— Давай-ка к столу.
На столе стояли бутылка коньяку (настоящего французского!), тарелочка с тонко нарезанным лимоном, открытая банка сардин, гренки с сыром, кофейник, чашки, печенье и пирожные для дам. Магистр торжественно разливает коньяк по рюмкам, обхватывает свою рюмку узкими жилистыми ладонями с длинными нервными пальцами, минуту молчит согревая напиток, потом говорит:
— Ну, хроноагенты, за ваше удачное, вопреки всем моим предчувствиям, возвращение!
Мы молча выпиваем и закусываем. Магистр вновь наполняет рюмки, молчит, что-то обдумывая, наконец говорит:
— Ну и жестокий же вы народ, летчики-истребители. Одно слово — вояки. Надо же додуматься… Нам такое и присниться не могло. Вызываю огонь на себя! Ты это имел в виду, когда испрашивал санкцию на любые действия?
— И это тоже. Надо было быть готовым к любому исходу.
— Ничего себе исход! Ну а этот… — Магистр кивает в мою сторону, — тоже хорош! Надо же такое придумать! Слушай, неужели не колебался?
— Почему же? Я до последней минуты искал другой выход. Был готов отменить приказ о взрыве и попытаться прорваться на планетарных двигателях, но потом…
— Что потом?
— Потом вспомнил о предостережении Фридриха: пришельцы могут не только читать наши мысли, но и управлять нашим поведением. Тогда я решил, что другого выхода у меня просто нет.
— И правильно решил. — Магистр поднимает рюмку. — Помянем доброй памятью Кена Берто, Доса Кубено, Эллу и весь экипаж “Конго”. Они погибли славной смертью.
Мы молча выпиваем. После того как опустел кофейник, Магистр еще раз наполняет рюмки.
— А теперь, друзья мои, я хочу выпить за вас. Из вас получаются прекрасные хроноагенты. Решительные, способные на самостоятельные, пусть неожиданные, но правильные действия. Главное, что эти действия — нестандартные. Именно такие агенты мне и нужны для решения моей задачи, над которой я бьюсь уже несколько лет. Чем дольше я с вами работаю, тем больше убеждаюсь: мне с вами повезло. Пью за вас!
— Магистр, — спрашивает Андрей, — а что это за задача?
— Узнаешь в свое время, — уклончиво отвечает Магистр.
— Тогда зайдем с другой стороны, — начинаю я. — Эта задача, по-моему, каким-то образом связана с тем странным набором аномальных фаз, которые ты мне даешь для проработки и построения прогноза?
Магистр рассеянно смотрит на меня.
— Ты, по-моему, чрезмерно догадлив…
Потом, спохватившись, что сказал лишнее, быстро меняет тон:
— Все, все! Расслабуха кончилась. Завтра с утра — за работу. Досдать все зачеты и приступить к курсу МПП. Дамы, забирайте своих рыцарей и — по домам. Помогите им отдохнуть, набраться сил, чтобы завтра быть в форме.
Еще три дня я сдаю оставшиеся зачеты и экзамены. В конце третьего дня Лена предупреждает меня, что завтра меня, возможно, вызовут на МПП.
— А что такое МПП? Что со мной будут делать?
Лена грустно смотрит на меня.
— Не знаю, родной. Никто из моих знакомых не проходил эту подготовку по такому высокому классу, какой назначил Магистр для тебя и Андрея. В моем представлении, — я сравниваю с тем классом, по которому прошла сама, — из вас вынут душу, вывернут ее наизнанку, почистят и начинят чем-то невероятным. Вы выйдете оттуда “суперменами”, если выйдете вообще.
— Брось так мрачно шутить, Леночка. Не такой Магистр человек, чтобы посылать на убой своих сотрудников. Да и моральный фактор, я думаю, ты преувеличиваешь.
— Не знаю, не знаю…. Да и Магистра ты еще не знаешь. Знаю я только одно: вы выйдете оттуда другими людьми.
— В каком плане?
— В таком, что вы будете способны на многое такое, о чем сейчас не можете даже подумать без содрогания. МПП — это как бы перестройка душевного склада, даже изменение моральных устоев личности.
— Но ведь это… — начинаю я, но Лена меня прерывает:
— Это не совсем так, как ты думаешь. Ты просто станешь несколько другим на подсознательном уровне. Впрочем, после твоих подвигов на “Конго” и в сорок первом году я не думаю, что тебе нужна серьезная перестройка подсознания.
— Значит, ты будешь любить меня по-прежнему?
— Вот что тебя беспокоит, — смеется Лена. — На этот счет ты можешь не переживать. Ты уже вернулся с двух заданий и неужели не заметил, что каждый раз ты становился другим, пусть немного, но другим? Ты уже никогда не будешь тем Андреем Коршуновым, которым был в 1991 году, в своей фазе. Сейчас в тебе пусть немного, но присутствуют и Андрей Злобин, и Джон Блэквуд, и Кен Берто. Все эти контакты не проходят для хроноагента бесследно. Что-то он берет от каждого, в личности которого действует.
— Но это же страшно, Лена.
— Нет, родной, это только так кажется. Просто к этому, как и ко многому другому, надо привыкнуть и принять как должное.
Заметив, что я задумался, Лена переходит в атаку:
— Ну разве ты заметил, что я стала относиться к тебе по-другому, что я как-то изменила свое отношение к тебе после этих двух внедрений? Стала меньше любить тебя?
— Да нет же…
— Тогда в чем дело? Пойми наконец, ты — хроноагент, а это не такой человек, как все. Вы живете особой жизнью. То, что ты знаешь, еще далеко не все. Со столькими нюансами вашей работы тебе еще придется столкнуться!
— Понимаешь, Лена… Почему вы — ты и Магистр — не сказали всего этого раньше? По-моему, это непорядочно. Если бы я знал все это раньше…
— Ты отказался бы от этой работы? Ха! Не говори глупостей! Во-первых, ты бы не отказался из-за меня, ведь так?
— Но-но! Полегче на поворотах! Не слишком ли высоко ты себя ценишь?
— Не слишком! — отрезает Лена. — Даже слишком низко, если после такого высказывания продолжаю мирно с тобой беседовать. Ну а во-вторых, как было объяснить тебе все эти тонкости до того, пока ты не столкнулся с ними в реальной работе? Ты бы понял что-нибудь?
— Вряд ли.
— Вот видишь! Так что, драгоценный мой Андрей-Джон-Кен и как тебя еще там, перестань дуться, поцелуй свою любимую и приготовь-ка хорошего вечернего чайку. Время уже позднее, а завтра день у тебя будет наверняка не из легких.
Глава 20
Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не увлекаясь, прекратить.
А. и Б. Стругацкие
Утром меня будит сигнал таймера. Лена спит. На дисплее светится: “5.40”, а ниже: “Школяру Дельта-3 прибыть в блок Z8 в 6.00”.
Я вздыхаю. Начинается так называемая МПП. Одевшись и заказав по линии доставки завтрак на двоих, я съедаю свою часть и, подойдя к камину, склоняюсь над Леной. Уютно лежит на роскошной шкуре моя подруга. Я нагибаюсь и осторожно целую ее туда, где шея переходит в плечо. Лена улыбается, не открывая глаз, и говорит:
— Уже? Ну, держись там, не раскисай. Самое главное, не теряй выдержки, что бы ни случилось.
Она встает и, обняв меня за плечи, целует в лоб, как ребенка (или покойника). Сопровождаемый таким напутствием, я шагаю к двери нуль-Т. Войдя в кабину, оборачиваюсь. Лена стоит у компьютера, нагая и прекрасная, как древняя богиня, и грустно смотрит мне вслед. Увидев, что я обернулся, она машет мне рукой в прощальном жесте и улыбается.
Закрываю дверь и выхожу в блок Z8. Блок как блок. Ничего страшного. Компьютеры, куча разнообразных экранов, столы и компания веселых ребят в салатовых комбинезонах.
— А, вот и еще один мученик пришел! — приветствуют они меня. — Не теряй времени, заголяйся и — на стол!
Я безропотно исполняю все, что мне сказали. Круглолицый молодой брюнет обклеивает меня датчиками и начинает наяривать на компьютере, как заяц на барабане. При этом он отпускает шуточки относительно преисподней, демонами которой они являются. Вдруг лицо его вытягивается.
— Слушай, друг. Они что у вас там, с ума посходили? Второго хроноагента подряд посылают по 7А! Что это? Группу для заброса в антимир готовят?
Он с сочувствием смотрит на меня.
— Тебя как зовут, дружище?
— Андрей.
— Виктор, — представляется круглолицый. — Вчера мы по 7А запускали одного, тоже Андрея. Какое-то это имя роковое.
— И как он?
— Так же, как и ты. Ну, Андрюха, держи хвост пистолетом, а нос по ветру и не мякни. А уж мы сделаем все, что в наших силах. Это я тебе обещаю.
— Огромное вам мерси. Что я сейчас должен делать?
— Сейчас? Спать!
Он что-то переключает на пульте, и я засыпаю, проваливаюсь, точнее сказать.
Проснувшись, я обнаруживаю себя на том же столе. От компьютера ко мне подходит Виктор.
— Итак, Андрюша. За эти трое суток ты прошел гипнотический сеанс. Тебе теперь сам черт не брат! Под кожей у тебя вмонтированы теледатчики. Такие же датчики мы вживили в мозг…
— Это еще зачем?
— А затем, что если у тебя, — он выразительно крутит пальцами у виска, — то мы вовремя это заметим и вырубим тебя, тем самым сохранив для дальнейшей работы ценного хроноагента.
— Многообещающее начало. Надеюсь, что это хозяйство вы дали мне напрокат и изымете, когда все кончится.
— Разумеется, — улыбается Виктор. — Ну, пора за дело.
— С чего начнем?
— А вот это тебе знать не положено, дорогой. Видишь вон ту дверь, под номером четыре? Вот туда и ступай. Нажмешь кнопочку, вон ту, желтенькую, дверца и откроется. Ты туда сразу входи и постарайся ни на что не обижаться. Понял?
—Угу.
— Ну, вперед! С нами Время!
За дверью я попадаю в компанию накачанных молодчиков со зверскими физиономиями. Меня начинают превращать в котлету с таким хладнокровием и с таким знанием дела, что все мои навыки в различных видах единоборств дают только противоположный эффект. Ребята работают профессионально.
Моя первая реакция: “Что я им сделал? За что это?” Потом всплывают в сознании слова Виктора: “Постарайся ни на что не обижаться…” Я все понимаю и вместо того, чтобы оказывать бесполезное сопротивление, пытаюсь уклониться от ударов. Похоже, что только этого они и ждут. Мне устраивают такую “коробочку”, что все человеческое слетает с меня, как грязные носки перед баней. Я зверею и бросаюсь на них, готовый их разорвать. Это напоминает бой с тенью, с той только разницей, что тень бьет весьма жестоко и норовит попасть по морде, в солнечное сплетение, в пах и по почкам.
Сколько это все продолжалось, неизвестно. Когда я вырубаюсь, меня подтаскивают к вентилятору. Я прихожу в себя, и все начинается сначала. Но всему когда-нибудь приходит конец. То, что от меня осталось, выталкивают в соседнее помещение, я падаю на бетонный пол и забываюсь.
Очнувшись, я обнаруживаю себя распяленным короткими цепями между полом и потолком в мрачном помещении, напоминающем застенок инквизиции. В углу, сзади меня, горит очаг. В другом углу темнеет что-то наваленное грудой. Что там именно, я разглядеть не могу, не хватает света. Прямо напротив меня во мраке угадывается дверь. Я в этом помещении один.
Вишу я так довольно долго, руки и ноги начинает сводить мучительной судорогой. Никак не могу понять: для чего я здесь? Кроме пыточного застенка, никаких других ассоциаций это помещение не вызывает.
Время тянется. Боль от рук и ног распространяется по всему телу. Хочется кричать. Но тишина стоит такая, что в ушах звенит. Тут я обращаю внимание на то, что я совершенно голый. Боль сосредоточивается в районе поясницы, мучительно ноет шея и затылок. Рук и ног я уже не чувствую.
Сколько это продолжается — минуты или часы, — не знаю. Я уже потерял чувство времени, когда дверь, скрипнув, растворяется с железным лязгом. В помещение, пригнувшись в дверном проеме, входит широкоплечий мужчина, голый по пояс, в красном островерхом колпаке-маске, закрывающем все лицо, с прорезями для глаз и рта. Не обращая на меня внимания, он проходит в темный угол, берет там кожаный фартук и надевает его. Затем он подходит ко мне и, не говоря ни слова, разглядывает. Потом проходит к очагу и зажигает факел, который втыкает в гнездо у двери. Сам встает рядом, скрестив на груди могучие волосатые лапы.
В помещении становится светлее, и я уже могу разглядеть темный угол. Лучше бы оставалось темно. С первого же взгляда мне становится не по себе. Там сложены пыточные инструменты, как известные мне по разным описаниям, так и совершенно непонятного назначения. Я мгновенно забываю о боли в пояснице и затылке. Все тело начинает ныть в недобром предчувствии.
В камеру входят еще трое. Двое — такие же, как первый. А третий — в желтом балахоне и в желтом же колпаке-маске. Полуголые в красном проходят в угол, надевают фартуки и начинают деловито и спокойно перебирать инструменты. Желтый неподвижно встает у двери. Наконец они выбирают то, что им нужно. Один с какими-то клещами проходит к очагу, а другой, держа в руках длинную толстую плеть с короткой ручкой, почти кнут, становится сбоку от меня.
Тот, который пришел первым, заходит сзади и с чем-то возится. Слышится скрип и лязг. Цепи в потолке несколько удлиняются, и я повисаю под углом к полу. Плеть, дважды опоясав меня, сдавливает огненным обручем. Я хрипло вздыхаю от страшной боли. Но это только начало. Палач дергает кнут на себя, и тот скользит по телу, сдирая на ходу кожу, как бы перепиливая меня пополам. Перед глазами плывут разноцветные круги. Но едва я перевожу дыхание, как на меня обрушивается второй такой же удар, и снова — перепиливающее движение ремня по телу… Тем временем второй палач, который ковырялся в очаге, подтащил жаровню с углями. В углях калились какие-то прутки и замысловатые крючья.
Наконец первый палач, то ли устав, то ли выполнив свою норму, отходит в угол с инструментами и вновь начинает в них копаться. Я с облегчением вздыхаю. Но облегчение длится всего мгновение. Второй палач, выбрав на моем теле место, где кнут содрал кожу поглубже, прикладывает раскаленный докрасна прут. Я оглашаю камеру жутким воем. Когда прут, по его мнению, достаточно охладился, палач берет из жаровни крюк и вгоняет его в другое ободранное место, засадив его под кожу. Он оставляет его торчать там, а сам берется за какой-то трехгранный предмет, тускло светящийся в жаровне. Помещение наполняется смрадом горящего мяса. Моего мяса! Это уже выше моих сил…
— За что?! Что вы от меня хотите?
Ответ поражает меня своим спокойствием:
— Мы хотим, чтобы ты сказал нам, кто ты, откуда и зачем здесь появился? А также куда ты дел ушайный комеплс?
— Какой комплекс?
— Притворяется сумасшедшим, — произносит человек в желтом. — Продолжайте!
Первый палач выходит из угла, держа в руках раскрытую коробку с набором игл различной длины и формы. Скрипит колесо, звенят цепи. Я опускаюсь на пол. Палачи обхватывают мои руки стальным кольцом, и палач с иглами начинает трудиться над моими кистями. Это был не садизм, а высококвалифицированная работа профессионала. Ее эффективность усугублялась спокойствием и деловитостью палача, а также тем, что он работал без всякого видимого наслаждения. Он добивался не моих мучений и воплей, а результата. И добивался весьма успешно. И добился бы, знай я, что такое “ушайный комеплс”. Без этого все мои вопли ничего для них не значили.
Боль горячими волнами накатывается от пальцев, растекается по позвоночнику и бьет кувалдой по затылку. Пот льется с меня ручьями. Я уже не вою, я хриплю. А другой палач раскапывает в углу очередное приспособление.
На этот раз меня подтягивают повыше, и палач начинает трудиться над моими ступнями и пальцами ног. Я не вижу, что он там творит, но впечатление складывается такое, словно он выдирает мне ногти, дробит кости, забивает клинья между пальцами. Когда я отрубаюсь, человек в желтом приводит меня в чувство, натирая мне виски каким-то снадобьем из черного флакона, который он прячет под своим балахоном, едва я открываю глаза.
Палачи прекрасно знают все болевые точки человеческого тела и весьма умело используют свои знания. Огонь, иглы, лезвия, клещи, щипцы, всевозможные тиски, как холодные, так и раскаленные, трудятся надо мной, превращая мое тело в вопящее месиво. Несколько раз я уже считал, что пришел мой конец, но всегда адское снадобье возвращало меня в застенок.
Наконец один из палачей приспосабливает к моим половым органам какие-то специфические тиски и начинает медленно затягивать винт, а другой подносит к лицу жаровню, полную пылающих углей. Мое бешено колотящееся сердце, как мне кажется, выскакивает из груди, выкатившиеся глаза лопаются от жара, в мозгу что-то взрывается и…
Глава 21
А ты уйди, тебе нельзя тут быть,
Живой душе, средь мертвых!
Данте Алигьери
…Сильное жжение на левом плече заставляет меня открыть глаза. На груди сидит розовая не то ящерица, не то жаба и длинным языком слизывает запекшуюся кровь. Я мычу и пытаюсь пошевелиться. Все мое тело сразу же бурно протестует, а жабоящерица, подмигнув мутными голубыми глазками, лениво спрыгивает с меня.
Палачей рядом нет, застенка тоже нет. Я лежу на сиреневом песке, обжигаемый огромным голубоватым солнцем. Песок горяч, как угли, а солнце жжет немилосердно. Мои многочисленные раны, полученные в застенке, горят, как будто их щедро посыпали солью и перцем. Мучительно хочется пить.
С трудом повернув голову, я убеждаюсь, что лежу в бескрайней пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
На столе стояли бутылка коньяку (настоящего французского!), тарелочка с тонко нарезанным лимоном, открытая банка сардин, гренки с сыром, кофейник, чашки, печенье и пирожные для дам. Магистр торжественно разливает коньяк по рюмкам, обхватывает свою рюмку узкими жилистыми ладонями с длинными нервными пальцами, минуту молчит согревая напиток, потом говорит:
— Ну, хроноагенты, за ваше удачное, вопреки всем моим предчувствиям, возвращение!
Мы молча выпиваем и закусываем. Магистр вновь наполняет рюмки, молчит, что-то обдумывая, наконец говорит:
— Ну и жестокий же вы народ, летчики-истребители. Одно слово — вояки. Надо же додуматься… Нам такое и присниться не могло. Вызываю огонь на себя! Ты это имел в виду, когда испрашивал санкцию на любые действия?
— И это тоже. Надо было быть готовым к любому исходу.
— Ничего себе исход! Ну а этот… — Магистр кивает в мою сторону, — тоже хорош! Надо же такое придумать! Слушай, неужели не колебался?
— Почему же? Я до последней минуты искал другой выход. Был готов отменить приказ о взрыве и попытаться прорваться на планетарных двигателях, но потом…
— Что потом?
— Потом вспомнил о предостережении Фридриха: пришельцы могут не только читать наши мысли, но и управлять нашим поведением. Тогда я решил, что другого выхода у меня просто нет.
— И правильно решил. — Магистр поднимает рюмку. — Помянем доброй памятью Кена Берто, Доса Кубено, Эллу и весь экипаж “Конго”. Они погибли славной смертью.
Мы молча выпиваем. После того как опустел кофейник, Магистр еще раз наполняет рюмки.
— А теперь, друзья мои, я хочу выпить за вас. Из вас получаются прекрасные хроноагенты. Решительные, способные на самостоятельные, пусть неожиданные, но правильные действия. Главное, что эти действия — нестандартные. Именно такие агенты мне и нужны для решения моей задачи, над которой я бьюсь уже несколько лет. Чем дольше я с вами работаю, тем больше убеждаюсь: мне с вами повезло. Пью за вас!
— Магистр, — спрашивает Андрей, — а что это за задача?
— Узнаешь в свое время, — уклончиво отвечает Магистр.
— Тогда зайдем с другой стороны, — начинаю я. — Эта задача, по-моему, каким-то образом связана с тем странным набором аномальных фаз, которые ты мне даешь для проработки и построения прогноза?
Магистр рассеянно смотрит на меня.
— Ты, по-моему, чрезмерно догадлив…
Потом, спохватившись, что сказал лишнее, быстро меняет тон:
— Все, все! Расслабуха кончилась. Завтра с утра — за работу. Досдать все зачеты и приступить к курсу МПП. Дамы, забирайте своих рыцарей и — по домам. Помогите им отдохнуть, набраться сил, чтобы завтра быть в форме.
Еще три дня я сдаю оставшиеся зачеты и экзамены. В конце третьего дня Лена предупреждает меня, что завтра меня, возможно, вызовут на МПП.
— А что такое МПП? Что со мной будут делать?
Лена грустно смотрит на меня.
— Не знаю, родной. Никто из моих знакомых не проходил эту подготовку по такому высокому классу, какой назначил Магистр для тебя и Андрея. В моем представлении, — я сравниваю с тем классом, по которому прошла сама, — из вас вынут душу, вывернут ее наизнанку, почистят и начинят чем-то невероятным. Вы выйдете оттуда “суперменами”, если выйдете вообще.
— Брось так мрачно шутить, Леночка. Не такой Магистр человек, чтобы посылать на убой своих сотрудников. Да и моральный фактор, я думаю, ты преувеличиваешь.
— Не знаю, не знаю…. Да и Магистра ты еще не знаешь. Знаю я только одно: вы выйдете оттуда другими людьми.
— В каком плане?
— В таком, что вы будете способны на многое такое, о чем сейчас не можете даже подумать без содрогания. МПП — это как бы перестройка душевного склада, даже изменение моральных устоев личности.
— Но ведь это… — начинаю я, но Лена меня прерывает:
— Это не совсем так, как ты думаешь. Ты просто станешь несколько другим на подсознательном уровне. Впрочем, после твоих подвигов на “Конго” и в сорок первом году я не думаю, что тебе нужна серьезная перестройка подсознания.
— Значит, ты будешь любить меня по-прежнему?
— Вот что тебя беспокоит, — смеется Лена. — На этот счет ты можешь не переживать. Ты уже вернулся с двух заданий и неужели не заметил, что каждый раз ты становился другим, пусть немного, но другим? Ты уже никогда не будешь тем Андреем Коршуновым, которым был в 1991 году, в своей фазе. Сейчас в тебе пусть немного, но присутствуют и Андрей Злобин, и Джон Блэквуд, и Кен Берто. Все эти контакты не проходят для хроноагента бесследно. Что-то он берет от каждого, в личности которого действует.
— Но это же страшно, Лена.
— Нет, родной, это только так кажется. Просто к этому, как и ко многому другому, надо привыкнуть и принять как должное.
Заметив, что я задумался, Лена переходит в атаку:
— Ну разве ты заметил, что я стала относиться к тебе по-другому, что я как-то изменила свое отношение к тебе после этих двух внедрений? Стала меньше любить тебя?
— Да нет же…
— Тогда в чем дело? Пойми наконец, ты — хроноагент, а это не такой человек, как все. Вы живете особой жизнью. То, что ты знаешь, еще далеко не все. Со столькими нюансами вашей работы тебе еще придется столкнуться!
— Понимаешь, Лена… Почему вы — ты и Магистр — не сказали всего этого раньше? По-моему, это непорядочно. Если бы я знал все это раньше…
— Ты отказался бы от этой работы? Ха! Не говори глупостей! Во-первых, ты бы не отказался из-за меня, ведь так?
— Но-но! Полегче на поворотах! Не слишком ли высоко ты себя ценишь?
— Не слишком! — отрезает Лена. — Даже слишком низко, если после такого высказывания продолжаю мирно с тобой беседовать. Ну а во-вторых, как было объяснить тебе все эти тонкости до того, пока ты не столкнулся с ними в реальной работе? Ты бы понял что-нибудь?
— Вряд ли.
— Вот видишь! Так что, драгоценный мой Андрей-Джон-Кен и как тебя еще там, перестань дуться, поцелуй свою любимую и приготовь-ка хорошего вечернего чайку. Время уже позднее, а завтра день у тебя будет наверняка не из легких.
Глава 20
Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не увлекаясь, прекратить.
А. и Б. Стругацкие
Утром меня будит сигнал таймера. Лена спит. На дисплее светится: “5.40”, а ниже: “Школяру Дельта-3 прибыть в блок Z8 в 6.00”.
Я вздыхаю. Начинается так называемая МПП. Одевшись и заказав по линии доставки завтрак на двоих, я съедаю свою часть и, подойдя к камину, склоняюсь над Леной. Уютно лежит на роскошной шкуре моя подруга. Я нагибаюсь и осторожно целую ее туда, где шея переходит в плечо. Лена улыбается, не открывая глаз, и говорит:
— Уже? Ну, держись там, не раскисай. Самое главное, не теряй выдержки, что бы ни случилось.
Она встает и, обняв меня за плечи, целует в лоб, как ребенка (или покойника). Сопровождаемый таким напутствием, я шагаю к двери нуль-Т. Войдя в кабину, оборачиваюсь. Лена стоит у компьютера, нагая и прекрасная, как древняя богиня, и грустно смотрит мне вслед. Увидев, что я обернулся, она машет мне рукой в прощальном жесте и улыбается.
Закрываю дверь и выхожу в блок Z8. Блок как блок. Ничего страшного. Компьютеры, куча разнообразных экранов, столы и компания веселых ребят в салатовых комбинезонах.
— А, вот и еще один мученик пришел! — приветствуют они меня. — Не теряй времени, заголяйся и — на стол!
Я безропотно исполняю все, что мне сказали. Круглолицый молодой брюнет обклеивает меня датчиками и начинает наяривать на компьютере, как заяц на барабане. При этом он отпускает шуточки относительно преисподней, демонами которой они являются. Вдруг лицо его вытягивается.
— Слушай, друг. Они что у вас там, с ума посходили? Второго хроноагента подряд посылают по 7А! Что это? Группу для заброса в антимир готовят?
Он с сочувствием смотрит на меня.
— Тебя как зовут, дружище?
— Андрей.
— Виктор, — представляется круглолицый. — Вчера мы по 7А запускали одного, тоже Андрея. Какое-то это имя роковое.
— И как он?
— Так же, как и ты. Ну, Андрюха, держи хвост пистолетом, а нос по ветру и не мякни. А уж мы сделаем все, что в наших силах. Это я тебе обещаю.
— Огромное вам мерси. Что я сейчас должен делать?
— Сейчас? Спать!
Он что-то переключает на пульте, и я засыпаю, проваливаюсь, точнее сказать.
Проснувшись, я обнаруживаю себя на том же столе. От компьютера ко мне подходит Виктор.
— Итак, Андрюша. За эти трое суток ты прошел гипнотический сеанс. Тебе теперь сам черт не брат! Под кожей у тебя вмонтированы теледатчики. Такие же датчики мы вживили в мозг…
— Это еще зачем?
— А затем, что если у тебя, — он выразительно крутит пальцами у виска, — то мы вовремя это заметим и вырубим тебя, тем самым сохранив для дальнейшей работы ценного хроноагента.
— Многообещающее начало. Надеюсь, что это хозяйство вы дали мне напрокат и изымете, когда все кончится.
— Разумеется, — улыбается Виктор. — Ну, пора за дело.
— С чего начнем?
— А вот это тебе знать не положено, дорогой. Видишь вон ту дверь, под номером четыре? Вот туда и ступай. Нажмешь кнопочку, вон ту, желтенькую, дверца и откроется. Ты туда сразу входи и постарайся ни на что не обижаться. Понял?
—Угу.
— Ну, вперед! С нами Время!
За дверью я попадаю в компанию накачанных молодчиков со зверскими физиономиями. Меня начинают превращать в котлету с таким хладнокровием и с таким знанием дела, что все мои навыки в различных видах единоборств дают только противоположный эффект. Ребята работают профессионально.
Моя первая реакция: “Что я им сделал? За что это?” Потом всплывают в сознании слова Виктора: “Постарайся ни на что не обижаться…” Я все понимаю и вместо того, чтобы оказывать бесполезное сопротивление, пытаюсь уклониться от ударов. Похоже, что только этого они и ждут. Мне устраивают такую “коробочку”, что все человеческое слетает с меня, как грязные носки перед баней. Я зверею и бросаюсь на них, готовый их разорвать. Это напоминает бой с тенью, с той только разницей, что тень бьет весьма жестоко и норовит попасть по морде, в солнечное сплетение, в пах и по почкам.
Сколько это все продолжалось, неизвестно. Когда я вырубаюсь, меня подтаскивают к вентилятору. Я прихожу в себя, и все начинается сначала. Но всему когда-нибудь приходит конец. То, что от меня осталось, выталкивают в соседнее помещение, я падаю на бетонный пол и забываюсь.
Очнувшись, я обнаруживаю себя распяленным короткими цепями между полом и потолком в мрачном помещении, напоминающем застенок инквизиции. В углу, сзади меня, горит очаг. В другом углу темнеет что-то наваленное грудой. Что там именно, я разглядеть не могу, не хватает света. Прямо напротив меня во мраке угадывается дверь. Я в этом помещении один.
Вишу я так довольно долго, руки и ноги начинает сводить мучительной судорогой. Никак не могу понять: для чего я здесь? Кроме пыточного застенка, никаких других ассоциаций это помещение не вызывает.
Время тянется. Боль от рук и ног распространяется по всему телу. Хочется кричать. Но тишина стоит такая, что в ушах звенит. Тут я обращаю внимание на то, что я совершенно голый. Боль сосредоточивается в районе поясницы, мучительно ноет шея и затылок. Рук и ног я уже не чувствую.
Сколько это продолжается — минуты или часы, — не знаю. Я уже потерял чувство времени, когда дверь, скрипнув, растворяется с железным лязгом. В помещение, пригнувшись в дверном проеме, входит широкоплечий мужчина, голый по пояс, в красном островерхом колпаке-маске, закрывающем все лицо, с прорезями для глаз и рта. Не обращая на меня внимания, он проходит в темный угол, берет там кожаный фартук и надевает его. Затем он подходит ко мне и, не говоря ни слова, разглядывает. Потом проходит к очагу и зажигает факел, который втыкает в гнездо у двери. Сам встает рядом, скрестив на груди могучие волосатые лапы.
В помещении становится светлее, и я уже могу разглядеть темный угол. Лучше бы оставалось темно. С первого же взгляда мне становится не по себе. Там сложены пыточные инструменты, как известные мне по разным описаниям, так и совершенно непонятного назначения. Я мгновенно забываю о боли в пояснице и затылке. Все тело начинает ныть в недобром предчувствии.
В камеру входят еще трое. Двое — такие же, как первый. А третий — в желтом балахоне и в желтом же колпаке-маске. Полуголые в красном проходят в угол, надевают фартуки и начинают деловито и спокойно перебирать инструменты. Желтый неподвижно встает у двери. Наконец они выбирают то, что им нужно. Один с какими-то клещами проходит к очагу, а другой, держа в руках длинную толстую плеть с короткой ручкой, почти кнут, становится сбоку от меня.
Тот, который пришел первым, заходит сзади и с чем-то возится. Слышится скрип и лязг. Цепи в потолке несколько удлиняются, и я повисаю под углом к полу. Плеть, дважды опоясав меня, сдавливает огненным обручем. Я хрипло вздыхаю от страшной боли. Но это только начало. Палач дергает кнут на себя, и тот скользит по телу, сдирая на ходу кожу, как бы перепиливая меня пополам. Перед глазами плывут разноцветные круги. Но едва я перевожу дыхание, как на меня обрушивается второй такой же удар, и снова — перепиливающее движение ремня по телу… Тем временем второй палач, который ковырялся в очаге, подтащил жаровню с углями. В углях калились какие-то прутки и замысловатые крючья.
Наконец первый палач, то ли устав, то ли выполнив свою норму, отходит в угол с инструментами и вновь начинает в них копаться. Я с облегчением вздыхаю. Но облегчение длится всего мгновение. Второй палач, выбрав на моем теле место, где кнут содрал кожу поглубже, прикладывает раскаленный докрасна прут. Я оглашаю камеру жутким воем. Когда прут, по его мнению, достаточно охладился, палач берет из жаровни крюк и вгоняет его в другое ободранное место, засадив его под кожу. Он оставляет его торчать там, а сам берется за какой-то трехгранный предмет, тускло светящийся в жаровне. Помещение наполняется смрадом горящего мяса. Моего мяса! Это уже выше моих сил…
— За что?! Что вы от меня хотите?
Ответ поражает меня своим спокойствием:
— Мы хотим, чтобы ты сказал нам, кто ты, откуда и зачем здесь появился? А также куда ты дел ушайный комеплс?
— Какой комплекс?
— Притворяется сумасшедшим, — произносит человек в желтом. — Продолжайте!
Первый палач выходит из угла, держа в руках раскрытую коробку с набором игл различной длины и формы. Скрипит колесо, звенят цепи. Я опускаюсь на пол. Палачи обхватывают мои руки стальным кольцом, и палач с иглами начинает трудиться над моими кистями. Это был не садизм, а высококвалифицированная работа профессионала. Ее эффективность усугублялась спокойствием и деловитостью палача, а также тем, что он работал без всякого видимого наслаждения. Он добивался не моих мучений и воплей, а результата. И добивался весьма успешно. И добился бы, знай я, что такое “ушайный комеплс”. Без этого все мои вопли ничего для них не значили.
Боль горячими волнами накатывается от пальцев, растекается по позвоночнику и бьет кувалдой по затылку. Пот льется с меня ручьями. Я уже не вою, я хриплю. А другой палач раскапывает в углу очередное приспособление.
На этот раз меня подтягивают повыше, и палач начинает трудиться над моими ступнями и пальцами ног. Я не вижу, что он там творит, но впечатление складывается такое, словно он выдирает мне ногти, дробит кости, забивает клинья между пальцами. Когда я отрубаюсь, человек в желтом приводит меня в чувство, натирая мне виски каким-то снадобьем из черного флакона, который он прячет под своим балахоном, едва я открываю глаза.
Палачи прекрасно знают все болевые точки человеческого тела и весьма умело используют свои знания. Огонь, иглы, лезвия, клещи, щипцы, всевозможные тиски, как холодные, так и раскаленные, трудятся надо мной, превращая мое тело в вопящее месиво. Несколько раз я уже считал, что пришел мой конец, но всегда адское снадобье возвращало меня в застенок.
Наконец один из палачей приспосабливает к моим половым органам какие-то специфические тиски и начинает медленно затягивать винт, а другой подносит к лицу жаровню, полную пылающих углей. Мое бешено колотящееся сердце, как мне кажется, выскакивает из груди, выкатившиеся глаза лопаются от жара, в мозгу что-то взрывается и…
Глава 21
А ты уйди, тебе нельзя тут быть,
Живой душе, средь мертвых!
Данте Алигьери
…Сильное жжение на левом плече заставляет меня открыть глаза. На груди сидит розовая не то ящерица, не то жаба и длинным языком слизывает запекшуюся кровь. Я мычу и пытаюсь пошевелиться. Все мое тело сразу же бурно протестует, а жабоящерица, подмигнув мутными голубыми глазками, лениво спрыгивает с меня.
Палачей рядом нет, застенка тоже нет. Я лежу на сиреневом песке, обжигаемый огромным голубоватым солнцем. Песок горяч, как угли, а солнце жжет немилосердно. Мои многочисленные раны, полученные в застенке, горят, как будто их щедро посыпали солью и перцем. Мучительно хочется пить.
С трудом повернув голову, я убеждаюсь, что лежу в бескрайней пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56