— Как запел... — Тигир коротко хохотнул. — Вот оно, полезло... Говорил же — дружинник.
— Я серьезен.
— Думаешь, я нет? Нет, дорогой Крэйн, я тоже даже более чем серьезен. Для человека, не желающего привлекать к себе внимания, ты служишь мишенью для слишком большого количества взглядов. Посмотри на себя. Ты двигаешься не так как все, даже твоя осанка выдает тебя с головой. То, как ты смотришь, как говоришь... Это должно пройти со временем, но пока, парень, это не прошло. Поэтому, если не хочешь навлечь бед на себя и на мой отряд, лучше следуй моим советам.
Крэйну стоило большого труда сдержаться и не влепить этому хитро щурящемуся наглецу пощечину.
— Для человека, столь легко раздающего такие советы, ты сам достаточно выделяешь из толпы.
— Я не выделяюсь, — серьезно сказал Тигир. — Я и есть толпа. Точнее, ее проявление. Я думаю, как все, и действую, как все. Я ее часть, как маленькая личинка является крохотной частью лужи ывара. Сохранить себя можно лишь признанием собственного отсутствия. Я согласен быть никем среди толпы, именно поэтому я остаюсь старшим загонщиком Тигиром, человеком достаточно уважаемым в Трисе, чтобы не кончить жизнь в каморке аулу. Нельзя жить в дерьме и считать себя цветком туэ.
— Стэл.
— Он тут ни при чем. — Тигир пожал плечами. — Мне нужен был пример. Чтобы остальные испугались и поняли, что шутить со мной не стоит. Парень подходил лучше других, вот и вся его беда. Лучший способ заставить такую свору повиноваться — запугать ее. А внушить страх этим грязным голодным отбросам, полжизни проведших на задворках города, можно только одним путем — безразличием. Можешь взять два кейра и порубить десять человек, но рано или поздно на глухой темной улице твоя спина найдет свой артак. Нет, единственный путь внушить им уважение — показать, насколько мало стоит для тебя жизнь. Твоя и чужая. Когда ты научишься убивать безразлично, холодным росчерком лезвия, ты станешь неприкасаем.
— Интересная мысль. Твоя?
— Не только. Помнишь, как ты сам уделал человека у вала?..
Крэйн не стал говорить, что для того удара ему не требовалось напускать на себя безразличие. Он всего лишь стер с земли гнилостный смердящий комок плоти, по ошибке считаемый человеком.
Тигир не дал ему ответить.
— Пошли. Я оставил за старшего Стара, а он парень молодой, еще выкинет чего... Теперь загонять будем мы. До рассвета Эно нам надо забить еще десяток. Давай поднимайся, времени у нас немного.
В тот Урт удача следовала за ними. Они накрыли небольшой выводок молодых карков почти сразу же, и на этот раз добыча была весомей. Молодые хищники, нелепо вихляя гибкими телами, неслись прямо на копья, удары их хлыстов лишили несколько загонщиков пальцев, но и только. Погибший был лишь один — он слишком рано наклонился к упавшему карку, считая того уже умершим. Карк, лишь оцепеневший от боли, взмахнул сразу всеми щупальцами-хлыстами. После боя загонщикам пришлось потратить порядочно времени, чтобы собрать все, что осталось от неудачливого охотника.
Крэйн бежал вместе со всеми загонщиками отряда, потрясая над головой оружием, хлопая руками по бокам и издавая крики. Но слова Тигира, сказанные во время короткой минуты отдыха, не имели к этому никакого отношения — просто волна всеобщего безумия, захлестнувшая людей и заставившая их бежать сквозь синюю степь и кричать, выплескивая в воздух все накопившееся напряжение недолгой битвы, страх, ненависть и надежду, коснулась и его.
Он бежал, какое-то мгновение полностью слившись с оглушительно визжащим и рокочущим комом человеческих тел, выплескивая из себя рваные нечеловеческие звуки. Поддавшись единому порыву, загонщики в тот момент сами казались стаей обезумевших животных, они бежали и кричали, и размахивали оружием до тех пор, пока не стали падать от изнеможения прямо на землю и впереди не появилась высокая фигура Тигира, машущая руками.
— Добыча, — осклабился тот, потрясая над головой двумя отрубленными под корень хлыстами. — Пятеро наши! Одного упустили, но подранок — далеко не уйдет...
Наваждение закончилось, Крэйн без сил опустился на траву и, чувствуя кожей слизкую пронизывающую прохладу рассвета Эно, впервые подумал о том, что может уже никогда в жизни не увидеть Алдиона. Картина, стоявшая у него перед глазами, была настолько отталкивающа, невероятна и несовместима со всеми воспоминаниями прошлой жизни, что высокие стены Алдиона и башни тор-склета впервые подернулись полупрозрачной дымкой.
Они были далеко и, глядя на потных, уставших, вымотанных до предела людей в грязных лохмотьях, лежащих кто где, побросав оружие, Крэйн с неожиданно накатившей щемящей тоской, похожей на холодные предрассветные лучи, вдруг понял, что мир, порождением которого был он сам, может навсегда исчезнуть. И останутся только эти грязные уродливые морды, затхлый запах от мочи и крови на лохмотьях. Мысль эта, пронзившая его по позвоночнику длинной зазубренной иглой, была настолько проста и в то же время невероятна, что подавленное тело оцепенело, и Крэйн не отреагировал даже тогда, когда кто-то из загонщиков похлопал его по плечу, проходя мимо.
Деньги они получили сполна, восемь сер на всех, да по одному каждому — новых, с не стершимся еще гербом Триса. На всех не делилось и остаток Тигир ссыпал в свой тулес, спорить с ним никто не стал. Деньги, причитавшиеся погибшим, без спора разделили промеж остальными.
Вымотанные загонщики с побледневшими лицами разбрелись, как только Тигир с ними расплатился, большая их, не теряя времени, направилась в трактир.
— Стой, — бросил Тигир Крэйну, когда тот собирался ходить, и придержал его за плечо. — Это тебе.
В подставленную ладонь скатилось пять кубышков. Тигир подмигнул.
— Это что?
— Привесок. Наниматель был доволен сегодняшней охотой и накинул еще десятку поверх. Восемь карков за Урт — это неплохой итог, а наш хозяин, вероятно, решил немного подкормить свору... Хотя бы до конца сезона.
Крэйн зажал деньги в кулаке. Острые грани сер резали кожу, но их прикосновение было приятно. А ведь немногим ранее эти жалкие крохи способны были разве что вызвать презрительную улыбку на его лице.
— А ты решил подкормить меня?
Узкое хитрое лицо Тигира разошлось в широкой белозубой улыбке, обрамленной узкой полоской розовых губ.
— Хороших людей стоит подкармливать, парень. Смотри, останешься со мной до конца сезона — получишь в сотню раз больше.
— Думаешь, я буду участвовать и дальше?
— Вижу. Ты не из тех, кто ищет полдесятка сер на кувшин фасха. Оставайся загонщиком и вряд ли пожалеешь. На рассвете Урта — опять возле вала. Приходи.
— Я подумаю.
— Ну так думай.
Тигир повернулся и неторопливо зашагал куда-то к центру. Крэйн остался один.
Лекарь встретил его без удивления, лишь приподнял тонкую острую бровь.
— Нагулял ума, бродяга?
Вместо ответа Крэйн высыпал деньги на стол. Не теряя времени, лекарь достал несколько невысоких толстогорлых бутылочек из дешевого темного стекла и, вынув деревянные затычки, принялся осторожно смешивать их содержимое в неглубокой мисочке, наполняя воздух глубоким тревожным запахом, в котором было что-то от запаха травы. Крэйн следил за его действиями молча, машинально теребя нарывы на лице.
Смесь оказалась отвратительной. Щеку залило жидким огнем, кожа, казалось, стала съеживаться.
— Печет? — без всякой жалости спросил лекарь, глядя на него сверху и набирая специальной лопаточкой новую порцию мази. — Это нормально. Если бы излечение болезни было бы всегда приятно, у меня в пациентах был бы весь город. Терпи.
Крэйн терпел, хотя от боли темнело перед глазами. Окончив процедуру, лекарь закрыл свои бутылочки и вытер чистой тряпицей инструмент.
— Приходи через два Эно, — сказал он. — Оплата та же. Думаю, понадобится не меньше десяти раз.
Крэйн смолчал, стиснув зубы. Десять раз! Но Ушедшие, если у него снова будет человеческое лицо...
— Я приду.
Забравшись в пустой колодец, Крэйн уснул. Во сне к нему снова явился ворожей. Он скалился, обнажая кривые мелкие зубы, и взгляд его казался мертвым, лишенным жизни, как потрескавшаяся глина в русле пересохшего ручья. Волосы, бесцветные и казавшиеся сухими волокнами дерева, спадали на его лицо двумя широкими волнами. Крэйн не помнил, что происходило во сне, но проснулся он покрытый холодным липким потом, а сердце сдавленно и натужно стучало. Ворожей преследовал его даже после смерти.
— Ты меня не достанешь, — сказал Крэйн ему сквозь зубы. — Я вылечусь. А ты — всего лишь жалкий вздор.
После уверений лекаря, который считал настигшую его напасть хоть и тяжелой, но все-таки болезнью, не имеющей ничего общего ни с ворожбой, ни с проклятиями, в это верилось сильнее. События далекого Урта в хлипком склете старика утратили четкость, покрылись твердой коростой, сквозь которую уже не так отчетливо слышался скрип царапающего доски пола лезвия. Даже лицо ворожея, которое, как казалось Крэйну, врезалось в его память намертво, постепенно забывалось, от него остались лишь зыбкие контуры, нечеткие, как тяжелый утренний туман. Но взгляд сумасшедшего старика все не забывался, рождая при каждом воспоминании неприятную тягучую дрожь внутри. За всю свою жизнь Крэйн не боялся никого, много раз ему приходилось быть на полулокоть от смерти, но он чувствовал, что если бы судьба позволила ему переиграть тот Урт, из-за которого он сейчас, грязный, ободранный и голодный сидит в пересохшем колодце в чужом городе, он бы покинул проклятый склет со всей скоростью, на которую был бы способен хегг.
— Я вылечусь, — повторил Крэйн. Отряхнув от пыли зловонный ветхий плащ, он набросил его на плечи, сзади за пояс сунул свой небогатый арсенал — скверный обломанный стис и щербатый кейр, на котором еще чернела засохшая корка крови карка. Очень хотелось есть, желудок казался огромной, пышущей голодом и жаром дырой, от сна на холодной земле ныли кости. Но Крэйн, ни мгновения не задержавшись, уперся руками в осыпающуюся стену колодца и полез наверх, к розовеющему круглому куску закатного неба.
Тигир нашелся, как и Урт назад, возле вала. К нему, шумно сопя и потирая тяжелые с хмеля головы, сползались из темных узких улочек загонщики. Заметив Крэйна, Тигир коротко кивнул ему, как старому знакомому.
— Сегодня будет хороший Урт, — только и сказал он. — Нас ждет не один выводок.
Время растянулось, как кусок потерявшей цвет застиранной ткани. Дни сплелись в звенья одной цепи, на которую были нанизаны те или другие воспоминания. Воспоминания эти не всегда были приятны, возможно, потому, что почти всегда были пронизаны болью, отвращением или усталостью, но именно из них складывалась жизнь того, кого еще недавно звали Крэйном, шэлом Алдион.
Удача сопутствовала загонщикам, хоть в чем-то судьба смилостивилась над ним, каждый Урт они добывали не меньше полдесятка карков идо сих пор крупных провалов не случалось. За все время погиб только один, еще двоим серьезно рассекло головы. Тигир не стал их добивать, лишь набрал в отряд новых, однако не перестаравшись, помня о том, что выручка делится между всеми загонщиками.
Постепенно у них выработался опыт. Теперь они загоняли осторожно и без спешки, не впадая в горячку нетерпения, действовали четко и слаженно, притеревшись друг к другу. Пока одна группа загоняла карков, другая уверенно вытягивалась в линию и, подготовив длинные колья, ждала, когда кавалькада хищников окажется рядом. Чтобы остановить их, загонщики научились бить их копьями по лапам — часто одного доброго удара хватало на то, чтобы карк, оглушенный и переломавший большую часть хлыстов, рухнул в траву. После этого на него с разных сторон прыгали трое человек с кейрами, и в мгновение дело было закончено. Крэйн старался держаться в тени, не привлекая к себе внимания и стараясь заглушить порывающиеся к действиями отточенные инстинкты воина. Помня слова Тигира, он старался, хоть и не без внутреннего протеста, походить на остальных. В бою это получалось, но как только они пересекали черту Триса, он снова становился одиночкой. На него косились, если он заговаривал, что, впрочем, случалось достаточно редко, с почтением отвечали, но он чувствовал себя лишним среди этой черни, одержимой жаждой фасха и денег, занозой, сидящей глубоко в коже. Вокруг него установилась аура напряженного хмурого выжидания, никто не поворачивался к нему спиной, даже когда он не держал в руках оружие.
— Они тебя боятся, — пояснил однажды Тигир. — И ненавидят. Но боятся больше, поэтому ты еще жив.
— Я дерусь бок о бок с ними, — возразил тогда ему Крэйн. — Некоторым из них я, бывало, спасал жизнь. Отчего им меня ненавидеть?
— Грязь можно разглядеть только на чистых руках, — усмехнулся главный загонщик. — Когда их много, они не стыдятся друг друга, они одинаковы в своей нищете и трусливой жалкой ненависти, но они инстинктивно чувствуют, что ты не такой. Что в твоих глазах они являются теми, кто есть на самом деле — отбросами, швалью, уличным мусором. Правдивые зеркала редко остаются целыми, Крэйн.
— Польщен.
— Напрасно. Ты не луч света, Крэйн, как образец добродетели ты не смотришься. Я хорошо знаю людей, поверь старику. Ты достаточно жаден, самоуверен, презрителен и равнодушен, чтобы быть контрастом в стае черни. Ты просто... другой.
— Тигир, бывало, люди умывались кровью и за гораздо меньшее, чем сказал сейчас ты. Веришь?
— Тебе — верю. — Загонщик изобразил на лице улыбку. — Я не захотел тебе лгать.
Тигир остался жив и в этот раз. Крэйн знал почему — в своей смелости, демонстративной браваде и презрении к жизни и смерти Тигир отчасти походил на него самого. Точнее, на бывшего шэла Алдион. Глядя на него, Крэйну казалось, что он смотрит в искаженное зеркало. Однако, как он понял, это было всего лишь иллюзией — кроме безрассудной смелости и презрения, ничто не роднило его с этим шумным и беспорядочным шеерезом, объездившим весь мир.
За Урт выпадало обычно около десятка сер, бывало, и десять с пятью, если после загона подбрасывал от довольного нанимателя привесок Тигир.
Бывало, что и ничего. Прибавком Тигир делился только с лучшими загонщиками, справедливо считая, что остальные останутся на месте и так.
Когда это случалось, оставшиеся после очередного визита к лекарю деньги Крэйн тратил на лежанку в трактире и еду — как правило, плоды тангу или взопревшие зерна олм, из которых в Трисе делали кашу. Когда денег не оставалось совсем — он проводил Эно в заброшенном колодце, покидая его лишь за тем, чтобы поискать за валом съедобных злаков или, если повезет, найти куст недозревшего туэ.
Остальные загонщики тратили деньги не так расчетливо — их выручка за Урт почти всегда уходила на грязных женщин, как называл их лекарь, и тайро в трактирах. Тайро Крэйн уже пробовал, это было отвратительное подобие фасха, которое местные трактирщики гнали из всякой дряни, щедро добавляя перебродившего сока туэ. Смесь получалась отвратительной — она была маслянистой, жидкой как вода и пахла кислой горькой грязью, от этого запаха сводило челюсти и кружилась голова. Однако стоило тайро гроши, и почти все загонщики, включая Тигира, отдавали ему должное. У этих жалких людей не было никакой цели в жизни, они следовали простому и надежному порядку — жить, пока живется.
Визиты к лекарю, ставшие постоянными, приносили боль и значительный ущерб тулесу. Лекарь накладывал свою отвратительную мазь на изуродованное лицо и не упускал случая, чтобы напомнить Крэйну о его никчемной безалаберной жизни, которая привела к болезни. Стиснув зубы, Крэйн терпел, ради того, чтобы убрать огромные язвы со своего лица, он согласился бы перетерпеть и не такое. Однако язвы все не исчезали, избугрив всплошную всю левую сторону его лица, они постепенно стали переходить на лоб и подбородок. Обеспокоенный этим, Крэйн поделился своим наблюдением с лекарем, но тот поспешил его успокоить.
— Это не страшно. Болезнь больше не растет, мне удалось загнать ее внутрь. А эти прыщи, как бы они ни бегали по твоей морде, исчезнут через десять Эно.
Однако десять Эно миновали, а болезнь все не отступала. Лекарь пришел ко мнению, что понадобится еще один курс лечения мазью, а возможно, и два. Крэйн не стал спорить. Он понимал, что лекарь — его единственная возможность справиться с хворью, если не он — все может быть гораздо хуже. Не всякий сейчас пустит на порог нищего уродца, а если кто и пустит — цену заломит в три раза выше по сравнению со здешней. Значит, надо терпеть. Крэйн перестал ночевать в трактирах и ограничил себя в еде, только чтобы оплачивать услуги лекаря. Из-за скверного питания и холода, донимавшего его целый Урт, даже во время загона, Крэйн сильно похудел, запястья и бедра стали тонкими и костлявыми, как у старика, кожа посерела. Тело его утратило гибкую подвижность, чтобы сохранить силы он двигался медленно и осторожно, словно ожидая влюбое мгновение упасть на мостовую, голова низко опущена, чтобы капюшон скрывал лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43