– Джедах Аддерс – хозяин вот этой фермы, а Скир Абнер – той. Абнер утверждает, что дом – часть фермы Адцерса, а Джедах столь же громко заявляет, что дед Абнера купил ее у семьи датчан, которые тут первоначально поселились.
– Звучит безнадежно, – заметил Конрад. – Каждый отказывается от этой собственности.
– Это не так уж странно, – сказал Сквилер. – Хотели бы вы, чтобы вот такое местечко стало частью вашего поместья?
– Нет, – ответил Конрад, секунду подумав. – Я бы не хотел.
– Между нами, никто из фермеров не хочет платить налоги на собственность за эту землю, так как она абсолютно бесполезна, – встрял мэр – Пустоши вытянулись во все стороны от дома, а границы полей, на которых можно сеять, четко проходят вдоль линии изгородей. Такое впечатление, что дубы выпивают жизненную силу из любого растения, появившегося на их земле.
– Почему бы тогда не срубить эти деревья? – спросил Конрад. – Я никогда не сталкивался с подобными сантиментами у фермеров этого штата.
– Потому что этот вопрос, так же как право владения этой землей, последние пятьдесят лет – предмет спора. Никто не хочет отправиться и срубить эти деревья. И потом эти дубы такие старые и имеют такие корни, что выкорчевывать их будет непосильной работой. К тому же относительно этой рощи существует грубое суеверие. Давным-давно человек сильно поранился о собственный топор, когда хотел срубить одно из этих деревьев. Такое может случиться где угодно. Но местные придают этому слишком большое значение.
– Ладно, – сказал Конрад. – Если земля вокруг дома ни на что не годится, почему никто не воспользуется самим зданием или не продаст его?
В первый раз мэр выглядел смущенным.
– Никто из местных не станет жить и не купит его. Нехорошая это земля, и, сказать по правде, невозможно войти в этот дом!
– Невозможно?
– Все дело в том, что двери и окна дома крепко заперты или заколочены, – прибавил мэр. – И у кого-то, кто, видимо, не желает поделиться секретом, есть ключи. А может, они уже давно потеряны. Думаю, кто-то использовал дом как прибежище для бутлегеров и имел причины держаться подальше от любопытных взглядов, но внутри никогда не видели ни огонька, и поблизости никто подозрительный не бродил.
Мы миновали круг угрюмых дубов и остановились перед зданием. У нас возникло странное ощущение отдаленности, так, словно, даже когда мы подходили и касались дома, он находился далеко от нас, в каком-то ином месте, в другом веке, другом времени.
– Я хотел бы войти в дом, – сказал Сквилер.
– Попытайтесь, – предложил мэр.
– Что вы имеете в виду?
– Не вижу, почему бы вам не попробовать. На моей памяти никто не входил в этот дом. Никто не платил налоги за владение им так долго, что я предполагаю, дом давно уже принадлежит штату. Его можно было бы выставить на продажу, только вот никто не купит.
Сквилер небрежно потянул дверь. Мэр наблюдал за ним, и улыбка играла на его губах. Потом Сквилер навалился плечом на дверь. Она лишь едва дрогнула.
– Я же говорил вам. Она или заперта, или заколочена. Точно так же, как остальные окна и двери. Можно выбить косяк, но вы ведь не станете делать этого.
– Могу и выбить, – возразил Сквилер.
– Попробуйте, – сказал мэр. Сквилер подобрал упавшую ветвь дуба впечатляющих размеров.
– Нет, – неожиданно вмешался Конрад.
Но Сквилер уже приступил к делу. Он не стал тратить время на дверь и ударил в ближайшее окно. Промахнувшись по раме, он попал по стеклу и разбил его. Дубовая ветвь уперлась в ставни внутри дома.
– Не делайте этого, – снова сказал Конрад намного серьезнее.
Лицо у него было расстроенным. Сквилер уронил ветвь на землю.
– Ничего не чувствуете? – спросил Конрад. Порыв холодного воздуха ударил из разбитого окна. Запахло пылью и стариной.
– Лучше нам оставить все как есть, – заметил мэр.
Сквилер отступил.
– Больше тут нечего делать, – продолжал мэр неубедительно.
Конрад стоял словно в трансе. Потом он шагнул вперед и стал вглядываться сквозь ставни разбитого окна. Он прислушивался. Глаза его были полузакрыты. Он пытался понять, что скрыто в доме. Я видел, как дрожит его рука.
– Великие ветры! – прошептал он. – Мальстрим ветров!
– Джеймс! – резко позвал я.
Он отодвинулся от окна. Выражение лица его было странным, губы чуть разошлись, словно в экстазе. Глаза сверкали.
– Я что-то слышал, – сказал он.
– Вы не могли слышать ничего, кроме шороха крысы, – ответил мэр. – Они часто селятся в таких местах...
– Великие ветры, – снова повторил Конрад, покачав головой.
– Пойдем, – предложил Сквилер, словно забыв о том, зачем мы сюда пришли.
Никто из нас не стал задерживаться. Дом производил на нас такое впечатление, что все поиски были забыты. Но Конрад не забыл о доме. Когда мы вернулись назад, завезли Сквилера в его студию, Конрад сказал мне:
– Кирован... Когда-нибудь я вернусь в тот дом.
Я не возражал, но и одобрения не высказывал, просто на несколько дней выбросил все это из головы. А Конрад больше не говорил со мной ни о Джастине Геоффрее, ни о его странной жизни поэта.
2
Прошла неделя, прежде чем я снова увидел Конрада. К тому времени я забыл о доме среди дубов, так же как о Джастине Геоффрее. Но вид искаженного, изможденного лица Конрада и выражение его глаз заставили быстро вспомнить и о Геоффрее, и о доме, потому что я интуитивно понял, что Конрад возвращался туда.
– Да, – согласился он, когда я высказал свое предположение. – Я хотел повторить опыт Геоффрея... провести ночь возле дома в кругу деревьев. Я так и сделал. И с тех пор... мне снятся сны! Ни одной спокойной ночи. Я мало сплю. И я собираюсь еще раз посетить дом.
– Если исследование жизни Джастина Геоффрея привело вас к этому, Джеймс... Забудьте об этом.
Он наградил меня взглядом, исполненным жалости, так что мне стало ясно: он считал, что я ничего не понимаю.
– Слишком поздно, – резко сказал он. – Я пришел попросить вас присмотреть за моими делами... если со мной что-нибудь случится.
– Не говорите так, – воскликнул я, встревожившись.
– Кирован, не надо читать мне лекцию, – сказал он. – В общем-то, мои дела в порядке.
– Вы заходили к доктору? – спросил я. Мой друг покачал головой:
– Доктор тут ничего не сделает, поверьте мне. Так вы присмотрите за моими делами?
– О, конечно... Но надеюсь, мне этого делать не придется.
Он вынул конверт из внутреннего кармана пальто:
– Я принес это вам, Кирован. Прочитайте, когда будет время.
Я взял конверт.
– Вы хотите, чтобы я потом это вернул?
– Нет. Оставьте у себя. Сожгите, когда прочтете. Иди сделайте с записками что захотите. Это неважно.
Так же неожиданно, как и появился, он покинул мои апартаменты. Он явно изменился и был глубоко обеспокоен. Казалось, он не был больше тем Джеймсом Конрадом, которого я знал так много лет. С дурными предчувствиями смотрел я ему вслед, но знал, что его не остановить. Этот необычный заброшенный дом удивительным образом изменил его личность. Если действительно дело тут было в доме. Глубокая депрессия в сочетании с черным отчаянием овладела им.
Я разорвал конверт. Внутри оказалась рукопись, судя по всему, написанная в страшной спешке.
“Я хочу, чтобы вы, Кирован, узнали о событиях последней недели. Я уверен в том, что должен рассказать старому другу, столько лет знакомому со мной, что я не потратил зря время, вернувшись к дому среди дубов. (Приходило ли вам в голову, что дубы и друиды часто упоминаются вместе в народных сказаниях?) Я вернулся с молотом, кувалдой и всем необходимым инструментом, для того чтобы выломать дверь или ставни на окне и войти в дом. Я хотел увидеть, что там внутри... Я понял это, когда в первый раз почувствовал холодный воздух, которым потянуло из дома. День-то был теплым, вы же помните... Воздух внутри закрытого дома мог и в самом деле быть холодным, но не могло же от него веять арктическим холодом!
Не стоит пересказывать все детали моих тщетных попыток вломиться в дом. Скажу только, что здание словно сражалось со мной каждым гвоздем и лучинкой! Но я преуспел. Я открыл окно. Как раз то, которое не смог открыть Сквилер. (Он ведь что-то знал... что-то чувствовал... раз отступил так легко.)
Интерьер дома совершенно не соответствовал его атмосфере. Дом был обставлен, и я решил, что эта мебель по крайней мере начала девятнадцатого века. А скорее всего, восемнадцатого. Во всем остальном внутри дома не было ничего примечательного... никаких украшений. Но воздух оказался холодным, очень холодным. Я был готов к этому. Вступив в дом, я словно попал на другую широту. Пыль, конечно, паутина по углам и на потолке.
Но даже если оставить в стороне холод и некую таинственность, там было еще кое-что – скелет, сидящий в кресле в комнате, которая, очевидно, использовалась как кабинет, потому что на полках стояло множество книг. Одежды мертвеца истлели, но по их остаткам можно было определить, что скелет принадлежал мужчине. Не могу сказать, как он умер, но, видимо, перед смертью хорошенько запер дом, забаррикадировался в нем. Я считаю, что он сам покончил с жизнью и все приготовил прежде, чем смерть забрала его.
Но это неважно. Присутствие скелета не удивило меня... не так, как атмосфера дома. Я имею в виду сверхъестественный холод. Дом внутри был таким же таинственным, как снаружи, Один раз мне даже почудилось, что я попал в другой мир, другое измерение, отделенное от нашего времени и пространства, однако находящееся совсем рядом. Как двусмысленно, должно быть, это звучит для вас!
Должен сказать, что сначала меня ничто не волновало, кроме холода и чувства отчуждения. Но когда спустилась ночь, это чувство усилилось. Я стал готовиться ко сну. Я принес с собой ручной электрический фонарь, спальный мешок – все, что нужно. Даже захватил поесть и выпить. Я не чувствовал усталости, поэтому первое, что сделал, – осмотрел весь дом. Как привычно было подниматься и спускаться по лестницам... словно вы в каком-то старинном доме где-нибудь в Новой Англии. Однако... однако было одно незначительное отличие... Оно скрывалось не в мебели, не в архитектуре. Нельзя было выявить его и прикоснуться к нему.
И у меня возникло ощущение, что это отличие становится все сильней...
Я чувствовал, как оно усилилось, когда я остановился взглянуть на книги на полках в кабинете. Старые книги. Некоторые на датском... И имя, от руки написанное на титульном листе (ван Гугстратен), говорило о том, что хозяином их был датчанин. Некоторые книги были на латыни... и на английском. Все книги были старыми, некоторые датированы четырнадцатым веком. Книги по алхимии, металлургии, волшебству... Книги по оккультизму, различным религиям, сверхъестественным явлениям, колдовству... Книги о странных случаях, об иных мирах... Книги с названиями: “Некрономикон”, “De Virmis Mysteriis”, “Liber Ivonie”, “Королевство теней”, “Миры внутри миров”, “Непостижимые культы”, “De Lapide Philosophico”, “Monas Hieroglyphica”, “Кто обитает в потустороннем мире?”... и другие в том же роде. Но мое внимание отвлекло от них сильное неприятное ощущение, чувство, что за мной наблюдают, словно в доме я не один.
Я стоял и прислушивался. Ничего не было слышно, только ветер дул снаружи... Я сначала считал, что это звук ветра. Но, конечно, это был тот же самый звук, что мы слышали, когда все вместе побывали возле дома. Я понял это, выглянув наружу. Я взглянул на дубы, хорошо различимые в ярком свете полной луны, и обнаружил, что ни одна веточка на них не шевельнулась. Снаружи воздух был совершенно неподвижен. Итак, этот звук рождался где-то в доме. Вы можете понять, каково это: стоять в совершенно безлюдном месте и прислушиваться к тишине. Такое случалось со мной и раньше, как и с другими людьми. В доме то и дело раздавались различные звуки, и, бесспорно, это был шорох ветра или ветров, похожих на первые порывы далекой бури, постепенно приближающейся и рокочущей все громче и громче. А других звуков не было... ни треска и поскрипывания досок, столь часто раздающихся в домах при смене температуры... ни попискивания мыши или щелканья сверчка... Ничего.
Я вернулся к книгам, освещая себе дорогу электрическим фонарем. И тут, проходя мимо сидящего у камина скелета, я увидел, что покойный перед смертью сжег что-то... видимо, бумаги... но кусочки их лежали на краю очага, так и не превратившись в пепел. Заинтересовавшись, я подобрал их и просмотрел. Это были фрагменты рукописи на датском, и я с сожалением подумал о том, что знаю этот язык более чем скромно. Вопреки определенно архаическому письму я сумел разобрать несколько строк, которые звучали более чем многозначительно. И конечно же, большую их часть я не смог разобрать.
“...Что я сделал... ...Вначале была песнь...
...в этот час ветры возвестили о приходе... ...дом –
дверь в то место... ...Он, Который Придет... ...брешь
в стене... злосчастный мир... ...железные засовы и
произнес формулу...”
Я решил, что человек, который тут умер, кем бы он ни был, если судить по фрагментам рукописи или тем остаткам одежды, что до сих пор можно идентифицировать (вероятно, хозяин дома), боялся смерти (или намеревался совершить самоубийство) и сжег свою рукопись. Внимательно изучил я камин. Без сомнения, там сожгли еще много бумаг, но ничего не осталось, кроме того кусочка. У меня не было оборудования, чтобы узнать что-то большее, а не просто удовлетворить любопытство. Значит, хозяин дома умер, предварительно приготовившись к смерти. Я могу только предполагать, что он по природе своей был затворником, так что никто не побеспокоился навестить его. А когда кто-то и решил зайти в дом, очевидно, запертые и забаррикадированные окна и двери не дали ему проникнуть внутрь. Более того, если скелет так стар, как я считаю, в те времена в этих краях соседи жили далеко друг от друга.
Закончив изучать обрывок рукописи, я обнаружил, что шорох ветра стал много громче и сильнее... мне показалось, что у меня слуховая галлюцинация, ведь в воздухе не чувствовалось никакого движения, кроме легкого сквозняка от взломанного мною окна. Иллюзия или нет – я безошибочно слышал звук ревущего ветра... Казалось, он несется над бескрайними равнинами, где нет ни кустов, ни деревьев... Грохот и завывания ветра на бескрайних равнинах, рев ветра, несущегося над огромными пустошами... И одновременно в доме становилось все холоднее. Снова у меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, словно сами стены дома затаились, ожидая, что же я сделаю дальше.
Неудивительно, что тревога моя стала перерастать в страх. Я поймал себя на том, что посматриваю через плечо. Время от времени я подходил к окнам и сквозь щели смотрел наружу. Не мог я в этот миг не вспомнить несколько строк из Джастина Геоффрея:
Твари Старых Времен затаились.
Никуда они не ушли.
И Врата до сих пор открыты,
Чтобы тени ада вошли...
Я попытался собраться с мыслями. Сел и сосредоточился, отогнав окружившие меня безымянные страхи. Но успокоиться я не смог. Что-то заставляло меня двигаться. То и дело я подходил к окнам. К тому времени ветер уже ревел, хотя я не чувствовал ничего, кроме холода. Вокруг меня происходили легкие изменения. Весь дом, его стены, комната, скелет на стуле, полки книг – были прочными... но теперь, когда я выглядывал наружу, я видел, как поднимается туман, тускнеет свет луны и звезд. Скоро они, заморгав, потухли, и дом вместе со мной погрузился под вуаль полной тьмы.
Но на этом все не кончилось. Постепенно стало светлеть. Однако ни луны, ни звезд в небе не появилось. Скорее всего, у меня случилось что-то вроде галлюцинации. Не могу сказать, что запомнил пейзаж, появившийся снаружи. Я достаточно хорошо знал Старый Датчтаун и окрестности, чтобы понять, что странный пейзаж, увиденный мной в тусклом радужном мерцании, неестествен для Новой Англии. В самом деле, в Новой Англии нет ничего похожего. Как однажды написал Геоффрей:
В пустыни ступить, где сокрыты
Тайны иных земель,
И где, пугая, стоят, забыты,
Башни Минувших Дней.
Я увидел огромные башни. Я разглядел высокие сверкающие шпили, меняющиеся и исчезающие прямо у меня на глазах. Словно какой-то вихрь времени пронес меня сквозь эпохи. Башни вздымались и исчезали в облаках взбаламученного песка... А потом началось самое ужасное. Как могу я изложить это более образно, чем написал Джастин Геоффрей много лет назад, испуганный тем, что, без сомнения, часто приходило к нему во снах и дало ему нечто вроде другой жизни во сне? Ребенком десяти лет он провел ночь возле дома, внутри круга дубов...
И для ребенка все эти видения стали частью реального мира, частью его натуры. Став старше, он понял: являющееся к нему во снах не часть реального мира. Это открытие глубоко взволновало его, так как видения преследовали его все эти годы. Что заставило его отправиться в ужасное путешествие в Венгрию в поисках Черного Камня... если не узы, сковавшие его с десятилетнего возраста? Почему еще он писал свои стихи? И разве не пейзажи из снов породили эти странные строки:
1 2 3