- Нет, - мрачно ответил Ричи каким-то не своим голосом. - Просто сижу
и смотрю телевизор. Похоже, я уже никуда не пойду сегодня - что-то неважно
себя чувствую.
Тимми включил свет и тут же услышал резкий окрик отца:
- Какого черта! Немедленно выключи этот проклятый свет!
Тимми, конечно, сразу же его выключил, не спрашивая, как же он будет
учить уроки в темноте. Когда Ричи был не в настроении, его вообще лучше
было ни о чем не спрашивать и обходить стороной.
- И сходи купи мне ящик пива, - буркнул Ричи, не поворачивая головы.
- Деньги на столе.
Когда парнишка вернулся с пивом, уже опустились сумерки, а в комнате
было и подавно темно. Телевизор был выключен. Не было видно почти ничего
кроме едва угадывавшегося на фоне окна кресла с грузно сидящим в нем,
подобно каменной глыбе, отцом.
Мальчик, зная о том, что отец не любит слишком холодного пива,
поставил его не в холодильник, а на стол. Оказавшись таким образом поближе
к креслу, в котором он сидел, Тимми почувствовал странный запах гниения.
Запах этот был похожим на тот, как если бы он исходил от оставленного на
несколько дней открытым и покрывающегося липкой зловонной плесенью сыра.
Мальчику было хорошо известно, что отец его никогда не отличался особенной
чистоплотностью, но даже учитывая это, запах был слишком резким, сильным и
необычным. Тимми показалось это странным, но он, все же, ушел в свою
комнату, запер дверь и принялся учить уроки, а некоторое время спустя
услышал, как телевизор заработал снова и как чавкнула первая за этот вечер
открываемая отцом банка пива.
Все то же самое повторялось каждый день в течение двух недель или
около того. Утром мальчик просыпался, шел в школу, а когда возвращался
обратно, заставал сидящего в неизменной позе перед телевизором отца, а на
столе его уже ждали деньги, на которые он должен был купить ему пива.
Зловоние в их доме становилось тем временем все более и более
отвратительным. Ричи никогда не проветривал комнат, не позволяя сыну даже
раздвинуть шторы, не говоря уже о том, чтобы приоткрыть хотя бы одну
форточку. У него началось что-то вроде светобоязни и с каждым днем он
становился все раздражительнее и раздражительнее. Где-то в середине ноября
он вдруг заявил, что ему режет глаза свет, выбивающийся из-под щели
комнаты Тимми, когда он учил там уроки. Заниматься дома Тимми уже не мог и
после занятий в школе, купив отцу пива, ему приходилось идти заниматься
домой к своему другу.
Вернувшись однажды из школы, было уже около четырех часов дня и
начинало смеркаться. Тимми вдруг услышал сильно изменившийся голос отца:
"Включи свет".
Мальчик включил свет и увидел, что Ричи сидит в кресле, с ног до
головы завернувшись в шерстяное одеяло.
"Смотри", - сказал Ричи и вытащил одну руку из под одеяла.
Рукой, однако, назвать это было очень трудно.
"ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО СЕРОЕ", - единственное, что мог сообщить мальчик
Генри срывающимся от страха и слез голосом, - "ЭТО БЫЛО СОВСЕМ НЕ ПОХОЖЕ
НА РУКУ - КАКАЯ-ТО СПЛОШНАЯ ОПУХОЛЬ, СЕРАЯ И СКОЛЬЗКАЯ".
Судя по рассказу мальчика, Ричи начал как бы заживо разлагаться.
Тимми, конечно, был насмерть перепуган, но, все-таки, нашел в себе
силы, чтобы спросить: "Папа, что с тобой случилось?"
"Я не знаю", - ответил Ричи, - "но мне совсем не больно. Скорее,
даже... приятно".
"Я схожу за доктором Уэстфэйлом", - сказал Тимми и бросился к выходу.
Услышав эти слова, Ричи дико задрожал под покрывавшим его одеялом
всем телом и выкрикнул булькающим голосом: "Не смей! Остановись! Если ты
сделаешь еще хоть один шаг, я прикоснусь к тебе и с тобой случится то же
самое, что и со мной!" С этими словами он сдернул одеяло с головы.

К этому моменту рассказа мы уже были на перекрестке улиц Харлоу и
Кев-стрит. Мне показалось, что с тех пор, как мы вышли от Генри, мороз
стал еще сильнее. Но холоднее всего было от мурашек, которые волнами
пробегали по моему телу от того, что рассказывал нам Генри. Поверить в то,
о чем он нам говорил, было очень трудно, но кто знает, в жизни ведь
случается всякое...
Я был, например, знаком с одним парнем по имени Джордж Кеслоу. Он был
рабочим в бэнгорском департаменте коммунальных услуг и занимался ремонтом
канализационных труб и подземных электрических кабелей вот уже пятнадцать
лет к тому моменту, о котором я сейчас рассказываю. Однажды, всего за два
года до его выхода на пенсию, с Джорджем произошел какой-то странный
случай, вмиг изменивший всю его жизнь. Одним из тех, кто хорошо знал его и
был последним, кто видел его в нормальном состоянии, был Фрэнки Холдэмен.
Франки рассказывал, как Джордж спустился однажды в канализационный люк в
Эссексе и ушел довольно далеко по канализационным коммуникациям в поисках
какой-то вышедшей из строя трубы, которая требовала ремонта. Вернулся он
бегом минут через пятнадцать. Волосы его за это время стали совершенно
седыми, а застывшее мертвенной маской выражение лица и глаз - таким, как
будто он только что побывал в аду. Едва появившись наружу, он, ни слова не
говоря, отправился в контору департамента, получив расчет, а оттуда -
прямиком в пивную. С тех пор его никто не видел трезвым ни минуты, а через
два года он скончался от алкоголизма. Фрэнки рассказывал, что несколько
раз пытался расспросить Джорджа о том, что же случилось с ним тогда, но
каждый раз бесполезно - Джордж постоянно находился в сильном пьяном угаре
и всегда был отрешенно-молчалив. Лишь один раз, немного придя в себя, он
кое-что рассказал ему. О гигантском пауке, например, размером с крупную
собаку и об его огромной паутине из прочных шелковистых нитей, полной
запутавшихся в ней и погибших котят... Что ж, это может быть и плодом
больного воображения спивающегося человека, изнуренного белой горячкой, а
может быть и правдой. Одно я знаю точно - в разных частях земного шара
нет-нет да и случаются, все-таки, такие невообразимые вещи, что если
человек становится их очевидцем - он запросто может спятить, что и
произошло, по-видимому, с Джорджем.
С минуту мы простояли на перекрестке этих двух улиц, решив немного
передохнуть и собраться с силами. Ветер был настолько сильным, что мы едва
держались на ногах.
- Так что же увидел мальчик, - нарушил, наконец, молчание Верти.
- Говорит, что увидел лицо отца, - ответил Генри, - но все оно было
покрыто какой-то мертвенной студенистой массой серого цвета... за ней
совершенно не было видно кожи. Он сказал, что этой отвратительной массой
была насквозь пропитана вся его одежда, как будто она вросла в его тело...
- Боже милостивый! - перекрестился Берти.
- После этого он снова с головой закутался в одеяло и стал кричать на
Тимми, чтобы тот поскорее выключил свет.
- Ну и погань! - воскликнул я.
- Да уж, - согласился Генри. - Приятного мало.
- Ты бы держал свой пистолет наготове, - посоветовал Берти.
- Разумеется, я его для этого и взял.
Тут мы снова двинулись дальше - вверх по Кев-стрит.
Дом, в котором жил Ричи Гринэдайн, находился почти на самой вершине
холма. Это был один из тех огромных викторианских монстров, которые были
построены разными там баронами еще на рубеже двух столетий. Многие из них
превратились в наше время в обычные многоквартирные меблированные дома.
Верти, задыхаясь от хлеставшего в его легкие через открытый рот морозного
ветра, сообщил нам, что Ричи живет на верхнем, третьем этаже и показал на
окна под самым скатом крыши, нависавшим над ними подобно брови
человеческого глаза. А я напомнил Ричи о том, что он не дорассказал нам о
том, что же случилось с мальчиком после этого.
- Вернувшись однажды из школы где-то на третьей неделе ноября, он
обнаружил, что Ричи было уже, оказывается, мало того, что он закупорил все
окна и задернул все шторы. Он пошел дальше - теперь он уже занавесил все
окна плотными шерстяными одеялами, крепко прибив их к рамам гвоздями.
Зловоние, и без того очень сильное, стало теперь едва выносимым. Оно
напоминало теперь резкий смрад от гниющих в большом количестве фруктов,
начавших уже выделять ядовитые ферменты брожения.
Где-то через неделю после этого Ричи приказал мальчику подогревать
ему пиво на плите. Представляете? Маленький мальчик один на один в доме со
своим отцом, который на глазах у него превращается в... превращается в
нечто... трудно поддающееся описанию... Греет ему пиво и вынужден слушать
потом, как это страшилище вливает его в себя с отвратительным хлюпанием и
шамканьем. Представляете?
Так продолжалось вплоть до сегодняшнего дня, когда детей отпустили из
школы пораньше из-за надвигающегося снежного бурана.
Мальчик сказал мне, что из школы он пошел сразу домой. Света в
верхнем этаже не было вообще - не потому, что его не было видно с улицы
из-за прибитых к окнам одеял, а потому, что его не было вовсе и внутри
тоже. Каждый раз, когда он приносил и нагревал отцу пиво, ему приходилось
действовать на ощупь. И так же на ощупь он, наконец, пробирался потом к
своей комнатке и поспешно шнырял в дверь.
В этот раз он услышал, как по комнате что-то движется и подумал,
вдруг, о том, чем же занимается его отец целыми днями и неделями. Он
вспомнил, что за последний месяц не видел отца нигде, кроме как в кресле,
а за последнюю неделю не видел его и вовсе, так как не было видно вообще
ничего. А ведь человеку нужно когда-нибудь спать, да и просто справлять
естественные потребности организма.
Уходя сегодня из дома, Тимми оставил главную входную дверь
незапертой. Ту, что с замазанным глазком - специально для нас. Засов,
держащий ее изнутри, задвинут лишь немного - ровно настолько, чтобы,
слегка подергав за дверь, мы смогли спокойно войти вовнутрь, не привлекая
ничьего внимания, - сказал Генри.
К этому моменту мы как раз уже подошли к парадному подъезду дома и
стояли теперь как раз перед той дверью, о которой только что говорил
Генри. Дом возвышался над нами как огромная черная скала и напоминал
страшное уродливое лицо. Даже не лицо, а человеческий череп. Два окна на
верхнем этаже выглядели как две безжизненные черные глазницы. Совершенно
черные и, казалось, бездонные.
Тем временем Генри продолжал свой рассказ, решив, видимо, непременно
закончить его, прежде чем мы войдем в дом:
- Только через минуту глаза его привыкли к темноте, и он, к своему
ужасу, смог увидеть какую-то огромную серую глыбу, отдаленно напоминающую
своими очертаниями человеческое тело. Это нечто ползло по полу, оставляя
за собой скользкий серый след. Это почти бесформенная отвратительная куча
подползла к стене и из нее показался какой-то выступ, напоминающий
человеческую руку или что-то вроде человеческой руки. Эта рука оторвала от
стены доску, за которой было что-то вроде тайника, и вытащила оттуда
кошку, - тут Генри сделал небольшую паузу.
И я и Берти пританцовывали на месте от холода и с силой хлопали
ладонями одна об другую, чтобы хоть как-то согреться, но ни один из нас не
испытывал особенно сильного желания войти вовнутрь.
- Это была дохлая кошка, - продолжил Генри. - Дохлая разлагающаяся
кошка. Она была совершенно окоченевшая и раздутая от гниения... Почти вся
она была покрыта мелкими белыми кишащими червями...
- Хватит, Генри! - взмолился Верти. - Ради Бога, перестань
пожалуйста!
- Он вытащил ее и съел на глазах у мальчика...
От этих слов меня сразу же чуть не вырвало и мне стоило больших
усилий сдержать рвотный спазм.
- Вот тогда-то Тимми как раз и убежал, - мягко закончил Генри.
- Я думаю, что не смогу подняться туда, - послышался голос Берти.
Генри ничего не сказал на это, только пристально посмотрел на него,
на меня и снова на него.
- Думая, что нам, все-таки стоит подняться, - наконец, проговорил он.
- В конце концов, мы просто должны занести Ричи его пиво, за которое он
уже заплатил.
Берти замолчал, и все мы медленно поднялись по ступеням к парадной
двери и, как только мы открыли ее, в нос нам ударил сильный запах гниения.
Вы никогда не бывали, случайно, жарким летним днем на овощехранилище,
где сгнила большая партия яблок? Запах, могу вас уверить, не из приятных -
очень тяжелый и резкий, буквально обжигает слизистую носа. Так вот здесь
было еще хуже, только здесь это был не совсем запах гниения - это был
запах разложения, который невозможно перепутать ни с чем другим - так
называемый трупный запах.
В холле первого этажа был только один источник света - слабенькая,
едва горящая лампочка на стене, которая еле-еле освещала лестницу, ведущую
наверх, в зловещую темноту.
Генри поставил свою тележку у стены и достал из нее коробку с пивом,
а я попробовал нажать на выключатель у лестницы, чтобы включить освещение
второго этажа, как я и думал, у меня из этого ничего не вышло.
- Давай-ка лучше я понесу пиво, - послышался дрожащий голос Берти, -
а ты лучше приготовь-ка свой пистолет.
Генри не возражал. Он вытащил его из кармана, снял с предохранителя,
и мы медленно двинулись вверх по лестнице - впереди Генри, за ним - я,
сзади нес коробку с пивом Берти. Поднявшись на второй этаж, мы
почувствовали, что запах, и без того не из самых приятных, стал еще более
отвратительным и сильным. Это был уже не запах, а настоящее Зловоние.
Я вспомнил, как однажды, когда я жил одно время в Леванте, у меня
была собака по кличке Рекс. Довольно безмозглый был пес и всегда очень
неосторожно переходил дорогу. Однажды, когда я был на службе, он попал
таки под машину и целый день, умирая, пролежал на обочине дороги с
вывернутыми наружу кишками. А погода стояла очень жаркая. Боже, что за
запах был от них, когда я, возвращаясь вечером домой, увидел бедного
Рекса! Он разлагался буквально заживо! Спасти его было уже невозможно и
мне оставалось только одно - прикончить его и избавить этим его от
мучений. Сейчас запах был почти таким же, только намного сильнее - запах
разлагающегося мяса, пораженного личинками мух, грязный, отвратительный
запах тухлятины.
- Господи, как же соседи все это терпят? - пораженно воскликнул я.
- Какие соседи? - странно улыбнувшись, обернулся ко мне Генри и
указал кивком головы на толстый покров пыли, равномерно лежащий решительно
на всем вокруг.
- Кто, интересно, владелец этого дома, - поинтересовался Берти,
поставив коробку с пивом на стойку перил на конце лестничного пролета и
переводя дыхание. - Гэйтью, кажется? Странно, как он до сих пор не выселил
отсюда этого вонючку?
- Кто его выселит, инвалида? - усмехнулся над ним Генри. - Ты, что
ли?
Берти промолчал.
Мы двинулись, наконец, по третьему пролету - самому узкому и крутому
из всех. Здесь было намного теплее, чем внизу. Где-то громко шипела и
булькала батарея парового отопления. Смрад здесь был настолько ужасным,
что от него все переворачивалось внутри.
На третьем этаже был небольшой коридор, в конце которого виднелась
дверь с глазком - дверь Ричи Гринэдайна...
Верти тихо вскрикнул и прошептал:
- Смотрите-ка, что это у нас под ногами?
Я посмотрел на пол и увидел небольшие лужицы какого-то непонятного
слизистого и вязкого вещества. Пол был застлан ковром, но в тех местах,
где были лужи, он был ими полностью съеден до самого пола.

Генри шагнул в сторону двери, и мы двинулись вслед за ним. Не видел,
чем в тот момент занимался Берти, я же тщательно вытирал подошвы ботинок
об чистые участки ковра. Генри вел себя очень решительно. Он поднял
пистолет и громко постучал его рукояткой в дверь.
- Ричи! - крикнул и по его голосу никак нельзя было сказать, что он
чего-нибудь боится, хотя лицо его было смертельно бледным. - Это я, Генри
Памэли из НОЧНОЙ СОВЫ. Принес тебе пиво.
Никакой реакции из-за двери не было, наверное, целую минуту. И вдруг
раздался голос:
- Где Тимми? Где мой мальчишка?
Услышав этот голос, я чуть не убежал от страха. Это был совершенно
нечеловеческий голос. Это был какой-то странный низкий булькающий звук,
похожий на то, как если бы кто-то с трудом произносил слова, забив себе
рот полу-жидким жиром.
- Он в моем магазине, - ответил Генри. - Я оставил его там, чтобы
жена хоть покормила его по-нормальному. Ведь он отощал у тебя как
бездомная кошка.
За дверью опять воцарилась тишина и через минуту-другую послышались
ужасные хлюпающие звуки, как будто бы кто-то шел в резиновых сапогах по
вязкой слякоти.
1 2 3