может, поразгадываем кроссворд вечерком. Это разве оскорбление, Джералд? Ну, как ты думаешь?
– Но ты сказала…
Последние пять минут она только и делала, что просила, чтобы он выпустил ее, освободил от этих проклятых наручников, но он не реагировал. И ее терпение превратилось в ярость.
– Черт, Джералд, это перестало быть удовольствием в тот миг, когда мы начали, и ты вовсе не был гигантом секса, понял ты!
– Твой ротик.., этот изящный саркастический ротик! Иногда я устаю от…
– Джералд, когда тебе что-то взбредет в голову, ты становиться упрямым, как осел, но в чем моя-то вина?
– Ты мне не нравиться, когда ты такая, Джесси. Нет, такая ты мне совсем не нравишься!
«От неприятности к кошмару – вот как это называется, и самое удивительное, как быстро это произошло». Внезапно она почувствовала ужасную усталость, и в сознании вспыхнула строка из старой песни Пола Саймона: «Мне не нужно ни йоты этой безумной любви».
«Верно, Пол. Ты чуток к движениям души».
– Не нравлюсь – я знаю, пусть не нравлюсь, но сейчас проблема в этих наручниках, нравится тебе или нет, когда я говорю тебе, что я не в настроении. Я хочу, чтобы ты снял эти наручники! Ты слышишь меня?
Она была уже в полуобмороке, но поняла – Джералд не слышал Он все еще сидел на постели, отвернувшись от нее.
– Ты чертовски переменчива, Джесс. Я тебя люблю, Джесс, но не люблю я твой язык. Никогда не любил эти твои словечки!
Он провел левой ладонью по своим пухлым губам и посмотрел на Джесси печально – несчастный старина Джералд: совсем пропал с женой, которая затащила его в этот дальний лес, а теперь не желает выполнять супружеские обязанности. Бедняга Джералд, который совершенно не выказывает признаков желания взять ключи от наручников со шкафчика около ванной.
Ее обуревали противоречивые чувства, нечто вроде гнева и страха. Когда-то она уже испытала подобное. Когда ей было 12 лет, ее брат Уилл подшутил над ней на дне рождения. Она всерьез испугалась, все их друзья это видели, и они стали хохотать: «Ну, как смешно! О, здорово, синьора!» Но ей было вовсе не здорово и не смешно.
Уилл хохотал больше всех, он просто согнулся пополам, упершись ладонями в колени, а его волосы свесились к полу. Это было через год после появления «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Уилл отрастил длинные волосы, из-за которых он и не видел, как она разозлилась… Обычно Уилл очень чутко реагировал на ее настроение и состояние. И он смеялся так долго, а ярость заполняла Джесси, пока не овладела ею полностью, и она поняла: необходимо что-то сделать, иначе просто взорвется. Поэтому она сжала свой маленький кулачок и ткнула им прямо в лицо своему любимому брату, когда тот наконец поднял голову и посмотрел на нее. От этого удара он отскочил и упал, как кегля, а потом по-настоящему разревелся.
Позже она убеждала себя, что он плакал больше от неожиданности, чем от боли, но и в свои двенадцать лет она понимала, что это не совсем так. Она рассекла брату губы, ему было чертовски больно. За что? За то, что он совершил глупость? Однако ему было только девять лет, а в этом возрасте все мальчишки глупые. Нет, дело не в его глупости. Это был ее страх – страх, что если она не сделает что-нибудь с этой мерзкой жабой стыда и гнева, то взорвется. В тот день она открыла одну важную истину: в ней был запретный колодец, и вода в этом колодце отравлена; когда Уилл задел ее – опустил ведро в колодец, оно вернулось с грязью и ядом. Она в тот момент его ненавидела и знала, что именно ненависть и нанесла удар. Именно этот взрыв ненависти напугал ее. И даже теперь, через многие годы, она.., она все еще была зла на него за ту проделку.
– Я не хочу обсуждать этот вопрос, Джералд. Просто возьми ключи от этих паскудных штук и отомкни их!
И тут он сказал нечто, настолько потрясшее ее, что поначалу она даже не поняла его слова:
– А что если я этого не сделаю?
Первое, что она заметила. – изменение тона. Обычно он говорил ровным мягким голосом, как бы увещевавшим: «Все это я устроил, как все здесь мило, не так ли?» Теперь это был какой-то низкий, мурлыкающий голос с едва сдерживаемой злобой, голос, которого она не знала. Блеск снова зажегся в его зрачках – тот самый горячий, искристый блеск, который зажег когда-то ее. Она не могла разглядеть его хорошо, – глаза Джералда за стеклами очков в толстой оправе были опущены, – но блеск был. Он точно был.
С ее мужем происходило что-то странное. Или это всего лишь разыгралось ее воображение?
Она перебрала в уме весь их странный разговор, пока не остановилась на последнем, что он сказал, – на этом странном вопросе «А что, если я этого не сделаю?». Она отшелушила тон и теперь дошла до смысла слов; как только она поняла, что он имел в виду, страх и ярость отступили. Где-то в глубинах ее подсознания ведро опускалось в колодец за следующей порцией грязи – грязи, в которой кишели микробы, столь же ядовитые, как слюна гадюки.
Кухонная дверь снова заскрипела, и опять послышался лай собаки в лесу, но уже ближе. Это был одинокий, безысходный лай. Если слушать его долго, наверняка начнется мигрень.
– Слушай, Джералд, – снова прозвучал ее новый голос. Она прекрасно понимала, что голос мог бы выбрать и более подходящее время для своего первого появления: сейчас она лежала в тонких нейлоновых трусиках и наручниках, прикованная к кровати, в одиноком летнем доме на пустынном берегу озера Кашвакамак; и тем не менее она восхищалась этим голосом. Почти против воли она восхищалась им. – Ты слышишь или нет? Ты не очень разговорчив, в основном говорю я, однако сейчас действительно важно, чтобы ты услышал меня. Ты.., ты наконец слышишь?
Он стоял на коленях на кровати, глядя на нее так, как будто она представляла собой некий новый, неведомый ему род грязи. Его щеки со сложным узором тонких розовых морщин раскраснелись. Морщины появились и на лбу. Лоб потемнел, а родинка на нем стала почти незаметной.
– Да, – сказал он, и его новый мурлыкающий голос произнес это слово как «да-уаа». – Я слушаю, Джесси. Слушаю.
– Хорошо. Тогда ты подойдешь к шкафчику и возьмешь эти ключи. Ты отомкнешь сначала вот этот, – она приподняла правый наручник до уровня спинки кровати, – а потом вот этот, – она приподняла левый наручник. – Как только ты сделаешь это, мы займемся любовью, и будет это столько раз, сколько ты сам захочешь, прежде чем мы решим вернуться к нашей нормальной жизни в Портленде.
«Бессмысленно, – подумала она. – Это уже невозможно – нормальная жизнь в Портленде…» Может быть, она слишком драматизировала ситуацию, но беспомощность, которую она испытывала, продолжая оставаться в наручниках, усугубляла ее состояние. Однако ее новый голос не шутил, и она слышала теперь, как в нем нарастает ярость.
– А если ты будешь и дальше издеваться надо мной, я пойду отсюда прямо к сестре и узнаю, кто заставил ее развестись. Я не шучу. Я не желаю больше играть в эту игру!
Но теперь с ним происходило нечто совершенно невероятное, она ни за что не поверила бы, если бы не видела сама: ухмылка снова появилась на его лице, и эта ухмылка не делала теперь Джералда умственно отсталым. Сейчас он сильнее прежнего смахивал на опереточного злодея.
Его рука проползла вперед и потрогала ее левую грудь, потом сильно сжала ее. Он завершил эту операцию, ущипнув сосок, чего никогда раньше не делал.
– О Джералд! Это больно! Он улыбнулся со знанием дела и сказал, продолжая все так же ужасно ухмыляться:
– Хорошо, Джесси. Очень хорошо… Я имею в виду всю эту историю. Ты могла бы стать актрисой. Или проституткой. Из дорогих. – Он помедлил, потом добавил:
– Я полагаю, что это комплимент.
– Боже, о чем ты говоришь!
Она что-то начала понимать. Теперь она была действительно напугана. В спальне таилось что-то дурное, бродило, металось, как черный призрак…
Но все же она была слишком разгневана – точно так же испугана и разгневана, как в тот день, когда Уилл подшутил над ней.
Джералд засмеялся:
– О чем я говорю? На минуту ты заставила меня поверить твоим словам. Вот о чем я говорю!
Он опустил руку к ее правому бедру. Потом сказал резко и сухо, почти враждебно:
– Ну.., ты их раздвинешь или это сделать мне? Это тоже часть игры?
– Освободи меня!
– Тороплюсь!
Другая рука протянулась к ней. Теперь он ущипнул правый сосок, и боль была такой сильной, что мурашки пробежали по всему боку до бедра.
– Ну-ка, раздвинь ножки, моя гордая красотка!
Она еще пристальнее посмотрела на него и поняла: он знает. Он знает, что она не шутит и что она не желает продолжать игру. Знает, но игнорирует это. Разве может нормальный человек так себя вести?
«Полагаю, – продолжал голос, который не шутил, – что если кто-то работает стряпчим в самой большой юридической конторе между Бостоном и Монреалем, то он обычно придает значение любой мелочи, которая его касается. Пожалуй, ты попала в беду, детка. Одна из тех бед, которыми завершаются браки. И лучше стисни зубы и закрой глаза, потому что поделать ничего нельзя. Эта ухмылка. Уродливая, самодовольная ухмылка. Как будто он ничего не понимает. И настолько сам уверен в этом, что мог бы пройти полицейский тест».
«Я думал, это часть игры, – скажет он, широко раскрыв глаза и изображая сочувствие. – я правда так думал…» А если это не остановит ее гнев, он снова прибегнет к испытанному способу защиты всех пресмыкающихся – укроется, как ящерица в щели скалы: «Тебе это нравилось. Ты же сама знаешь, что нравилось. Что же изменилось?» Он ничего не заметил, ничего не понял. Продолжает, не обращая на нее внимания. Он привязал ее этими цепочками к спинке кровати с ее собственного согласия, а теперь готов изнасиловать ее, действительно изнасиловать, пока дверь будет скрипеть, собака лаять, пила жужжать, а гагара кричать на озере. Он и вправду решил сделать это, даже если она будет биться под ним, как курица под ножом. И если она станет рыдать и браниться потом, когда это упражнение в унижении окончится, он скажет, что ему даже не приходило в голову, что он насилует ее.
Он положил ладони на ее ноги и стал разводить их. Она не сопротивлялась. В тот миг она была слишком потрясена и напугана происходящим, чтобы оказать сопротивление.
«Это именно то, что надо, – произнес знакомый внутренний голос, – просто лежи спокойно и дай ему опорожниться. В чем дело в конце концов? Он делал это уже тысячу раз, и ты до сих пор не драматизировала ситуацию. Ты что, забыла, – прошло уже много лет с тех пор, как бы была краснеющей девственницей?» А что случится, если она не послушается совета голоса? Есть ли у нее возможность выбора?
Как бы в ответ ее воображение нарисовало ужасную картину. Она увидела, как дает показания в бракоразводном суде. Она не знала, есть ли теперь в штате Мэн такие суды, но это никак не влияло на правдоподобие картины. Она была одета в свой классический костюм и шелковую блузу. Маленькая белая сумочка под мышкой. Она услышала, как говорит судье, напоминающему покойного Харри Ризнера, что, да, она по своей воле позволила ему приковать себя к спинке кровати при помощи наручников и, да, по обоюдному согласию они играли в такие игры и раньше, хотя никогда прежде – в таком пустынном месте.
"Да, ваша честь, да.
Да, да, да, сэр".
Пока Джералд раздвигал ее ноги, Джесси слушала, как она объясняет судье, похожему на Харри Ризнера, как они начали с шелковых шарфов и как она позволила, чтобы игра продолжалась. И дальше пошли в ход веревки, а за ними и наручники, хотя она быстро устала ото всей этой дребедени.
Ей это стало противно. Противно? Так противно, что она позволила Джералду прокатить себя 83 мили от Портленда до озера в октябрьский выходной? Так противно, что она снова позволила ему привязать себя, как собаку? Так противно, что она оставила на себе только прозрачные нейлоновые трусики?
Ну как же судья всему этому поверит и ощутит к ней глубокую симпатию! Разумеется, поверит. Она явственно видела себя на скамье для свидетелей и слышала показания: "Вот, так я и лежала, в наручниках, прикованная к спинке кровати, и на мне не было ничего, кроме кое-какого белья с Виктория-стрит и улыбки, однако в последний момент я изменила свое отношение ко всему этому. И Джералд знал об этом, значит, это изнасилование.
Да, сэр, именно так. Спасибо, ваша честь".
Она вынырнула из этой красочной фантазии, чтобы увидеть Джералда, склонившегося над ее трусиками. Он скрючился на коленях между ее ног с таким глубокомысленным выражением лица, словно собирался сдавать выпускной экзамен, а не взять силой жену. Струйка белой слюны сползла с его нижней губы.
«Дай ему это сделать, Джесси. Дай ему опорожниться. Это штука бурлит там у него и не дает ему покоя, ты же знаешь. Она всех их делает безумными. Когда он освободится от своего груза, ты снова сможешь говорить с ним. Ты сможешь установить с ним какие-то отношения. Так что не устраивай шума – просто лежи и жди, пока он кончит».
Хороший совет, и она бы последовала ему, если бы не эта новая сила, которая появилась в ней… Этот безымянный пришелец однозначно заключил, что обычный советчик Джесси – она привыкла называть его Хорошей Женой – на самом деле просто поганый слизняк. Джесси позволила бы ситуации развиваться, как обычно, однако тут случились сразу две вещи. Во-первых, она осознала, что, хотя запястья прикованы к спинке кровати, ее ноги свободны. Во-вторых, в тот момент, когда она поняла это, слюна упала с его подбородка и попала в ее пупок. Это было какое-то знакомое состояние, она испытала ощущение deja vu. Комната вдруг словно потемнела, будто свет стал проникать сквозь дымчатое стекло.
«Это его дрянь, – подумала она, хотя понятно было, что это не так, – его дрянная слизь…» Ее реакция была направлена не столько против Джералда, сколько против отвращения, которое закипело в глубине ее рассудка. В сущности, она не собиралась что-то предпринимать осознанно, просто действовала инстинктивно, как женщина, со страхом и гадливостью ощутившая, что в ее волосах запуталась летучая мышь.
Она подобрала свои ноги – при этом правое колено чуть не задело его опускающийся все ниже подбородок – и затем с силой выпрямила их. Правая ступня ударила его в живот. Пятка левой ноги попала прямо в его мошонку.
Джералд откинулся назад, а его рука метнулась вниз. Он задрал голову вверх, к белому потолку, на котором гасли последние отсветы заката, и издал высокий, рваный вопль. В этот же момент закричала гагара на озере, создав нежданный контрапункт; для Джесси это прозвучало как издевка одного мужика над другим.
В его глазах теперь не было блеска. Они были широко раскрыты, голубые, как чистое небо в окне (а воображаемая картинка этого неба над пустынным осенним озером просто заворожила ее, когда Джералд позвонил из конторы и сказал, что у него отменена деловая встреча, и спросил, не хочет ли она съездить на природу хоть на денек, а может, и переночевать там), и в его зрачках утвердилось выражение агонии, которое заставило ее в испуге закрыть глаза. Жилы надулись на его шее. «Я их не видела с того дождливого лета, когда он бросил садоводство», – подумала Джесси.
Стон постепенно замирал. Казалось, некто с пультом управления Джералдом в руке медленно убавляет звук. На самом деле все было проще: стон длился почти тридцать секунд, и ему просто не хватило воздуха. Розовые пятна на его щеках и лбу теперь стали почти буро-красными.
«Господи, что ты сделала! – раздался обморочный голос Хорошей Жены. – Что ты сделала!» «У-ух, черт, вот это ударчик, н-да!» – произнес новый голос.
«Ты же ударила своего мужа в пах! – вопила Хорошая Жена. – Господи, разве можно так поступать?! И как ты можешь еще шутить по этому поводу!» Она знала (или полагала, что знает) ответ на последний вопрос. Она поступила так, потому что ее муж собирался совершить насилие, а потом представить это как непонимание между двумя сексуальными партнерами в гармоничном браке, которые просто играли в обычную эротическую игру. «Ну, это просто такая игра, – скажет он после и пожмет плечами, – и виновата игра, а не я. Нам не обязательно играть в нее снова, Джесс, если ты не хочешь».
При этом он, естественно, понимает, что она уже ни за что на свете не подставит снова запястья для наручников. Нет, это был тот случай, когда семь бед – один ответ, Джералд это знает и теперь старается выжать из ситуации все возможное.
Мгла, сгустившаяся в комнате, теперь стала всеохватывающей, а этого она и боялась. Джералд все еще беззвучно стонал – во всяком случае, она ничего не слышала. Кровь так прилила к лицу, что местами оно казалось совсем темным, как у негра. Джесси видела большую вену – или это была сонная артерия, черт его знает, в таком положении не до деталей, – она бешено пульсировала под бритой кожей шеи. Вена или артерия, но она, казалось, готова была лопнуть, и липкая волна страха охватила Джесси.
– Джералд?.. – Ее голос прозвучал неуверенно и виновато, это был голос девочки, которая разбила дорогую вещь на вечеринке у подруги.
1 2 3 4 5
– Но ты сказала…
Последние пять минут она только и делала, что просила, чтобы он выпустил ее, освободил от этих проклятых наручников, но он не реагировал. И ее терпение превратилось в ярость.
– Черт, Джералд, это перестало быть удовольствием в тот миг, когда мы начали, и ты вовсе не был гигантом секса, понял ты!
– Твой ротик.., этот изящный саркастический ротик! Иногда я устаю от…
– Джералд, когда тебе что-то взбредет в голову, ты становиться упрямым, как осел, но в чем моя-то вина?
– Ты мне не нравиться, когда ты такая, Джесси. Нет, такая ты мне совсем не нравишься!
«От неприятности к кошмару – вот как это называется, и самое удивительное, как быстро это произошло». Внезапно она почувствовала ужасную усталость, и в сознании вспыхнула строка из старой песни Пола Саймона: «Мне не нужно ни йоты этой безумной любви».
«Верно, Пол. Ты чуток к движениям души».
– Не нравлюсь – я знаю, пусть не нравлюсь, но сейчас проблема в этих наручниках, нравится тебе или нет, когда я говорю тебе, что я не в настроении. Я хочу, чтобы ты снял эти наручники! Ты слышишь меня?
Она была уже в полуобмороке, но поняла – Джералд не слышал Он все еще сидел на постели, отвернувшись от нее.
– Ты чертовски переменчива, Джесс. Я тебя люблю, Джесс, но не люблю я твой язык. Никогда не любил эти твои словечки!
Он провел левой ладонью по своим пухлым губам и посмотрел на Джесси печально – несчастный старина Джералд: совсем пропал с женой, которая затащила его в этот дальний лес, а теперь не желает выполнять супружеские обязанности. Бедняга Джералд, который совершенно не выказывает признаков желания взять ключи от наручников со шкафчика около ванной.
Ее обуревали противоречивые чувства, нечто вроде гнева и страха. Когда-то она уже испытала подобное. Когда ей было 12 лет, ее брат Уилл подшутил над ней на дне рождения. Она всерьез испугалась, все их друзья это видели, и они стали хохотать: «Ну, как смешно! О, здорово, синьора!» Но ей было вовсе не здорово и не смешно.
Уилл хохотал больше всех, он просто согнулся пополам, упершись ладонями в колени, а его волосы свесились к полу. Это было через год после появления «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Уилл отрастил длинные волосы, из-за которых он и не видел, как она разозлилась… Обычно Уилл очень чутко реагировал на ее настроение и состояние. И он смеялся так долго, а ярость заполняла Джесси, пока не овладела ею полностью, и она поняла: необходимо что-то сделать, иначе просто взорвется. Поэтому она сжала свой маленький кулачок и ткнула им прямо в лицо своему любимому брату, когда тот наконец поднял голову и посмотрел на нее. От этого удара он отскочил и упал, как кегля, а потом по-настоящему разревелся.
Позже она убеждала себя, что он плакал больше от неожиданности, чем от боли, но и в свои двенадцать лет она понимала, что это не совсем так. Она рассекла брату губы, ему было чертовски больно. За что? За то, что он совершил глупость? Однако ему было только девять лет, а в этом возрасте все мальчишки глупые. Нет, дело не в его глупости. Это был ее страх – страх, что если она не сделает что-нибудь с этой мерзкой жабой стыда и гнева, то взорвется. В тот день она открыла одну важную истину: в ней был запретный колодец, и вода в этом колодце отравлена; когда Уилл задел ее – опустил ведро в колодец, оно вернулось с грязью и ядом. Она в тот момент его ненавидела и знала, что именно ненависть и нанесла удар. Именно этот взрыв ненависти напугал ее. И даже теперь, через многие годы, она.., она все еще была зла на него за ту проделку.
– Я не хочу обсуждать этот вопрос, Джералд. Просто возьми ключи от этих паскудных штук и отомкни их!
И тут он сказал нечто, настолько потрясшее ее, что поначалу она даже не поняла его слова:
– А что если я этого не сделаю?
Первое, что она заметила. – изменение тона. Обычно он говорил ровным мягким голосом, как бы увещевавшим: «Все это я устроил, как все здесь мило, не так ли?» Теперь это был какой-то низкий, мурлыкающий голос с едва сдерживаемой злобой, голос, которого она не знала. Блеск снова зажегся в его зрачках – тот самый горячий, искристый блеск, который зажег когда-то ее. Она не могла разглядеть его хорошо, – глаза Джералда за стеклами очков в толстой оправе были опущены, – но блеск был. Он точно был.
С ее мужем происходило что-то странное. Или это всего лишь разыгралось ее воображение?
Она перебрала в уме весь их странный разговор, пока не остановилась на последнем, что он сказал, – на этом странном вопросе «А что, если я этого не сделаю?». Она отшелушила тон и теперь дошла до смысла слов; как только она поняла, что он имел в виду, страх и ярость отступили. Где-то в глубинах ее подсознания ведро опускалось в колодец за следующей порцией грязи – грязи, в которой кишели микробы, столь же ядовитые, как слюна гадюки.
Кухонная дверь снова заскрипела, и опять послышался лай собаки в лесу, но уже ближе. Это был одинокий, безысходный лай. Если слушать его долго, наверняка начнется мигрень.
– Слушай, Джералд, – снова прозвучал ее новый голос. Она прекрасно понимала, что голос мог бы выбрать и более подходящее время для своего первого появления: сейчас она лежала в тонких нейлоновых трусиках и наручниках, прикованная к кровати, в одиноком летнем доме на пустынном берегу озера Кашвакамак; и тем не менее она восхищалась этим голосом. Почти против воли она восхищалась им. – Ты слышишь или нет? Ты не очень разговорчив, в основном говорю я, однако сейчас действительно важно, чтобы ты услышал меня. Ты.., ты наконец слышишь?
Он стоял на коленях на кровати, глядя на нее так, как будто она представляла собой некий новый, неведомый ему род грязи. Его щеки со сложным узором тонких розовых морщин раскраснелись. Морщины появились и на лбу. Лоб потемнел, а родинка на нем стала почти незаметной.
– Да, – сказал он, и его новый мурлыкающий голос произнес это слово как «да-уаа». – Я слушаю, Джесси. Слушаю.
– Хорошо. Тогда ты подойдешь к шкафчику и возьмешь эти ключи. Ты отомкнешь сначала вот этот, – она приподняла правый наручник до уровня спинки кровати, – а потом вот этот, – она приподняла левый наручник. – Как только ты сделаешь это, мы займемся любовью, и будет это столько раз, сколько ты сам захочешь, прежде чем мы решим вернуться к нашей нормальной жизни в Портленде.
«Бессмысленно, – подумала она. – Это уже невозможно – нормальная жизнь в Портленде…» Может быть, она слишком драматизировала ситуацию, но беспомощность, которую она испытывала, продолжая оставаться в наручниках, усугубляла ее состояние. Однако ее новый голос не шутил, и она слышала теперь, как в нем нарастает ярость.
– А если ты будешь и дальше издеваться надо мной, я пойду отсюда прямо к сестре и узнаю, кто заставил ее развестись. Я не шучу. Я не желаю больше играть в эту игру!
Но теперь с ним происходило нечто совершенно невероятное, она ни за что не поверила бы, если бы не видела сама: ухмылка снова появилась на его лице, и эта ухмылка не делала теперь Джералда умственно отсталым. Сейчас он сильнее прежнего смахивал на опереточного злодея.
Его рука проползла вперед и потрогала ее левую грудь, потом сильно сжала ее. Он завершил эту операцию, ущипнув сосок, чего никогда раньше не делал.
– О Джералд! Это больно! Он улыбнулся со знанием дела и сказал, продолжая все так же ужасно ухмыляться:
– Хорошо, Джесси. Очень хорошо… Я имею в виду всю эту историю. Ты могла бы стать актрисой. Или проституткой. Из дорогих. – Он помедлил, потом добавил:
– Я полагаю, что это комплимент.
– Боже, о чем ты говоришь!
Она что-то начала понимать. Теперь она была действительно напугана. В спальне таилось что-то дурное, бродило, металось, как черный призрак…
Но все же она была слишком разгневана – точно так же испугана и разгневана, как в тот день, когда Уилл подшутил над ней.
Джералд засмеялся:
– О чем я говорю? На минуту ты заставила меня поверить твоим словам. Вот о чем я говорю!
Он опустил руку к ее правому бедру. Потом сказал резко и сухо, почти враждебно:
– Ну.., ты их раздвинешь или это сделать мне? Это тоже часть игры?
– Освободи меня!
– Тороплюсь!
Другая рука протянулась к ней. Теперь он ущипнул правый сосок, и боль была такой сильной, что мурашки пробежали по всему боку до бедра.
– Ну-ка, раздвинь ножки, моя гордая красотка!
Она еще пристальнее посмотрела на него и поняла: он знает. Он знает, что она не шутит и что она не желает продолжать игру. Знает, но игнорирует это. Разве может нормальный человек так себя вести?
«Полагаю, – продолжал голос, который не шутил, – что если кто-то работает стряпчим в самой большой юридической конторе между Бостоном и Монреалем, то он обычно придает значение любой мелочи, которая его касается. Пожалуй, ты попала в беду, детка. Одна из тех бед, которыми завершаются браки. И лучше стисни зубы и закрой глаза, потому что поделать ничего нельзя. Эта ухмылка. Уродливая, самодовольная ухмылка. Как будто он ничего не понимает. И настолько сам уверен в этом, что мог бы пройти полицейский тест».
«Я думал, это часть игры, – скажет он, широко раскрыв глаза и изображая сочувствие. – я правда так думал…» А если это не остановит ее гнев, он снова прибегнет к испытанному способу защиты всех пресмыкающихся – укроется, как ящерица в щели скалы: «Тебе это нравилось. Ты же сама знаешь, что нравилось. Что же изменилось?» Он ничего не заметил, ничего не понял. Продолжает, не обращая на нее внимания. Он привязал ее этими цепочками к спинке кровати с ее собственного согласия, а теперь готов изнасиловать ее, действительно изнасиловать, пока дверь будет скрипеть, собака лаять, пила жужжать, а гагара кричать на озере. Он и вправду решил сделать это, даже если она будет биться под ним, как курица под ножом. И если она станет рыдать и браниться потом, когда это упражнение в унижении окончится, он скажет, что ему даже не приходило в голову, что он насилует ее.
Он положил ладони на ее ноги и стал разводить их. Она не сопротивлялась. В тот миг она была слишком потрясена и напугана происходящим, чтобы оказать сопротивление.
«Это именно то, что надо, – произнес знакомый внутренний голос, – просто лежи спокойно и дай ему опорожниться. В чем дело в конце концов? Он делал это уже тысячу раз, и ты до сих пор не драматизировала ситуацию. Ты что, забыла, – прошло уже много лет с тех пор, как бы была краснеющей девственницей?» А что случится, если она не послушается совета голоса? Есть ли у нее возможность выбора?
Как бы в ответ ее воображение нарисовало ужасную картину. Она увидела, как дает показания в бракоразводном суде. Она не знала, есть ли теперь в штате Мэн такие суды, но это никак не влияло на правдоподобие картины. Она была одета в свой классический костюм и шелковую блузу. Маленькая белая сумочка под мышкой. Она услышала, как говорит судье, напоминающему покойного Харри Ризнера, что, да, она по своей воле позволила ему приковать себя к спинке кровати при помощи наручников и, да, по обоюдному согласию они играли в такие игры и раньше, хотя никогда прежде – в таком пустынном месте.
"Да, ваша честь, да.
Да, да, да, сэр".
Пока Джералд раздвигал ее ноги, Джесси слушала, как она объясняет судье, похожему на Харри Ризнера, как они начали с шелковых шарфов и как она позволила, чтобы игра продолжалась. И дальше пошли в ход веревки, а за ними и наручники, хотя она быстро устала ото всей этой дребедени.
Ей это стало противно. Противно? Так противно, что она позволила Джералду прокатить себя 83 мили от Портленда до озера в октябрьский выходной? Так противно, что она снова позволила ему привязать себя, как собаку? Так противно, что она оставила на себе только прозрачные нейлоновые трусики?
Ну как же судья всему этому поверит и ощутит к ней глубокую симпатию! Разумеется, поверит. Она явственно видела себя на скамье для свидетелей и слышала показания: "Вот, так я и лежала, в наручниках, прикованная к спинке кровати, и на мне не было ничего, кроме кое-какого белья с Виктория-стрит и улыбки, однако в последний момент я изменила свое отношение ко всему этому. И Джералд знал об этом, значит, это изнасилование.
Да, сэр, именно так. Спасибо, ваша честь".
Она вынырнула из этой красочной фантазии, чтобы увидеть Джералда, склонившегося над ее трусиками. Он скрючился на коленях между ее ног с таким глубокомысленным выражением лица, словно собирался сдавать выпускной экзамен, а не взять силой жену. Струйка белой слюны сползла с его нижней губы.
«Дай ему это сделать, Джесси. Дай ему опорожниться. Это штука бурлит там у него и не дает ему покоя, ты же знаешь. Она всех их делает безумными. Когда он освободится от своего груза, ты снова сможешь говорить с ним. Ты сможешь установить с ним какие-то отношения. Так что не устраивай шума – просто лежи и жди, пока он кончит».
Хороший совет, и она бы последовала ему, если бы не эта новая сила, которая появилась в ней… Этот безымянный пришелец однозначно заключил, что обычный советчик Джесси – она привыкла называть его Хорошей Женой – на самом деле просто поганый слизняк. Джесси позволила бы ситуации развиваться, как обычно, однако тут случились сразу две вещи. Во-первых, она осознала, что, хотя запястья прикованы к спинке кровати, ее ноги свободны. Во-вторых, в тот момент, когда она поняла это, слюна упала с его подбородка и попала в ее пупок. Это было какое-то знакомое состояние, она испытала ощущение deja vu. Комната вдруг словно потемнела, будто свет стал проникать сквозь дымчатое стекло.
«Это его дрянь, – подумала она, хотя понятно было, что это не так, – его дрянная слизь…» Ее реакция была направлена не столько против Джералда, сколько против отвращения, которое закипело в глубине ее рассудка. В сущности, она не собиралась что-то предпринимать осознанно, просто действовала инстинктивно, как женщина, со страхом и гадливостью ощутившая, что в ее волосах запуталась летучая мышь.
Она подобрала свои ноги – при этом правое колено чуть не задело его опускающийся все ниже подбородок – и затем с силой выпрямила их. Правая ступня ударила его в живот. Пятка левой ноги попала прямо в его мошонку.
Джералд откинулся назад, а его рука метнулась вниз. Он задрал голову вверх, к белому потолку, на котором гасли последние отсветы заката, и издал высокий, рваный вопль. В этот же момент закричала гагара на озере, создав нежданный контрапункт; для Джесси это прозвучало как издевка одного мужика над другим.
В его глазах теперь не было блеска. Они были широко раскрыты, голубые, как чистое небо в окне (а воображаемая картинка этого неба над пустынным осенним озером просто заворожила ее, когда Джералд позвонил из конторы и сказал, что у него отменена деловая встреча, и спросил, не хочет ли она съездить на природу хоть на денек, а может, и переночевать там), и в его зрачках утвердилось выражение агонии, которое заставило ее в испуге закрыть глаза. Жилы надулись на его шее. «Я их не видела с того дождливого лета, когда он бросил садоводство», – подумала Джесси.
Стон постепенно замирал. Казалось, некто с пультом управления Джералдом в руке медленно убавляет звук. На самом деле все было проще: стон длился почти тридцать секунд, и ему просто не хватило воздуха. Розовые пятна на его щеках и лбу теперь стали почти буро-красными.
«Господи, что ты сделала! – раздался обморочный голос Хорошей Жены. – Что ты сделала!» «У-ух, черт, вот это ударчик, н-да!» – произнес новый голос.
«Ты же ударила своего мужа в пах! – вопила Хорошая Жена. – Господи, разве можно так поступать?! И как ты можешь еще шутить по этому поводу!» Она знала (или полагала, что знает) ответ на последний вопрос. Она поступила так, потому что ее муж собирался совершить насилие, а потом представить это как непонимание между двумя сексуальными партнерами в гармоничном браке, которые просто играли в обычную эротическую игру. «Ну, это просто такая игра, – скажет он после и пожмет плечами, – и виновата игра, а не я. Нам не обязательно играть в нее снова, Джесс, если ты не хочешь».
При этом он, естественно, понимает, что она уже ни за что на свете не подставит снова запястья для наручников. Нет, это был тот случай, когда семь бед – один ответ, Джералд это знает и теперь старается выжать из ситуации все возможное.
Мгла, сгустившаяся в комнате, теперь стала всеохватывающей, а этого она и боялась. Джералд все еще беззвучно стонал – во всяком случае, она ничего не слышала. Кровь так прилила к лицу, что местами оно казалось совсем темным, как у негра. Джесси видела большую вену – или это была сонная артерия, черт его знает, в таком положении не до деталей, – она бешено пульсировала под бритой кожей шеи. Вена или артерия, но она, казалось, готова была лопнуть, и липкая волна страха охватила Джесси.
– Джералд?.. – Ее голос прозвучал неуверенно и виновато, это был голос девочки, которая разбила дорогую вещь на вечеринке у подруги.
1 2 3 4 5