Но никто не обратил внимания.
— Тебя навещал тот самый лейтенант? — спросила она, обмакивая креветку в соусник, обложенный измельченным льдом.
— Его присутствие оживило мой завтрак. Ты молодец, что представилась ему “справочной службой”.
— Я девушка сообразительная.
— Ты хорошая актриса, — похвалил я. — Ты провела Стерна дважды за день.
— Во мне не одна женщина, а много. В тебе тоже не один мужчина.
— Это что, вуду?
— Это просто здравый смысл.
Около восьми часов мы ехали через парк на окраину города. Когда мы проезжали Меер, я спросил Эпифани, почему в ту ночь их группа совершала жертвоприношение здесь, под звездами, вместо того чтобы сделать это у себя в хумфо . Она что-то пробормотала о древесных лоа .
— Лоа!
— Это духи. Воплощения Бога. Много-много лоа . Рада лоа , Петро лоа : добрые и злые. Дамбалла — тоже лоа . Баде — это лоа ветра; Согбо — лоа молнии; Барон Самди — хранитель Кладбища, повелитель секса и страсти; Папаша Легба присматривает за нашими домами и местами, где мы собираемся, за воротами и изгородями. Мэтр Каррефур стережет все перекрестки дорог.
— Должно быть, он мой патрон, — заметил я.
— Он покровитель колдунов…
Когда-то Новый Храм Надежды на Сто сорок четвертой улице был кинотеатром. Над входом висел старый навес, украшенный футовыми буквами “ЭЛЬ СИФР”. Я поставил машину в конце квартала и взял Эпифани за руку, когда мы шли назад, к ярким огням.
— Почему ты интересуешься Сифром? — спросила она.
— Он волшебник из моих снов.
— Сифр?
— Или доктор Сайфер, — как угодно.
— Ты знаешь его?
— Роль “свами” — одна из многих, на которые он способен. Он все равно что хамелеон.
Эпифани крепко ехала мою руку.
— Будь осторожен, Гарри, прошу тебя.
— Постараюсь, — пообещал я.
— Не шути. Если этот человек действительно таков, как ты говоришь, он владеет большой силой. С ним нельзя шутить.
— Войдем внутрь.
У пустой кассовой будки помещался картонный силуэт Луи Сифра, подзывающего верующих рукой. Вестибюль представлял собой алебастровую золоченую пагоду, интерьер бывшего кинотеатра. На месте буфета с воздушной кукурузой и тянучками находилась стойка с полным набором духовной литературы.
Мы нашли себе места у бокового прохода. За плотно задернутым красно-золотым занавесом бормотал орган. Оркестровая яма и балкон были полны зрителей. Казалось, никто, кроме меня, не замечал, что я единственный белый.
— Какую веру здесь исповедают? — шепнул я.
— Баптистскую, в основном, на свой лад, — Эпифани сложила затянутые в перчатки руки на коленях. — Это церковь Любви. Неужели ты никогда о ней не слыхал?
Я признался в собственном невежестве.
— Так вот: у ее Преподобного автомобиль больше твоей конторы раз в пять, — объяснила она.
Освещение в зале пригасло, органная музыка усилилась, и занавес раздвинулся, открывая хор из ста человек, сгруппированный в форме креста. Конгрегация поднялась со своих мест с пением “Был Иисусе рыбаком”. Я присоединился к хлопанью в ладоши и одарил улыбкой Эпифани; та наблюдала за происходящим с суровой отстраненностью истинно верующей среди варваров. Музыка достигла крещендо, и на сцене появился маленький смуглый человек в одежде из белого атласа. На обеих его руках блестели алмазы. Хор смешал порядок и, маршируя с четкостью оловянных солдатиков, образовал вокруг него ряды белых мантий, напоминающие лучи света, отбрасываемого полной луной.
Поймав взгляд Эпифани, я прошептал одними губами:
— Это Преподобный? Она кивнула.
— Прошу вас сесть, братья и сестры, — произнес с середины сцены Преподобный отец. Голос у него был до смешного высокий и визгливый, как у распорядителя на детских праздниках.
— Братья и сестры, я с любовью приветствую вас в Новом Храме Надежды. Я радуюсь при виде вашего счастья. Как вы знаете, сегодня не простое собрание. Нам выпала честь принимать в этот вечер очень святого, очень известного человека. Хотя он не исповедует нашей веры, я уважаю этого человека, ибо он кладезь мудрости, из коего многое можно почерпнуть; Вы извлечете большую пользу, внимательно выслушав нашего почтенного гостя по имени Эль Сифр.
Преподобный повернулся и протянул руки к кулисам. Хор запел “Новый день уж рассветает”. Конгрегация захлопала в ладоши, и на сцене появился вырядившийся султаном Луи Сифр.
Я пошарил в “дипломате” в поисках десятикратного бинокля. Задрапированный в расшитые халаты и увенчанный тюрбаном, Эль Сифр мог быть и другим человеком, но, настроив бинокль, я безошибочно узнал своего клиента.
— А вот и Мавр, я узнаю его трубу, — шепнул я Эпифани.
— Что?
— Шекспир.
Эль Сифр приветствовал аудиторию причудливым поклоном.
— Да снизойдет на вас благодать, — произнес он, — ибо разве не писано, что Рай открыт всякому, кто лишь осмелится войти?
По конгрегации прошелестело эхом многоголосое “аминь”.
— Этот мир принадлежит сильным, а не слабым. Разве не так? Лев поглощает овечек, ястреб упивается кровью воробья. Кто отрицает это, тот отрицает порядок Вселенной.
— Так оно и есть, — страстно выкрикнул голос с балкона.
— Нагорная проповедь навыворот, — краешком рта пробормотала Эпифани.
Эль Сифр разгуливал по сцене. Его ладони были покорно сложены, но глаз горели неприкрытой яростью.
— Рука, владеющая плетью, влечет телегу. Плоть всадника не чувствует уколы шпор. Чтобы стать сильным, требуется лишь усилие воли. Сделайте выбор: будьте волком, а не газелью.
Конгрегация реагировала на каждое слово аплодисментами и одобрительными выкриками. Его слова повторяли хором, будто Священное Писание. “Будь волком… волком…” — твердили они.
— Оглянитесь на тесные от людей улицы. Разве не сильный правит?
— Сильный! Сильный правит!
— А слабый лишь молча страдает!
— Аминь. Еще как страдает!
— Там, на улицах, — джунгли, и выживает лишь сильный.
— Только сильный…
— Уподобьтесь льву и волку, а не ягненку. Пусть режут глотки другим. Не покоряйтесь трусливому стадному инстинкту. Закаляйте сердца смелыми делами. Если остается один победитель — пусть им будет кто-то из вас!
— Один победитель… смелые дела… быть львом… Он превратил их в покорных овечек. Он, словно дервиш, кружился по сцене в развевающихся одеяниях и заклинал свою паству певучим голосом:
— Будьте сильными. Будьте смелыми. Познайте страсть нападения вместе с мудростью отступления. Если подвернется возможность, вцепитесь в нее, как лев в косулю. Вырывайте успех из поражения; рвите его с мясом, пожирайте его. Вы — опаснейшие звери этой планеты, так чего же вам боятся?
Он пританцовывал и заклинал, источая власть и силу. Конгрегация вторила ему безумным эхом. Даже певцы из хора злобно поддакивали ему, потрясая воздетыми кулаками.
Я впал в некое подобие транса и уже не обращал внимания на всю эту риторику, как вдруг мой клиент произнес нечто такое, от чего я живо пришел в себя.
— Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его, — произнес Эль Сифр, и мне показалось, будто он смотрел при этом на меня. — Это чудесное изречение, но я добавлю: если чей-то глаз соблазняет тебя, вырви его. Выцарапай! Выбей его пулей! Глаз за глаз!
Его слова пронзили меня спазмой боли. Я подался вперед, настороженный как никогда.
— К чему подставлять другую щеку? — продолжал он. — К чему вообще позволять себя бить? Если чье-то сердце ожесточилось к тебе, вырежь его. Не жди, пока станешь жертвой. Бей по врагам первым. Если глаз его оскорбляет тебя, выбей его. Если сердце его оскорбляет тебя, вырви его. Если любой его член оскорбляет тебя, вырежь его и забей ему в глотку.
Своими воплями Эль Сифр перекрывал рев аудитории. Я сидел онемевший, потрясенный, не в силах двинуться с места. Мой слух подвел меня, или Эль Сифр действительно только что описал три убийства?
Наконец Эль Сифр победно воздел руки над головой.
— Будьте сильными! — вскричал он. — Обещайте мне быть сильными!
— Мы… обещаем! — лихорадочно вопила паства. Эль Сифр исчез за кулисами, а хор вновь выстроил изначальную фигуру и разразился жизнерадостным гимном “Сильна Рука Господня”.
Схватив Эпифани за руку, я вытащил ее в проход. Перед нами стояли люди, и я, бормоча извинения, прокладывал путь плечом. Мы торопливо выскочили через вестибюль на улицу.
У тротуара ожидал серебристо-серый “роллс”. Я узнал шофера в униформе, праздно облокотившегося о крыло машины. Но тут распахнулась дверь с надписью “Пожарный выход”, на панель лег прямоугольник света, и шофер застыл по стойке смирно. Два негра в строгих костюмах и темных очках шагнули на улицу и оценили обстановку. Они выглядели солидно, как Великая Китайская стена.
Следом за ними вышел Эль Сифр, и они направились к машине, прикрываемые еще одной парой тяжеловесов.
— Одну минутку! — позвал я, шагнув к ним. В тот же миг меня оттеснил главный телохранитель.
— Не делай ошибку, о которой придется пожалеть, — предупредил он, загораживая мне дорогу.
Я не спорил. Повторное посещение больницы не входило в мои планы. Шофер открыл заднюю дверцу, и я поймал взгляд человека в тюрбане. Равнодушно посмотрев на меня, Луи Сифр поднял подол своих одеяний и влез в “ролле”. Шофер закрыл дверцу.
Я провожал их взглядом, выглядывая из-за туши телохранителя. Он стоял с безразличием истукана с острова Пасхи, ожидая каких-либо действий с моей стороны. Эпифани подошла ко мне сзади и взяла под руку.
— Пойдем-ка домой и разведем в камине огонь, — сказала она.
Глава сорок третья
Вербное Воскресенье было сонным и чувственным: я засыпал и просыпался, то рядом с Эпифани, то на полу, среди разбросанных кушеточных подушек и скрученных простыней. В камине осталась единственная обугленная деревяшка. Я поставил на огонь кофейник и принес в комнату газеты, оставленные почтальоном на коврике у входа. Эпифани проснулась раньше, чем я разделался с комиксами.
— Ты хорошо спал? — шепнула она, уютно устраиваясь на моих коленях. — Никаких кошмаров?
— Вообще ничего. — Я погладил ее гладкое коричневое бедро.
— Это хорошо.
— Может быть, заклятье разрушилось?
— Может. — Ее теплое дыхание согревало мне шею. — Прошлой ночью он приснился мне.
— Кто? Сифр?
— Сифр, Эль Сифр, называй как хочешь. Мне снилось, будто я в цирке и он — инспектор манежа. А ты был одним из клоунов.
— И что дальше?
— Ничего особенного. Приятный сон. — Она села прямо. — Гарри, как он связан с Джонни Фаворитам?
— Не уверен, что знаю. Кажется, я очутился между двух враждующих магов.
— Сифр нанял тебя, чтобы найти моего отца?
— Да.
— Гарри, будь осторожен. Не доверяй ему. “А тебе можно доверять?” — подумал я, обнимая ее изящные плечи.
— Я люблю тебя. И не хочу, чтобы случилось что-то плохое.
Я подавил в себе горячее желание откликнуться на эти слова о любви бесконечным эхом.
— Это лишь увлечение, свойственное недавним школьницам, — заметил я, но сердце мое забилось быстрее.
— Я не ребенок. — Она пристально уставилась мне в глаза. — Я принесла свою девственность в жертву Бака, когда мне было двенадцать.
— Бака?
— Это злой лоа , очень опасный и плохой.
— И твоя мать позволила это?
— Это было большой честью для меня: ритуал совершил самый сильный из хунганов Гарлема. И он был старше тебя на двадцать лет, так что не говори мне, что я слишком молода.
— Мне нравятся твои глаза, когда ты сердишься. Они горят как угли.
— Разве я могу сердиться на такого симпатягу, как ты? Она поцеловала меня. Я ответил на поцелуй, и мы предались любовным забавам, сидя в мягком кресле, в окружении газетных страниц с воскресными комиксами.
Позже, после завтрака, я отнес стопку библиотечных книг в спальню и растянулся на постели, решив заняться “домашней Работой”. Эпифани устроилась рядом, сидя на коленях в моем махровом халате и своих очках.
— Не теряй времени на разглядывание картинок, — сказала она, беря из моих рук книгу и закрывая ее. — Вот, — она подала мне другую, чуть тяжелее обычного словарика. — Глава, которую я отметила, полностью о Черной Мессе. Литургия описана во всех подробностях, от обратной латыни до лишения девственности на алтаре.
— Похоже на то, что случилось с тобой.
— Да. Здесь есть сходные моменты. Жертвоприношение, танцы. Пробуждение необузданных страстей, как в Обеа . Различие в том, что в одном случае силу зла умиротворяют, а в другом поощряют.
— Ты в самом деле веришь, что существует такая вещь, как “сила зла”?
Эпифани улыбнулась.
— Иногда ты кажешься мне ребенком. Разве ты не ощущаешь ее, когда Сифр управляет твоими снами?
— Предпочитаю “ощущать” тебя. — Я потянулся к ее гибкой талии.
— Будь серьезным, Гарри, это не обычная шайка мошенников. Эти люди владеют силой, демонической силой. Если не сможешь защититься, считай себя пропавшим.
— Ты намекаешь на то, что пора взяться за книжки?
— Всегда полезно знать, с чем сталкиваешься. — Эпифани постучала по открытой странице пальцем. — Прочти эту и следующую главы, они касаются заклятий. Затем, кое-какие места — я пометила их — в книге Кроули. Реджинальда Скотта можешь пропустить. — Она выстроила стопку, исходя из важности материала — иерархия ада — и оставила меня наедине с книгами.
Я изучал этот “любительский курс” сатанинских наук, пока не стемнело. Эпифани развела в камине огонь и, отклонив приглашение поужинать у “Кавано”, волшебным образом вдохнула жизнь в тушеную рыбу по-французски, которую приготовила, пока я был в больнице. Мы поужинали при зажженном камине, и наши тени метались по стенам, словно проказливые духи. Мы почти не разговаривали; все было сказано ее глазами, и они были самими прекрасными из всех, какие я когда-либо видел.
Даже лучшие из мгновений должны кончаться. Около половины восьмого я начал готовиться к работе. Я оделся в джинсы, темно-синий свитер с глухим воротом и грубые туристские ботинки на каучуковой подошве. Затем зарядил свою черную “лейку” кассетой “трайэкс” и вынул револьвер из кармана плаща. Растрепанная Эпифани, завернувшись в одеяло, молча следила за мной, сидя у огня.
Я выложил все это на обеденный стол: фотокамеру, запасные кассеты с пленкой, револьвер, наручники из моего “дипломата” и мои незаменимые “железки”. Я добавил на кольцо для ключей “универсал” Говарда Нусбаума. В спальне, под стопкой рубашек, я нашел коробку с патронами и увязал пять штук в угол носового платка. Повесив “лейку” на шею, я надел кожаную летную куртку, оставшуюся у меня с войны. Все служебные нашивки с нее были спороты. Ничего блестящего, способного отражать свет. Подбитая овчиной, она наилучшим образом годилась для слежки в холодные зимние ночи. “Смит-и-вессон” отправился в правый карман вместе с запасными патронами; наручники, кассеты и ключи — в левый.
— Ты забыл свое приглашение, — заметила Эпифани, когда я, просунув руки под одеяло, привлек ее к себе в последний раз.
— Обойдусь без него. Заявлюсь на эту вечеринку без спроса.
— А как насчет бумажника? Думаешь, и он не понадобится?
Она была права. Я оставил его в кармане пиджака с прошлой ночи. Мы оба рассмеялись и тут же начали целоваться, но она, вздрогнув, оттолкнула меня и покрепче завернулась в одеяло.
— Уходи, — сказал она. — Чем раньше уйдешь, тем раньше вернешься.
— Постарайся не волноваться.
Она улыбнулась мне, показывая, что и не подумает волноваться, но глаза у нее были большие и влажные.
— Береги себя.
— Это мой девиз.
— Я буду ждать тебя.
— Не снимай цепочку с двери. — Я достал свой бумажник и вязаную матросскую шапочку. — Пора трогаться.
Эпифани промчалась по коридору, высвобождаясь из одеяла, подобно появляющейся из волн нимфе. У двери она впилась в меня долгим поцелуем.
— Возьми, — сказал она, вкладывая мне в ладонь маленький предмет. — Держи его при себе. — Это был кожаный диск с грубым изображением дерева, обрамленного зигзагами молний, чернилами продолженных на обратной, замшевой, стороне.
— Что это такое?
— Рука, амулет, моджо — люди называют его по-разному. Этот талисман — символ Гран Буа, лоа большой силы. Он берет верх над всеми несчастиями.
— Когда-то ты сказала, что мне нужна любая возможная помощь.
— Она тебе нужна.
Я сунул амулет в карман, и мы снова поцеловались, на этот Раз платонически. Больше не было сказано ни слова. Тронувшись к лифту, я услышал, как скользнула на место цепь. Почему только я не воспользовался случаем, чтобы сказать ей “люблю”?
Добравшись до Четырнадцатой улицы, я проехал подземкой до Юнион-сквер и заторопился вниз по железной лестнице на платформу местной линии. Поезд в нужном направлении только что ушел, и до прихода следующего я успел купить пригоршню земляных орешков. Вагон был почти пуст, но я не сел на скамейку. Прислонясь к двойным дверцам, я следил за летящими мимо грязными плитками стены, пока поезд набирал скорость, уходя со станции.
Освещение погасло и вновь вспыхнуло на повороте, когда поезд вошел в тоннель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Тебя навещал тот самый лейтенант? — спросила она, обмакивая креветку в соусник, обложенный измельченным льдом.
— Его присутствие оживило мой завтрак. Ты молодец, что представилась ему “справочной службой”.
— Я девушка сообразительная.
— Ты хорошая актриса, — похвалил я. — Ты провела Стерна дважды за день.
— Во мне не одна женщина, а много. В тебе тоже не один мужчина.
— Это что, вуду?
— Это просто здравый смысл.
Около восьми часов мы ехали через парк на окраину города. Когда мы проезжали Меер, я спросил Эпифани, почему в ту ночь их группа совершала жертвоприношение здесь, под звездами, вместо того чтобы сделать это у себя в хумфо . Она что-то пробормотала о древесных лоа .
— Лоа!
— Это духи. Воплощения Бога. Много-много лоа . Рада лоа , Петро лоа : добрые и злые. Дамбалла — тоже лоа . Баде — это лоа ветра; Согбо — лоа молнии; Барон Самди — хранитель Кладбища, повелитель секса и страсти; Папаша Легба присматривает за нашими домами и местами, где мы собираемся, за воротами и изгородями. Мэтр Каррефур стережет все перекрестки дорог.
— Должно быть, он мой патрон, — заметил я.
— Он покровитель колдунов…
Когда-то Новый Храм Надежды на Сто сорок четвертой улице был кинотеатром. Над входом висел старый навес, украшенный футовыми буквами “ЭЛЬ СИФР”. Я поставил машину в конце квартала и взял Эпифани за руку, когда мы шли назад, к ярким огням.
— Почему ты интересуешься Сифром? — спросила она.
— Он волшебник из моих снов.
— Сифр?
— Или доктор Сайфер, — как угодно.
— Ты знаешь его?
— Роль “свами” — одна из многих, на которые он способен. Он все равно что хамелеон.
Эпифани крепко ехала мою руку.
— Будь осторожен, Гарри, прошу тебя.
— Постараюсь, — пообещал я.
— Не шути. Если этот человек действительно таков, как ты говоришь, он владеет большой силой. С ним нельзя шутить.
— Войдем внутрь.
У пустой кассовой будки помещался картонный силуэт Луи Сифра, подзывающего верующих рукой. Вестибюль представлял собой алебастровую золоченую пагоду, интерьер бывшего кинотеатра. На месте буфета с воздушной кукурузой и тянучками находилась стойка с полным набором духовной литературы.
Мы нашли себе места у бокового прохода. За плотно задернутым красно-золотым занавесом бормотал орган. Оркестровая яма и балкон были полны зрителей. Казалось, никто, кроме меня, не замечал, что я единственный белый.
— Какую веру здесь исповедают? — шепнул я.
— Баптистскую, в основном, на свой лад, — Эпифани сложила затянутые в перчатки руки на коленях. — Это церковь Любви. Неужели ты никогда о ней не слыхал?
Я признался в собственном невежестве.
— Так вот: у ее Преподобного автомобиль больше твоей конторы раз в пять, — объяснила она.
Освещение в зале пригасло, органная музыка усилилась, и занавес раздвинулся, открывая хор из ста человек, сгруппированный в форме креста. Конгрегация поднялась со своих мест с пением “Был Иисусе рыбаком”. Я присоединился к хлопанью в ладоши и одарил улыбкой Эпифани; та наблюдала за происходящим с суровой отстраненностью истинно верующей среди варваров. Музыка достигла крещендо, и на сцене появился маленький смуглый человек в одежде из белого атласа. На обеих его руках блестели алмазы. Хор смешал порядок и, маршируя с четкостью оловянных солдатиков, образовал вокруг него ряды белых мантий, напоминающие лучи света, отбрасываемого полной луной.
Поймав взгляд Эпифани, я прошептал одними губами:
— Это Преподобный? Она кивнула.
— Прошу вас сесть, братья и сестры, — произнес с середины сцены Преподобный отец. Голос у него был до смешного высокий и визгливый, как у распорядителя на детских праздниках.
— Братья и сестры, я с любовью приветствую вас в Новом Храме Надежды. Я радуюсь при виде вашего счастья. Как вы знаете, сегодня не простое собрание. Нам выпала честь принимать в этот вечер очень святого, очень известного человека. Хотя он не исповедует нашей веры, я уважаю этого человека, ибо он кладезь мудрости, из коего многое можно почерпнуть; Вы извлечете большую пользу, внимательно выслушав нашего почтенного гостя по имени Эль Сифр.
Преподобный повернулся и протянул руки к кулисам. Хор запел “Новый день уж рассветает”. Конгрегация захлопала в ладоши, и на сцене появился вырядившийся султаном Луи Сифр.
Я пошарил в “дипломате” в поисках десятикратного бинокля. Задрапированный в расшитые халаты и увенчанный тюрбаном, Эль Сифр мог быть и другим человеком, но, настроив бинокль, я безошибочно узнал своего клиента.
— А вот и Мавр, я узнаю его трубу, — шепнул я Эпифани.
— Что?
— Шекспир.
Эль Сифр приветствовал аудиторию причудливым поклоном.
— Да снизойдет на вас благодать, — произнес он, — ибо разве не писано, что Рай открыт всякому, кто лишь осмелится войти?
По конгрегации прошелестело эхом многоголосое “аминь”.
— Этот мир принадлежит сильным, а не слабым. Разве не так? Лев поглощает овечек, ястреб упивается кровью воробья. Кто отрицает это, тот отрицает порядок Вселенной.
— Так оно и есть, — страстно выкрикнул голос с балкона.
— Нагорная проповедь навыворот, — краешком рта пробормотала Эпифани.
Эль Сифр разгуливал по сцене. Его ладони были покорно сложены, но глаз горели неприкрытой яростью.
— Рука, владеющая плетью, влечет телегу. Плоть всадника не чувствует уколы шпор. Чтобы стать сильным, требуется лишь усилие воли. Сделайте выбор: будьте волком, а не газелью.
Конгрегация реагировала на каждое слово аплодисментами и одобрительными выкриками. Его слова повторяли хором, будто Священное Писание. “Будь волком… волком…” — твердили они.
— Оглянитесь на тесные от людей улицы. Разве не сильный правит?
— Сильный! Сильный правит!
— А слабый лишь молча страдает!
— Аминь. Еще как страдает!
— Там, на улицах, — джунгли, и выживает лишь сильный.
— Только сильный…
— Уподобьтесь льву и волку, а не ягненку. Пусть режут глотки другим. Не покоряйтесь трусливому стадному инстинкту. Закаляйте сердца смелыми делами. Если остается один победитель — пусть им будет кто-то из вас!
— Один победитель… смелые дела… быть львом… Он превратил их в покорных овечек. Он, словно дервиш, кружился по сцене в развевающихся одеяниях и заклинал свою паству певучим голосом:
— Будьте сильными. Будьте смелыми. Познайте страсть нападения вместе с мудростью отступления. Если подвернется возможность, вцепитесь в нее, как лев в косулю. Вырывайте успех из поражения; рвите его с мясом, пожирайте его. Вы — опаснейшие звери этой планеты, так чего же вам боятся?
Он пританцовывал и заклинал, источая власть и силу. Конгрегация вторила ему безумным эхом. Даже певцы из хора злобно поддакивали ему, потрясая воздетыми кулаками.
Я впал в некое подобие транса и уже не обращал внимания на всю эту риторику, как вдруг мой клиент произнес нечто такое, от чего я живо пришел в себя.
— Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его, — произнес Эль Сифр, и мне показалось, будто он смотрел при этом на меня. — Это чудесное изречение, но я добавлю: если чей-то глаз соблазняет тебя, вырви его. Выцарапай! Выбей его пулей! Глаз за глаз!
Его слова пронзили меня спазмой боли. Я подался вперед, настороженный как никогда.
— К чему подставлять другую щеку? — продолжал он. — К чему вообще позволять себя бить? Если чье-то сердце ожесточилось к тебе, вырежь его. Не жди, пока станешь жертвой. Бей по врагам первым. Если глаз его оскорбляет тебя, выбей его. Если сердце его оскорбляет тебя, вырви его. Если любой его член оскорбляет тебя, вырежь его и забей ему в глотку.
Своими воплями Эль Сифр перекрывал рев аудитории. Я сидел онемевший, потрясенный, не в силах двинуться с места. Мой слух подвел меня, или Эль Сифр действительно только что описал три убийства?
Наконец Эль Сифр победно воздел руки над головой.
— Будьте сильными! — вскричал он. — Обещайте мне быть сильными!
— Мы… обещаем! — лихорадочно вопила паства. Эль Сифр исчез за кулисами, а хор вновь выстроил изначальную фигуру и разразился жизнерадостным гимном “Сильна Рука Господня”.
Схватив Эпифани за руку, я вытащил ее в проход. Перед нами стояли люди, и я, бормоча извинения, прокладывал путь плечом. Мы торопливо выскочили через вестибюль на улицу.
У тротуара ожидал серебристо-серый “роллс”. Я узнал шофера в униформе, праздно облокотившегося о крыло машины. Но тут распахнулась дверь с надписью “Пожарный выход”, на панель лег прямоугольник света, и шофер застыл по стойке смирно. Два негра в строгих костюмах и темных очках шагнули на улицу и оценили обстановку. Они выглядели солидно, как Великая Китайская стена.
Следом за ними вышел Эль Сифр, и они направились к машине, прикрываемые еще одной парой тяжеловесов.
— Одну минутку! — позвал я, шагнув к ним. В тот же миг меня оттеснил главный телохранитель.
— Не делай ошибку, о которой придется пожалеть, — предупредил он, загораживая мне дорогу.
Я не спорил. Повторное посещение больницы не входило в мои планы. Шофер открыл заднюю дверцу, и я поймал взгляд человека в тюрбане. Равнодушно посмотрев на меня, Луи Сифр поднял подол своих одеяний и влез в “ролле”. Шофер закрыл дверцу.
Я провожал их взглядом, выглядывая из-за туши телохранителя. Он стоял с безразличием истукана с острова Пасхи, ожидая каких-либо действий с моей стороны. Эпифани подошла ко мне сзади и взяла под руку.
— Пойдем-ка домой и разведем в камине огонь, — сказала она.
Глава сорок третья
Вербное Воскресенье было сонным и чувственным: я засыпал и просыпался, то рядом с Эпифани, то на полу, среди разбросанных кушеточных подушек и скрученных простыней. В камине осталась единственная обугленная деревяшка. Я поставил на огонь кофейник и принес в комнату газеты, оставленные почтальоном на коврике у входа. Эпифани проснулась раньше, чем я разделался с комиксами.
— Ты хорошо спал? — шепнула она, уютно устраиваясь на моих коленях. — Никаких кошмаров?
— Вообще ничего. — Я погладил ее гладкое коричневое бедро.
— Это хорошо.
— Может быть, заклятье разрушилось?
— Может. — Ее теплое дыхание согревало мне шею. — Прошлой ночью он приснился мне.
— Кто? Сифр?
— Сифр, Эль Сифр, называй как хочешь. Мне снилось, будто я в цирке и он — инспектор манежа. А ты был одним из клоунов.
— И что дальше?
— Ничего особенного. Приятный сон. — Она села прямо. — Гарри, как он связан с Джонни Фаворитам?
— Не уверен, что знаю. Кажется, я очутился между двух враждующих магов.
— Сифр нанял тебя, чтобы найти моего отца?
— Да.
— Гарри, будь осторожен. Не доверяй ему. “А тебе можно доверять?” — подумал я, обнимая ее изящные плечи.
— Я люблю тебя. И не хочу, чтобы случилось что-то плохое.
Я подавил в себе горячее желание откликнуться на эти слова о любви бесконечным эхом.
— Это лишь увлечение, свойственное недавним школьницам, — заметил я, но сердце мое забилось быстрее.
— Я не ребенок. — Она пристально уставилась мне в глаза. — Я принесла свою девственность в жертву Бака, когда мне было двенадцать.
— Бака?
— Это злой лоа , очень опасный и плохой.
— И твоя мать позволила это?
— Это было большой честью для меня: ритуал совершил самый сильный из хунганов Гарлема. И он был старше тебя на двадцать лет, так что не говори мне, что я слишком молода.
— Мне нравятся твои глаза, когда ты сердишься. Они горят как угли.
— Разве я могу сердиться на такого симпатягу, как ты? Она поцеловала меня. Я ответил на поцелуй, и мы предались любовным забавам, сидя в мягком кресле, в окружении газетных страниц с воскресными комиксами.
Позже, после завтрака, я отнес стопку библиотечных книг в спальню и растянулся на постели, решив заняться “домашней Работой”. Эпифани устроилась рядом, сидя на коленях в моем махровом халате и своих очках.
— Не теряй времени на разглядывание картинок, — сказала она, беря из моих рук книгу и закрывая ее. — Вот, — она подала мне другую, чуть тяжелее обычного словарика. — Глава, которую я отметила, полностью о Черной Мессе. Литургия описана во всех подробностях, от обратной латыни до лишения девственности на алтаре.
— Похоже на то, что случилось с тобой.
— Да. Здесь есть сходные моменты. Жертвоприношение, танцы. Пробуждение необузданных страстей, как в Обеа . Различие в том, что в одном случае силу зла умиротворяют, а в другом поощряют.
— Ты в самом деле веришь, что существует такая вещь, как “сила зла”?
Эпифани улыбнулась.
— Иногда ты кажешься мне ребенком. Разве ты не ощущаешь ее, когда Сифр управляет твоими снами?
— Предпочитаю “ощущать” тебя. — Я потянулся к ее гибкой талии.
— Будь серьезным, Гарри, это не обычная шайка мошенников. Эти люди владеют силой, демонической силой. Если не сможешь защититься, считай себя пропавшим.
— Ты намекаешь на то, что пора взяться за книжки?
— Всегда полезно знать, с чем сталкиваешься. — Эпифани постучала по открытой странице пальцем. — Прочти эту и следующую главы, они касаются заклятий. Затем, кое-какие места — я пометила их — в книге Кроули. Реджинальда Скотта можешь пропустить. — Она выстроила стопку, исходя из важности материала — иерархия ада — и оставила меня наедине с книгами.
Я изучал этот “любительский курс” сатанинских наук, пока не стемнело. Эпифани развела в камине огонь и, отклонив приглашение поужинать у “Кавано”, волшебным образом вдохнула жизнь в тушеную рыбу по-французски, которую приготовила, пока я был в больнице. Мы поужинали при зажженном камине, и наши тени метались по стенам, словно проказливые духи. Мы почти не разговаривали; все было сказано ее глазами, и они были самими прекрасными из всех, какие я когда-либо видел.
Даже лучшие из мгновений должны кончаться. Около половины восьмого я начал готовиться к работе. Я оделся в джинсы, темно-синий свитер с глухим воротом и грубые туристские ботинки на каучуковой подошве. Затем зарядил свою черную “лейку” кассетой “трайэкс” и вынул револьвер из кармана плаща. Растрепанная Эпифани, завернувшись в одеяло, молча следила за мной, сидя у огня.
Я выложил все это на обеденный стол: фотокамеру, запасные кассеты с пленкой, револьвер, наручники из моего “дипломата” и мои незаменимые “железки”. Я добавил на кольцо для ключей “универсал” Говарда Нусбаума. В спальне, под стопкой рубашек, я нашел коробку с патронами и увязал пять штук в угол носового платка. Повесив “лейку” на шею, я надел кожаную летную куртку, оставшуюся у меня с войны. Все служебные нашивки с нее были спороты. Ничего блестящего, способного отражать свет. Подбитая овчиной, она наилучшим образом годилась для слежки в холодные зимние ночи. “Смит-и-вессон” отправился в правый карман вместе с запасными патронами; наручники, кассеты и ключи — в левый.
— Ты забыл свое приглашение, — заметила Эпифани, когда я, просунув руки под одеяло, привлек ее к себе в последний раз.
— Обойдусь без него. Заявлюсь на эту вечеринку без спроса.
— А как насчет бумажника? Думаешь, и он не понадобится?
Она была права. Я оставил его в кармане пиджака с прошлой ночи. Мы оба рассмеялись и тут же начали целоваться, но она, вздрогнув, оттолкнула меня и покрепче завернулась в одеяло.
— Уходи, — сказал она. — Чем раньше уйдешь, тем раньше вернешься.
— Постарайся не волноваться.
Она улыбнулась мне, показывая, что и не подумает волноваться, но глаза у нее были большие и влажные.
— Береги себя.
— Это мой девиз.
— Я буду ждать тебя.
— Не снимай цепочку с двери. — Я достал свой бумажник и вязаную матросскую шапочку. — Пора трогаться.
Эпифани промчалась по коридору, высвобождаясь из одеяла, подобно появляющейся из волн нимфе. У двери она впилась в меня долгим поцелуем.
— Возьми, — сказал она, вкладывая мне в ладонь маленький предмет. — Держи его при себе. — Это был кожаный диск с грубым изображением дерева, обрамленного зигзагами молний, чернилами продолженных на обратной, замшевой, стороне.
— Что это такое?
— Рука, амулет, моджо — люди называют его по-разному. Этот талисман — символ Гран Буа, лоа большой силы. Он берет верх над всеми несчастиями.
— Когда-то ты сказала, что мне нужна любая возможная помощь.
— Она тебе нужна.
Я сунул амулет в карман, и мы снова поцеловались, на этот Раз платонически. Больше не было сказано ни слова. Тронувшись к лифту, я услышал, как скользнула на место цепь. Почему только я не воспользовался случаем, чтобы сказать ей “люблю”?
Добравшись до Четырнадцатой улицы, я проехал подземкой до Юнион-сквер и заторопился вниз по железной лестнице на платформу местной линии. Поезд в нужном направлении только что ушел, и до прихода следующего я успел купить пригоршню земляных орешков. Вагон был почти пуст, но я не сел на скамейку. Прислонясь к двойным дверцам, я следил за летящими мимо грязными плитками стены, пока поезд набирал скорость, уходя со станции.
Освещение погасло и вновь вспыхнуло на повороте, когда поезд вошел в тоннель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23