по ступенькам несколько минут спустя и выпачкал руку…
— Шумейкер пришел к приятелю примерно в половине восьмого, — продолжал Беркович. — Тот уже покрасил перила и собирался красить каменную скамью в садике. Шумейкер ударил Бека по затылку гаечным ключом, ключ, кстати, уже нашли… А потом повалил на тело стремянку. Ведро с краской опрокинулось, и Шумейкер запачкал обувь, несколько капель попало на ноги. Он вернулся домой, помылся, а потом отправился в фалафельную и стал ждать у стоянки Управления.
— Зачем? — поднял брови Хутиэли.
— Идея была хорошая. Он хотел взять в свидетели какого-нибудь полицейского. Вот, мол, я в присутствии полиции обнаружил труп, значит, я ни при чем.
— Ему повезло, что он нарвался на тебя, — усмехнулся инспектор.
— Да, — скромно потупился Беркович. — Но было еще кое-что… Он смыл с ног краску, но капля все же осталась, там, где он не мог ее видеть. Маленькая капля, но я обратил на нее внимание.
Дело восьмое. УБИЙСТВО В ЖАРКИЙ ДЕНЬ
Жарко, — сказал сержант Беркович, войдя в кабинет. — Похоже, что скоро начнут плавиться стены зданий, и Тель-Авив потечет, как масло…
— Интересная картина, — хмыкнул инспектор Хутиэли. — У тебя образное мышление, Борис. Но мышление полицейского должно быть не образным, а точным. Нарисованная тобой картина плавящегося Тель-Авива не может соответствовать фактам и потому не свидетельствует о том, что ты сегодня в хорошей форме.
— О какой форме вы говорите, инспектор? — воскликнул Беркович. — Здесь, в кабинете, можно жить, но на улице — просто Хиросима после атомного взрыва!
— Ерунда, — отрезал Хугиэли. — Полицейский не должен быть столь эмоциональным. Полицейский по этому поводу должен сказать: «На улице температура плюс тридцать семь градусов, рубашка прилипает к спине, пить нужно каждые пять минут, и влажность достигает восьмидесяти процентов».
— Фу, — поморщился Беркович. — Все точно, как в показаниях, пригодных для использования в суде, но совершенно не интересно!
— Надеюсь, — сказал инспектор, — ты не станешь составлять отчет об осмотре места происшествия в таком возвышенном стиле?
— Нет, конечно, — сразу посерьезнел Беркович. — А что, есть место происшествия, которое нужно осмотреть?
Хугиэли покачал головой и склонился над бумагами.
— Нет, — пробормотал он. — И надеюсь, сегодня не будет.
Естественно, он ошибался и убедился в своей ошибке несколько минут спустя. Зазвонили сразу два телефона — у Берковича и инспектора. Сержант поднял трубку и услышал голос дежурного:
— Бери группу и выезжай, Борис! Улица Тосканини, девять-шестнадцать. Убийство. В это время Хутиэли объяснял кому-то:
— Да, конечно, это наш лучший следователь. Не беспокойтесь, он уже выехал.
— Кто выехал? — поинтересовался Беркович, положив трубку.
— Ты, конечно! Машина ждет внизу, убийство.
— Очень лестно слышать, — сказал Беркович, быстро собираясь на выход, — что тебя называют лучшим следователем.
— Если разберешься по горячим следам, — сказал Ху-тизли, — я это мнение передам начальству.
— В такую жару, — согласился сержант, — следы могут быть только горячими, это ясно…
На узкой улице Тосканини полицейские машины стояли на тротуаре, а дорогу перегородила машина скорой помощи. Беркович с экспертом и фотографом поднялись в лифте на шестой этаж и вошли в кабинет врача-дантиста Даниэля Зальцмана. Врач, мужчина средних лет, лысый, как Фантомас, сидел на медицинской кушетке в углу и выглядел не лучше, чем труп молодой женщины, лежавший в зубоврачебном кресле. Пуля попала женщине в затылок, смерть наступила мгновенно, крови было очень мало. Эксперт и фотограф занялись убитой, а Беркович подошел к дантисту, около которого стоял полицейский из патрульной бригады.
— Вы Даниэль Зальцман? — участливо спросил Беркович. — Это произошло на ваших глазах?
— Он мог убить меня! — вскричал врач, и лысина его покрылась каплями пота.
— Я стоял рядом с Эстер!
— Женщину звали Эстер…
— Эстер Михельсон, она моя постоянная пациентка. Пришла сегодня, как обычно, ей нужно было продолжить лечение второго коренного зуба слева, который…
— Неважно, — перебил Беркович. — Что произошло, когда госпожа Михельсон села в кресло?
— Что произошло! Я взял инструмент, но не успел еще подойти к Эстер, вдруг открылась дверь, появилась рука с пистолетом, прогремел выстрел, и Эстер… О Господи! Кошмар! Я чуть сознание не потерял! Пришел в себя через минуту или две, не помню…
— И бросились в погоню…
— В погоню? Я что — псих? Он бы и меня убил! Я позвонил, в полицию — вот что!
— А где ваша секретарша? В приемной никого нет.
— Рина? Она сегодня отпросилась, придет после обеда, у нее какие-то дела в Национальной службе страхования, она мать-одиночка и новая репатриантка к тому же…
— Понятно, — сказал Беркович. — В приемной было пусто, убийца вошел, выстрелил и спокойно вышел. Вы видели только его руку или лицо тоже?
— Я и руку толком не видел! Он выстрелил, а я…
— Да-да. Извините, я вас на время оставлю, не покидайте кабинета, пожалуйста.
Беркович подошел к эксперту, закончившему осмотр трупа.
— Стреляли скорее всего из «беретты», — заявил эксперт Фукс. — Извлечем пулю, скажу точно. Тело можно унести.
— Распорядись сам, — сказал Беркович, — я поговорю с соседями.
Сказать это было куда проще, чем осуществить. На шестом этаже, где размещался кабинет дантиста, было еще две квартиры, и обе оказались заперты, на долгие звонки никто не отвечал. Этажом ниже в одной из квартир шел ремонт, и румыны-рабочие утверждали на ломаном иврито-русском наречии, что мимо по лестнице никто не поднимался и не спускался по крайней мере вот уж два часа. Значит, убийца скорее всего поднялся на лифте и спустился тоже. Если он не полный идиот, то выбрал, конечно, время, когда в лифте никого не бьио — зачем ему лишние свидетели? Опрашивать жильцов смысла не имело — если рабочие утверждали, что никто по лестнице не поднимался, значит, и жильцы первых этажей не могаи никого видеть. Все же Беркович поручил Науму Пундаку из патрульной группы обойти все квартиры и задать жильцам несколько простых вопросов.
Сам же сержант спустился вниз и вошел в будочку сапожника, сидевшего в подъезде прямо за входной дверью. Будочка была совершенно открытой, жара здесь была, как на улице, сапожник сидел, сняв с себя почти всю одежду — на нем были только огромные яркие шорты.
— А! — воскликнул он, увидев подошедшего полицейского. — Сейчас вы спросите, видел ли я кого-нибудь, кто вошел в лифт в промежутке между десятью и половиной одиннадцатого!
— Спрашиваю, — улыбнулся Беркович, — видели ли вы, кто вошел в лифт в промежутке между десятью и половиной одиннадцатого?
— Отвечаю, — радостно сказал сапожник. — Никого не видел!
— Были заняты работой? — разочарованно спросил Беркович.
— В такую жару? Нет, я сидел вот тут и смотрел на улицу. День сегодня просто ужасный. Ни одного клиента. Да это ладно — в дом вообще никто не входил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13