Ступеньки скрипели под нашими ногами, и однажды я сильно вздрогнул, когда, как мне показалось, я увидел в пыли на лестничной площадке смутный линейный след, словно от веревки.Хилые ступени лестницы, ведущей в аттическую комнату, издавали громкий шум. Я был рад необходимости глядеть под ноги строго перед собой, поскольку это давало мне оправдание не смотреть вокруг. Аттический коридор был черным, как смоль; его густо покрывали паутина и пыль глубиной в дюйм — за исключением тех мест, где извилистый след вел к двери, заканчиваясь слева от нее. Отметив гнилые остатки толстого ковра, я подумал о других ногах, что ступали по нему в былые десятилетия — о ногах и одном существе, которое не имело ног.Старик подвел меня прямо к двери в конце извилистой дорожки и секунду возился с ржавым замком. Я был сильно напуган, сознавая, что картина находится совсем близко, однако не осмеливался отступить назад. Затем мой хозяин жестом пригласил меня войти в пустую студию.Свет свечи был очень слабым, но обеспечивал возможность рассмотреть главные особенности помещения. Я заметил низкую косую крышу, огромное расширенное мансардное окно, всякие забавные и почетные предметы, висевшие на стене — и, прежде всего, большой окутанный мольберт в центре студии. Де Рюсси подошел к этому мольберту и убрал в сторону пыльную бархатную завесу, а затем молча предложил мне приблизиться. Мне потребовалось немало мужества, чтобы заставить себя подчиниться, особенно когда в дрожащем сиянии свечи я увидел, как глаза моего хозяина расширились после того, как он посмотрел на открытый холст. Но снова любопытство побеждало все прочие чувства, и я подошел к тому месту, где стоял де Рюсси. Затем я увидел этот проклятый портрет.Я не упал в обморок — хотя никто из читателей не может представить, посредством какого усилия мне удалось избежать этого. Я вскрикнул, но сразу замолчал, увидев испуганное выражение на лице старика. Как я и ожидал, холст был искривлен, заплесневел и стал шероховатым из-за сырости и плохого хранения; но, несмотря на это, я мог наблюдать чудовищное, потусторонне, космическое зло, затаившееся в неописуемой сцене самого болезненного содержания и самой извращенной геометрии.Там было то, о чем говорил старик — своды и колонны ада, где происходили Черные Мессы и Шабаши Ведьм, и я был не в силах предположить, какое завершение могла иметь эта картина. Разложение холста только увеличило символизм скрытого абсолютного зла и внушало мысль о том, что части картины, наиболее подвергшиеся воздействию времени, были теми частями, что в действительности разлагались и распадались в Природе — или, скорее, в той дальней части космоса, что издевается над Природой.Предельным ужасом среди всех элементов картины, конечно, была Марселин— и по мере того, как я созерцал ее распухшую обесцвеченную плоть, у меня появилась смутная идея о том, что, возможно, фигура на холсте имела какую-то неведомую оккультную связь с телом, погребенным в подвале под слоем извести. Может быть, известь сохранила труп вместо того, чтобы разрушить его — но тогда могли сохраниться и те черные зловещие глаза, что пристально смотрели и дразнили меня из этого нарисованного ада?И было еще нечто, касающееся творения Марша, чего я не мог не заметить— нечто, чего де Рюсси не осмелился выразить словами, но что, возможно, имело какое-то отношение к желанию Дени уничтожить всех своих родственников, обитавших с ней под одним кровом. Знал ли об этом Марш, или его творческий гений сам нарисовал это без его непосредственного понимания — никто не смог бы ответить. Но Дени и его отец не знали об этом до тех пор, пока не взглянули на картину.Апофеозом кошмара были струящиеся черные волосы, которые покрывали гниющее тело, но сами при этом нисколько не разрушившиеся. Все, что я слышал о них, было наглядно доказано. В этих вязких, волнообразных, маслянистых, изгибающихся кольцах темной змеи не было ничего человеческого. Мерзкая независимая жизнь утверждала себя в каждом неестественным скручивании и сворачивании, и впечатление от вывернутых наружу концах волос как от бесчисленных голов рептилий было слишком ярким, чтобы являться иллюзией.Богохульный предмет притягивал меня, подобно магниту. Я утратил всякие силы и уже не удивлялся мифу о взгляде горгоны, который превращал всех наблюдателей в камень. Затем мне показалось, что я увидел изменение в этой твари. Плотоядное выражение лица заметно переменилось; гниющая челюсть отпала, позволив толстым звероподобным губам обнажить ряд острых желтых зубов. Зрачки жестоких глаз расширились, и выпуклые глаза сами по себе оказались направленными наружу. А волосы — эти проклятые волосы! Они начали шелестеть и ощутимо волноваться; все змеиные головы обратились к де Рюсси и принялись вибрировать, как будто приготовившись к броску!Разум совершенно покинул меня, и прежде, чем я осознал, что делаю, я вытащил пистолет и послал очередь из двенадцати стальных пуль в омерзительный холст. Картина сразу рассыпалась на фрагменты, даже каркас свалился с мольберта и с грохотом рухнул на покрытый пылью пол. Но хотя этот кошмар был разрушен, другой явился передо мной в виде де Рюсси, чей взбешенный вопль, который он издал, увидев уничтоженную картину, был почти столь же ужасен, как само изображение.С почти нечленораздельным криком «Боже, вы сделали это!» чудовищный старик с силой схватил меня, вытолкнул из комнаты и поволок по ветхой лестнице. В панике он уронил свечу; но рассвет был близок, и тусклый серый свет уже просачивался через запыленные окна. Я неоднократно спотыкался и падал, но ни на мгновение хозяин не ослаблял свой темп.«Бегите! — закричал он. — Бегите ради вашей жизни! Вы не понимаете, что натворили! Я так и не сказал вам всей правды! Мне приходилось делать некоторые вещи — изображение разговаривало со мной и указывало мне Я был обязан охранять и беречь картину — а теперь должно случиться самое худшее! Она и ее волосы появятся из могил, и один Бог знает, какова будет их цель!Спешите! Ради Бога, уходите отсюда, пока есть время. Если у вас есть автомобиль, отвезите меня к мысу Жирардо. Это существо может достать меня где угодно, но я постараюсь убежать достаточно далеко. Быстрее отсюда!»Когда мы достигли первого этажа, я услышал загадочный медленный стук, донесшийся из задней части дома и сопровождаемый звуком хлопанья двери. Де Рюсси не слышал этого ужасного стука, но другой шум привлек его внимание и заставил его издать самый страшный вопль, который когда-либо исходил из человеческой глотки.«О, Боже, великий Боже — это была дверь погреба — она идет…»В это время я отчаянно боролся с ржавым замком и покосившимися петлями большой парадной двери, и пребывал в таком же ужасе, как и хозяин, слыша медленные зловещие шаги, приближающиеся со стороны неизвестных задних комнат проклятого особняка. Ночной дождь деформировал дубовые доски, и тяжелая дверь застряла и сопротивлялась еще сильнее, чем накануне вечером.Где-то скрипели половицы под ногами того, кто шел к нам, и этот звук, казалось, надломил последние остатки здравомыслия в бедном старике. Подобно взбесившемуся быку, он яростно проревел и отпустил свою хватку на мне, а затем бросился направо через открытую дверь комнаты, которая, насколько я мог судить, служила кабинетом. Секундой позже, как только я, наконец, открыл переднюю дверь и выскочил наружу, послышался звенящий грохот разбитого стекла, и я понял, что он выпрыгнул через окно. И когда я безумно помчался от покосившегося подъезда по длинной, очищенной от растительности дороге, мне показалось, что я услышал глухой стук неумолимых шагов мертвеца, который не преследовал меня, но продолжал тяжело двигаться к двери покрытого паутиной кабинета.Я оглянулся лишь дважды, когда необдуманно кинулся сквозь колючий шиповник по направлению к своей оставленной машине и продирался по зарослям засыхающих лип и гротескно карликовых дубов в бледном свете пасмурного ноябрьского утра. Первый раз я обернулся, когда меня настиг какой-то резкий запах, и я вспомнил о свече, оброненной де Рюсси в аттической студии. К тому времени я был уже очень близко от главной дороги и оказался на вершине небольшой возвышенности, с которой среди окружающих крон деревьев была ясно видна крыша особняка. Как я и предполагал, густые клубы дыма поднимались к свинцово-серому небу из мансардного окна студии. Я мысленно поблагодарил создателя за то, что проклятая бессмертная тварь сгорит в огне и будет стерта с лица земли.Но в следующее мгновение брошенный мною взгляд назад упал на две другие вещи, которые моментально нарушили мою успокоенность и вызвали во мне такое потрясение, от которого я уже никогда не смогу оправиться. Как я уже сказал, я находился на возвышенности, с которой была видна большая часть плантации. Эта панорама включала не только дом и деревья, но и полузатопленную территорию около реки, а также несколько изгибов расчищенного от растительности шоссе, к которому я так поспешно стремился. В этих местах я теперь созерцал сцены — или намеки на них, — от воспоминаний о которых я искренне желаю навсегда избавиться.Вдали я услышал сдавленный крик, который заставил меня снова повернуться назад. Оглянувшись, я заметил какое-то движение на унылой серой болотистой равнине позади особняка. Это были человеческие фигуры, но очень маленькие, однако я понял, что движение представляло собой погоню, а фигуры являлись догоняемым и преследователем. Мне показалось, что я видел, как передняя фигура, одетая в темную одежду, была настигнута, схвачена и насильно потащена в направлении горящего дома.Но мне не удалось разглядеть результат этих событий, поскольку мое внимание привлекла более близкая сцена. Кажется, посреди леса на небольшом удалении от пустынного шоссе возникло какое-то движение. Трава, кустарник и деревья раскачивались, хотя не было никакого ветра; они дергались, как будто большая быстрая змея целеустремленно пробиралась по земле, преследуя меня.Больше я не мог этого выносить. Я в безумии бросился к воротам, невзирая ни на порванный костюм, ни на кровоточащие порезы, и запрыгнул в свой автомобиль, стоявший под большим вечнозеленым деревом. Он изрядно вымок под дождем, но был цел и исправен, так что у меня не было затруднений с отъездом. Я ехал вслепую, подчиняясь тому направлению, которое выбирал сам автомобиль; в моем сознании не было ничего, кроме желания убежать из этого ужасного места кошмаров и какодемонов — убежать так быстро и так далеко, насколько позволит бензин.Спустя приблизительно три или четыре мили меня приветствовал фермер — доброжелательный, дружелюбный мужчина среднего возраста и явно значительного по местным меркам интеллекта. Я с радостью затормозил и спросил у него, в какую сторону надо ехать, хотя знал, что смотрюсь со стороны весьма странно. Человек легко объяснил мне путь к мысу Жирардо и, в свою очередь, поинтересовался, как я оказался в таком состоянии в столь ранний час. Подумав, что будет разумнее особо не распространяться на эту тему, я просто сказал, что меня застиг ночной дождь, и я нашел убежище в ближайшем доме, а позже заблудился в лесу, пытаясь отыскать свой автомобиль.«Дом? Интересно, кому он может принадлежать. В этом районе от фермы Джима Ферри до ручья Баркера ничего нет — а тут около двадцати миль».Я вздрогнул и задался вопросом, какую новая тайну предвещали его слова. Затем я спросил своего собеседника, не забыл ли он о большом полуразрушенном особняке плантатора, чьи старые ворота находятся неподалеку.«Забавно, что вы вспомнили об этом, сэр! Некоторое время этот дом стоял здесь, но теперь его уже нет. Он сгорел дотла лет пять или шесть назад. Про него рассказывали всякие страшные истории».Я снова вздрогнул.«Вы имеете в виду Берег реки, сэр, — поместье старика де Рюсси. Загадочные события произошли там лет пятнадцать-двадцать назад. Сын старика женился на девушке, приехавшей из-за границы, и некоторые люди полагали, что она была связана с нечистой силой. Мало кто любил общаться с ней. Затем она и юноша внезапно уехали, а позже старик сказал, что его сын погиб на войне. Но кое-кто из негров намекал на подозрительные вещи. Наконец, кто-то проговорился, что старик сам влюбился в девчонку и убил ее и сына. В этом месте часто появлялась черная змея — понимайте это, как хотите.Затем пять или шесть лет назад старик исчез, а особняк сгорел. Говорят, что он сам сгорел в этом доме. Это случилось утром после дождливой ночи, такой же, как минувшая, и много людей слышало ужасные вопли, которые доносились с полей и принадлежали, по-видимому, старому де Рюсси. Когда люди пришли сюда, они увидели дом, объятый дымом и пламенем; он сгорел в мгновение ока, словно трут, будто и не было дождя. Никто больше не встречал старика, но время от времени люди видят призрака большой черной змеи, ползающей вокруг.И все-таки, что вы здесь делали? Похоже, вам знакомо это место. Разве вы никогда не слышали историй про де Рюсси? Как вы считаете, не принесла ли беду та девушка, на которой женился молодой Дени? Она быстро пробудила к себе всеобщее отвращение и ненависть, хотя никто никогда не мог объяснить, почему».Я пытался размышлять, но теперь это событие было уже вне моего понимания. Дом сгорел несколько лет назад? Но где и в каких условиях я провел эту ночь? И почему мне стали известны эти события? Даже сейчас, когда я думал об этом, я видел волосы на рукаве своего плаща — короткие седые волосы старика.До конца своего маршрута я ехал, ни с кем не разговаривая. Я понимал, что лишние сплетни принесут вред бедному старому плантатору, который и так много пострадал. Позже я пояснил, как будто узнав это из отдаленных, но подлинных сообщений друзей, что, если кто-либо и был виноват в трагедии в поместье Берег реки, так это женщина по имени Марселин. Она не соответствовала обычаям Mиссури, говорил я, и женитьба Дени на ней была весьма плохим делом.Больше я ничего не сообщал, поскольку чувствовал, что де Рюсси с их взлелеянным понятием о чести и гордости и высоким духом не могли бы одобрить мои дальнейшие повествования. Видит Бог, они достаточно вынесли; не хватало, чтобы еще жители сельской местности строили догадки о том, какой демон из бездны — или какая кощунственно древняя горгона — появилась, чтобы щеголять их древним и безупречным именем.Было бы неправильно допустить, чтобы соседи узнали о том ужасе, что не смог до конца рассказать мне мой странный ночной хозяин, — о том ужас, который он, как и я, познал в деталях утраченного шедевра несчастного Фрэнка Марша.И было бы слишком отвратительно, если бы они узнали, что бывшая жена наследника Берега реки — проклятая горгона или ламия, чьи ненавистные извивающиеся змееобразные волосы даже теперь, должно быть, шевелились и обвивались вокруг скелета художника в засыпанной известью могиле под обугленным фундаментом дома — имела призрачное, туманное, но заметное для глаз гения родство со своей почитательницей из Зимбабве. Неудивительно, что у нее была связь с той старой ведьмой — ведь в обманчиво незначительной пропорции в жилах Марселин текла негритянская кровь.

1 2 3 4 5 6