Желудок Майкла медленно всколыхнулся, и он сглотнул рвоту, почувствовал, как она обожгла ему горло.
Вдали одиноко и тоскливо завыл волк. Лисьи люди встрепенулись, посмотрели сквозь деревья на клубящееся небо. Уже воцарился полный мрак. Хотя было почти полнолуние, лунный свет нигде не пробивался сквозь тучи.
Наконец они, казалось, пришли к общему безмолвному решению. Встали, взяли оружие и пошли туда, где на земле извивался их товарищ. Один вытащил из костра плюющий огнем сук, и у подножия деревьев заплясали причудливые тени. Они остановились над связанным, словно в ожидании.
Тот гортанно зарычал, и Майкл вздрогнул. А потом подобрался поближе.
Видно, ему было плохо. Человек на земле бился и дергал свои узы, а рычание становилось громче. Один из лисьих попятился, словно от ужаса. Майкл смотрел и не верил своим глазам.
Человек на земле изменялся, темнел, вытягивался. Он обрастал черной густой шерстью с быстротой, с какой пар осаживается на стекло, его туловище изгибалось, руки сгибались в несуществующих суставах, рычание перешло в лающий рев разъяренного зверя. Майкл увидел, как меняется его лицо — вытягивается в морду, уши растут. Блеснули неимоверно длинные зубы. Голова металась из стороны в сторону, в глазах вспыхнули два желтых огня.
— Господи! — прошептал Майкл.
Перед ним был уже не человек, а какой-то огромный уродливый зверь, с грудью бочкой, длинными конечностями и весь в черной шерсти. Одна рука… теперь уже лапа — высвободилась…
И в грудь чудовища с невероятной силой вонзилось копье, пригвоздив его к земле. Человек-зверь завизжал, и в лесу вокруг уши Майкла уловили вой — уже не одного волка, а нескольких, — вой, полный безнадежности и отчаяния.
Но чудовище на земле слабело. В его еще живое тело вонзались другие копья: По нескольку раз. Огромная голова перестала дергаться, глаза потускнели.
Лисьи люди тут же встали вокруг на колени и принялись кромсать его ножами. Майклу почудилось, что кто-то из них плачет, но шум дождя в лесу мешал расслышать точно. Сам он промок до костей, но не замечал этого. Все его внимание поглощала гнусная сцена на краю светлого круга.
Они поднялись на ноги. Один держал обеими руками скользкий дымящийся бесформенный комок. Потом они вернулись к огню, а на земле остался лежать выпотрошенный труп. Комок мяса в два кулака величиной был надет на вертел, и кровь с шипением капала в огонь. Люди облизали пальцы и снова скорчились у огня. Двое спрятали лицо в ладонях. И все тонко застонали. Тихое стенание, полное горести. Они следили, как сердце чудовища обугливается над огнем, и поворачивали его липкими от крови ножами. Они были вымазаны кровью, пропитались ею, краска на грязных лицах расплылась потеками.
Едва мясо опалилось, как они принялись отрезать от него куски и съедать, поднимая ломти к спрятанному за деревьями небу торжественным жестом, и лишь затем откусывали. Они съели все сердце, вытряхивая комочки запекшейся крови, дергая головой, чтобы оторвать кусок. А когда кончили, один достал из-под мехов пузатый бурдюк, отпил из него и пустил вкруговую. Майкл даже с такого расстояния почувствовал запах спиртного, крепкого, легко воспламеняющегося. Каждый сделал по глубокому глотку, потом они утерли липкие лица, и двое направились к трупу и принялись свежевать его и разделывать, будто телячью тушу. Раздался скрип кремня по кости, резкий треск, и жуткая голова откатилась в сторону — на миг блеснули клыки.
— Майкл! Ма-а-айкл! — пробился сквозь шум дождя и шипение огня знакомый голос. Майкл вздрогнул. Голос деда доносился с полей за лесом. Лисьи люди ничего не услышали. Это происходило вне их мира. Он медленно пятился, вдруг почувствовал, что совсем застыл в мокрой одежде. У него затекло тело, он двигался неуклюже, но дождь скрадывал его неосторожные шаги. Пламя отодвигалось все дальше и дальше, а затем исчезло, будто кто-то повернул выключатель, и он увидел чуть более светлую полосу там, где кончался лес и начинались поля. И фигуру с фонарем, горящим так же ярко, как костер, в лесу позади. Пат, его дедушка, высокий, как холм под ночным дождем, звал его. Он перешел реку, разбрызгивая воду, выбрался из сырого леса и побрел вверх к лугу, измученный, как побитый пес, а мысли вихрем кружили у него в мозгу.
Тетя Рейчел сторонилась Майкла еще много дней и вообще ходила поджимая губы. Майкл отмахнулся от этого, как от очередной дурацкой причуды, обычной для взрослых. Он еще не настолько вырос, чтобы затаивать обиды или понять, что движет человеком в таких случаях.
Его тянуло к реке посмотреть на место жуткого пиршества лисьих людей, отчасти чтобы удостовериться, что это ему не приснилось, а отчасти из болезненного любопытства. Однако укорачивающиеся дни в соединении со школой, домашними уроками и «небольшой работкой», которую ему постоянно поручали то бабушка, то дед, словно стакнулись не отпускать его за пределы фермы. Муллан также перекладывал нечестную долю своих обязанностей на него: то почистить Феликса (старик тратил, с точки зрения Майкла, слишком много забот на чертову кобылку), то намылить сбрую, которой и не пользовались-то никогда. Иногда Муллан сидел и курил в чулане, где хранилась сбруя. Он смотрел в никуда, молчал, и только когда Майкл прямо спросил, чего это с ним, ответил, что вот прощается. «Скоро такое увидишь только в музее, Майк». Майкл насмешливо захохотал, но старик оставался при своей меланхолии, и в глазах его появлялся живой блеск, пожалуй, только, когда он запрягал гнедую в легкую двуколку.
Прошло больше недели, прежде чем Майклу удалось снова побывать в лесистой низине у реки. В субботу школьных занятий не было, и он мог пойти туда среди бела дня, а не пробираться, таясь, в сумерках. Он разлюбил темноту с той минуты, когда увидел, как лисий человек преобразился на земле в зверя. В волка. То есть он был волк-оборотень. При этой мысли внутри у Майкла все похолодело. Надо бы рассказать кому-нибудь взрослому. Может, Муллану. Его кольнула боль, потому что он вспомнил Розу. Она бы ему поверила. А если бы и нет, все равно согласилась бы пойти с ним в лес и самой посмотреть. Может, тогда бы она убедилась. Почему не было ни похорон, ни поминок? Даже заупокойной службы? Или она все-таки жива?
В лесу шелестел ветер, поскрипывали ветки, где-то тянули тоскливую ноту птицы. Стрекоча, прямо у него из-под ног вспорхнул дрозд. Истеричные птицы, часто думал он, чуть что — и в панику. Но дальше пошел осторожнее.
Лес изменился. Как часто случалось, когда он шел по нему — обычно перед тем, как он видел что-то необычное, что-то принадлежащее Иному Месту, как он его называл. Деревья выглядели старше, хотя не становились выше или толще, и воздух казался другим — свежее и чище. Его обоняние словно бы обретало новую остроту, нос подергивался от кислого запаха перегноя, дикого чеснока и зеленого древесного запаха, который он не взялся бы определить словами, хотя в нем было что-то от аромата недавно скошенной травы, но только несравненно более тонкого. И он замечал оброненные белкой ореховые скорлупки, ободранную кору там, где пировал олень, рассыпающиеся погадки совы.
И вот на мягкой земле отпечаток подушечек широкой лапы. Он выпрямился, но в лесу царила тишина, а до сумерек оставались еще часы и часы, пусть свет был тусклым, напоминавшим о поздней осени. Он взвесил, не выломать ли прямую, как линейка, орешину, но передумал. Перед ним была река, все еще вздутая и белая от пены.
На этот раз он перешел ее по камням, чтобы не замочить ног, и углубился в лес, и шум воды остался позади. Река образовывала здесь широкую подкову, охватывая обширный полумесяц густых деревьев. Если держаться этого направления, он должен был снова выйти к ней, но уже более спокойной, чинно исчезающей под аркой старого моста, где они с Розой ловили рыбу.
Он наткнулся на кострище без всяких поисков, чуть не наступив в золу, прежде чем заметил ее. Среди головешек — кости. Вроде бы ребра — целая горка. Более толстые расколоты, чтобы добраться до костного мозга.
Он внезапно поднял голову. Слишком тихо. Даже не слышно птиц. А впрочем, тут всегда так: птицы словно бы избегают этого места. Ему почудился слабый отголосок шума воды — и все. Ветер замер.
Он потыкал в кострище остатками вертела — в золу и пепел. Еще кости, присыпанные землей, золой и угольками.
Он выбрал уголек побольше и, чуть улыбаясь, начертил широкую черную линию поперек лица, украсил полосками щеки, вычернил нос. Теперь он был дикарем. Что бы сказала тетя Рейчел, если бы увидела его сейчас?
Совсем распустился .
Он покопался глубже. Конец палки задел что-то вроде большого камня, он отшвырнул ее и начал копать руками.
Череп.
Он выковырял его, запустив пальцы в пустые глазницы. Кое-где на черепе оставались обугленные хрящи, и грубые длинные черные волосы, прилипшие к глине, и что-то вроде кожаного лоскутка — остатки уха, заостренного, точно рог.
Зубы заворожили его. Длиннее, чем у Демона, толще у основания. Череп был огромным, тяжелым, страшным. Пламя вычернило его. Он очистил его от золы и остатков шкуры, глядя на него зачарованным взглядом. Череп волка-оборотня. Поверят ли ему теперь? Может, поместят в музей, как меч, который нашел его дед. О нем напечатают в газетах.
Но мысль эта испарилась. Он продолжал смотреть на череп. Как будто еще живой! Так легко вообразить, что эти зубы лязгнут, глазницы запылают, как две свечи. Ему вдруг захотелось снова его закопать.
Ну, нет! Он же пришел за этим. За доказательством. Что-то подлинное из того, что он видел. Нет, он его тут не оставит!
Откуда-то из мрачных недр деревьев донесся долгий далекий вой.
Он сразу вскочил. Волки.
Череп оттягивал его пальцы. Это правда, что вдали слышится шорох бегущих ног? Перестук, неровный ритм? Он напрягся.
Первого волка он увидел в двухстах пятидесяти ярдах за деревьями. На фоне стволов он выглядел до жути черным, точно обугленный труп. Секунду спустя следом за ним показались еще шестеро.
Майкл повернулся и припустил бегом.
До реки было не больше шестидесяти ярдов, хотя ее заслоняли деревья. А они вряд ли будут его преследовать до стен фермы.
Близко. Очень близко.
Позади он услышал какой-то треск, подвывания и рискнул оглянуться. Волки добежали до кострища и обнюхивали кости.
Его ноги летели над опавшими листьями, ежевика и низкие ветки царапали ему лицо, цеплялись за рукава. Где же река?
Бесполезно! Он, наверное, начал кружить. Майкл остановился, тяжело дыша. Тишину нарушало только глухое рычание у него за спиной.
Звуков реки слышно не было.
Его охватило смятение. Он знал этот лес как свои пять пальцев, что-зимой, что летом. Он не мог заблудиться, река должна быть слышна, так как в это время года она становится полноводной и быстрой, и шум ее разносится по самым дальним уголкам леса.
У него за спиной фыркнула лошадь, и волки залаяли, точно свора гончих. Он стремительно обернулся и увидел за деревьями новую огромную фигуру. Человек, черный как смола, на черном коне. Лицо его закрывал капюшон, и он был закутан во что-то вроде широкого рваного плаща. Даже руки у него были обмотаны, точно у прокаженного. В одной он держал хлыст и, мелькая между стволами, науськивал волков.
«Сам Дьявол, — подумал Майкл. — И он хочет поймать меня».
Майкл снова побежал, сам не зная куда, втягивая воздух со всхлипами. Рука заныла от тяжести черепа, но он не собирался его бросать.
Уголком правого глаза он видел темные тени, за спиной четко стучали копыта.
Из глаз у него брызнули слезы, спина стала липкой от пота. Его башмаки казались тяжелыми, как гири.
Он споткнулся, растянулся на земле и перекатился на бок. Череп взлетел в воздух и стукнул его по голове. В глазах у него на секунду помутилось, но он, пошатываясь, поднялся на ноги, борясь с головокружением.
На него с рыканием кинулось что-то, разинув черную пасть. Он изо всей мочи взмахнул черепом, услышал, как кость ударилась о зубы волка, ушибив его пальцы. Губа зверя лопнула, и он взвизгнул. Майкл еще раз ударил его по морде и побежал. Весь лес словно гремел рявканьем стаи, идущей по следу. В рявканье вплетался стук копыт, почему-то даже еще более страшный, настигающий, неумолимый.
Лес был ему незнаком — чужой, неизвестный, куда обширнее любого в его собственном мире. Значит, он проник в Иное Место. Он погиб. Рыдания грозили разорвать ему грудь, задушить.
И тут он увидел Розу — совсем ясно. Она стояла перед непроходимой чащобой, где ежевика переплеталась с орешником. Она махала ему, настоятельно, тревожно. Он чуть не засмеялся от облегчения.
— Я знал, что ты вернешься, — прохрипел он, устремляясь к ней на неверных ногах.
Это была не Роза. Он успел только взглянуть на нее, и она ускользнула в глубину чащи, все еще маня его за собой, но он был теперь совершенно уверен, что это не она. Эта девушка была выше, худощавее, с более темными глазами, и на ней был белый балахон без рукавов, открывавший шею.
Он вломился в орешник и стал пробираться через него, цепляясь черепом за ветки.
— Подожди!
Позади него волки завыли от злобы и разочарования. Он поперхнулся безумным смехом, который оцарапал ему горло, как горячий песок, обдирая и обжигая легкие.
— Где ты?..
…И свалился с крутого обрывчика, покатился вниз, выронив череп из уставшей руки. С плеском он упал в ледяную воду реки и погрузился в нее с головой, забил руками и ногами и всплыл. Ледяная вода была глубокой. Он закричал, пытаясь восстановить дыхание, поплыл к берегу и остановился. Череп лежал где-то на дне.
Майкл нырнул. После исчезновения Розы он научился плавать. Сам. Его пальцы шарили в иле, переворачивали камни, один задел молнию рыбешки. Потом он почувствовал твердость черепа.
И всплыл, отчаянно глотая воздух. Башмаки тянули его на дно. Он доплыл до противоположного берега, выбрался из воды, как старик, дряхлый старик, и растянулся, прижимаясь щекой к траве, ожидая, чтобы его сердце перестало колотиться так отчаянно.
— Господи!
Он лежал на левом берегу речушки, и в десяти ярдах от него зияла арка моста, точно темный и пустой коридор.
6
— Матерь Божья! Майкл, что это такое? Так меня напугать!
Он застонал, заворочался на постели, открыл смутные глаза. Бабушка трясла его за плечо.
— Откуда он у тебя? Не смей держать такое в доме!
Ничего не соображая спросонья, он сказал правду:
— Нашел у речки. Это просто череп.
— Череп! А зачем тебе понадобилось тащить череп в дом и класть на гардероб? Надеюсь, ты не череп Демона выкопал? А то твой дед не обрадуется. Это же сродни ограблению могил!
— Да нет. Совсем другой череп. Какой-то другой собаки, — он зевнул, хотя уже совсем проснулся. Утро за окном было сизым и туманным, по стеклам барабанил дождь.
— Ну-ка, поторопись! Твой дед уже завтракает, а Муллан запрягает лошадь в большую повозку. Мы не собираемся опаздывать из-за одного сони, — она пошла к двери. — Череп! Лучше ты ничего не придумал?
Майкл сполз с кровати. Все тело у него ныло, он чувствовал себя выпачканным. Череп ухмылялся ему — черная кость в углу. Черт, ну и большой же!
Воскресное утро. Месса. Он снова застонал.
Пока они ехали в город, дождь лил как из ведра, вода стекала с колес повозки. Шон ворчал что-то про то, чтобы купить машину и жить в двадцатом веке, но дед с бабушкой словно бы не имели ничего против дождя. Завернутые в клеенчатые плащи с капюшонами, они больше смахивали на матросов, чем на благочестивых прихожан.
Майкл и тетя Рейчел мрачно сидели сзади, а вода стекала им на глаза. Майкл чувствовал, как воротничок его лучшей рубашки медленно холодеет и холодеет от дождя. Рейчел словно не замечала его. Красной от работы рукой она придерживала шляпу за край полей.
На лугу у дороги возле самой живой изгороди был Всадник.
Когда повозка прогромыхала мимо, Майкл мог бы дотронуться до морды его коня. Но увидел его вроде бы только он один. Всадник был даже еще чернее из-за дождя, шерсть его коня выглядела гладко прилизанной. Плащ и повязки льнули к нему как вторая кожа, а под ними он был худым и гибким. Рука в перчатке небрежно держала хлыст. Конь вскинул голову и фыркнул, продувая ноздри от нескончаемых дождевых капель, но его наездник вполне мог быть трупом, притороченным к седлу. Однако затененное капюшоном лицо повернулось следом за повозкой.
Ночью небо прояснилось, и ветер стих. Ночь была холодной, воздух морозно пощипывал. Майкл лежал в кровати и смотрел на череп, венчающий его гардероб. Окно у него в ногах выходило в синий мрак. Ферма спала, но к нему сон не шел. Ему чудилось, что он — у границы иной страны, что он заглянул в дверь, которая открывается нечасто, и она осталась открытой. Чтобы неведомые существа могли проходить сквозь нее.
Череп смотрел на него, скалясь в темноте. Не надо было брать его! Теперь он знал, что по-настоящему видит его только он один, и ему не с кем поделиться находкой, никто не увидит того, что видит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Вдали одиноко и тоскливо завыл волк. Лисьи люди встрепенулись, посмотрели сквозь деревья на клубящееся небо. Уже воцарился полный мрак. Хотя было почти полнолуние, лунный свет нигде не пробивался сквозь тучи.
Наконец они, казалось, пришли к общему безмолвному решению. Встали, взяли оружие и пошли туда, где на земле извивался их товарищ. Один вытащил из костра плюющий огнем сук, и у подножия деревьев заплясали причудливые тени. Они остановились над связанным, словно в ожидании.
Тот гортанно зарычал, и Майкл вздрогнул. А потом подобрался поближе.
Видно, ему было плохо. Человек на земле бился и дергал свои узы, а рычание становилось громче. Один из лисьих попятился, словно от ужаса. Майкл смотрел и не верил своим глазам.
Человек на земле изменялся, темнел, вытягивался. Он обрастал черной густой шерстью с быстротой, с какой пар осаживается на стекло, его туловище изгибалось, руки сгибались в несуществующих суставах, рычание перешло в лающий рев разъяренного зверя. Майкл увидел, как меняется его лицо — вытягивается в морду, уши растут. Блеснули неимоверно длинные зубы. Голова металась из стороны в сторону, в глазах вспыхнули два желтых огня.
— Господи! — прошептал Майкл.
Перед ним был уже не человек, а какой-то огромный уродливый зверь, с грудью бочкой, длинными конечностями и весь в черной шерсти. Одна рука… теперь уже лапа — высвободилась…
И в грудь чудовища с невероятной силой вонзилось копье, пригвоздив его к земле. Человек-зверь завизжал, и в лесу вокруг уши Майкла уловили вой — уже не одного волка, а нескольких, — вой, полный безнадежности и отчаяния.
Но чудовище на земле слабело. В его еще живое тело вонзались другие копья: По нескольку раз. Огромная голова перестала дергаться, глаза потускнели.
Лисьи люди тут же встали вокруг на колени и принялись кромсать его ножами. Майклу почудилось, что кто-то из них плачет, но шум дождя в лесу мешал расслышать точно. Сам он промок до костей, но не замечал этого. Все его внимание поглощала гнусная сцена на краю светлого круга.
Они поднялись на ноги. Один держал обеими руками скользкий дымящийся бесформенный комок. Потом они вернулись к огню, а на земле остался лежать выпотрошенный труп. Комок мяса в два кулака величиной был надет на вертел, и кровь с шипением капала в огонь. Люди облизали пальцы и снова скорчились у огня. Двое спрятали лицо в ладонях. И все тонко застонали. Тихое стенание, полное горести. Они следили, как сердце чудовища обугливается над огнем, и поворачивали его липкими от крови ножами. Они были вымазаны кровью, пропитались ею, краска на грязных лицах расплылась потеками.
Едва мясо опалилось, как они принялись отрезать от него куски и съедать, поднимая ломти к спрятанному за деревьями небу торжественным жестом, и лишь затем откусывали. Они съели все сердце, вытряхивая комочки запекшейся крови, дергая головой, чтобы оторвать кусок. А когда кончили, один достал из-под мехов пузатый бурдюк, отпил из него и пустил вкруговую. Майкл даже с такого расстояния почувствовал запах спиртного, крепкого, легко воспламеняющегося. Каждый сделал по глубокому глотку, потом они утерли липкие лица, и двое направились к трупу и принялись свежевать его и разделывать, будто телячью тушу. Раздался скрип кремня по кости, резкий треск, и жуткая голова откатилась в сторону — на миг блеснули клыки.
— Майкл! Ма-а-айкл! — пробился сквозь шум дождя и шипение огня знакомый голос. Майкл вздрогнул. Голос деда доносился с полей за лесом. Лисьи люди ничего не услышали. Это происходило вне их мира. Он медленно пятился, вдруг почувствовал, что совсем застыл в мокрой одежде. У него затекло тело, он двигался неуклюже, но дождь скрадывал его неосторожные шаги. Пламя отодвигалось все дальше и дальше, а затем исчезло, будто кто-то повернул выключатель, и он увидел чуть более светлую полосу там, где кончался лес и начинались поля. И фигуру с фонарем, горящим так же ярко, как костер, в лесу позади. Пат, его дедушка, высокий, как холм под ночным дождем, звал его. Он перешел реку, разбрызгивая воду, выбрался из сырого леса и побрел вверх к лугу, измученный, как побитый пес, а мысли вихрем кружили у него в мозгу.
Тетя Рейчел сторонилась Майкла еще много дней и вообще ходила поджимая губы. Майкл отмахнулся от этого, как от очередной дурацкой причуды, обычной для взрослых. Он еще не настолько вырос, чтобы затаивать обиды или понять, что движет человеком в таких случаях.
Его тянуло к реке посмотреть на место жуткого пиршества лисьих людей, отчасти чтобы удостовериться, что это ему не приснилось, а отчасти из болезненного любопытства. Однако укорачивающиеся дни в соединении со школой, домашними уроками и «небольшой работкой», которую ему постоянно поручали то бабушка, то дед, словно стакнулись не отпускать его за пределы фермы. Муллан также перекладывал нечестную долю своих обязанностей на него: то почистить Феликса (старик тратил, с точки зрения Майкла, слишком много забот на чертову кобылку), то намылить сбрую, которой и не пользовались-то никогда. Иногда Муллан сидел и курил в чулане, где хранилась сбруя. Он смотрел в никуда, молчал, и только когда Майкл прямо спросил, чего это с ним, ответил, что вот прощается. «Скоро такое увидишь только в музее, Майк». Майкл насмешливо захохотал, но старик оставался при своей меланхолии, и в глазах его появлялся живой блеск, пожалуй, только, когда он запрягал гнедую в легкую двуколку.
Прошло больше недели, прежде чем Майклу удалось снова побывать в лесистой низине у реки. В субботу школьных занятий не было, и он мог пойти туда среди бела дня, а не пробираться, таясь, в сумерках. Он разлюбил темноту с той минуты, когда увидел, как лисий человек преобразился на земле в зверя. В волка. То есть он был волк-оборотень. При этой мысли внутри у Майкла все похолодело. Надо бы рассказать кому-нибудь взрослому. Может, Муллану. Его кольнула боль, потому что он вспомнил Розу. Она бы ему поверила. А если бы и нет, все равно согласилась бы пойти с ним в лес и самой посмотреть. Может, тогда бы она убедилась. Почему не было ни похорон, ни поминок? Даже заупокойной службы? Или она все-таки жива?
В лесу шелестел ветер, поскрипывали ветки, где-то тянули тоскливую ноту птицы. Стрекоча, прямо у него из-под ног вспорхнул дрозд. Истеричные птицы, часто думал он, чуть что — и в панику. Но дальше пошел осторожнее.
Лес изменился. Как часто случалось, когда он шел по нему — обычно перед тем, как он видел что-то необычное, что-то принадлежащее Иному Месту, как он его называл. Деревья выглядели старше, хотя не становились выше или толще, и воздух казался другим — свежее и чище. Его обоняние словно бы обретало новую остроту, нос подергивался от кислого запаха перегноя, дикого чеснока и зеленого древесного запаха, который он не взялся бы определить словами, хотя в нем было что-то от аромата недавно скошенной травы, но только несравненно более тонкого. И он замечал оброненные белкой ореховые скорлупки, ободранную кору там, где пировал олень, рассыпающиеся погадки совы.
И вот на мягкой земле отпечаток подушечек широкой лапы. Он выпрямился, но в лесу царила тишина, а до сумерек оставались еще часы и часы, пусть свет был тусклым, напоминавшим о поздней осени. Он взвесил, не выломать ли прямую, как линейка, орешину, но передумал. Перед ним была река, все еще вздутая и белая от пены.
На этот раз он перешел ее по камням, чтобы не замочить ног, и углубился в лес, и шум воды остался позади. Река образовывала здесь широкую подкову, охватывая обширный полумесяц густых деревьев. Если держаться этого направления, он должен был снова выйти к ней, но уже более спокойной, чинно исчезающей под аркой старого моста, где они с Розой ловили рыбу.
Он наткнулся на кострище без всяких поисков, чуть не наступив в золу, прежде чем заметил ее. Среди головешек — кости. Вроде бы ребра — целая горка. Более толстые расколоты, чтобы добраться до костного мозга.
Он внезапно поднял голову. Слишком тихо. Даже не слышно птиц. А впрочем, тут всегда так: птицы словно бы избегают этого места. Ему почудился слабый отголосок шума воды — и все. Ветер замер.
Он потыкал в кострище остатками вертела — в золу и пепел. Еще кости, присыпанные землей, золой и угольками.
Он выбрал уголек побольше и, чуть улыбаясь, начертил широкую черную линию поперек лица, украсил полосками щеки, вычернил нос. Теперь он был дикарем. Что бы сказала тетя Рейчел, если бы увидела его сейчас?
Совсем распустился .
Он покопался глубже. Конец палки задел что-то вроде большого камня, он отшвырнул ее и начал копать руками.
Череп.
Он выковырял его, запустив пальцы в пустые глазницы. Кое-где на черепе оставались обугленные хрящи, и грубые длинные черные волосы, прилипшие к глине, и что-то вроде кожаного лоскутка — остатки уха, заостренного, точно рог.
Зубы заворожили его. Длиннее, чем у Демона, толще у основания. Череп был огромным, тяжелым, страшным. Пламя вычернило его. Он очистил его от золы и остатков шкуры, глядя на него зачарованным взглядом. Череп волка-оборотня. Поверят ли ему теперь? Может, поместят в музей, как меч, который нашел его дед. О нем напечатают в газетах.
Но мысль эта испарилась. Он продолжал смотреть на череп. Как будто еще живой! Так легко вообразить, что эти зубы лязгнут, глазницы запылают, как две свечи. Ему вдруг захотелось снова его закопать.
Ну, нет! Он же пришел за этим. За доказательством. Что-то подлинное из того, что он видел. Нет, он его тут не оставит!
Откуда-то из мрачных недр деревьев донесся долгий далекий вой.
Он сразу вскочил. Волки.
Череп оттягивал его пальцы. Это правда, что вдали слышится шорох бегущих ног? Перестук, неровный ритм? Он напрягся.
Первого волка он увидел в двухстах пятидесяти ярдах за деревьями. На фоне стволов он выглядел до жути черным, точно обугленный труп. Секунду спустя следом за ним показались еще шестеро.
Майкл повернулся и припустил бегом.
До реки было не больше шестидесяти ярдов, хотя ее заслоняли деревья. А они вряд ли будут его преследовать до стен фермы.
Близко. Очень близко.
Позади он услышал какой-то треск, подвывания и рискнул оглянуться. Волки добежали до кострища и обнюхивали кости.
Его ноги летели над опавшими листьями, ежевика и низкие ветки царапали ему лицо, цеплялись за рукава. Где же река?
Бесполезно! Он, наверное, начал кружить. Майкл остановился, тяжело дыша. Тишину нарушало только глухое рычание у него за спиной.
Звуков реки слышно не было.
Его охватило смятение. Он знал этот лес как свои пять пальцев, что-зимой, что летом. Он не мог заблудиться, река должна быть слышна, так как в это время года она становится полноводной и быстрой, и шум ее разносится по самым дальним уголкам леса.
У него за спиной фыркнула лошадь, и волки залаяли, точно свора гончих. Он стремительно обернулся и увидел за деревьями новую огромную фигуру. Человек, черный как смола, на черном коне. Лицо его закрывал капюшон, и он был закутан во что-то вроде широкого рваного плаща. Даже руки у него были обмотаны, точно у прокаженного. В одной он держал хлыст и, мелькая между стволами, науськивал волков.
«Сам Дьявол, — подумал Майкл. — И он хочет поймать меня».
Майкл снова побежал, сам не зная куда, втягивая воздух со всхлипами. Рука заныла от тяжести черепа, но он не собирался его бросать.
Уголком правого глаза он видел темные тени, за спиной четко стучали копыта.
Из глаз у него брызнули слезы, спина стала липкой от пота. Его башмаки казались тяжелыми, как гири.
Он споткнулся, растянулся на земле и перекатился на бок. Череп взлетел в воздух и стукнул его по голове. В глазах у него на секунду помутилось, но он, пошатываясь, поднялся на ноги, борясь с головокружением.
На него с рыканием кинулось что-то, разинув черную пасть. Он изо всей мочи взмахнул черепом, услышал, как кость ударилась о зубы волка, ушибив его пальцы. Губа зверя лопнула, и он взвизгнул. Майкл еще раз ударил его по морде и побежал. Весь лес словно гремел рявканьем стаи, идущей по следу. В рявканье вплетался стук копыт, почему-то даже еще более страшный, настигающий, неумолимый.
Лес был ему незнаком — чужой, неизвестный, куда обширнее любого в его собственном мире. Значит, он проник в Иное Место. Он погиб. Рыдания грозили разорвать ему грудь, задушить.
И тут он увидел Розу — совсем ясно. Она стояла перед непроходимой чащобой, где ежевика переплеталась с орешником. Она махала ему, настоятельно, тревожно. Он чуть не засмеялся от облегчения.
— Я знал, что ты вернешься, — прохрипел он, устремляясь к ней на неверных ногах.
Это была не Роза. Он успел только взглянуть на нее, и она ускользнула в глубину чащи, все еще маня его за собой, но он был теперь совершенно уверен, что это не она. Эта девушка была выше, худощавее, с более темными глазами, и на ней был белый балахон без рукавов, открывавший шею.
Он вломился в орешник и стал пробираться через него, цепляясь черепом за ветки.
— Подожди!
Позади него волки завыли от злобы и разочарования. Он поперхнулся безумным смехом, который оцарапал ему горло, как горячий песок, обдирая и обжигая легкие.
— Где ты?..
…И свалился с крутого обрывчика, покатился вниз, выронив череп из уставшей руки. С плеском он упал в ледяную воду реки и погрузился в нее с головой, забил руками и ногами и всплыл. Ледяная вода была глубокой. Он закричал, пытаясь восстановить дыхание, поплыл к берегу и остановился. Череп лежал где-то на дне.
Майкл нырнул. После исчезновения Розы он научился плавать. Сам. Его пальцы шарили в иле, переворачивали камни, один задел молнию рыбешки. Потом он почувствовал твердость черепа.
И всплыл, отчаянно глотая воздух. Башмаки тянули его на дно. Он доплыл до противоположного берега, выбрался из воды, как старик, дряхлый старик, и растянулся, прижимаясь щекой к траве, ожидая, чтобы его сердце перестало колотиться так отчаянно.
— Господи!
Он лежал на левом берегу речушки, и в десяти ярдах от него зияла арка моста, точно темный и пустой коридор.
6
— Матерь Божья! Майкл, что это такое? Так меня напугать!
Он застонал, заворочался на постели, открыл смутные глаза. Бабушка трясла его за плечо.
— Откуда он у тебя? Не смей держать такое в доме!
Ничего не соображая спросонья, он сказал правду:
— Нашел у речки. Это просто череп.
— Череп! А зачем тебе понадобилось тащить череп в дом и класть на гардероб? Надеюсь, ты не череп Демона выкопал? А то твой дед не обрадуется. Это же сродни ограблению могил!
— Да нет. Совсем другой череп. Какой-то другой собаки, — он зевнул, хотя уже совсем проснулся. Утро за окном было сизым и туманным, по стеклам барабанил дождь.
— Ну-ка, поторопись! Твой дед уже завтракает, а Муллан запрягает лошадь в большую повозку. Мы не собираемся опаздывать из-за одного сони, — она пошла к двери. — Череп! Лучше ты ничего не придумал?
Майкл сполз с кровати. Все тело у него ныло, он чувствовал себя выпачканным. Череп ухмылялся ему — черная кость в углу. Черт, ну и большой же!
Воскресное утро. Месса. Он снова застонал.
Пока они ехали в город, дождь лил как из ведра, вода стекала с колес повозки. Шон ворчал что-то про то, чтобы купить машину и жить в двадцатом веке, но дед с бабушкой словно бы не имели ничего против дождя. Завернутые в клеенчатые плащи с капюшонами, они больше смахивали на матросов, чем на благочестивых прихожан.
Майкл и тетя Рейчел мрачно сидели сзади, а вода стекала им на глаза. Майкл чувствовал, как воротничок его лучшей рубашки медленно холодеет и холодеет от дождя. Рейчел словно не замечала его. Красной от работы рукой она придерживала шляпу за край полей.
На лугу у дороги возле самой живой изгороди был Всадник.
Когда повозка прогромыхала мимо, Майкл мог бы дотронуться до морды его коня. Но увидел его вроде бы только он один. Всадник был даже еще чернее из-за дождя, шерсть его коня выглядела гладко прилизанной. Плащ и повязки льнули к нему как вторая кожа, а под ними он был худым и гибким. Рука в перчатке небрежно держала хлыст. Конь вскинул голову и фыркнул, продувая ноздри от нескончаемых дождевых капель, но его наездник вполне мог быть трупом, притороченным к седлу. Однако затененное капюшоном лицо повернулось следом за повозкой.
Ночью небо прояснилось, и ветер стих. Ночь была холодной, воздух морозно пощипывал. Майкл лежал в кровати и смотрел на череп, венчающий его гардероб. Окно у него в ногах выходило в синий мрак. Ферма спала, но к нему сон не шел. Ему чудилось, что он — у границы иной страны, что он заглянул в дверь, которая открывается нечасто, и она осталась открытой. Чтобы неведомые существа могли проходить сквозь нее.
Череп смотрел на него, скалясь в темноте. Не надо было брать его! Теперь он знал, что по-настоящему видит его только он один, и ему не с кем поделиться находкой, никто не увидит того, что видит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34