Максим Огнев: «Пой, Менестрель!»

Максим Огнев
Пой, Менестрель!



OCR Noiked
«Резанова Н. Пой, Менестрель!»: Азбука-классика; СПб.; 2003

ISBN 5-352-00593-3 Аннотация Бродячий певец, вернувшийся после семи лет странствий в родное королевство, обнаруживает, что его соотечественники странно изменились. Крестьяне уже не рады путникам как долгожданным гостям, торговцы спешат обогатиться, не думая о тех, кого разоряют, по дорогам бредут толпы нищих… По лесам рыщет зловещий Оборотень — главный герой сказок нового времени. Неспокойно и в королевских покоях. Трон, освободившийся после смерти старого короля, захвачен одним из придворных, однако закулисным «серым кардиналом» становится некий Магистр. Противостоять ему готовы только Менестрель, способный песнями разбудить людские сердца, бродячие актеры, показывающие в пьесах настоящую доблесть и настоящих героев, да юная королева с ее избранником — лесным охотником, достойным стать настоящим королем.В тексте романа использованы стихи петербургских поэтов Екатерины Ачиловой и Ольги Мареичевой. Максим ОгневПой, Менестрель! Екатерине Ачиловой, задумавшей эту сказку.
…Именем дороги пройденной,Это время — мое. Екатерина Ачилова. Обретение БАЛЛАДА О НЕБЫЛОМ, или ГАРМОНИЯ АЛГЕБРЫ Избитая максима: двадцатый век сделал настоящее непостижимым, а прошлое — непредсказуемым. Тем более что и то и другое — лишь на первый взгляд. Но справедливая, поскольку мы этим самым первым взглядом чаще всего и ограничиваемся, руководствуясь, очевидно, другим тезисом, согласно которому первое впечатление — самое верное. Подозреваю, что именно в поисках выхода из этого противоречия литература и родила — заметьте, в том же XX столетии — квазиисторический (он же параисторический) жанр, отменным образчиком которого является роман, который вы держите сейчас в руках.А противоречие-то и впрямь острое.Мир усложнился до невероятия, утратил былую (пусть тоже обманчивую) прозрачность и ясность; разобраться в напластованиях его, казалось бы, взаимоисключающих реальностей и клубке пронизывающих его взаимосвязей представляется делом бесперспективным и безнадежным. Правда, литература и тут придумала некое противоядие или, точнее, подобие прививки. Прекрасный петербуржский писатель Лев Васильевич Успенский не раз говорил, что его поколению гимназистов, вброшенных историей в кровавую круговерть Первой мировой, российских революций и прочих катаклизмов, эту прививку сделал своими романами Герберт Уэллс, ставший для них «поводырем по неведомому». Но прививка — она ведь не для всех годится: у кого-то аллергическую реакцию вызывает, у другого не срабатывает, третий попросту ее не делает. Да и вообще, панацеи пока еще никто не сыскал.Но что настоящее! С прошлым, которое, казалось бы, уже отлилось в свои бронзовые формы раз и навсегда, происходят метаморфозы, прямо скажем, фантастические. Отчасти повинно в этом позитивное знание, развитие науки, благодаря которому за последние сто лет о былых тысячелетиях стало известно куда больше, чем за несколько предшествовавших веков. Но это процесс, так сказать, естественный. А с ним соседствует и противоестественный, антинаучные интеллектуальные спекуляции в духе почетного академика Морозова, академика Фоменко и иже с ними. Колеблется ведь почва под ногами, когда тебя убеждают, что Древний Рим выдумали иезуиты с масонами; маршал Сталин вошел в китайскую историю под именем Цинь Шихуан-ди; египетские пирамиды строили из бетона, как Эмпайр-Стейт билдинг; а Великую Китайскую стену возвели по указанию великого же кормчего. Ну как тут знать историю? И как писать исторический роман в духе Вальтера Скотта, Георга Эберса или даже горячо любимого мною Александра Дюма-отца? Вот и приходит на смену добрая старая сказка — в некотором царстве, в некотором государстве, за горами, за морями, за дремучими лесами жил некогда… (Притом, смею напомнить, сказка-то хоть и быль, да в ней всегда, как известно, намек, коим и живет испокон веков вся изящная словесность.) Не зря же обильное и плодовитое в XIX веке племя исторических романистов в следующем столетии прозябало, скудело и чахло, тогда как на литературную арену обильными потоками вливались орды творцов альтернативной и квазиистории. Последнее, замечу, само по себе никоим образом не плохо — если, конечно, не вытесняет, а дополняет.Появляется мир в себе. От нашего изолированный, самодостаточный, управляемый собственными законами. Но главное — логически понятный, даже если в нем махрово цветет колдовство, маги воюют с богами, а монархи управляют демократичнейшим образом, являя образец светлой мудрости и политкорректности. Это не Уэллсова прививка, это передышка на пути, захватывающая история, рассказанная у бивачного костра. Впрочем, не торопитесь обвинять всех этих авторов вкупе с их читателями в эскапизме (если в нем, конечно, стоит обвинять). На поверку и тут все не так-то просто. Подтверждением чему служит и «Пой, Менестрель!» Максима Огнева.Но прежде чем перейти к нему, позволю себе маленькое отступление.Предисловие — жанр коварный. С одной стороны, надо поговорить о произведении, коему оно предпосылается, но с другой — нельзя наперед ничего раскрывать, дабы не испортить почтенному читателю предстоящего удовольствия. Пат. И обычно приходится говорить либо об авторе, либо о жанре вообще. Но сегодняшняя задачка и того сложнее, ибо об авторе сказать ровным счетом нечего. Он вынырнул из небытия — судя по тексту, готовый, сложившийся автор, но до сих пор о нем никто слыхом не слыхивал. Этакий новоявленный Бруно Травен. И, как некогда о Травене, о нем можно лишь гадать, отыскивая в романе явные и неявные намеки на личность, круг знаний, интересы и характер писателя — чистый детектив.Многого, впрочем, тут не накопаешь. Судя по некоторым мелким реалиям, историю с археологией автор романа, повторю, квазиисторического, знает или по крайней мере представляет себе достаточно неплохо. Есть, например, там описание — буквально в две строки — наконечника для стрелы; но чтобы так написать, его надо было на ладони подержать, вес ощутить, пальцами острые грани пощупать. А если по ткани повествования судить, по вниманию к слову, умению строить фразу, не нарушать собственного стиля, должен быть автор не чужд филологии. Стиль, надо сказать, вообще в современных литературных кущах зверь редкостный, впору в Красную книгу заносить. А тут — на тебе, привольно разгуливает, красуется, но притом ненавязчиво, так, промелькнет силуэт меж стволов и растворится, потом опять. Если посмотреть, как выписана психология персонажей, причем не только главных героев, но и сугубо второстепенных (тех, на которых всякое повествование, кстати, и держится) — получается, что должен быть у автора изрядный жизненный опыт. Зато светлая вера в правду сказки скорее присуща юности. Повышенное же внимание к точно описанным деталям гардероба и вовсе скорее свойственно женскому взгляду. В довершение всего фамилия. Всякие, конечно, бывают. У меня, например, до сих пор хранится в коллекции визитная карточка человека по фамилии Спичкин-Огнев. И все-таки чутье подсказывает, что пахнет здесь псевдонимом. Но тогда — кто за ним? Вот и разберись тут!Так что, как видите, об авторе толком поговорить не получается, а посему вернемся к нашему жанру.Рискну сказать, что литературная традиция романа восходит не к породившему неисчислимую плеяду эпигонов Говарду, а скорее к Александру Грину. Ему ведь тоже недостаточно было просто перенести действие в какие-нибудь вполне конкретные, существующие заморские края, но в собственный, своими извилинами и биениями сердца сотворенный мир Зурбаганов и Лиссов. Что ж, здешние Каралдоры и Бархазы им вполне под стать. И в этом есть своя логика, потому что, как справедливо замечает устами одного из персонажей Максим Огнев, «если пьеса действительно хороша, сказанное в ней будет верно для любых времен и народов».В том-то и заключен главный фокус квазиисторических построений. Отрешенный от реальной, прожитой родом людским истории, вымышленный мир подобного рода сочинений тем не менее с нею коррелирует и компарируется. Происходит непрерывная взаимная проекция двух миров друг на друга, порою в какой-нибудь проходной вроде бы детали дарящая нечаянную радость узнавания, но непременно приводящая к лучшему пониманию окружающего. Тоже поводырь, вроде Уэллсова, только на иной лад.А впрочем, почему на иной? Ведь и футуристические построения Герберта Дж. Уэллса были столь же отвлечены от реальности. А это значит, что на место арифметики с конкретными значениями величин тут приходит алгебра с ее куда более универсальными формулами, применимыми к самым разным значениям — знай себе подставляй, и кажущаяся непостижимость мира, может быть, обернется строгой логикой и естественной гармонией. Говорю «может быть», ибо никакая формула не может быть приложена ко всему, у нее имеется свой — и все-таки достаточно ограниченный — ареал применения, за пределами которого она, само собой, бессильна. По-моему, именно чувствуя эту «алгебраичность» жанра, Максим Огнев многих своих персонажей лишил собственных имен, оставив им лишь функциональные — Флейтист, Оружейник, Скрипач, Рыжий Плут, Стрелок, Менестрель. Не дважды пять, но икс на игрек.Кстати, о Менестреле. Его пронизывающие роман баллады и все произведение превращают в некую балладу о небылом, и это отнюдь не авторский произвол. Квазиисторический жанр — суть область фантастики, а еще полвека назад географ, писатель и очень интересный мыслитель Игорь Забелин в блестящем эссе «Человечество — для чего оно?» подметил глубинное, органическое, сутевое родство фантастики и поэзии. И неважно, что стихи в романе не свои, не огневские, а принадлежат перу Екатерины Ачиловой, — срастание здесь произошло полное, без малейшего намека на отторжение литературных тканей (случай, кстати говоря, достаточно редкий).И все-таки под конец не могу удержаться, чтобы не сказать хотя бы нескольких слов не о жанре вообще, не об особенностях романа, но о его существе, клятвенно обязуясь не касаться ни фабулы, ни сюжета — словом, не раскрывать ничего, способного испортить вам предстоящее удовольствие. Меня «Пой, Менестрель!» подкупил тем, что он не просто о борьбе добра и зла, неизбежно присутствующей во всяком уважающем себя художественном произведении. Он — об искушении, перед которым немногим дано устоять, — об искушении властью. О тех, о ком сказано в Евангелии от Луки: «Которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают». Но что особенно радостно — автор не обряжается сам в судейскую мантию и не напяливает ее на героев. Ибо способность прощать намного выше права судить. А потому в романе нет черного и белого — есть лишь многоцветье, единственно приличествующее миру, не суть важно, реально существующему или сотворенному воображением писателя.Но каким бы ни был роман Максима Огнева — фэнтезийным, квази— или параисторическим, приключенческим или любовным (готов допустить даже такую трактовку), в основе своей он все-таки прежде всего остается сказкой. И потому, в pendant Менестрелю, хочется закончить разговор о нем стихами:Это старая сказка, Это сладкая боль, Только в сказке остаться И возможно собой.Лично мне эта способность сказки сохранять и оживлять в человеке человеческое невероятно дорога. Может быть, это вообще самое главное из того, на что способно искусство.Ну а дальше — дальше пусть вам поет Менестрель. Андрей БАЛАБУХА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Пролог к роману Когда сомкнётся лес над головойИ за спиной стеной деревья станут,Ты — дома. Не бродяга, не изгой.Ведет тропа, укрытая туманом,Вдоль озера холодного, под сеньДубов священных — древних, непреклонных.Так величав непуганый олень —Ты выстрелить не сможешь, пораженный.Рассвет тебя застанет одного,Забрезжит рыжий луч в высокой кроне.Здесь птицы не боятся ничего,Они слетятся на твои ладони.Так дивная зеленая страна,Приняв тебя, сольется вдруг с тобою.Забудешь постепенно вкус винаИ жажду утолишь лесной водою.И ветер — или лютня, или дождь —Тебе подарит тысячи мелодий,А тему для стихов ты сам найдешь:В сказаньях о неведомом народеИ в предрассветном шелесте листвы,И в голосе малиновки беспечной,Она уже в душе, уже в крови,Она уже в тебе пребудет вечно.Так контуром намеченный сюжетИ глубину и краски обретает,В нем тени проявляются и свет,Характеры и лица узнавая,Ты ждешь, когда появится герой:Король ли, воин… И в одно мгновеньеОн этот мир, придуманный тобой,Вдруг оживит — одним прикосновеньем.
* * * Зазвенела тетива, стрела вонзилась в мишень — круглую деревяшку с алой отметиной в середине. Лучник, однако, был недоволен: стрела угодила не в алую сердцевину, воткнулась на два пальца левее. Он пробормотал что-то неодобрительное, повертел в руках новый лук, переменил тетиву, вынул из колчана другую стрелу и замер, рассчитывая ветер. Второй выстрел оказался удачнее. Стрела не только попала в центр мишени, но пробила деревяшку насквозь. Выпустив еще с десяток стрел и превратив мишень в подобие ежа, лучник, озорничая, сбил несколько шишек с сосны. Он ни разу не промахнулся и решил наконец признать лук годным. Аккуратно собрав стрелы и сложив их в висевший у пояса кожаный колчан, Стрелок снял тетиву и внимательно оглядел лук, проверяя, не треснуло ли где дерево, не отошли ли роговые пластины, посаженные на густой осетровый клей. Он знал, как трудно раздобыть хороший лук. Этот он сделал сам. Не меньше сотни кленовых веток срезал, пока нашел подходящую. Укрепил оленьими сухожилиями, на концы приспособил костяные накладки.От созерцания лука Стрелка отвлекли близкая перекличка рогов, захлебывающийся лай собак, топот коней. В просвете между деревьями мелькнул белоснежный красавец олень. По пятам за ним неслась рыжая свора. Затем промчалась кавалькада — затрещали ломавшиеся кусты, замелькали яркие одеяния, донеслись азартные выкрики, смех.Впереди на великолепном, не уступавшем по белизне загнанному оленю коне летел светловолосый всадник, одетый в алое. Он на два корпуса опережал остальных, легко справляясь с разгоряченным конем. Вот он вскинул к губам рог и затрубил, и звонко отозвалось эхо.Удаляясь, людские голоса, перестук копыт, собачий лай слились в один невнятный шум и вскоре затихли. Королевская охота умчалась. Лес замер — даже листья на деревьях не шелестели. Стрелок гневно покачал головой. Он знал, что растревоженный лес будет долго хранить недоброе молчание.Повесив лук за плечи, направился прочь. Миновал заросли папоротника и вышел на едва заметную тропинку, усыпанную порыжевшими сосновыми иголками. Тропа спускалась в овраг, сосновые корни и камни образовали подобие ступенек, и Стрелок сбежал вниз, к мелкому ручью, струившемуся по песчаному руслу.На берегу стояла девушка. Темные волосы ее рассыпались по плечам, серебряный обруч сбился набок, подол светлого расшитого серебряными цветами платья намок и был испачкан землей; туфли она сбросила. Стрелок невольно улыбнулся: не часто увидишь придворную даму босоногой.Рядом склонила к воде голову белогривая лошадь.Девушка присела, окунула руку в воду, зачерпнула, как показалось Стрелку, горсть мелких камешков. Снова выпрямилась и замерла, следя за медленно проплывавшим облаком.Стрелку вспомнилось, как в детстве, лежа на спине, он смотрел в облака и видел скользящих по небу белых пушистых зайцев или мохнатых медвежат.Сейчас он не сомневался: девушка играет в ту же игру — таким озорством загорелось ее лицо, мгновение назад серьезное и сосредоточенное. Вдоволь полюбовавшись облаком, она коснулась ветвей плакучей ивы, прижала листья к щеке.Стрелок подумал, что девушка ничуть не похожа на придворную даму. Ни одна из них не отстала бы от охоты, ни одна не прильнула бы щекой к ветвям ивы, будто обнимая сестру.Кобыла подняла изящную голову и тихонько заржала.Девушка выпрямилась. Бросила камешки на песок, обеими руками надвинула на лоб тонкий серебряный обруч, откинула назад темные волосы. В глазах ее, как в ручье, плясали солнечные блики.— Я хочу остаться одна, — заявила девушка непреклонно. — Со мной ничего не случится!— Верю, — откликнулся Стрелок. — Лес защитит вас.Удивленная, она подалась вперед. Лучник стоял в тени, и разглядеть его хорошенько девушка не могла.— Кто вы? — В голосе ее чувствовалось недоумение. — Королевский ловчий?Охотник вышел на свет. Девушка взглянула на него — и долго не отводила глаз. Многие из лордов были высоки и изящны, многих отличала горделивая осанка, но… Стройны люди, а ясени стройнее. Величавы люди, а дубы величавее. Умны люди, да мудрее древесные исполины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9