— Тогда мне тем более следует позвонить в полицию.
— Нет, — повторила она. — Пожалуйста, не надо. Если это попадет в газеты, я потеряю работу. А моя работа — это все, что у меня осталось.
— Как знаете, — сказал Кац. У него болела спина. Ему до сих пор было трудно дышать. Он чувствовал себя старым, ненужным и беспомощным. Было время, когда ему бы и в голову не пришло обращаться к властям. Он бы сам управился с Ромеро так или иначе.
Модель исчезла с порога. Звук льющейся воды возобновился. Потом, после недолгой тишины, она снова открыла дверь ванной, завязывая в тугой узел пояс своего халата.
— Забудьте об этом, пожалуйста, — умоляла его девушка. — Это просто была одна из тех вещей, которые случаются. — В ее голосе зазвучала горечь. — Я почти жалею, что мне это не понравилось. Ведь вы не думаете, что я хочу быть такой, какая я есть, правда?
— Нет, конечно нет, — заверил ее Кац. — Никто из нас не хочет быть не таким, как все.
Манекенщица присела на краешек кушетки:
— Вот почему я не закричала. — Она уткнулась лицом в ладони. — Ох, будь оно проклято! Теперь все окончательно запуталось. Я не могу допустить, чтобы такому ублюдку сошло с рук то, что он сделал. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, особенно Пэтти.
Кац почувствовал себя бесполезным, как никогда. Он не знал, остаться ему или уйти. Он старался придумать, что бы такое сказать девушке, чтобы ее утешить, но слова не приходили. Ее проблема была слишком глубокой, и даже куриный суп Марты не мог ее решить. Заметив наполовину полную бутылку с «Дюбонне» на стенке, разделявшей гостиную и кухоньку, он налил вина в стакан и предложил девушке:
— Вот. Выпейте это. От этого вам немного полегчает.
Девушка пожала плечами, но вино выпила. Потом она сказала:
— Спасибо, что вы были так любезны, мистер Кац. Но у меня болит не в животе. — Она быстро добавила: — Я совсем не то хотела сказать. Эта сторона меня не тяготит. Не в первый раз. Я пробовала этот путь. Я имела в виду, что у меня болит душа. Я совершенно определенно не хочу отличаться от других, но ничего не могу с собой поделать.
— Я знаю, — мягко сказал Кац. — Как я уже говорил, никто из нас не хочет быть не таким, как все. — Он сел на подлокотник кресла. — Послушайте. Быть может, я смогу сказать кое-что, что поможет. Хотите послушать?
Мисс Арнесс нашла сигарету и закурила.
— А почему бы и нет?
— Это случилось очень давно, — начал Кац. — В Нью-Йорке. Когда Марта, Филипп, Шерли — это наши взрослые сын и дочь — и я все еще жили на старой улице, в первой нашей с Мартой настоящей квартире. Место было так себе, поверьте. Просто квартирка с холодной водой, где мы, евреи, итальянцы и ирландцы, жили, так сказать, друг у друга на коленках. Мы ели еду друг друга. Мы разговаривали на языках друг друга. Когда умирал итальянец или ирландец, его еврейские друзья являлись на поминки, и ходили на мессу, и ставили свечи за упокой его души. Когда умирал еврей, итальянцы и ирландцы оказывали ему такое уважение. Важен был человек, а не то, как он молится или откуда приехали его предки. Потом, возможно, потому, что у всех нас стало чуть побольше денег, благодетели человечества и борцы за равноправие забили в барабаны по поводу нас — так называемых обделенных правами меньшинств. Внезапно все переменилось. Мы больше, не были хорошими друзьями. Мы слишком хорошо сознавали, кто мы такие и что мы отличаемся друг от друга.
Грейс Амесс затянулась сигаретой, которую она держала.
— Все это очень хорошо, мистер Кац. Но моя проблема не религиозная и не расовая.
— Я знаю, — сказал Кац. — И я не просто старый болтун. Я подхожу к этой теме. К теме непохожести на других. Не то чтобы это много значило для Марты и меня. Дело в том, что у нас обоих очень толстая кожа. Но если ты еврейка или джентайл, ты слышишь, как ребята говорят об этом в школе, как называют тебя грязной маленькой жидовкой, это вконец измотало Шерли, которой тогда было всего шесть лет. Ночь за ночью она спрашивала меня: «Но чем я отличаюсь от других, папа? Что такое еврей? Что такое жидовка?» Это были хорошие вопросы, но я не знал ответа. И вот ради Шерли я попытался это выяснить, чтобы рассказать ей. Я разговаривал с отцом Мерфи, приходским священником. Я разговаривал с раввином Голдманом. Оба они — замечательные люди. Но если они и знали ответ, ни тот ни другой не могли мне сказать. Все, на что они были способны, это вести со мной пространные, двусмысленные разговоры об одной истинной церкви и богоизбранном народе. Но кто сказал, что первыми появились католики? Кто назначил нас избранными? Они цитировали Талмуд и Библию. Шесть месяцев Иисус и Бар Кохба, а также ложные и истинные пророки и все святые наставляли меня. Один уверял меня, что Мессия пришел. Другой был в той же степени уверен, что торжество Израиля еще наступит благодаря чудотворной силе Мессии, которому только предстоит сойти с небес. Это было вроде того, как зайти в конторку букмекера. Ты выкладываешь деньги и делаешь свой выбор. Но разве рассказать это ребенку? Разве это объясняло моей маленькой девочке, почему мама Кэти Келли сказала, что она больше не сможет с ней играть? Это объясняло, почему мальчик плюнул ей на платье?
— По-моему, я понимаю, что вы имеете в виду, — спокойно сказала девушка.
Кац покачал головой:
— Нет. Я только подхожу к сути. В конце концов, отчаявшись, однажды ночью я раздобыл словарь Филиппа и запутался еще больше. В словаре говорилось, что еврей это: «1. Человек, который происходит, или считается, что он происходит, от древних иудеев библейских времен. 2. Человек, религиозная вера которого — иудаизм. 3. Принадлежащий к Иудиному колену или подданный Иудейского царства». И это про меня? Притом что мой отец и его отец — оба родились на Второй авеню и оба — добропорядочные члены демократической партии в Нью-Йорке с тех пор, как стали достаточно взрослыми, чтобы выходить на улицу и вести предвыборную агитацию? Ладно. Тогда я посмотрел, что такое «джентайл». А это слово вообще применимо ко всем случаям. Вы можете быть: «1. Неевреем. 2. Варваром, язычником. 3. Немормоном. 4. Принадлежащим к клану, племени, народу или нации». То есть кем угодно? Но в конце концов, и к этому я подхожу, именно моя Шерли решила свою собственную проблему. Однажды в ту зиму, когда у нас шел сильный снег, Шерли и сын Бурнелли, тогда первоклассники, заблудились по дороге домой. Когда Марта наконец их разыскала, они оба были такими синими от холода, что, приведя их к нам в квартиру, она раздела их, засунула в ванную с горячей водой и оставила отмокать, пока согревала утиный жир для их грудок и готовила горячий шоколад для их желудков. И что, как вы думаете, сказала мне Шерли в тот вечер, за ужином?
— Что она вам сказала?
— Счастливая до невозможности, счастливая и взволнованная по этому поводу, она сказала мне: «Теперь я знаю, папа. Теперь я знаю, кто такой еврей. Теперь я знаю, в чем разница. У джентайлов — маленькие шарики между ног, там, где у нас — маленькие розочки».
Грейс криво усмехнулась:
— Я уловила соль вашего рассказа и оценила его, мистер Кац. Но хотя это и может смягчить мою проблему, это не решает ее.
— Нет, — признал Кац. — Но вы должны суметь жить с этим. Люди жили и с худшим. Ну ладно. Несколько генов время от времени пошаливают. А что еще ждать от мира, который был создан за шесть дней? — Он встал. — А теперь я, пожалуй, пойду. Вы уверены, что не хотите заявить властям на Ромеро?
— Совершенно уверена. — Манекенщица прошла к двери вместе с ним. — Но большое вам спасибо, мистер Кац.
— Не стоит благодарности.
Кац медленно двинулся в ту сторону, откуда пришел, мимо квартиры Ромеро. Но, вместо того чтобы подняться в пентхаус Джека Гэма, он поехал на лифте вниз, в гараж.
Большинство боксов были пусты. Разнорабочий, американец японского происхождения, приходивший три раза в неделю и обязательно в субботу, чтобы привести Каса-дель-Сол в божеский вид к воскресенью, полил из шланга цементный пол. Неглубокие стоячие лужи маслянистой воды создавали иллюзию прохлады, но на нижнем ярусе пахло бензином, отработанной моноокисью и старым маслом. Несло также накопившимся мусором, сложенным за тяжелой металлической пожарной дверью с той стороны здания, что выходила в узкий проулок. Этот мусор заберут лишь в понедельник.
Кац чувствовал себя очень усталым. Его задники шаркали по цементу, пока он шел в горячем безмолвии к своей машине, отпирал и поднимал багажник. Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что он один, Кац открыл потрепанный солдатский сундучок в багажнике и пошарил под аккуратно сложенным черным суконным пальто и толстыми зимними костюмами.
Тяжелый короткоствольный револьвер 38-го калибра в его руке был тяжелым и непривычным на ощупь. От промасленной тряпки, предохранявшей его, разило нафталиновыми шариками.
Он развернул оружие и осторожно вытер его старым полотенцем, потом повернул барабан. Револьвер был в хорошем состоянии, и он радовался, что преодолел свое нежелание везти его в Калифорнию.
Он отыскал коробку с патронами, завернутую в белый шелковый шарф, переломил револьвер и зарядил его. Дальше возникла проблема — как его нести. Он немного подумал, вытащил край своей рубашки из брюк, пристроил револьвер между своим тощим животом и ремнем и опустил поверх него край рубашки.
Ромеро — мусор. Такой всегда присутствует, когда заключают пари перед скачками. Таким было сейчас положение вещей.
Таково оно было всегда.
Кац закрыл багажник своей машины, прошел по гаражу и вверх по пандусу, к фасаду Каса-дель-Сол.
Ухоженный французский пудель, удерживающий на конце своего поводка немолодую блондинку, пользовался маленьким пятачком желтеющей травы. В коротких юбочках, шелестевших в движении, с загорелыми ногами, поблескивающими на солнце, две маленькие девочки из соседнего дома, куда пускали с детьми, играли в классики на тротуаре, взвизгивали и смеялись, перепрыгивая через препятствия, которые они неумело помечали сплющенной банкой из-под пива. Кац готов был поклясться, что за последние несколько минут, пока он стоял, попеременно наблюдая то за девочками, то поглядывая вверх, на небо, в погоде произошел перелом. Солнце было все таким же жарким. На небе не было никаких облаков. Пыльные ветви оливковых деревьев и эвкалиптов, растущих вдоль улицы, все также висели, недвижимые.
От мостовой по-прежнему исходили маленькие вихри испарений.
Но ему показалось, что он ощущает на своих щеках слабый прохладный ветерок. Предвестие? Знамение? Предчувствие? Кац пожалел, что он не религиозный человек. Ему хотелось верить во что-то. Почти непроизвольно губы его зашевелились, произнося полузабытую первую часть изречения, которое с незапамятных времен было символом веры, в которой он был рожден.
— Шемаи Исроэль Адонои элохайну Адонои еход… Слушай, о Израиль, Господи Боже наш, Господь Един.
Здесь Кац перестал читать Шемаи, достал из кармана рубашки сигару и закурил. Кого он дурачит? У него нет никакого права молиться. От этого ему не будет никакого проку. Кроме того, когда человек жил за гранью закона, молиться, чтобы умереть под его защитой, — это форма обмана.
Сигара тянулась плохо. Одного нельзя было сказать об Эрни Каце. Он никогда не побирался. Он никогда не сбегал, не уплатив долга. Он никогда не бросал друзей. Он никогда не был двуличным.
Кац сообразил, что одна из маленьких девочек пронзительно кричит: «Скорее. Остановите ее, мистер». И, дотянувшись ногой, остановил биту из сплющенной пивной банки, не дав ей ускакать вниз по пандусу в гараж.
— Ого! Какой вы ловкий! — Девочка улыбнулась, когда он подобрал кусок металла и бросил его обратно, в пределы размелованных классиков.
— Спасибо вам, мистер. Миссис Мэллоу всегда кричит на нас, когда мы спускаемся в гараж.
— Это пустяки, милая, — сказал Кац. — Я с удовольствием это сделал.
Он улыбнулся в ответ девочкам, и его недомогание внезапно прошло. Теперь его сигара прекрасно тянулась. Стареющая блондинка на конце пуделиного поводка казалась моложе своих лет. И не такой неряшливой.
Инцидент с Ромеро и мисс Арнесс оставил неприятный привкус у него во рту. Реакция девушки на изнасилование до сих пор озадачивала. Он считал, что она должна была позволить ему вызвать полицию. Но физически он чувствовал себя прекрасно.
Никогда в жизни он не чувствовал себя лучше.
Глава 21
«Корона-дель-Мар (АГГ) Уоллас К. Фабер IV, восемнадцатилетний морской пехотинец, прикомандированный к военной базе Пендлтон, сын Уолласа К Фабера 111, богатого лос-анджелесского разработчика недвижимости, погиб мгновенной смертью сегодня рано утром, когда его машина на высокой скорости врезалась в сельский грузовик с прицепом на прибрежной автостраде Местная полиция возлагает вину за аварию со смертельным исходом на туман, и водитель грузовика задержан не был»
Было без чего-то пять, когда Ева Мазерик проснулась. При закрытых шторах, в чужой спальне было темно. Она лежала, прислушиваясь к негромким звукам в квартире и снаружи, на ланаи, стараясь сориентироваться, пытаясь проанализировать, что она чувствует. У нее было странное чувство, несомненно, из-за лекарства, которое Джек Гэм дал ей в качестве успокоительного. Но дело было не только в этом. Накануне, с тех самых пор, как она прочла письмо от миссис Шмидт, у нее было такое ощущение, будто она бежит со всех ног. Во время событий в «Бифитере» и в полицейском участке, у нее была истерика. Теперь она чувствовала себя так, как будто к ее телу прилегал какой-то мощный вакуум, высасывающий из ее тела всю энергию, оставляя ее опустошенной.
Она откинула простыню и приподняла одно колено. Она хотела бы никогда больше не открывать своих глаз. Мистер и миссис Кац, мистер Мортон, миссис Иден, Джек Гэм и все остальные были очень добры. Но это не меняло ситуации. Эти люди проявят доброту и к бродячей собаке.
Она подоткнула свою ночную рубашку и осмотрела нижнюю часть своего тела. Какая безобидная компиляция плоти, принесшая ей столько несчастий за такой короткий срок! Не то, чтобы она собиралась рожать ребенка. Ева найдет какой-то способ позаботиться об этом. Она знала множество девушек, которым делали аборты. Одна из них скажет ей имя доктора, который сделает то, что нужно сделать. Она как-нибудь соберет деньги. Но что произойдет после этого? Куда она пойдет?
Кому она будет нужна?
Она снова опустила ночную рубашку. При том, как она себя сейчас чувствовала, знал Пол или нет, было несущественно. Герр Гауптман, по крайней мере, был честен насчет того, что он хотел. По крайней мере, он, каким бы сукиным сыном ни был, бормотал: «Прости меня, kleine liebchen», когда принуждал ее. У Евы опустились уголки рта. Если уж на то пошло, с чисто чувственной стороны он был гораздо лучшим любовником, чем Пол.
Она встала и сделала щелку в шторах, чтобы выглянуть наружу. Начинало темнеть. Единственными людьми на ланаи были мистер Мелкха и девочка из квартиры 34. Субботний вечер в большом городе.
Она присела на край кровати, мечтая о сигарете. Потом, почувствовав чье-то присутствие, вскинула взгляд и увидела миссис Кац, стоявшую в открытых дверях спальни.
— Вы проснулись? — спросила пожилая женщина.
Ева признала очевидное:
— Да.
— Как вы себя чувствуете, Ева?
Девушка была честна с ней:
— Я не знаю. Я мало что чувствую. Я просто сидела здесь, думая, как было бы замечательно, если бы я вообще не проснулась.
Миссис Кац прищелкнула языком:
— Ну что вы, Ева! Не нужно так убиваться. Вот увидите. Все образуется.
Ева едва посмотрела на нее. Миссис Кац действовала из благих побуждений. Но если пожилая женщина еще раз скажет ей, что все образуется, она закричит. А начав кричать, уже не сможет остановиться.
— После того как вы выпьете немного кофе, возможно, вещи предстанут в чуточку лучшем свете. На плите есть немного горячего. Я принесу чашку.
Ева встала:
— Нет, пожалуйста. Я не инвалид. Я пойду в другую комнату. — Она сделала глубокий вдох и провела ладонями по своей груди, потом ниже, по бедрам. — Физически я чувствую себя прекрасно. У меня даже голова не болит. Кто знает? Я имею в виду Пола и меня.
Миссис Кац снова издала щелкающий звук.
— Теперь я уверена, что вы чувствуете себя лучше.
Она ответила на вопрос:
— Только те, кто был здесь прошлой ночью.
— Пол дома?
— Нет. Это уже другая тема. Никто не видел его с тех пор, как доктор Гэм разговаривал с ним. Это было утром, когда вас привезли домой.
— Он знал?
— Как говорит — нет. Эрни также сказал мне менее двух часов назад, что Пол воспринял это очень тяжело.
— Еще бы!
— Эрни сказал, что, согласно доктору Гэму, Пол наводил справки у мэра города, в котором жили вы и он, и мэр телеграфировал ему, что нет никакого сомнения в том, что вы мертвы.
— Теперь Полу легко это говорить…
— Этого я не знаю. — Пожилая женщина пожала плечами. — Примерно пятнадцать минут назад пришел курьер с большой коробкой цветов и письмом для вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27